Текст книги "Путешествие в эпицентр"

– Я включил детскую программу, а тут вот… – Мальчуган состроил презрительную гримасу и показал на пустой, мигающий экран.

– Ну и что, это, наверное, настройка. Может ты рано включил?

– Нет, они всегда в это время уже показывают.

Хачмен отставил стакан, подошел к телевизору и уже было взялся за ручку частоты строк, когда на экране появилось лицо диктора. Глядя на единственный листок перед собой, он строгим голосом зачитал сообщение:

– Сегодня, примерно в семнадцать часов, над Дамаском было взорвано ядерное устройство. По предварительным оценкам мощность устройства составляет шесть мегатонн. Как сообщают с места события, весь город охвачен пламенем. Предполагается, что большинство из пятисот пятидесяти тысяч жителей города погибли.

До сих пор не поступали данные, свидетельствующие о том, вызван ли взрыв ненамеренной катастрофой, или он является актом агрессии. Тем временем в Вестминстере собрано экстренное совещание кабинета министров. В ближайшее время состоится заседание Совета Безопасности ООН.

Регулярные передачи по нашему каналу временно прекращаются. Но не выключайте свои приемники – по мере поступления мы будем немедленно сообщать дальнейшие новости.

Лицо диктора на экране расплылось и вскоре исчезло.

Не сводя глаз с пустого экрана, Хачмен почувствовал, как его лоб покрывается холодной испариной.

2

Не глядя на сына, Хачмен неторопливо прошел на кухню. Викки что-то напевала, стоя к нему спиной, и, как всегда, выглядела чуть-чуть неестественно в роли старательной домашней хозяйки. С таким трудом построенный из дневного убожества вечер опять рушился.

– Викки, – начал Хачмен виновато, – над Дамаском взорвали водородную бомбу. Только что передали по телевизору…

– Ужас. – Викки обернулась и кивнула а сторону застекленного буфета.

– Просто ужас! Будь добр, подай мне вон ту маленькую миску. А что, теперь война будет?

Он механически достал с полки миску и поставил на стол.

– Еще не установлено, кто это сделал, но там, возможно, до полумиллиона убитых. Полмиллиона!

– Когда-то это должно было случиться. Салат делать?

– Салат? Какой салат? Мы будем есть?

– А что мы, по-твоему, должны делать? – Викки взглянула на него подозрительно. – Лукас, я надеюсь, ты не начнешь устраивать представления из всего этого?

– Представления?

– Да. Я имею в виду твою обычную озабоченность за весь мир. Уверяю тебя, ни одному человеку на Земле не станет легче от того, что с тобой случится нервный припадок. Но ты все равно принимаешь на себя ответственность за что-то, что произошло за десять тысяч километров отсюда.

– До Дамаска всего две тысячи километров.

– Да хоть две тысячи метров! – Викки швырнула миску на стол, подняв целое облако муки. – Лукас, тебя ведь даже не интересует, что творится у соседей! Так что будь добр…

– Я есть хочу, – объявил Дэвид, появляясь в дверях. – И когда мы поедем?

Хачмен покачал головой.

– Извини, сынок, но поездку придется отложить.

– Как? – Лицо Дэвида застыло обиженной маской. – Ты ведь обещал…

– Я знаю, но сегодня не получится…

– А собственно, почему? – вступила в разговор Викки. – Я надеюсь, ты не думаешь, что я собираюсь целый вечер сидеть перед телевизором и слушать свору комментаторов и всяких экспертов, которые понятия не имеют, что произойдет в ближайшее время, и тем не менее убедительно рассказывают, что произойдет. Мы обещали Дэвиду поехать на автомобильные гонки, и мы туда поедем.

Хачмен на мгновение представил груду разорванных, искалеченных тел, вздрогнул, затем направился за Дэвидом в гостиную. Мальчик потыкал пальцем в селектор программ, нашел какую-то старую комедию и обреченно уселся перед телевизором. Удивленный и слегка успокоенный тем, что по телевизору все еще показывают обычные программы, Хачмен машинально взял в руки свой стакан с виски и уставился на экран. На залитых солнцем улочках Голливуда двадцатых годов разворачивалась сумасшедшая погоня на автомобилях. Не обращая внимания на актеров, Хачмен стал всматриваться в декорации. Дома казались сараями, но все же они были настоящие, и, вглядываясь в них, он иногда замечал мелькающие отрывки чужой, давно ушедшей жизни, запечатленной на старой пластиковой пленке. Простые неизвестные люди, защищенные прошлым от ужасов сегодняшнего дня. Прошлым, в котором самое страшное, что могло случиться с человеком, – это очередь за хлебом в голодные годы или в военное время вполне понятная смерть под пулеметным огнем.

