Текст книги "44 главы о 4 мужчинах"

Я поднялась, озирая разметанное море измятых и порванных конвертов. Две мощные руки, покрытые татуировками, продолжали сжимать мою талию. Только они удерживали меня от того, чтобы не утонуть в мутном облаке блаженных феромонов. И это продолжалось до тех пор, пока я не осознала, что смешной ямайский акцент, бубнящий из включенного телевизора, принадлежит единственной и неповторимой мисс Клео. (Астро-психологические советы мисс Клео были неизменной чертой ночного телевещания в 90-х, и они никогда не начинались раньше полуночи. Едва расслышав этот голос, я безо всякой астрологии поняла, что все пропало.)

Я вырвалась из объятий Харли и заметалась по комнате, подбирая свои пожитки и одновременно отдирая от себя куски бумаги, прилипшие к моему телу во всех местах. От каждого конверта на моей коже остался зеркальный отпечаток изящно выписанного имени или адреса.

Я чувствовала себя тем парнем из фильма «Мементо». Он утратил способность сохранять воспоминания, и ему пришлось татуировать записи о самых важных событиях жизни у себя на теле задом наперед, чтобы утром, подойдя к зеркалу, он мог воссоздать свою жизнь, глядя на свое отражение. Правда, моя беда была не в том, что я не могла запомнить, она была в том, что я не могла ничему научиться.

Я была страшно зла. Случилось именно то, что должно было случиться, потому что так было всякий раз, когда я приезжала. Харли дождется, пока мне не настанет пора уходить, и начнет свои дурацкие заигрывания. Если это не сработает, он станет дуться – морщить брови, оттопыривать свою пухлую нижнюю губу, моргать своими прекрасными голубыми глазами с выражением несчастного щенка – до тех пор пока я не окажусь на нем верхом.

Мне пришлось откатить здоровенную тушу храпящего Харли, чтобы достать из-под него последние приглашения, но этот поганец только всхрапнул и крепко обнял одну из подушек с черепом, которые я сделала в очередном припадке украшательства, как будто это был плюшевый медведь.

Харли и вправду был просто большим ребенком.

Я бросила последний взгляд на его спящую детскую мордаху, взбитую копну солнечно-светлых волос, испещренные чернилами руки, сжимающие подушку, и подавилась всхлипом. Этот парень был геморроем с большой буквы «Г». И хотя он говорил, что хочет мне всего самого лучшего и готов поддерживать любые мои планы, за те несколько месяцев, что я позволила себе связаться с ним, этот современный бунтарь без жизненных целей практически убил мой прекрасный, без малого отличный аттестат и разрушил мои отношения с родителями. А теперь я еще позволила ему встать между мной и моей свободой.

Не вытирая слез, обжигающих мне глаза, и со стесненной печалью грудью я постаралась зафиксировать в памяти вид этой пушистой секс-машины у своих ног, повернулась на каблуках незашнурованных ботинок и в последний раз вдарила по газам обожаемого «Мустанга», прежде чем вернуть ключи от него своему взбешенному отцу, который, когда я вернулась домой, ждал меня на крыльце. Никто из нас во время этого действа не произнес ни слова.

* * *

На следующий день я молча отстрадала первые три урока. После вчерашнего вечера у меня ныло все тело оттого, что я заснула на полу, а глаза были распухшими оттого, что дома я проплакала полночи, пока не заснула. Несколько ссадин от трения голой кожи о ковер тоже давали о себе знать.

Но ничто из этого не могло сравниться с той мукой, которую я испытывала оттого, что мне придется бросить Харли. Последние полгода он был моим ежедневным источником радости, обожания и комплиментов. Оставить его и в одиночестве кинуться в темные воды взросления казалось ужасным. Но как я смогу стать успешным взрослым с высшим образованием, если мой бойфренд с его сексуальным взглядом и ехидной ухмылкой оказывал на меня худшее в мире влияние и подрывал все мои попытки быть ответственной?

Я была в тумане такого отчаяния, что чуть не врезалась прямо в него, выходя из угла для курения в дальнем конце парковки во время обеденного перерыва.

Харли поймал меня своими ручищами и прижал к себе, словно мы не виделись много дней. Для моей и без того хрупкой психики было большим потрясением увидеть его вне привычной обстановки. Я не обняла его в ответ, но позволила этим рукам вытеснить из моего сердца немного холода, прежде чем вытянуть шею и взглянуть в его обеспокоенное лицо.

