Текст книги "Кузнецовы. Монополисты фарфорового производства в России"

Фарфоровые фигурки и посуда с маленькими вазочками были как раз по карману среднему классу русского населения, ведь посуда Императорского фарфорового завода тогда не была в широкой продаже, обслуживая нужды только двора. Завод Гарднера в подмосковном поселке Вербилки выставлял свою продукцию на ярмарках, но она была очень дорогой. Главную прибыль владелец получал от заказов частных лиц благородного сословия. Небольшие гжельские заводы в качестве идеальной модели для подражания выбрали завод Попова в деревне Горбуново Московской области Дмитровского уезда. Его основал в 1804 году коллежский комиссар Карл Яковлевич Мелли (бывший комиссионер Гарднера). В 1811 году завод приобрел московский купец Алексей Гаврилович Попов. Наряду с высокохудожественными росписями на западноевропейские сюжеты и исполнением на заказ «крылатых» сервизов, фабрика Попова занималась и поставкой посуды в русские трактиры. Такая посуда получила название «трактирной». Ее отличала богатая и вместе с тем простая цветочная роспись и особая прочность. Для трактиров России Попов не стал делать тонкостенных чашек. В качестве дополнения к своим «трактирным» чашкам и тарелкам Попов заказывал в Жостово большие опять же «трактирные» подносы. Ресторанная посуда, произведенная этой фабрикой, отличалась своим качеством от изделий других фирм.

Глава 4 Фарфоровые войны, или Подлинная история гжельского фарфора

Отшумел XVIII век… Закончился первый, самый трагичный этап в истории русского фарфора. Драгоценный фарфор сулил и баснословные богатства, и смерть. И дальше картина не меняется. Только «театр военных действий» из  Москвы  и Петербурга переносится в гжельские земли, поскольку овладевать фарфоровым искусством гжельские гончары стали позже, в начале XIX века.

Деятельность простого русского крестьянина-гончара обычно ограничивалась изготовлением в зимний период горшков всевозможных форм, кринок, кувшинов. Женщины и дети занимались еще и игрушечным промыслом. И на все шла глина, изделия из нее получались толстостенные, крепкие, способные выдержать огонь русской печки, где температура доходила до 300 градусов.

В гжельской керамике господствовала майолика с кирпично-красным черепком, а в 1802 году близ деревни Минино была обнаружена светло-серая глина, что и положило начало производству полуфаянса – керамической массы, по составу близкой к фаянсу.

Изделия из полуфаянса покрывались прозрачной глазурью, реже белой эмалью и имели светло-серый более толстый, чем у фаянса, черепок, который, правда, отличался меньшей прочностью. Изготавливали его из серой глины – так называемой «мининки» (благодаря местонахождению у деревни Минино). Изделия имели приземистые, устойчивые формы, для которых мастера выработали оптимально простую и вместе с тем декоративную роспись, синим по белой глазури. Полуфаянс прославил Гжель в конце XVIII века.

Однако на достигнутом гжельцы не остановились. В начале XIX века мода на хрупкий фарфоровый товар, наконец, докатилась и до русской глубинки, и первыми отреагировали на нее именно гжельцы.

В отличие от производства фаянса, полуфаянса и майолики изготовление фарфора не имело традиций среди гжельских крестьян-гончаров. Фарфор стал связующим звеном между исконно русскими народными промыслами и европейскими большими стилями, такими как ампир[27], бидермейер[28] и второе рококо. Но простому удельному крестьянину, посвятившему всю жизнь работе на гончарном круге, так до конца и не удалось приобщиться к европейской культуре. Мифологические сценки на фарфоровых тарелках, рокайли на вазах, изящные статуэтки из комедии дель арте[29] просто не могли производиться из глины грубого помола с сероватым оттенком фарфоровой массы, да и живописцы и скульпторы не имели за плечами опыта передачи пластики обнаженного или полуобнаженного тела. Завиточки на посуде, напоминающие о прекрасной эпохе Луи XV, тоже не отличались особым изяществом. Русский мужик, расставшись с гончарным кругом, не мог вдруг в одночасье приобщиться к аристократическому рафинированному художественному языку. Редкие мастера способны были преодолеть в себе свои многовековые корни крестьянской традиции, табу на изображение обнаженной натуры, тягу к многословному яркому орнаменту и приблизиться к утонченному стилю ведущих (хотя бы русских) мануфактур. Откровенно говоря, не всегда удавалось это и промышленникам Кузнецовым, вкус которых во многом так и оставался крестьянским.