«Я должен это сделать, – подумал Хачмен. – Я должен заставить нейтроны…» После комедии показали несколько рекламных роликов – опять нормальная жизнь, только порциями поменьше. Он уже начал успокаиваться, когда изображение на экране исчезло, затем вспыхнуло вновь. Огромное грибовидное облако, кипящее и в то же время почти неподвижное, словно высеченное из камня… Белые прямоугольные кварталы города, исчезающие под ползущим, клубящимся облаком. Изображение, очевидно, переданное с вертолета, не оборудованного специальными камерами, прыгало и уходило в сторону. При этом с экрана доносилась резкая, тревожная музыка. Потом кадр сменился, и появилось лицо диктора. Сухо, по-деловому он повторил прежнее сообщение, уточнив, что количество жертв оценивается в четыреста тысяч человек, и стал описывать лихорадочную дипломатическую суету в близлежащих столицах. Далее последовала новость, которую, по мнению Хачмена, следовало объявить в самом начале. Стало известно, что ядерный заряд не был доставлен ракетой либо военным самолетом. Он находился на борту гражданского авиалайнера, который должен был совершить посадку в аэропорту в семи километрах к юго-западу от города. Резиденция правительства переведена в Халеб, где уже принимаются соболезнования и предложения немедленной помощи от всех стран Ближнего Востока, включая Израиль и членов Объединенной Арабской Республики, от которой Сирия отделилась в апреле прошлого года. Все подразделения вооруженных сил Сирии приведены в боевую готовность, но ввиду отсутствия очевидного противника никаких боевых действий предпринято не было.

Викки остановилась у телевизора.

– Что говорят? Будет война?

– Не знаю. Похоже, что бомба была на каком-то гражданском авиалайнере. Очевидно, это дело рук какой-то террористической организации.

– Значит, войны не будет?

– Кто может сказать? И как иначе это называется, когда террористы творят такое? Начинали со взрывов в школах, и вот теперь…

– Я имею в виду войну, которая может коснуться нас. – Голос Викки звучал резко, как бы напоминая, что ему не следует разыгрывать из себя виноватого.

– Нет, дорогая, – произнес он, тяжело вздыхая. – Кого угодно, только не нас.

– О господи! – прошептала Викки. – Настей мне чего-нибудь. Я чувствую, сегодня вечер не удастся.

После обеда Хачмен разыскал телефонный справочник и набрал номер стадиона. К телефону долго не подходили, и он было собрался положить трубку, когда там что-то щелкнуло, и хриплый мужской голос ответил:

– Алло! Беннет слушает.

– Алло? Это стадион Кримчерч? – От неожиданности Хачмен не нашел сразу, что сказать.

– Да. Это ты, Берт?

– Нет-нет. Я просто хотел узнать, не отменили ли сегодня гонки?

– Нет, конечно, – мужчина удовлетворенно хмыкнул. – С чего их должны отменять? Погода отличная, разве нет?

– Да-да, я просто хотел удостовериться, а то вдруг…

Хачмен положил трубку и уставился на свое отражение в настенном зеркале. «Отличная погода. Радиоактивных осадков не ожидается…»

– Куда ты звонил? – Викки открыла кухонную дверь и пристально посмотрела на него.

– На стадион.

– Зачем?

Хачмена так и подмывало спросить: «Неужели никому на свете нет дела до того, что на земле одним огромным городом стало меньше?»

– Узнавал время начала соревнований.

Она еще раз внимательно на него взглянула и вернулась на кухню – в свою маленькую изолированную вселенную. Через минуту оттуда донеслось пение и звон посуды. Потом дверь снова открылась, и из кухни выскочил Дэвид. Яростно работая челюстями, он пронесся в свою комнату, оставляя за собой слабый аромат мяты.

– Дэвид, что я тебе говорил насчет жевательной резинки? – крикнул ему вслед Хачмен.