– Что ты тут делаешь? Тебя же выгнали из школы, ты забыл? Если тебя тут увидят, они позовут чертову полицию!

Я чувствовала, что на нас все пялятся. Не каждый день такой опасный парень, покрытый татуировками, в черной шапке, натянутой на лоб, врывается в школьный кампус, чтобы похитить ученицу, особенно если его исключили четыре года назад, и на него практически молятся все школьники, дух протеста в которых силен настолько, чтобы курить на территории школы.

– Я должен был тебя увидеть, чтобы убедиться, что ты в порядке.

Харли выглядел как черт – ну, как такой сексуальный черт, – но ему не помешало бы побриться, а одежда на нем была той же, что я стащила с него вчера вечером. Его обычно ясные голубые глаза были затекшими и с красным ободком.

– Они забрали твою машину?

Я только кивнула и опустила голову, ожидая, пока пройдут слезы, набежавшие на глаза, прежде чем снова взглянуть на него.

– Мне так чертовски жаль, детка. – Харли прижал мою голову к своей широкой груди и провел пальцами сквозь спутанные лиловые волосы.

– Когда я проснулся, а тебя не оказалось, я чуть не спятил. У меня было чувство, что… Что как будто я больше никогда тебя не увижу. Я так хотел поехать и забрать тебя, но я знал, что будет только хуже, если я припрусь к твоим родителям среди ночи. Я думал, я обосрусь прям на месте от тоски.

Харли запечатлел поцелуй у меня на затылке и прижал меня еще крепче. Сперва я думала, что он утешает меня, но могло быть и наоборот. Обычно игривое настроение Харли сменилось чем-то необыкновенно серьезным и горьким. От того, как искренне звучал его голос, мое сердце сжалось, и в этот момент я поняла, что зря обвиняла его во всех своих несчастьях. Харли был взрослым мужиком, который мог и радостно делал все, что хотел. У него не было отбоя и комендантского часа. А у меня были. И это я была тем, кто все просрал.

Я зарылась лицом в его грудь, мягкую майку, пахнущую бензином и куревом. Это был запах механика, моего механика.

– Ты не виноват, Харли. Это мои проблемы, – сказала я.

Харли отступил на полшага и взял меня за локоть так, что я вынуждена была взглянуть на него. То, что я увидела, было душераздирающе. Его прекрасное, шаловливое лицо превратилось в нечто, с трудом узнаваемое, – унылую налитую кровью физиономию человека, который не спал всю ночь, пил и думал до изнеможения. Даже его беззаботная копна волос исчезла, засунутая под черную шапочку, которая оттеняла круги у него под глазами так же хорошо, как совпадала с нашим настроением.

– Нет, это я виноват. Я всю жизнь только и делаю, что хочу, и говорю: «К чертям последствия». Я хотел, чтобы ты осталась со мной, и сделал все, чтобы так и вышло, хотя обещал, что ты вернешься домой вовремя. – Голос Харли был хриплым, и он говорил повышенным тоном. – И вот я просрал всю твою жизнь только потому, что мой дом без тебя был пустым, и это казалось мне неправильным. – Харли засунул руки в карманы, избегая физического контакта между нами. Потом он задрал голову и заорал в небеса: «Чеооорт!»

Я быстро оглядела парковку, чтобы убедиться, что никто не вызвал полицию, а потом шагнула вперед и снова обняла его. Тяжело дыша, Харли вытащил руки из карманов, но вместо того, чтобы тоже обнять меня, взял мое лицо в ладони, приподнял к своему и продолжил хриплым шепотом:

– Ты не представляешь, как мне жаль. Я чувствую себя последним куском дерьма, и я не знаю, как это исправить. Ты должна дать мне шанс исправить все это, детка.

Брови Харли были нахмурены, а его налитые кровью голубые глаза смотрели мне прямо в душу. Он нервно теребил языком серебряное колечко, вдетое в его прекрасную нижнюю губу, и мне ничего так не хотелось, как зацеловать его, чтобы он перестал огорчаться. Видеть на его лице боль было хуже, чем пережить всю ту гору отчаяния, которая свалилась на меня прошлым вечером.

И кого я пыталась обмануть? С машиной или без, я не могла расстаться с этим парнем даже на сутки, не говоря уж про навсегда.

И, словно угадав это, Харли, видя, что я нахожусь на грани принятия очередного неправильного решения, решил окончательно подтолкнуть меня в эту сторону.

– Я хочу, чтобы так было всегда, Леди.

«Господи. Ладно, ладно. Ты прощен. Можно нам уже снова стать счастливыми?»

