Текст книги "Алена Хмельницкая: «Главное – нравиться себе самой»"

Алена Хмельницкая: «Главное – нравиться себе самой»

– Сейчас, пересматривая снимки и фильмы того времени, понимаю, что относилась к себе предвзято. Видимо, в голове был определенный образ, до которого, как мне казалось, я не дотягивала.

Началось все в подростковом возрасте, до этого о таких вещах я даже не задумывалась. И родители никогда не говорили, что с моей «формой» что-то не так.

– Хотя уж они-то точно заметили бы, будь проблема реальной. Ведь ваши родители – артисты балета?

– Да, папа и мама – Александр Хмельницкий и Валентина Савина – двадцать лет танцевали в Большом театре. Я занималась художественной гимнастикой и настольным теннисом (даже выиграла несколько городских соревнований) и хорошо училась – в знаменитой двенадцатой французской спецшколе на Арбате. Все успевала.

Большой театр часто ездил за границу, и родители привозили с гастролей красивые вещи, о которых во времена тотального дефицита большинство советских семей могло только мечтать. До сих пор помню свои красные лаковые туфельки. Сказочно красивые! Умереть не встать. И сейчас люблю лаковую обувь, особенно на детях. Никогда не забуду и плюшевую шубку с металлическими застежками и меховой опушкой.

Еще работая в театре, папа начал преподавать в хореографическом училище. А мама окончила ГИТИС и стала балетмейстером. Она была ассистентом Владимира Васильева, когда тот ставил в Большом «Макбета» и хореографию в ленкомовской «Юноне и Авось».

– Валентина Константиновна известная красавица. Гордились ею?

– А как же! Мама очень эффектная женщина. В «Ленкоме» до сих пор в ходу фраза, когда-то брошенная Марком Захаровым на репетиции «Юноны»: «Валентина Константиновна, встаньте просто!» Мама что-то показывала артистам, а те не могли повторить. В ответ на реплику Марка Анатольевича она кивнула – да, конечно, – и встала в позу танцовщицы фламенко с поднятой вверх изогнутой рукой. Не специально – для нее это было совершенно естественно, но присутствующие полегли от смеха. С тех пор если кто-то заигрывается, в театре шутят: «Валентина Константиновна, встаньте просто!»

Я восхищалась мамой и в детстве любила играть «в балерину». Сохранилась смешная фотография, где совсем маленькая стою в ее пуантах со специально ушитой пяткой, чтобы не выпадали ножки. Но дальше игр дело не пошло. Родители не стремились отдать меня в балет, знали, какая это тяжелая профессия, да и у меня не было упоения этим видом искусства, которое искупает любые мучения.

– Но все-таки хотелось быть похожей на маму?

– Девочки часто копируют мам. Я тоже наряжалась в ее вещи и крутилась перед зеркалом. Она одевалась модно и ярко, очень любила шляпы, и я довольно долго была помешана на головных уборах – кепках, шляпках, беретах. В советское время женщина в шляпе привлекала всеобщее внимание – это было редкостью. Но мама умела носить самые смелые вещи так, что окружающие понимали: перед ними звезда.

Когда мне исполнилось двенадцать, она начала ставить показы в Доме моды Вячеслава Зайцева. Я там не раз бывала, не только на дефиле, но и в пошивочных цехах. Папа тоже захаживал и каждый раз приходил в восторг: «Боже мой! Вокруг столько проблем, войны, международные конфликты, а здесь об этом не думают, живут только модой, воланчиками и кружавчиками!» Я была совершенно очарована этим волшебным миром и наблюдая за тем, как Вячеслав Михайлович создает свои модели, тоже стала делать эскизы, представляла себя художником-модельером. Многие хвалили: «У тебя неплохо получается! Надо профессионально заниматься рисованием». Какое-то время я посещала подготовительное отделение Суриковского института, но очень быстро поняла, что это не мое: надоели унылые натюрморты, которые заставляли рисовать часами.

У мамы было несколько нарядов от Зайцева – совершенно фееричных. В них она выделялась даже в Париже, когда ездила с «Ленкомом» на гастроли: в 1983 году спектакль «Юнона и Авось» в течение двух месяцев шел в театре Пьера Кардена на Елисейских Полях. До сих пор помню вещи Вячеслава Михайловича буквально на ощупь – так были хороши. Один наряд мама потом отдала мне – костюм глубокого бордового цвета: брюки и куртка с пышными рукавами, напоминавшая средневековый камзол, очень эффектный, немного театральный, но я себя в нем чувствовала достаточно комфортно и с удовольствием ловила восхищенные взгляды.

