Текст книги "Остров обреченных"

– Да, но доставить эту леди в порт мне приказал не менее высокородный господин, герцог, да к тому же ее родной дядя адмирал де Роберваль. Так что прикажете делать?

– Подчиняться требованием леди, – не задумываясь, ответил хозяин, как и должен был ответить истинный англичанин.

И далее упорствовать Маргрет не стала только потому, что не желала, чтобы это привело к конфликту между солдатами лейтенанта и ее слугами; не дошло до крови. Довольно быстро, с помощью служанки, совершив утренний туалет и одевшись, она спустилась в трактир и заказала завтрак себе и всем, кто сопровождал ее из Парижа.

Вместо того чтобы последовать ее примеру: сесть за стол самому и угостить своих солдат, лейтенант начал нервные переговоры с четверкой слуг герцогини, исполнявших роль стражников. Именем герцога де Роберваля, он потребовал, чтобы они немедленно оставили обоз и вернулись в замок, поскольку дальнейшую охрану герцогини он, лейтенант Гарден, берет на себя.

И саксонец, который был старшим среди стражников, подчинился этому приказу. Выпив по кружке вина и наспех перекусив, он и его солдаты извинились перед герцогиней, вскочили в седла и умчались. После этого лейтенант сразу же почувствовал себя хозяином положения. Он, конечно, рад был бы таким же образом избавиться от Клода и двух других извозчиков, но сие оказалось невозможным. Карету и повозки следовало вернуть назад, в замок де Робервалей, а вернуть их можно было только без вещей и провианта герцогини, и сделать это могли только люди герцога.

Если Маргрет и затянула этот испорченный лейтенантом завтрак, то лишь из принципа, из желания хоть как-то насолить Гардену и его покровителю-адмиралу. Но как только обоз тронулся в путь, она и в самом деле оказалась во власти своего краснорожего тюремщика. Только с его разрешения они могли останавливаться на привал, только он выбирал место и устанавливал время отдыха. Маргрет уже решила, что так и будет продолжаться до самого прибытия в Гавр, и даже попыталась смириться с участью «полуарестованной герцогини», как не без горести называла ее теперь Бастианна, но в последний день, когда до Гавра оставалось каких-нибудь двадцать миль, вдруг все решительно изменилось.

10

Маргрет казалось, что лейтенант вообще намерен был двигаться всю ночь, чтобы к утру быть в Гавре. Однако она и ее слуги резко воспротивились этому. Особенно досаждала ему Бастианна, которая позволяла себе говорить лейтенанту все, что ей вздумается, и тот попросту не знал, как вести себя с ней, поскольку высказывания ее были слишком уж едкими. К тому же она успела подружиться со всеми его солдатами, которые, очевидно, не подозревая об истинном ее возрасте, уже откровенно пытались заигрывать с ней.

Поняв, что без привала не обойтись, лейтенант приказал добраться до ближайшего селения и там заночевать. Но впереди был лес, и еще несколько часов тащиться ночью, по лесной дороге – такого желания у Маргрет не было.

На берегу озерца, мимо которого они проезжали, чернела бревенчатая сторожка. К ней-то Маргрет и приказала свернуть. Лейтенант попробовал было возразить, но тут возмутились все его солдаты. И Гардену пришлось сдаться.

Треугольником выстроив перед входом в это строение три крытые повозки и карету, Маргрет и Отставной Бомбардир, образовали идеальный походной лагерь, за «стенами» которого можно было противостоять любым налетчикам.

Когда все еще возмущавшийся лейтенант увидел, насколько уютным стало выглядеть пристанище между озерцом и родником и какой черной стеной представал оставшийся непройденным лес, он покаянно смирился, благоразумно забрался на устланный прошлогодним сеном чердак строжки и буквально через несколько минут громогласно захрапел.

– Теперь нам нужно развести костер и приготовить еду. Так ведь? – обратилась Маргрет к Отставному Бомбардиру.

– Не ваша это забота, герцогиня. Это дело слуг. Сейчас мы все сделаем.

– Нет, Бомбардир, на сей раз костер я буду разводить сама. И пищу готовить тоже

– Вы?! – хохотнул солдат.

– А ты научишь, как это правильно делать.