Пытаясь как-то поднять настроение и притворяясь, будто это не я всего лишь несколько часов назад решила с ним расстаться, я сунула в рот две сигареты, прикурила обе и одну с улыбкой протянула Харли.

– Это еще одно предложение? Ты еще не делал его мне на этой неделе, – пошутила я.

В последние пару месяцев Харли предлагал мне выйти за него замуж почти каждый день с тех пор, как нашел где-то на обочине дороги возле моей работы паршивенькое позолоченное колечко. Он приходил навестить меня в обед, подобрал колечко, и, естественно, тут же, как вошел, упал на одно колено, поднял эту дешевую фигню в воздух и сделал мне предложение на глазах моего начальника, посетителей и всего честного народа в магазине товаров для дома, где я работала. Это было первым из как минимум пяти десятков подобных унизительных публичных предложений.

Хотя необходимость постоянно отказывать Харли на глазах у друзей, сотрудников и незнакомцев сперва вызывала у меня жуткую неловкость и смущение, со временем это стало нашей постоянной шуткой. Я была слишком молода, а он слишком беспечен, чтобы относиться к браку всерьез. Но, должна признать, видеть Харли Джеймса, легендарного плохого парня с лицом ангела и телом бывшего преступника, на коленях у своих ног, становилось моей привычкой.

Харли покосился на меня заблестевшим шкодливым глазом и поднял к подбородку правую руку, словно задумался над быстрым предложением на парковке.

Ура! Мой игривый Харли! Вернулся!

Пока он потирал свою такую секси-щетину на подбородке и оглядывал аудиторию, состоящую из прыщавых подростков, жадно ловивших каждое его движение, мои глаза были прикованы к четырем буквам, которые я нарисовала накануне вечером у него на костяшках.

Я радостно заверещала:

– Ой, да ты правда так и не мыл руку! – и рефлекторно потянулась к ней.

Когда мои пальцы скользнули по неожиданно липким «Е» и «Д», я опустила глаза, пытаясь понять, что же там так липнет, и ахнула. Кожа вокруг всех букв была ярко-красного цвета, а вся поверхность была покрыта чем-то липким вроде вазелина.

О.

Господи.

Боже.

Мой.

11
Эврика, черт возьми!
Тайный дневник Биби

13 сентября

Дорогой Дневник, первая запись в СуперТайный Дневник, Который Кен Не Должен Увидеть Никогда Ни За Что, была совершенной! Идеальной! Я осветила все четыре пункта – прелестное ласковое прозвище, комплименты, спонтанный секс на полу и личная, сделанная в качестве сюрприза, татуировка – на видном месте и откровенно непрофессиональная. Так, так, так и так!

Конечно, ничего из этого не было. Ладно, что-то было. У Харли были татуировки. И у него были копна светлых волос, милые щенячьи глаза и большая выпяченная нижняя губа. И он действительно все время просил меня выйти за него замуж с этим говенным кольцом, которое он нашел на дороге. И он звал меня Леди.

Класс.

Таким образом, зерна Подсознательной Супружеской Библиотерапии были заронены и, очевидно, даже пустили корни. Прошлым вечером мы с Кеном отправились в небольшой «Бар в Афинах» поглядеть на местную легенду рока по имени Батч Уокер, который нам очень нравился. Пока мы болтались там в ожидании начала концерта, мне стало скучно, и я решила попробовать воду. У нас с Кеном произошел такой разговор.

Я: Знаешь, Батч вчера повесил на Фейсбуке фото своей новой тату, и она жутко крутая. Она в таком морском стиле – якорь на тыльной стороне ладони, и поперек него идет имя его отца. Здорово смотрится.

Кен: Готов поспорить, он ее сделал в том подвале по соседству. Там открыто двадцать четыре часа в сутки и всегда толпы народу.

Я: А, да? Может, нам тоже стоит зайти туда после концерта?

Кен: Хочешь сделать на себе новую кляксу?

Я: Не я, а ты.

Кен: Да?

Я: Угу. Ты хочешь сделать сердце с моим именем в нем.

Кен: И где именно я хочу его сделать?

Я: Ой, да на любом заметном месте – да хоть на шее. Или на тыльной стороне ладони, как Батч. ТОЧНО! Господи, это будет ТАК классно! Ты просто должен, Кен. Сердце с моим именем на твоей руке! Это тааак романтично!

Кен: А как насчет предплечья?

Я: Зачем? Чтобы было легче скрывать? Как ты скрываешь свою любовь?