– Чтобы я ее не жевал.

– Ну и что?

Вместо ответа Дэвид еще раз громко чавкнул набитым ртом, так что звук было слышно даже через прикрытую дверь. Хачмен покачал головой, невольно восхищаясь своим ребенком. Так упрям может быть только семилетний. «А сколько таких же упрямцев было в Дамаске? Шесть тысяч? Больше? А сколько столь же упрямых шестилетних, пятилетних и…»

– Оставь Дэвида в покое, – сказала Викки, направляясь в спальню. – Что плохого в том, что он жует резинку?

– Ты же знаешь, он всегда ее глотает, – произнес Хачмен, возвращаясь в обычный домашний мир. – Она совершенно не переваривается.

– Ну и что? – фыркнула Викки. – Иди сюда, помоги мне одеться.

Зрителей на стадионе оказалось примерно столько, сколько можно было ожидать в такое время года. Отчужденно глядя на летящие, сталкивающиеся, ревущие машины, Хачмен сидел в полутьме навеса, и даже присутствие жены и сына не давало ему душевного покоя и тепла.

Вечером, добравшись до постели, он заснул мгновенно, и всю ночь его преследовали нелепые сны… В огне, на раскаленных углях лежит бледно-зеленая ящерица. Блестящие черные глаза-бусинки смотрят прямо на Хачмена. Ящерка шипит, шкворчит на огне, но не делает попыток спастись, пухнет, кипит пузырями – и вдруг взрывается, но до самого последнего момента не отводит осуждающего взгляда. Как будто хочет что-то сказать. Хачмен бежит, испытывая ужас и стыд за свое предательство, одновременно себя оправдывая: «Она сама. Она сама себя сожгла!»

Проснувшись среди ночи, он долго лежал без сна, разглядывая проникающие через окно спальня бледные полосы света. Викки спала рядом, тихо и доверчиво, но это не давало ему успокоения. Отвратительный осадок сна не проходил, пугая и в то же время притягивая своей яркой символикой. Внезапно Хачмен понял, что в глубине души он уже давно решил построить антиядерную машину.

3

За завтраком Викки дважды выключала радио, жалуясь на головную боль. Хачмен каждый раз вставал из-за стола и включал приемник, но уже тише. Из новостей стало известно о столкновениях на границах Сирии с Турцией и Ираком, вызванных, очевидно, неопределенной обстановкой во всем регионе. Заседания в ООН, дипломатические встречи, сообщения о каких-то подпольных группировках, мухи о передвижениях военных кораблей в Средиземноморье… Поглощенный домашними заботами, Хачмен мало что понял в изменениях международной обстановки, кроме того факта, что агрессор так и не обнаружен. Механически завязывая шнурки Дэвиду, доставая из холодильника йогурт и раскладывая у каждой тарелки пилюли с рыбьим жиром, он уже невольно думал о первых шагах к постройке машины.

Математически доказать возможность создания нейтронного резонатора – одно дело. Как из этих уравнений сделать работающую установку – совсем другое, особенно для теоретика, не имеющего к тому же никаких средств, кроме собственных сбережений. А машина обойдется недешево… Возможно, придется заложить дом. Дом, о чем Хачмен никогда не забывал, был подарен им отцом Викки.

У него есть резонансная частота, соответствующая длине волны в долю ангстрема, а единственный способ получить излучение такой частоты с высокой точностью – цестроновый лазер.

Проблема номер один: цестроновых лазеров, насколько он знал, еще не существует. Цестрон – недавно открытый газ, короткоживущий продукт реакции с одним из изотопов празеодима. Поскольку, помимо Хачмена, никто еще не разрабатывал математику нейтронного резонанса, никому не приходило в голову создавать лазерный излучатель на основе цестрона. Придется все делать самому.

Глядя через стол на мечтательное лицо сына, Хачмен почувствовал, как вырастающие в рассуждениях практические трудности повергают его в состояние угнетенной неуверенности. Итак, первое: нужно достаточное количество нестабильного празеодима, чтобы получить, скажем, пятьдесят миллилитров цестрона. Далее, нужен кристаллический празеодим для лазера накачки. Да и саму электронную схему ему будет трудно осилить. Практического опыта в радиоэлектронике у Хачмена было маловато, но даже сейчас ему было ясно, что для прибора, работающего с частотами порядка 6х10^18 герц, нужны не провода, а трубчатые волноводы. Весь агрегат будет напоминать скорее сплетение водопроводных труб, чем…

– Лукас! – Викки постучала вилкой по его тарелке. – Ты что, так и собираешься все утро просидеть в раздумьях?