Спрос на фарфор (пока любого качества) был в России колоссальным, и многие жители гжельских деревень сознательно шли на высокий риск, чтобы запустить свой небольшой фарфоровый заводик, поскольку в случае успеха прибыли ожидались солидные. Однако успех сопутствовал немногим. Помимо колоссальных расходов топлива, гжельские заводчики вели меж собой настоящую войну, чтобы переманить талантливых мастеров с соседнего завода на свой, чтобы выведать более совершенную формулу фарфоровой массы или красок для росписи. Период первой четверти XIX века в гжельских землях можно даже назвать «фарфоровой войной». Она проходила подчас незаметно для постороннего глаза, но борьба конкурентов велась за каждую новую формулу красок, за каждую оригинальную безделушку, секретом изготовления которой мечтали овладеть многие. И, как и на любой войне, здесь не обходилось без человеческих жертв и разбитых, подобно хрупкому фарфоровому черепку, человеческих судеб.

Первый гжельский завод, производящий фарфоровые изделия, был построен в деревне Володино в 1802—1804 годах крестьянином Павлом Куликом (Куличковым). Это самая загадочная и трагичная фигура в истории гжельского фарфора. Известно, что он был перебежчиком. До начала своего предприятия он работал на заводе Отто в Перово, где трудились рабочие, перебежавшие, в свою очередь, с фабрики Гарднера. Так было и в Европе, и в России. Первым гжельским арканистом стал тот же Павел Кулик (Куликов или Куличков). Чтобы никто не узнал тайну изготовления фарфора, Кулик имел одного единственного рабочего (его фамилия или прозвище было Сологай, по другой версии – Срослай), а главную работу – изготовление фарфоровой массы, глазури, красок – делал самостоятельно, дабы никто не узнал ноу-хау. Русский англичанин Франц Яковлевич Гарднер – основатель первого в России частного завода – тоже хранил в тайне секреты своего производства, не показывая никому из крепостных всех процессов и обманывая тем самым соседних помещиков, отправлявших к нему на работу своих крепостных и полагавших, что «их рабы поймут все искусство, как делать фарфор» и хозяева тогда заведут собственные фабрики. В Европе при дворе Августа Сильного тайну сохраняли иным способом: в самом начале, перед тем как переступить порог святая святых – фарфорового производства, рабочий клялся не выдавать ни при каких обстоятельствах священной тайны. Да и в самой мастерской никто толком не знал, что он делает в настоящий момент, поскольку переговоры были запрещены, стояла тишина, и никто не знал, что творится в соседних помещениях. Все было известно лишь Иоганну Беттгеру и его помощникам, Бартоломеи и Штейнбрюку.

Русский алхимик Кулик надеялся, что его фабрика с одним посвященным лицом Сологаем будет единственной производящей фарфор на гжельской земле. Однако его надеждам не суждено было сбыться, и тот самый единственный рабочий Сологай, которому Кулик доверил тайну, выдал ее двум гончарам Храпунову и Гусятникову, к тому времени уже владевшим предприятием, производящим тонкую майолику. Скорее всего, в великую тайну фарфора был посвящен и Яков Кузнецов. А может быть, Яков выведал секреты производства на другом предприятии, у Фомина, основанном в деревне Кузяево в начале 1800-х годов. Завод Никиты Храпунова открылся там же в 1815 году. Рецепт изготовления фарфоровой массы был выведан у Павла Кулика сыном Никиты Герасимом. Согласно легенде Герасим Никитич Храпунов и Е.М. Гусятников (возможно, Иван Семенович Копейкин) тайно пробрались в мастерскую Куликова (Сологай не препятствовал), срисовали горн и захватили образцы сырья. В результате тайна фарфорового производства стала известна сразу нескольким гжельцам. Разгневанный предательством доверенного лица, подвыпивший Павел Кулик в ярости бросился на Сологая, но сам был убит своим помощником. Сложно хранить тайны в условиях жесткой конкуренции… Скорее всего, на Сологая оказывали давление, его пытались споить, уговаривали, угрожали, в результате чего он просто не выдержал и передал тайну производства. В результате после смерти Кулика Гусятников, Храпунов и Кузнецов основали собственные фарфорово-фаянсовые заводы. Заводы Храпунова, Гусятникова и Кузнецова с самого начала своего возникновения вырабатывали фарфор, что было по тем временам баснословно дорого. Завод «того самого» Храпунова просуществовал до 40-х годов. На нем была произведена скандально известная статуэтка монаха, в снопу на спине у которого спрятана девушка (1818). После закрытия завода предприимчивый внук основал фирму Храпунова-Нового. Изделия выпускались довольно посредственного качества, больше производства не расширялись. Однако он вплоть до революции продержался на плаву. Его никто не захватывал и не предлагал купить. Наверное, по старой памяти Матвей Сидорович Кузнецов не обижал свояка. Что же до завода Гусятникова, то он несколько десятилетий влачил жалкое существование, пока окончательно не исчез из истории. Самым жизнеспособным из «заговора трех» оказался завод Якова Кузнецова, опередившего своих гжельских коллег. Старообрядцы везде, где бы ни работали, выказывали всегда невероятную работоспособность и предприимчивость.