– Но зачем вам это?

– Ты что забыл, куда направляется эскадра?

Отставной Бомбардир поскреб ногтями щеку, внимательно посмотрел на крепкие, но аристократически «непорочные» руки герцогини и согласился:

– В общем-то… да.

– Тогда с чего начнем?

– С выбора места. Откуда ветер? Со стороны озера? Значит, костер надо закладывать вон на той возвышенности, чтобы дым не шел на лагерь. А вообще-то, для безопасности, костер всегда разводят в середине лагеря. Тогда, выставив охрану, можно всю ночь просидеть возле него, не опасаясь внезапного нападения.

– Считайте, что первый урок усвоила.

– Теперь надо срубить две рогатинки. А найти их попытаемся вон в этой рощице.

Уже начало основательно темнеть, когда они нашли подходящие ветки, и Маргрет собственноручно срубила их небольшим походным топориком. Затем сама же срубила и поперечину.

– Мы захватим их с собой, на корабль, – молвила она, почувствовав, что рубка отняла у нее немало сил, заставив натереть и поцарапать руки.

– Зачем?

– Как «зачем»? Неужели ты думаешь, что я стану рубить рогатины и поперечину на каждом привале?

– Но для этого существуют слуги и просто мужчины. Вы ведь не собираетесь в этой вашей Новой Франции жить отшельницей?

– В общем-то, нет. Хотя… как знать. В любом случае рогатины я все же прихвачу. Первые срубленные мною. Как воспоминание о Франции.

– Как воспоминание – да. На чужбине, – как говаривал один священник, из славян, – и осиновый кол священным кажется.

Предоставив Клоду возможность отнести рогатины к костровищу, Маргрет поднялась на возвышенность, где сержант из охраны устроил наблюдательный пункт и куда, как она заметила, направилась Бастианна.

То ли она поднималась слишком бесшумно, то ли сержант и корсиканка слишком увлеклись своим весельем, но только случилось так, что она наткнулась на них, когда те вовсю занимались плотской любовью.

– Ты с ума сошла, Бастианна! – только и могла произнести Маргрет, растерянно пятясь назад.

– Это не я, это плоть моя сошла с ума, – все еще лежа и, кажется, ничуть не смутившись, томно ответила Бастианна, цепко удерживая поднявшегося на колени сержанта от попытки отвлечься от страстной игры тел и воображений. – И, если хочешь знать, мне и в молодости никогда не было так хорошо, как сейчас.

Осуждающе покачав головой, Маргрет вдруг рассмеялась и побежала вниз. Случись это раньше, она, конечно же, отреагировала бы резче, изумилась бы такой вольности нравов, возмутилась. Но ей вспомнился первый их с Роем вечер тайного обручения. Маргрет так и не поняла, то ли кучер сам догадался оставить их в карете вдвоем, то ли д’Альби заранее договорился с ним. Но только то, что раньше обычно заканчивалось страстными объятиями и поцелуями, на сей раз нашло свое продолжение. Множество раз Маргрет фантазировала по поводу того, где и как это произойдет, кто будет этим ее «первым мужчиной», и что она при этом будет чувствовать. Но какая гадалка способна была нагадать, что случится это в старой извозной карете, на засаленном сиденьи, на пустыре за часовенкой, в которой их будут тайно обручать?

Конечно, она почувствовала себя слегка разочарованной: то, что с ней происходило во время бурной встречи с ее «первым мужчиной» мало соответствовало тому, как она себе это представляла, и уж совершенно не соответствовало тому, о чем она мечтала в своих грезах. А ведь были еще и романтические иллюзии, навеянные чтением куртуазных романов, беседами со сверстниками и фривольностями, подслушанными из бесед женщин опытных и много повидавших…

Впрочем, немного поостыв от страстей, мечтательности и разочарований, герцогиня принялась оправдывать и свою несдержанность и его, Роя д, Алби, неумелость. Прежде всего, ясно, что они оба были слишком возбуждены и слишком неопытны. К тому же в последнее мгновение, когда Рой оголил ее, Маргрет инстинктивно начала сопротивляться, страшно опасаясь, как бы эта их горячность не завершилась беременностью еще до того, как они обвенчаются. Потом, правда, Рой пытался успокаивать ее, что между ними ничего такого, собственно, не произошло. То есть, вроде бы, кое-что все же произошло, но как бы не совсем по-настоящему, а потому бояться ей нечего.