– Я не в раздумьях.

«…излучение жесткое, хуже рентгеновского… Нужно будет предусмотреть защиту… Далее, оптическое наведение… Золотые полированные пластины…»

– Лукас! – Викки раздраженно дернула его за рукав. – По крайней мере ответь сыну, когда он к тебе обращается.

– Извини. – Хачмен повернулся к Дэвиду. Тот уже одел школьную куртку и собирался выходить. – Счастливо, Дэвид. Ты выучил вчера грамматику?

– Нет. – Дэвид упрямо сжал губы, и на мгновение Лукасу показалось, что в лице сына проступили черты человека, которым он станет через годы.

– А что ты скажешь учительнице?

– Я ей скажу… – Дэвид замолчал, вдохновенно подыскивая ответ, – …чтоб катилась колбасой!

С этими словами он выскочил из кухни, и через несколько секунд они услышали, как хлопнула входная дверь.

– Дома он пытается говорить резко, но мисс Лэмберт уверяет, что Дэвид самый спокойный мальчик в классе, – сказала Викки.

– Это меня беспокоит гораздо больше. Я не уверен, что он хорошо приспособлен к школе.

– Дэвид отлично приспособлен. – Викки снова села за стол и, не предлагая Хачмену, налила себе вторую чашку кофе. Верный признак того, что она раздражена. – Ты мог бы больше помогать ему с домашними заданиями.

Хачмен покачал головой.

– Говорить ребенку ответы на задачи – это не помощь. Я учу Дэвида системе мышления, которая позволит ему решать любые задачи, несмотря на…

– Ну что может знать Дэвид в таком возрасте о системе мышления? – презрительно перебила его Викки.

– Ничего, – спокойно ответил Хачмен. – Именно поэтому я его и учу.

Викки поджала губы, повернулась к приемнику и чуть прибавила громкость. Лукас почувствовал мимолетное удовлетворение. В среднем раз в неделю ему удавалось срезать ее в споре простым, метким ответом на вполне серьезно заданный вопрос. Викки никогда не задавала вопрос повторно, и хотя Хачмен подозревал, что это от врожденного презрения к формализму, тем не менее он каждый раз радовался в душе маленькой победе. И на этот раз она отвернулась, все свое внимание переключив на радиоприемник.

Утреннее солнце отражалось на кухонном полу, насыщая воздух прозрачным свечением. «В такое утро хорошо завалиться еще на часок», – промелькнуло в голове Хачмена, но тут же перед глазами вспыхнуло рельефное панно с изломанными, искалеченными телами. «Сколько маленьких семилетних упрямцев там погибло? А сколько…» Ему захотелось поскорее оказаться на работе и просмотреть каталог оборудования в вестфилдской библиотеке. Затем надо будет поговорить кое с кем в отделе поставок…

Он торопливо проглотил остатки холодного кофе, не потому что хотелось, а чтобы показать, как он спешит на работу, и встал. Мысли его уже целиком были заняты машиной.

Проходя по лабораторному корпусу к своему кабинету, он заметил первые признаки того, что уничтожение крупного города произвело в повседневной жизни людей какое-то изменение. Несколько кабинетов и комнат поменьше пустовало, в других, наоборот, люди собрались большими группами и обсуждали последние новости. Изредка возникали взрывы нервного смеха, и это еще больше сгущало напряженную тревогу. Хачмена такая реакция людей даже успокоила. Он прекрасно знал, что Викки на самом деле способна на искреннее сострадание и переживание чужой беды. Сколько раз он замечал, как она выбегала из комнаты со слезами на глазах, когда на экране вдруг появлялось изображение убитого ребенка. Но ее вчерашняя намеренная, прагматичная отчужденность его просто напугала. Самое страшное, что может быть на свете: женщина, дарительница жизни, мать, смотрящая на смерть холодными спокойными глазами.