Близ деревни Кузяево находились залежи той самой глины, которая служила сырьем для большинства первых фарфоровых заводов Гжели. Скорее всего, это была жировка. Это на ее добычу хотел наложить вето арканист Императорского фарфорового завода Д.И. Виноградов.

Итак, сырье – уникальная гжельская глина – находится у Якова Кузнецова под ногами, не нужно тратить деньги на его длительную транспортировку; лес для длительного процесса обжига керамических изделий тоже рядом, леса здесь густые.

Третьим вопросом стало наличие дешевой рабочей силы. И она была в тех краях в изобилии: лесистая местность, суглинки не способствовали высокой урожайности земель и местные крестьяне не могли прокормить свои семьи. Это стало одной из причин зарождения народных промыслов. Это был просто один из способов выживания. Денежный оброк в центральных русских губерниях был более выгоден для помещика, нежели скудный урожай крестьянского хозяйства. Здесь, в Гжели, развивался гончарный промысел, в Нижегородской области изготавливали деревянную посуду и игрушки для сбыта на Нижегородской ярмарке, в Ярославской области писали иконы. А в некоторых деревнях, как например во Владимирской области, крестьяне просто уходили нищенствовать в большие города, исправно выплачивая оброк своим помещикам. Известно также, что в ряде Гуслицких сел, особенно в Елизарове, тоже занимались нищенством.

Яков Кузнецов, Алексей Попов, Николай Батенин – все первооткрыватели фарфорового производства находились в равных условиях, но только Яков стал родоначальником великой империи. Дело было не только в успешном ведении бизнеса его основателем, но и в преемственности. Ни у Попова, ни у других основателей не было достойного преемника, и многие заводы прекращали свое существование после смерти владельца, а если еще и «красного петуха» запускали, как на завод Батенина, то производство просто исчезало с лица земли.  У Якова Кузнецова один из сыновей – Терентий – стал достойным продолжателем отцовского дела.

Два брата, Терентий и Анисим, воспитывались отцом в строгости и трудах. Трудовое воспитание в старообрядческой среде имело огромное значение и начиналось с раннего детства. После открытия первого завода они все время проводили на производстве, выполняя самую разную работу. Анисим, правда, был более скромным, осторожным человеком. Он не хотел рисковать, подобно отцу или брату, но и не препятствовал продвижению фабрики, помогая расширять производство сначала отцу, а затем брату.

– Не лоботрясничайте, долго не спите, постоянно трудитесь, иначе рухнет все богатство ваше. Богатство – это не роскошь, это тяжкий труд с утра до ночи, – завещал сыновьям Яков.

Глава 5 Дулево – столица фарфоровой империи

Итак, в 1810 году Яков Кузнецов построил близ деревни Ново-Харитоново небольшую мануфактуру, где производил недорогую фарфорово-фаянсовую посуду для трактиров, питейных заведений и разбогатевших крестьян. Года через два ее возглавил старший сын Якова – Терентий (или, как его тогда называли, Тереха). Младший сын Анисим всю жизнь осторожничал, а Тереха, как отец, по-хозяйски отнесся к производству, поставил еще два горна, и с ярмарок стали привозить вдвое больше прибыли. В отличие от Терентия Яковлевича Анисим обладал более кротким и смиренным нравом. Не было в нем той молодецкой удали, того напора, которые были характерны для Кузнецова-старшего. Не все потомки идут по отцовским стопам. Тем не менее Анисим не препятствовал начинаниям брата, полностью доверяя его делам и словам, помогал растить общий капитал. Взаимопонимание братьев, верность общему семейному делу заложили основу могущества потомков.