Кен: Хм, нет. Потому что мне нравятся тату на предплечье. Но если я ее и сделаю, это будет компас с розой ветров, а не сердце.

Я: А на нем будет мое имя?

Кен: Нет, зачем?

Я: НО ПОЧЕМУ?! Я родила тебе двух прекрасных детей и отдала тебе все лучшие годы, засранец!

Кен: Вот именно. Я не хочу носить на своей руке имя пожилой женщины с двумя детьми.

Так что, очевидным образом, предмет татуировки требует дальнейшей работы. Так что, Дневник, пока мы проверяем, удастся ли мне вынудить собственного мужа сделать этот рисунок, хочешь, я расскажу тебе настоящую историю про одну из моих неудач, Харли Джеймса?

12
Скорее, Билли-Не-Идол
Тайный дневник Биби

20 сентября

Я лихо загнала свой новый (новый для меня, так-то эта развалина по возрасту почти могла принимать участие в выборах) черный «Мустанг» в поворот и усилием воли заставила себя разжать руки, вцепившиеся в руль.

Я получила права только три месяца назад. Мое сердце дико стучало, а во рту так пересохло, что, казалось, брекеты буквально вросли во внутреннюю сторону губ. Брекеты тоже были новыми.

Вообще я вся была новой. За полтора года, прошедшие с тех пор, как я пошла в старшие классы, я превратилась из невинной четырнадцатилетней девочки, которая могла на одном пальце пересчитать всех, с кем целовалась, в хорошо оттраханную панк-рок-лисицу с почти наголо бритой головой, высветленными остатками волос, густо подведенными глазами и сияющими стальными колокольчиками во всех возможных эрогенных зонах.

Я провела руками по перфорированной коже, обтягивающей руль, и сделала последнюю затяжку, после чего выкинула бычок в окно большим и средним пальцами руки.

Спорим, это выглядело круто. Надеюсь, Харли видел, как я швырнула этот бычок – или нет. Это значит, он дома, и я сейчас с ним встречусь – прямо сейчас. О господи. Может, он и знать меня не захочет. Но так же не может быть? По телефону он сказал, что у него нет машины.

Знаешь, Дневник, я волновалась едва ли не до тошноты, собираясь встречаться с двадцатидвухлетним парнем, который жил в подвале у своей мамы и у которого не было машины… сидя в своей собственной машине. Это было все равно что Бейонес волновалась бы, сможет ли она понравиться Малышке Ким. Ну или как если бы Брэд Питт переживал, идя на двадцатилетие школьного выпуска. Это было как… ну, в общем, ты понял.

Оттягивая время, я намазала выпяченные губы блеском с кокосовым запахом, глядя в заднее зеркало (чтобы предупредить эти унизительные полупоцелуи при встрече), и попыталась собраться с духом для того, чтобы пройти это огромное расстояние до входной двери Харли.

«Да, конечно, ты ему понравишься. Ты же крута, аж дымишься! Черная подводка размазана до совершенства. На тебе фирменные бархатные легинсы тигровой расцветки и черный топ на лямках, из-под которых торчат красные бретельки нового лифчика Вандербра. И на тебе черные «гриндерсы» со стальными носами, он как увидит, сразу поймет, что ты стоящая штучка. И этот бычок! Да плюнь ты! Он влюбится в тебя на месте! Если не сразу заметит брекеты… О боже!»

Оторвавшись от созерцания себя в зеркале, я сделала глубокий вдох и открыла дверцу машины. Как только я вышла на солнечный свет, мое сознание тут же улетучилось, словно воздушный шарик, из моей головы куда-то вверх. И оттуда, сверху, из вышины, я наблюдала, как мои ноги – затянутые в тигровый бархат – поочередно подымались и опускались сами по себе, приближаясь к благословенному кирпичному входу в дом Харли. А когда крошечная фигурка подо мной начала спуск в подвал, механически переступая по ступеням вниз, у моего сознания началась гипервентиляция прямо в невидимый бумажный пакет.

«Ой, мамочки, я сейчас отрублюсь. Отрублюсь, и он это увидит. А что, если он видел, как я тряслась там в машине? Если он узнает, что у меня прокладки в лифчике? Что, если он знает, что эти лифчики все с прокладками, чтобы всех надурить? Нет! Он взрослый человек, зачем ему трахать младенца, да еще такого, который и выглядит-то как маленький мальчик. О господи! Дыши, Биби, дыши. Ты крутая. Ты крутая…»

В отчужденном оцепенении я наблюдала, как черный ноготь, дрожа, отделился от моего тела и нажал на кнопку звонка. Пока он не вернулся ко мне, я смотрела на него вчуже и думала, что, конечно же, встреча с Харли Джеймсом должна выглядеть как-то получше, чем вот это. Тайный стук, или пароль, или что-то в этом роде. Но, когда я очнулась от своих размышлений, тут, прямо передо мной, стоял некто еще более невообразимый, чем мифическое создание, на встречу с которым я явилась.