Сама же разобраться в этом герцогиня не могла. Растерянная и подавленная натиском мужчины, Маргрет вообще с трудом воспринимала и ласки его, и слова, и все то, что там происходило. В частности, толком и не поняла: так все-таки состоялось ли там то самое тайное, что может быть между мужчиной и женщиной, или все же не состоялось?

Она верила своему «величайшему из лекарей», но в то же время пыталась верить и самой себе. Может, все происходило не так, не настолько «хмельно», как должно случаться в первую брачную ночь, но все-таки что-то же происходило! Несмотря на то, что страсть ее после этого натиска совершенно не угасла, что она не ощущала никакого удовлетворения, а желание познать мужчину возрождалось в ней все последующие ночи с новой, неуемной силой, заставляя бредить своим возлюбленным, стремиться к нему, его телу, его силе…

…Кустарник был рядом, а потому слуги и солдаты довольно быстро успели насобирать кучу хвороста и принести два котелка с водой, однако право разжечь костер Маргрет все же оставила за собой. Внемля советам Отставного Бомбардира и двух других слуг, она училась мастерить из тонких сухих прутьев и нарезанных ножом щепочек некое подобие шалашика; постигала премудрости трута и кресала. Однако все эти страсти по первобытному человеку не мешали ей замечать то, чего замечать ей сейчас просто не стоило. А посему она видела, что сержант пришел один, без корсиканки, и что, пошептавшись с ним, двое его солдат поспешили к дозорному холму. Со временем туда же заторопился еще один солдат.

Когда основательно «вздремнувший» лейтенант спустился со своего сеновала, любвеобильная корсиканка наконец-то появилась. Шла она неуверенно и как-то слишком уж хмельно пошатываясь. Не сообразив, что тут происходило без него и решив, что служанка слегка подвыпила, лейтенант прошелся руками по ее груди, но, ко всеобщему удовольствию, корсиканка отвесила ему такую тяжелую мужскую пощечину, что грузный лейтенант отшатнулся и сгоряча чуть было не схватился за шпагу.

– Время любви кончилось, лейтенант! – Это говорю вам я, неистовая корсиканка и дочь пирата! – Настало время раскаяний и воспоминаний. И поверьте мне на слово, что в океане сотни мужчин будут молиться на эту слегка поувядшую, но все еще любовно поющую, грудь, как на неувядающий плод райского сада.

– Еще бы, – хмыкнул кто-то из недавних пользователей этой груди, однако Бастианна простила ему эту некорректность.

Величественно пройдя мимо опешившей Маргрет, она по очереди приблизилась к каждому из слуг, включая и Клода, чопорно чмокая их кого в лоб, кого в щеку.

– Это я к тому, – объявила она, – чтобы вы вспоминали старую, щедрую и мудрую Бастианну. Ибо кто из вас ни любил меня, и кого ни любила я, ненасытная, похотливая, но совершенно безгрешная?! Что вы здесь – на этом пепелище греха, делаете, Маргрет? – обратилась к своей хозяйке, пытавшейся прутиком подзадорить несмелое пламя.

– Развожу костер, как видите, леди… – съязвила герцогиня.

Бастианна не наигранно, а совершенно искренне расхохоталась. Кто-то из мужчин, очевидно, и в самом деле дал ей отхлебнуть из своей потайной солдатской фляги.

– Костер, в котором сгорают эти презренные сучья, должны разводить сучьи дети – мужчины. Женщинам же следует разводить костер, в котором, как сучья, должны сгорать сами эти презренные сучьи дети.

– Что-то незаметно, чтобы они сгорели, – вполголоса проворчала Маргрет, давая понять, что не одобряет ее загула. – Сгорела все же, кажется, ты.