Казалось бы, желать иного не надо, есть один завод со стабильной прибылью и достаточно, но так рассуждает крестьянин, не видящий ничего дальше своего родного двора, а Терентий таким не был. Выросший в крестьянской среде, он отличался от нее. Этот крестьянин-старообрядец обладал даром незаурядного политика. «Выезжая на базары и ярмарки, Кузнецов посещал встречавшиеся на пути фарфоровые заведения. Не почитал за труд и многоверстный крюк дать, чтобы посмотреть, как ведет дело заводчик, посуда которого в цене. Как-то прослышал Кузнецов, что обедневшие помещики господа Сарычевы ищут покупателя на земли, расположенные близ пустоши Ликино.

Выкурив утреннюю трубку, отец бесшабашного семейства Сарычевых изрек:

– Ну теперь, душенька, можно и в Париж податься.

Не могло дворянство богатства своего разглядеть из-под сосен, елок и чащобы непролазной дулевской. Удивлялись, недоуменно переглядывались помещики Сарычевы: “Чего раскольник этот удумал в этой пустыньке, Богом забытой, делать? Скит, что ли, строить? Да не все ли равно! Деньги хорошие заплатил и пускай хоть монастырь там строит, его дело!”»

Тереха свою выгоду сразу видел, на много десятилетий вперед. Ведь для производства фарфора самое главное условие – это хорошие поленца, да чтобы росли близко и много их было. Называлась эта пустынька Дулево – сердце будущей фарфоровой империи Кузнецовых. Пока живо Дулево, живо воспоминание о великой промышленной династии. Основан был Дулевский фарфоровый завод Терентием Кузнецовым в 1832 году. Он находился в самом сердце Гуслиц, «и главными его работниками стали гуслицкие крестьяне, которые великолепно могли украшать певческие книги роскошным, красочным, с золотом орнаментом, писать иконы по московским образцам, и самобытно, и мастерски»[30].

В то время на многочисленных заводах Гжели стремление создать качественный товар было на втором месте, главное – прибыль. Качественной была сама глина, а уж приготовление керамической массы, формовка изделий, зачистка, глазуровка – все это было не на высоком уровне, и на выходе получалась продукция для невзыскательного крестьянина. Завод в Дулево изначально ориентировался на более состоятельную клиентуру, и хочешь не хочешь, а такой заявке должно было соответствовать и качество. Чтобы прибыль росла не в ущерб качеству, решили впервые на гжельских мануфактурах разделить производство на ряд отдельных операций: формовку, обжиг, роспись делали разные люди. Благодаря этому общий объем продукции увеличился. Возросло и ее качество. Экономически выгодным было и положение Дулево (считается, что это местечко получило название по имени лесника Дулева, живущего на опушке леса).

Терентий привез с собой бесценных для организации фарфорового дела мастеров – единоверцев из Гжели и Гуслиц. Кроме рабочих из местных деревень: Коротково, Язвище, Дуброво, Степино, Беливо – на Дулевский завод пришли еще и разорившиеся владельцы мелких кустарных фабрик, такие как Митягин, Петр Фуфаев с сыновьями, представители династии Малининых, Грязновых, Карелиных, Кудряшовых. И бывшие заводчики, и их работники просто находились в безвыходной ситуации, поскольку после прекращения работы оградительного тарифа 1822 года на русский рынок в огромном количестве прибыли заграничные изделия, и продукция мелких частных заводов без поддержки государства не смогла с ними конкурировать. В 20—30-е годы XIX  века Гжель являла собой печальное зрелище: мелкие фарфорово-фаянсовые заводики разорялись, так и не успев окрепнуть без казенных дотаций. А глинистые земли, болота и леса не давали жившим там крестьянам возможности прокормить свои  семьи сельскохозяйственным трудом.

Так династия промышленников создавала династии работников. Лежащий в основе предприятия Терентия Кузнецова династийный принцип способствовал повышению качества изделий, вносил элемент традиционности и стабильности в новое производство. Ноу-хау передавалось от отца к сыну и было залогом хранения производственных секретов.