Это был Билли Идол.

Билли чертов Идол открыл мне дверь подвала в этом потрепанном, в стиле 70-х, унылом кирпичном трехэтажном доме. Со взъерошенной блондинистой прической, шкодливыми ярко-голубыми глазами, пухлыми губами, растянутыми в самоуверенной улыбке, Харли был точной копией моего возлюбленного Билли. И это сходство немедленно вернуло мне легкость и уверенность.

Все остальное в нем, однако, сделало со мной что-то совсем другое. Широкие плечи Харли едва не рвали ткань потрепанной и выцветшей черной футболки, мускулистые ноги были затянуты в обтягивающие бандажные штаны в черно-красную клетку, словно рождественский подарок, который я совершенно точно разверну гораздо раньше, не дожидаясь 25 декабря.

Господи, он был идеален.

Пока не улыбнулся.

В одну секунду воздушный шарик моего сознания лопнул и стремительно вернулся на землю, сдувшись из своего приподнятого состояния от одного лишь вида этих худших в мире зубов.

Черт, это было ужасно. Между этими бесцветными пеньками передних зубов можно было запарковать грузовик, а все остальное выглядело так, будто побывало в кулачном бою, и теперь цеплялось друг за друга в отчаянной попытке вырваться из этой адской дыры, чтобы наконец прекратить свои страдания.

Дневник, это был кошмар. Ужасный кошмар. По сравнению с этими зубами любая старая ведьма годилась бы на рекламу зубной клиники.

Да, конечно, он все еще был легендой, и очень крутой, – но пока держал рот закрытым. Пока эта жуткая пасть не открывалась или хотя бы открывалась только наполовину, я была полностью готова пренебречь этим недостатком.

В конце концов, кто я такая, чтобы судить? У меня и у самой были брекеты, и я еще не избавилась от щели между зубами.

Ну и потом, вы же не видели, чтобы кто-то отказался от секса с Мадонной или Вуди Харрельсоном из-за небольшой щели между зубами, а? Да ни фига! Потому что они знамениты, и Харли Джеймс тоже, по крайней мере, в наших краях.

Но потом он заговорил…

Черт побери!

Харли был чертов кривозубый дебил!

Ну, то есть я знала, конечно, что его исключили из школы, но я-то думала, это потому, что он имел преступные наклонности, а не потому, что у него был низкий IQ и скорость произношения, как у трехпалого ленивца, нажравшегося снотворных.

Фу.

По крайней мере, на него хотя бы было приятно смотреть, особенно выше носа и ниже шеи, и он был очень теплым и дружелюбным (что было не очень удачно, потому что от этого он часто улыбался, а эти зубы…), и его голос был таким же медленным, глубоким и бархатным, каким я его запомнила из нашего телефонного разговора…

Хммм.

Будучи вечным оптимистом, я все же пошла выпить с Харли кофе. Если бы еще Рыцарь увидел нас вместе, пока нижняя часть лица Харли была скрыта чашкой из-под кофе, то, что у него нет зубов и половины мозга, не имело бы значения… Рыцарь бы понял, что я теперь под защитой самого Харли Джеймса – великого, взрослого мужика, который выдыхает напалм и пожирает таких мальцов, как он, на завтрак. По крайней мере, у Харли была эта репутация, а для моих целей мне была нужна именно она.

Не знаю, было ли это потому, что мои ожидания от этого дня так заметно понизились, или потому, что Рыцарь после нашего разрыва буквально превратился в сталкера на стероидах, но спустя час нашего с Харли свидания я поняла, что он, пожалуй, начинает мне нравиться. При том что он выглядел, как будто сошел с плаката «Sex Pistols», и у него был голос, который звучал, как из переговорного устройства за пуленепробиваемой стеклянной стеной в городской тюрьме, от него исходило ощущение расслабленности, дружелюбия и даже счастья. А поскольку меня вырастили два доброжелательных, курящих марихуану хиппи времен Вудстока, эта спокойная самодостаточность Харли была мне привычна и знакома.