Мюриел Варили прибыла на место одновременно с Хачменом. В одной руке она держала плетеную соломенную корзину, которую носила с собой вместо дамской сумочки, другой прижимала к себе длинный рулон бумаги. Еще один рекламный плакат на стену ее маленькой комнатушки.

– Доброе утро, мистер Хачмен, – произнесла она настороженно, словно передвинула пешку навстречу шахматному королю, начиная с утра новую партию.

– Доброе утро, Мюриел. – Не вполне понимая почему, Хачмен интуитивно чувствовал, какое большое значение она придает этому обмену формальными приветствиями, и ни разу не рискнул промолчать. Он прошел за ней в ее сдавленную клетушку, взял со стола маленькую стопку утренней почты и тут же бегло просмотрел.

– Здесь нет ничего особенно важного. Разберись сама, хорошо? По своему усмотрению. Я сегодня буду занят и не хочу, чтоб меня беспокоили.

Мюриел неодобрительно фыркнула и забрала у него письма. Хачмен прошел к себе, плотно притворил дверь и после нескольких секунд раздумий набрал номер Клиффа Тэйлора, заведующего отделом электроники Вестфилда. По голосу Тэйлора было похоже, что он не выспался и, кроме того, удивлен столь ранним звонком, хотя он и постарался скрыть свое удивление.

– Чем могу быть полезен, Хач?

– М-м-м… Видишь ли, я бы хотел провести кое-какие эксперименты с микроволновым излучением. У тебя не найдется свободного помещения примерно на месяц?

– Я не уверен, Хач. У нас масса дел по программе «Джек-и-Джилл»… Что-нибудь важное?

– Очень.

– Ты бы обратился к Мейксону. Пусть навесит на эту работу пару приоритетных бирок. Так все будет гораздо проще.

– Это полуофициальный проект, Клифф. Со временем это может пригодиться Вестфилду, но пока я хотел бы попридержать информацию. Еще неизвестно, что получится. Мне бы не хотелось идти к Мейксону.

– Ну тогда я ничего не могу. Я имею в виду… Тебе что вообще-то нужно? – Голос Тэйлора стал резче. Видимо, он почувствовал, что Хачмен чего-то не договаривает.

– Да ничего особенного. Комната с замком. Стол лабораторный. Источники питания даже не понадобится стабилизировать.

– Подожди, подожди. Ты что-то говорил насчет микроволнового излучения. Насколько микро?

– Сильно микро, – Хачмен чувствовал, как разговор уходит из-под его контроля. Первый же человек, с которым он заговорил о том, что должно быть самым секретным проектом на свете, тут же что-то заподозрил и стал задавать лишние вопросы. – Может быть, шесть на десять в восемнадцатой герц.

– О господи! Тогда и говорить не о чем. По существующим правилам нам нельзя здесь работать с такими излучениями, если в здании не будет специальной экранировки. Так что извини, Хач.

– Ну что ты. – Хачмен положил трубку на место и поглядел на дымчатую стеклянную перегородку, за которой двигался чей-то серый силуэт. Очевидно, Дон Спейн прибыл раньше обычного.

Некоторые люди умеют с легкостью подчинять себе реальный мир и управлять обстоятельствами. Другим же, как, например, Хачмену, удается лишь строить красивые логичные планы – они постоянно знают, чем грозит им столкновение с жизнью. Первая же попытка и… Хачмен тяжело вздохнул в бессильной злобе на обстоятельства, и в этот момент зазвонил внутренний телефон. Хачмен схватил трубку еще до того, как Мюриел успела ответить.

– Хач, это опять я, – послышался в трубке голос Тэйлора. – Я тут прокручивал твою просьбу. Ты в курсе, что Вестфилд арендует лабораторию в Кембернском институте?

– Слышал что-то, но давно. – На сердце у Хачмена потеплело.

– Соглашение довольно неформальное. Мы с ними договорились, когда они запросили у старого Вестфилда криогенное оборудование. Короче, когда у них не очень туго с работой, мы имеем право использовать лабораторию.

– А как у них сейчас?

– Насколько я знаю, нормально. Если хочешь, я позвоню профессору Дюрингу и узнаю, можно ли тебе у них поработать.

– Буду тебе очень признателен, Клифф.

Хачмен едва справился с теплой волной благодарности и сумел произнести эти слова обычным тоном.