Отстроенная Терентием фабрика Дулево была исключительным случаем в экономической истории России. Она не являлась крепостной мануфактурой, где крестьяне в принудительном порядке работали бы на помещика, а помещик, в свою очередь, тратил бы средства производства на свои личные потребности, а не на расширение мощностей. Дулево стало одной из первых в России частных мануфактур, основанных на вольнонаемном труде. Особенность нового производства заключалась также в том, что не надо было подкупать или переманивать рабочих с других частных заводов: они в связи с тяжелыми условиями вынуждены были сами наниматься к удачливому работодателю.

Строители завода поселились в соседней деревеньке Коротково. Первой на свет появилась «машинная» мастерская для приготовления фарфоровой массы и точильное отделение. Затем печники-гжельцы сложили из огнеупорного кирпича обжигательные печи-горны, и, наконец, появилась знаменитая дулевская «белая контора», где помещался сортировочный цех, живописная мастерская и склад готовых изделий.

Сначала рабочие спали там, где работали. Потом построили деревянные бараки с большими комнатами. Они назывались спальнями, потому что рабочие, с раннего утра и до позднего вечера работавшие на заводе, приходили сюда лишь на ночлег. Семьи рабочих жили в деревнях Гжели и Гуслицы. Выборный староста закупал в хозяйской лавке продукты, сдавал их стряпухе. Она готовила обед и ужин, утром и вечером кипятила куб для чая.

Длительное время до пустоши можно было добраться только на гужевом транспорте, что создавало значительные трудности при вывозе и ввозе продукции, увеличивая ее себестоимость. Однако экономическая стратегия была придумана правильно, и центр пустоши вскоре перестал переживать отрыв от внешнего мира. После проведения Нижегородской железной дороги (1861), и особенно соединительной ветки между станциями Орехово и Куровское, прошедшей через Дулево, завод оказался на железнодорожной магистрали, что дало ему большие преимущества перед другими фарфоровыми заводами.

Сначала качество дулевской посуды не отличалось совершенством. Однако Терентий понимал: чтобы производить продукцию европейского уровня, надо использовать любую возможность для внедрения в производство новых технологий и инноваций.

Благодаря такому подходу Дулево стало творческой лабораторией фарфорового мира, охватывающего не только крестьян и трактирщиков, но и купечество, и мещан. В 40-е годы XIX века появляется и становится символом производства «дулевский розан». Каждая женщина-мастерица вносила в этот пышный розовый цветок что-то новое. Он мог веселиться и печалиться, петь и озорничать. Его повсюду узнавали и охотно покупали. В то же время появился рисунок «агашка», который представлял собой прием росписи пальцами. Считается, что на дулевском заводе при Терентии Яковлевиче работала мастерица Агафья. Все успеть хотела, одной рукой с младенцем возилась, а другой – цветочки малевала на чашках, чайниках, сливочниках. Как правило, при таком узоре в центре, на веточке, помещался пышный цветок, вокруг листочки и бутон на тонком стебельке. Там же помещались «рокачки» – черные или красные росчерки пером. Вскоре именно «агашечный» стиль стал главным в художественном стиле дулевского фарфора.

Глава 6 Рижский филиал. Международное признание

Одновременно с Дулевской фабрикой Терентий продолжал владеть фарфорово-фаянсовым заводом в Ново-Харитоново. Однако останавливаться на достигнутом он не собирался. Его влекли дороги из русской деревни на Запад. Оптимальным местом, где встречались русские товары и иностранный спрос, стала Рига. Здесь же обосновалась одна из крупнейших в России старообрядческих общин – поморская, члены которой благодушно отнеслись к новому предприятию. Два музея старообрядчества и в настоящее время считаются известной рижской достопримечательностью и свидетельствуют, насколько многочисленной и сплоченной были поморяне.

Некоторые проблемы, возникшие в ходе запуска завода, носили экономический характер. Сырье пришлось привозить первоначально из Дулево, что требовало больших затрат, но зато через Северодвинский порт появилась возможность экспортировать изделия в страны Западной Европы. Так, в 1843 году заработал «рижский филиал» Терентия Кузнецова.