Это хорошо. Это правильно. Этот человек никогда не обидит меня. Он будет меня ценить и защищать. И он, похоже, достаточно тупой, чтобы, если надо, прогнать Рональда чертова МакНайта. Угу, наверное, он сойдет.

Глупый, глупый мозг.

Как выяснилось, знакомое ощущение от Харли не имело никакого отношения к его духу, а было связано с тем, что он, как и мои родители, просто был постоянно обкурен. Я думаю, Харли был просто физически не в состоянии оставаться трезвым. Он курил, нюхал и глотал столько всякой дряни, что, когда мы с ним познакомились, я, наверно, могла бы при желании смывать его кровью лак с ногтей и торчать, просто вдыхая его испарения. В свое оправдание могу сказать только, что я честно первые несколько месяцев наших отношений не знала, что он на наркотиках. Как я уже говорила, мои родители тоже всегда были накурены, так что постоянно полуприкрытые глаза и невозможность определить время не были для меня чем-то необычным. Я списывала это на его низкий IQ.

А потом, в один прекрасный день, мы тогда встречались уже около трех месяцев, Харли уставился на меня стеклянным взором и, как бы между прочим, заметил:

– Глянь, это, кажись, первый раз я вижу тебя на трезвую голову.

И прежде чем я смогла осознать весь смысл этого замечания, он разразился хохотом, запрокинув голову и утирая набежавшие слезы.

Прошло какое-то время, прежде чем он смог выдавить:

– Вот же черт! Я на фиг забыл, что выкурил тогда с Марком хренову кучу травы перед твоим приходом. Уаха-ха-ха-ха-ха!

И вот тогда я и поняла, что Харли никогда не был не накуренным.

* * *

Во имя спасения от Рыцаря (ну, или чтобы вызвать его ревность) я старалась сосредоточиться на положительных качествах Харли. Он и вправду был очень милым, если не считать зубы. У него было длинное, стройное тело, гардероб и привычка к наркотикам, как у приличного панк-рокера, но не было их эмоционального багажа. При том что у него была репутация завзятого преступника, для меня Харли стал глотком веселья, флирта и свежего воздуха. Он вызывал у меня улыбку, я с ним кончала, и он был достаточно взрослым, чтобы покупать мне сигареты и спиртное. О чем еще можно было мечтать в шестнадцать лет?

Мне было плевать, что у Харли не было образования, интеллекта и будущего. Меня не волновало, что у него нет машины. Я даже смирилась с тем, что он живет в этом заплесневелом сарае 70-х годов, где два взрослых человека спят бок о бок на узких кроватях.

Когда мы с Харли только начали встречаться, он делил однокомнатный подвал в доме у своей мамы со своим младшим братом Дэвидсоном, который работал в местном армейском магазине. У Дэвидсона в шкафу была впечатляющая коллекция самодельных взрывных устройств, обрезов, больших пистолетов, ручных гранат и приборов ночного видения. У него даже было то, что я в то время считала небольшим прибором лазерного наведения, но потом выяснила, что это была просто модель.

Обнаружив смертельную коллекцию Дэвидсона, их мама (которая в тот момент была замужем за своим восьмым мужем и выглядела именно так, как может выглядеть женщина, назвавшая своих детей Харли и Дэвидсон) решила, что настал момент разделить ее сыновей с их возрастающими криминальными наклонностями. И хотя из них двоих оружие собирал именно Дэвидсон, Харли был старше, и у него не было работы, так что она выгнала его жить в угол гаража, который отчим поспешно осушил и в который провел электричество.

Так люди обычно относятся к помету щенят. Они милые и пушистые, но совершенно не могут соблюдать правила общежития, типа не писать на пол, так что их держат в теплом и сухом месте типа гаража и навещают тогда, когда они напоминают о своем существовании, устраивая шум.

У Харли в гараже был телевизор, и больше ничего.

Но было нечто, с чем я не могла смириться, существования чего не могла признать, что всегда унижало и оскорбляло меня. Это были татуировки Харли. Господи боже мой, эти татуировки. Дневник, ты знаешь, я люблю тату на мужчинах, но эти тату были унижением для нас всех. Когда бы я ни бросала взгляд на бицепсы Харли, мне хотелось плакать. Я даже не знаю, с чего начать. Я чувствую, как мое сердце начинает стучать, а щеки наливаются краской только при мысли об этом преступлении против искусства. Их отвратность вызывает у меня естественные реакции организма. Вот насколько они были – и есть – ужасны.

Глубокий выдох… Ну так вот.