– Это только так кажется. Я впитала их дух, их плоть, их силу. И теперь никакой океан меня не страшит. Так что не то «пламя» вы раздуваете, герцогиня, не то! Кстати, – взяла она Маргрет под руку, чтобы отвести в сторонку. – Твой возлюбленный вряд ли окажется на одном судне с тобой. А матросам доверять нельзя. Как говаривал мой батюшка, – чтоб ему легко виселось на рее, – относительно женщин на всех кораблях действует закон пиратов: «Или всем, или никому!». И учти, что мужчины хвастливы. Ослабнешь перед одним, остальные нападут и растерзают. И даже твой свирепый адмирал не спасет тебя, ибо его тоже… растерзают.

– Ты о чем это, Бастианна?

– О чем, о чем?! Сама видела… о чем! С лейтенантом ты, конечно, не должна из вредности: пусть знает, как гасить костры, не разжигая их. А вот Клод… Как по мне, так это вполне приличный парень: рослый, крепкий, а главное, выносливый. Сама трижды в этом убеждалась.

– Ты?! И с ним… тоже?

– Если будешь так пялить глаза, изображая удивление, я проболтаюсь относительно того, сколько раз домогался меня твой родной батюшка.

– Сейчас же замолчи! – Не то чтобы зло, а как бы игриво попыталась прервать ее Маргрет, однако корсиканская пиратка и не думала угомониться. Что-то на нее сегодня нашло, она явно была в ударе.

– А знаешь, как я попала к вам в служанки? Я, корсиканка? Благодаря твоему дядюшке – адмиралу. Только тогда он был всего лишь лейтенантом королевского флота. Корабль, команда которого захватила нас, целый табун корсиканских девушек, был потоплен каким-то другим испанским кораблем. И спасти испанцам удалось лишь шестерых корсиканок, одной из которой была и я. Что они там вытворяли с нами, эти проклятые испашки, никакими страшносудными рассказами не передать, хотя вспомнить иногда приятно. Не понимаю тех девиц, одна из которых там же, на судне, спятила, хотя и было от чего, а две бросились за борт. Вместо того чтобы заставить броситься за борт мужчин.

– Так они, эти испашки, что, оказались страшнее пиратов? – не удержалась Маргрет.

– Почему страшнее?! – не поняла или же не пожелала понять ее Бастианна. – Симпатичнее и пылче. Но только их было около сотни, а нас всего шестеро. И потом, пираты щадили нас, поскольку надеялись выгодно продать в гаремы мавров. А испанцам щадить не было смысла. Правда, уже через неделю на этот корабль напали два корабля французов, на одном из которых оказался лейтенант де Роберваль. Да-да, ваш достопочтимый дядюшка. Я тогда сразу же обратила внимание на то, с каким почтением относилась к нему вся команда, в том числе и капитан. Как оказалось, он один среди них был из высокородных аристократов. На военных кораблях это ценится. И хотя я оказалось старше него, он сразу же приметил меня и сначала присвоил, а потом, как говорят, выкупил у всей остальной команды.

– Господи, неужели все так и было?! Мне-то и в голову не приходило связывать твое появление у нас с адмиралом де Робервалем.

– Ну, как там было на самом деле, об этом я уже тебе рассказывать не могу. Ибо рассказывать такое не могу даже я. Но любовником он был пылким, хотя и свирепым. Я боялась его больше, чем всей команды пиратского корабля, где по каждому, заметь, тосковала виселица и где каждый был просто-таки отпетым головорезом.

– И долго это продолжалось?

– У них на судне?

– Ну да.

– К сожалению, недолго.

– К сожалению?!

– Ну что ты цепляешься к словам?

– Ладно, не буду. Значит, это длилось недолго?

– Это ведь не пираты. На военных кораблях долго содержать девиц, пусть даже в виде трофея, не положено. По прибытии в порт капитан, по настоянию команды, еще несколько дней скрывал, кто у него на борту. Но в конце концов вынужден был расстаться с нами. Что случилось с остальными корсиканками – не знаю. А вот меня лейтенант де Роберваль переправил в виде рождественского подарка в Париж, своему братцу. Но не в замок. Какое-то время я жила в одной из городских квартир твоего отца. Как я понимаю, тайно. С твоей матерью он познакомил меня лишь тогда, когда на свет появился твой старший брат, царство ему небесное, и понадобилась няня. До этого герцогине Алессандре беременеть почему-то не случалось.

– И тогда герцогиня обо всем узнала?