Кадровый вопрос был решен так же, как и сырьевой: профессиональные мастера были привезены из Гжели, причем их вербовали семьями опытные агенты хитроумного Терехи. Да и сам хозяин был речист, умел воздействовать на людей. Ригу представлял как землю обетованную. Главной мотивацией для отъезда из Гжели были обещанные высокие зарплаты и гарантия, что на такую сумму у работника будет возможность открыть собственное производство по приезде на родину.  В реальности не у всех переселенцев были деньги, чтобы нанять квартиру, приходилось жить в полусырых общежитиях. Что же касается административной элиты – ядра производства, состоящего, как правило, из единоверцев, то условия проживания у них были иными. Они селились в маленьких комфортабельных «кузнецовских» домиках, окруженных оградами. Рядовые работники находились в более стесненном положении и при всем желании не могли уйти с фабрики, так как находились в долгу у хозяина за переезд и не знали местного языка, чтобы найти другую работу.

Гжельцы оказались расторопными ребятами, и уже через два года фабрика заработала на полную мощность. Местечко в Дрейлингсбуше[31] сразу же стало монополистом  производства. Единственным конкурентом был завод  М. Рачкина[32], который закрылся не без влияния  Кузнецовых в 1859 году. Благодаря своему благоприятному географическому положению рижская фабрика стала одной из первых работать на импортном сырье, которое доставлялось по морю из Германии, Голландии, Франции и Скандинавии. Уголь был английский. Для фаянса глина была исключительно импортной. Таким образом, рижское предприятие стало центром европейской торговли. Готовые изделия вывозили тем же морским путем в Англию и Голландию. Кадры, правда, были русские, но постепенно в керамическое производство было вовлечено и местное население.

Основной продукцией Рижского завода первоначально был фаянс. Фарфор начал производиться с 1851 года, когда построили фарфоровый цех. И все же удельная масса дешевого фаянса, пользующегося большим спросом у рядового населения, преобладала над фарфором. Простота и дешевизна – вот главные составляющие успеха сначала Терентия, а затем и его сына Сидора Кузнецова.

О первоначальном облике фабрики что-либо сказать сложно. Поскольку первой ее продукцией были полуфаянсовые изделия, сначала построили два огромных цеха – «машинное отделение», где приготавливалась полуфаянсовая масса, и двухэтажный цех, где полуфаянс обжигали и формовали. Постепенно производство расширялось, пускались в строй новые корпуса: фарфоровый цех, цех по производству твердого фаянса.

Однако трудно было придумать более хаотичного расположения производственных корпусов и более замысловатых вариантов путей переносок и перевозов. Если взглянуть на план фабрики того времени, то нам представится гигантский лабиринт с узкими проходами, извилистыми темными коридорами, цехами, где из-за фарфоровой пыли невозможно было что-либо различить. Частичным решением проблемы стала узкоколейная железная дорога с вагонетками, которая опоясывала не только все основные цеха, но была проложена и внутри корпусов. Вагонетки перегонялись рабочими.

Производство на фабрике Риги вскоре стало главным действующим лицом в международной торговле, обросло множеством связей «по морю», постоянно реконструировалось и модернизировалось, дабы угнаться за европейским уровнем. Вообще оборудование многих заводов, принадлежавших Кузнецовым, в течение длительного времени не знало сбоев. До сих пор предприятия работают в цехах, выстроенных более века тому назад. Однако в то далекое время, несмотря на модернизацию, главным механизмом на фабрике был человек.

С открытием 12 сентября 1861 года железнодорожной ветки Рига – Двинск, вплотную подходившей к территории фабрики, производство начало расти ударными темпами: был построен массозаготовительный цех для фарфора и твердого фаянса, который существовал вплоть до начала 70-х годов XX века. Именно тогда и появились известные нам современные механизмы: шаровые мельницы, горизонтальные лопастные мешалки, фильтр-прессы, мембранные насосы. Все приводилось в действие с помощью паровой машины через трансмиссионную систему. Главная проблема – это получение однородной массы хорошей белизны, поскольку вакуум-мялки и система сит и магнитов еще отсутствовали. Для облегчения измельчения все каменистые материалы обжигали. Каолин и глина проходили процесс отмучивания в специальных бетонных ямах, которых была целая система. После осаждения всех механических примесей и крупных частиц глиняную суспензию сливали в следующую яму, и так до получения необходимой фракции. Однородность окончательная достигалась после выдерживания суспензии до двух недель и разминания на специальных бегунах.