Положив трубку, он отправился в отдел комплектации и больше двух часов просидел, выписывая из картотеки данные оборудования и проверяя, где его можно приобрести. После полудня снова позвонил Тэйлор и подтвердил, что лаборатория свободна. Хачмен тут же съездил в Кемберн, осмотрел помещение и получил у Дюринга ключи. К пяти часам, когда он обычно уходил домой, он не потратил ни секунды на порученную ему работу, зато полностью продумал схему своей антиядерной машины и уже был готов делать чертежи. Перед уходом Мюриел он попросил ее принести горячего чая и, когда шум в коридорах стих, принялся за схему.

Примерно через час, полностью погрузившись в работу, он вдруг почувствовал что-то неладное. Что-то беспокоило его, и, хотя он не мог сразу отвлечься от сложного нагромождения символов и чертежей, часть мыслей уже переключилась на поиск тревожного фактора. «Вот этот серый предмет, что Мюриел прислонила к перегородке со своей стороны… Слишком похоже на человеческое лицо… Из-за этого я и чувствую себя неспокойно…» Он взял логарифмическую линейку и невольно опять скосил взгляд на серое пятно за стеклом… «Господи, это и в самом деле лицо!»

Он вздрогнул, поняв, что за ним кто-то наблюдает, потом сообразил, что это Дон Спейн. Должно быть, он тоже заработался допоздна, но так тихо он мог себя вести только намеренно. Все еще чувствуя волнение, Хачмен нарочито медленно сложил бумаги в папку и прикрыл ее копиркой. Лицо Спейна за перегородкой оставалось неподвижным. Хачмен достал из ящика стола точилку для карандашей и резко бросил ее в сторону размытого силуэта. Точилка ударилась о перегородку, едва не расколов стекло, и Спейн исчез из поля зрения. Через несколько секунд дверь к Мюриел открылась, и он вошел в кабинет.

– Ты с ума сошел, Хач? – спросил он негодующе. – Ты чуть не разбил стекло. Осколки попасти бы мне в лицо!

– А какого черта ты за мной подглядываешь?

– Я не знал, что ты на месте. Сидел работал, и мне послышалось что у тебя кто-то шуршит. Решил посмотреть, в чем дело.

– Ну спасибо, что побеспокоился, – произнес Хачмен мрачно, даже не стараясь скрыть своей неприязни к Спейну. – А тебе не пришло в голову открыть дверь?

– Я не хотел врываться неожиданно. Вдруг… – тут Спейн самодовольно причмокнул, – вдруг бы ты был с женщиной?

– Больше, конечно, тебе в голову прийти ничего не могло.

Спейн пожал плечами и усмехнулся.

– Ты не так уж часто остаешься после работы, Хач. И кроме того, ты весь день вел себя как-то странно. Прямо синдром Баттерби. Помнишь Баттерби?

Хачмен кивнул, и вся его ненависть к Спейну вернулась с новой силой. Баттерби до недавнего времени был старшим инженером, руководителем группы. В Вестфилде он всегда пользовался уважением и популярностью, но потерял работу после того, как кто-то застал его с секретаршей на ковре в его собственном кабинете, где он якобы остался поработать сверхурочно.

– Извини, что разочаровал тебя.

Хачмен попытался продолжить расчеты в блокноте, но Спейн еще минут пятнадцать зудел о каких-то институтских новостях, расхаживая по кабинету, и к тому времени, когда он все-таки убрался, Хачмен совершенно потерял способность сосредоточиваться. Заставляя себя работать, чтобы закончить сегодня все расчеты и завтрашний день посвятить закупке аппаратуры, он просидел до девяти часов. Потом торопливо сложил бумаги в портфель и вышел на улицу.

Мягкий, густой октябрьский воздух пах опавшей листвой, и на западе над самым горизонтом, словно далекий фонарь, светила какая-то планета. Вдыхая воздух полной грудью – вдох, четыре шага, выдох, четыре шага, вдох… – он махнул рукой офицеру охраны в воротах и направился к своей машине. Одним словом, вечер замечательный. Если только не думать слишком много о рукотворных солнцах, расцветающих над мирными городами.