– Признайтесь, наверное, росли воображалой?

– Нет, не была ни воображалой, ни чистюлей! Никогда не тряслась над своими нарядами, и родители не одергивали: «Смотри не испачкай новое платье! Не заляпай пальто!» Я росла в замечательной творческой среде, в которой были совсем другие ценности и традиции.

Помню, один из постояльцев Дома творчества ВТО, куда я начала ездить с родителями еще до школы, актер Малого театра Пров Садовский говорил: «Нормальный ребенок в Щелыково должен быть весь в грязи!» Когда прибывали новички и приводили в столовую свое чадо – нарядное, чистенькое, в красивых туфельках и беленьких колготочках, Пров Провович брал ребенка за руку и заводил в какую-нибудь лужу: «Ну вот теперь ты посвящен! Настоящий щелыковец!»

В Доме творчества с расфуфыренных тут же сбивали спесь: все было запросто, по-домашнему, никто не наряжался, не красился. Хотя моя мама даже там выглядела очень элегантно, а другие прекрасно себя чувствовали в тренировочных костюмах и резиновых сапогах. В Щелыково собирались заядлые грибники, например Ия Саввина, Екатерина Максимова и Владимир Васильев. Прославленные артисты в шесть утра в соответствующей экипировке уже отправлялись в лес с корзинками в руках.

– Почему же все-таки несмотря на такую комфортную среду появилось недовольство собой?

– В переходном возрасте многие девочки начинают искать себя, свой образ и зачастую чувствуют дискомфорт от несоответствия внутреннего состояния внешнему облику. Я тоже испытала нечто подобное, когда появилось желание нравиться. Прекрасно помню, как в тринадцать страдала от отсутствия безумной любви. Жажда сильных чувств совершенно естественна в юной девушке, а я еще много читала и представляла себя героиней романов.

Вниманием мальчиков не была обделена, но ровесники не особенно привлекали. Всегда нравились мужчины старше меня, наверное потому, что вращалась в кругу друзей и знакомых родителей – выдающихся артистов, режиссеров, художников. Эти люди относились ко мне с огромной симпатией, но как к ребенку, пусть и тонко чувствующему, развитому не по годам. Режиссер и сценарист Александр Аркадьевич Белинский называл «маленькой девочкой с большим сердцем». А я-то считала себя уже вполне взрослой и хотела, чтобы и другие это заметили, обратили внимание!

В школе как-то выделиться было трудно, все ходили в форме и выглядели одинаково. Если чем-то и мерились, то не одеждой, а «фирменными» пеналами и ластиками. До сих пор, кстати, обожаю красивые канцтовары. Сейчас их полно, а тогда было не достать. Краситься не разрешали, даже слегка тронуть тушью ресницы – учителя тут же отправляли в туалет умываться. Но так хотелось стать привлекательнее!

Однажды завуч заметила на мне блеск для губ и ужаснулась: «Хмельницкая, ты не в кафешантане! Сейчас же сотри!» Я в ужасе стала тереть губы. О кафешантанах тогда даже не слышала, но поняла – должно быть, это что-то страшное, порочное. Я принимала условия игры, выполняла требования учителей, но за пределами школы экспериментировала с макияжем, надевала какую-нибудь мамину шляпку. Интересно было примерить на себя разные образы. Она все понимала и разрешала.

В тринадцать впервые решила заняться своей физической формой. Массовая истерия, связанная с похудением, охватывает большинство девочек-подростков, и я, хоть и не была толстой, тоже ей поддалась. Возможно, все-таки действовал и пример балетных родителей. Они были очень стройными, хотя, к слову, не сидели ни на каких диетах, даже когда танцевали в Большом театре. Работать приходилось так много, что лишние калории сгорали без остатка. У нас в семье любили вкусно поесть, прекрасно готовили. А я стала придумывать себе какие-то ограничения. Взрослые к этому относились спокойно, как к какой-то игре. Пытались давать советы по здоров

...

конец ознакомительного фрагмента