– Ну что ты?! О нашем давнем знакомстве Николя приказал молчать. Кое о чем догадывалась – это да.

– Почему же никогда раньше ты не была со мной столь откровенной?! – поразилась Маргрет.

– Откровение требует свободы. А свобода – откровенности. У нас с тобой было всего-навсего три дня, из всей нашей жизни, когда мы могли позволить себе и свободу, и откровенность.

С минуту они молчали, как бы привыкая к своему новому состоянию – свободы и откровенности.

– Расскажи мне немного о себе – попросила Маргрет. – А то ведь, кроме того, что твой отец был пиратом, я ничего больше не знаю. У тебя что, все в роду были пиратами?

– Нет, почему же… Мой прапрадед, говорят, был довольно богатым дворянином. Но ему, видите ли, захотелось приключений. Он стал пиратом и погиб во время поножовщины. Мой прадед был уже бедным дворянином, но упорно цеплялся за отцовское ремесло и погиб на виселице. Мой дед был капитаном пиратского корабля и умер от лихорадки. Но до конца дней своих он помнил, что предки его были дворянами, и гордился этим. А вот мой отец уже даже не вспоминал о том, что предки его были дворянами, зато всегда помнил, что они были пиратами, и оч-чень этим гордился. Я же старалась не вспоминать ни о том, что предки мои и по отцовской, и по материнской линии были дворянами, такими же, как твой шевалье Рой д’Альби; ни о том, что они же, по отцовской и по материнской линии были пиратами. Да и зачем мне было помнить все это? Все равно ведь к прежнему достоинству вернуться я уже не могла. Ни к одному, ни к другому. А вот что касается того, что я – женщина, об этом я никогда не забывала. И не позволяла забывать ни одному мужчине из своего окружения.

– Но ведь когда-то ты была замужем?

– Была, конечно, – хитровато ухмыльнулась Бастианна. – Целую неделю.

– Всего лишь?!

– Почему «всего лишь»? Я ведь сказала: «Целую».

– И кем был твой муж?

– Понятно, кем – пиратом.

– И где он теперь?

– Понятно где – как всякий пират, он родился в море и в море погиб. И сын у меня тоже был, с матерью моей остался. А может, и есть, если только не погиб в одном из абордажных боев. Замуж меня взяли, когда мне еще не исполнилось даже пятнадцати. Впрочем, на Корсике это не редкость.

Теперь уже пылало два костра. На одном из них готовили себе еду солдаты, на другом – слуги во главе с Клодом.

Луна заливала берег и часть озера серебристым сиянием, под сенью которого все казалось эфирным, бестелесным, преисполненным ночных тайн и навеянным ночными духами.

– Как думаешь, Бастианна, там, в Канаде, такая же земля, как и здесь?

– Если это земля, она должна быть такой же, как везде. И люди такими же: добрыми, злыми, алчными и похотливыми. Но какой бы она ни была, все равно тянуть нас будет сюда, во Францию. На землю предков, землю юности, землю наших «первых мужчин». Особенно вас, герцогиня.

Маргрет ничего не ответила, повернулась и хотела уйти к костру, но корсиканка бесцеремонно придержала ее за рукав плаща-накидки.

– Я тихонько отзову Клода. Не волнуйся, предупрежу, чтобы был осторожен, не забывая, что он тебе не муж, а всего лишь любовник на час. Но парень он порядочный и в деле этом сведущий, не то что твой медикус.

– Да что ты знаешь про моего медикуса?!

– Все, что мне положено знать. Хотя бы то, что после всех своих страстей ты как девственницей была, так и осталась. Если бы ты с этим райским недоразумением рассталась, я бы по одежде заметила, такое не скроешь.

– Но…

– Да сам он и признался, куда ему было деться? Когда тайно приходил, а я ему записку передавала. Я его так прямо и спросила. Так он ведь не только с девушкой обращаться, он и врать-то по-человечески не умеет. Чему их только учат, медикусов этих, по их университетам?!

– Неужели признался?

– Еще бы!

– Но как ты осмелилась говорить с ним о таком?

– О чем же с ним еще говорить? Проще, конечно, было бы вообще ничего не говорить, а попросту завалить где-нибудь на сеновале… Не волнуйся, для твоей же пользы.