Движение на дороге, как ни странно, было ужасным. Один раз ему даже пришлось свернуть и потратить минут двадцать на объезд. Домой он добрался уже в одиннадцатом часу. Во всех окнах горел свет, как будто у них собрались гости, но из дома не доносилось ни звука. Хачмен загнал машину в гараж и прямо из гаража прошел в дом. Викки сидела на веранде, листая журналы, и, только взглянув на ее побелевшее лицо с застывшим выражением крайнего неодобрения, Хачмен вспомнил, что забыл ей позвонить и предупредить, что задержится.

– Извини, – сказал он, положив портфель на кресло. – Работал допоздна на фирме.

Викки перелистнула пару страниц и лишь после этого спросила:

– Теперь это так называется?

– Именно так. Работа называется работой, фирма называется фирмой. Какое слово тебе непонятно? – не удержался Хачмен.

На сей раз Викки промолчала и занялась журналом. На этой стадии словесных дуэлей обычно побеждал Хачмен, потому что жена редко находила удачные ответы на подобные вопросы. Но позже, «когда рапиры ломались, и в ход шли дубинки», она всегда брала верх. Обычно это случалось за полночь, и, уже предвидя, что сегодня выспаться не удастся, Хачмен наполнялся беспокойным раздражением. Он остановятся напротив жены и, хотя она даже не подняла головы, произнес:

– Послушай, Викки, я надеюсь, ты на самом деле не думаешь, что я был где-то с другой женщиной?

Она наклонила голову, взглянула на него искоса и с деланным удивлением ответила:

– Я не упоминала никакую женщину. Почему это делаешь ты, Лукас?

– Потому что ты собиралась.

– Не приписывай мне мысли, подсказанные тебе твоей совестью. – Викки долистала журнал до конца, перевернула его и с точно таким же размеренным ритмом принялась листать снова.

– При чем тут совесть?

– Ни при чем. У тебя ни при чем. Как ее зовут, Лукас? Моди Вернер?

– Господи, ну кто такая Моди Вернер?

– Новая… Девка в отделе подготовки данных.

Хачмен удивленно потряс головой.

– Послушай, я работаю в Вестфилде и первый раз о ней слышу. Откуда ты-то ее знаешь?

– Странно, что ты ее не знаешь, – ответила Викки. – Или делаешь вид, что не знаешь? На прошлой неделе я разговаривала с миссис Данвуди, и она сказала мне, что слухи о Моди Вернер поползли по Вестфилду с первого же дня, как она появилась на работе.

Хачмен повернулся и, ни слова не говоря, пошел на кухню. Он достал из холодильника коробку с салатом, цыпленка и, выложив все это на тарелку, вернулся в комнату. «Просто телепатия какая то. Что Спейн, что Викки думают на одной волне, на одном и том же подземном уровне».

Даже когда его жена заснула, Хачмен долгое время еще просто лежал в темноте, прислушиваясь к невидимым приливам и отливам воздушных течений в доме и за окном. В голове проносились обрывки дневных сцен: глянцевые страницы каталогов, пахнущие типографской краской, сложные схемы, вычерченные от руки, размытые очертания Спейна за стеклянной перегородкой, сообщения о мобилизациях и передвижениях флотов в вечерних новостях, невротическая ревность Викки – все это перемешивалось в невероятных сочетаниях, расплывалось и складывалось в новые угрожающие образы. Незаметно подкрался сон, принеся с собой еще одно кошмарное видение, где он ходил по универсаму, выбирая покупки. В центре зала стоял контейнер с мороженой пищей, и двое женщин рядом оживленно обсуждали его содержимое.

– Мне так нравится эта новая идея! – сказала одна из них, сунула руку в контейнер и извлекла что-то белое, похожее на рыбу, с которой сняли кожу. Два печальных серых глаза выделялись на светлом фоне. – Это последнее слово в технологии консервирования. Теперь придумали способ псевдооживления, который позволяет хранить их в идеальном состоянии до приготовления.

– Но это, наверно, жестоко? – с тревогой спросила вторая женщина.

– Нет. Потому что у них нет души, и они не чувствуют боли.

Чтобы доказать это, женщина начала отрывать от рыбы куски белого мяса и кидать их в сумку. Хачмен попятился в ужасе. Хотя рыба лежала неподвижно, позволяя рвать себя на части, глаза ее смотрели прямо на Хачмена. Смотрели спокойно, печальной укоризненно.