С момента открытия железной дороги Рига стала главным деловым центром Кузнецовых. Здесь они впервые приняли участие в Выставке сельских произведений 1853 года, где получили свой первый похвальный лист. Здесь же, вдали от Москвы, старообрядцы Кузнецовы, наконец, смогли получить гильдейские купеческие звания: Сидор Терентьевич – рижский купец второй гильдии, а позже Матвей Сидорович – рижский купец первой гильдии. Привязанность к западной окраине российской губернии объяснялась простым фактом: купцы-старообрядцы в Москве испытывали трудности в получении гильдейских званий, поскольку в 1846 году вышел указ о представлении документов о единоверии для купцов-старообрядцев, претендующих на получение гильдии. В случае непредставления соответствующих бумаг предприниматель считался «торгующим крестьянином», что было весьма унизительно для солидных людей с большими капиталами. Так же, как и Кузнецовы, поступил Павел Рябушинский[33], отправившийся за гильдейскими свидетельствами в далекий Ейск. К нему присоединилось еще семь купцов, и эта увертка вскоре стала известна правительству. Другие известные купцы-предприниматели – Рахманов и Солдатенков, заявив о своей принадлежности к единоверию, не представили документы, поскольку оставались старообрядцами, и, соответственно, не смогли получить гильдейского звания в Москве.

Дети купца-старообрядца Ф.А.Гучкова, председателя Преображенской общины, под жестким давлением со стороны митрополита Филарета[34], сославшего их отца в Петрозаводск, во имя карьеры в правительственных кругах отказались от своего вероисповедания. Вскоре Е.Ф. Гучков стал московским городским головой.

После смерти Николая I получение московского гильдейства для старообрядцев стало более доступным, и Сидор Терентьевич, отказавшись от титула «рижского купца», стал купцом Москвы, где он и обосновался неподалеку от своей родной Рогожской общины – на Рогожском валу.

Глава 7 Друг Сафроныч

На Дулево и Риге Терентий не остановился. Его давней мечтой было приобрести завод у Антона Трифоновича Сафронова, располагавшийся в соседней с Дулево деревне Коротково. Основанный в 1814 году, он был одним из самых лучших предприятий Гжели и третьим по значимости после Гарднера и Попова. Завод брал за образец изделия Императорского фарфорового завода. Формы посуда имела необычайно выразительные, будто скульптор настоящий их ваял, а не простой крестьянин-точильщик формовал.

А еще фарфор у Антона Трифоновича отличался особой белизной и качеством. Изо всех сил работая на состоятельную публику, он на своем предприятии разработал уникальную красочную палитру, рецептура которой тщательно охранялась.

Наиболее эффектными были изделия с крытьем кобальтом[35] и желтой, розовой, малиновой красками. Сначала все изделие покрывалось тонким слоем краски, а потом в крытье прочищались белые полосы – резервы. В них, орудуя кистью и пером, живописцы размещали букеты цветов, золотые гирлянды узоров, эмалевые украшения в виде птиц и цветов, а также фигурки модников и модниц. Применялось полированное золото. Матовое золото цировали (гравировали) твердым агатом; рельефное золото накладывалось на слой мастики. Своих красок в России не было, и особо ценились живописцы, знавшие рецептуру красок. Она хранилась в тайне.

В 1810-е годы сначала на заводах Попова и Гарднера, затем Сафронова появились оригинальные предметы чайной посуды: высокие кофейники, чайники, ручки и носики которых были выполнены в виде птиц, их крыльев или в виде птичьих голов. И даже без росписей они были главным украшением чайного стола.

От переговоров с Кузнецовым Сафронов отказывался, однако вскоре предприятие попало сначала в аренду (с 1851 года), а затем было выкуплено Терентием после смерти владельца у его потомка. Сложно сказать, зачем владельцу предприятия-гиганта в Дулеве понадобился этот небольшой строптивый заводик. После смерти Сафронова он был расширен, на нем трудилось порядка 400 человек, но через несколько лет, после 1853 года, он прекратил свое существование. Хозяин перевел производство в соседнее Дулево. Скорее всего, перекупка его была делом престижа. Завод в Коротково являлся лучшим в Гжели, и, заполучив его и химическую лабораторию, Терентий устранил своего основного конкурента. Теперь лучший завод в Гжели был в Ново-Харитонове. Сейчас деревня Коротково слилась с Дулево, и место, где стоял завод, теперь неизвестно, и только его продукция хранит воспоминания о некогда процветающем предприятии.