– Ну, Бастианна, тебя и впрямь следовало бы вздернуть на рее, как самого отпетого пирата.

– А что, впереди – океан. Может, еще и вздернут, – вновь игриво и совершенно некстати подбоченилась корсиканка. Опьянение и усталость, с которыми она вернулась со сторожевого холма, уже проходили, и Бастианна вновь готова была морочить голову всем подряд. – Послушай меня, старую интриганку. Теперь тебе придется жить самой, вне стен замка, в дикой стране, среди сотен одичавших мужчин, перед которыми следует представать знающей что к чему, а главное… когда и как. Иначе погубят они тебя, растерзают, исполосуют; родами, выкидышами в могилу загонят, как загнали уже не одну высокородную.

– Но ведь Рой… Я обещала принадлежать только ему.

– Вы, герцогиня де Роберваль… обещали кому-то там принадлежать?! Это не вы, Маргрет, это вам должны принадлежать – и медикус ваш, и эти солдаты, и их генералы, а еще – Париж, Рим, обе – Старая и Новая Франции…Боже, кого же я столько лет, как дворянка дворянку, воспитывала?!

– Что-то я тебя не пойму, – помассировала виски Маргрет. – Неужели ты не осознаешь, что вводишь меня в блуд? Не могу же я, как ты, в один вечер переспать с целым взводом королевской гвардии…

– Ну, во-первых, это не гвардейцы, – помахала рукой Бастианна, – прошу не путать. А во-вторых, кто из нас, женщин, знает истинную цену себе? Рота, полк… С вечера о таком обычно не говорят, но под утро-то еще и не такое замаливают.

Маргрет тяжело вздохнула и покачала головой. Перед ней была совершенно не та гувернантка, которую она знала там, в замке. И как могло случиться, что в гувернантки ей определили именно эту корсиканскую пиратку – этого она понять не могла.

– И все же ни Клода, ни кого бы то ни было другого звать не надо, – предупредила она Бастианну.

– Опрометчивое решение, – по-своему истолковала ее решение корсиканка.

* * *

Маргрет засыпала у себя, на заднем сиденьи кареты, когда корсиканка выскользнула из их пристанища и исчезла в сумраке ночи. Луна к этому времени спряталась за тучи, костры погасли, даже цикады – и те приумолкли, словно бы прислушиваясь к медленно приближающемуся рассвету.

«Опять пошла соблазнять воинство адмирала!» – ухмыльнулась про себя герцогиня, чувствуя, что уже не осуждает корсиканку; после всего того, что услышала сегодня от нее и о ней, – не осуждает. И вообще, оказывается, жизнь совершенно не такая, каковой она представлялась ей, окруженной нянями, слугами и учителями, затворнице герцогского замка. Она, эта самая жизнь, значительно грубее, низменнее и в то же время проще. Маргрет вдруг открыла для себя, что великое множество людей живет по совершенно иным, каким-то своим законам, принципам и традициям, которые мало согласуются с той моралью, которую ей проповедовали, которую ей прививали и которую пытались возводить в ее сознании в некий абсолют. Это был тот самый мир взрослых людей – жестокий и циничный, который ей еще только предстояло постигать.

Маргрет снился луг, открывшийся из окна ее комнаты, и корабль – такой, каким она видела его когда-то проплывающим по Сене; только этот, во сне, представал со сломанными мачтами и порванными парусами. Сломанные мачты и порванные паруса что-то там, конечно же, символизировали, очевидно, нечто тревожное, трагическое. Но вот что именно – этого она ни во сне, ни уже потом, наяву, понять так и не смогла.

А еще ей снилась стая огромных черных птиц, молча проносящихся над ней… теперь уже почему-то погибельно привязанной к одной из мачт!

И это видение тоже, несомненно, было вещим и страшным, ибо то и другое она каким-то образом осознала еще во сне, и уже там, во сне, пыталась разгадать смысл происходящего. Вот только это ей никак не удавалось.

А просыпаться Маргрет начала оттого, что чья-то рука, возможно, Роя д’Альби, коснулась ее лодыжки и медленно поползла вверх, согревая и взбадривая своим теплом, возбуждая интимной нежностью, вторгаясь туда, куда даже рука возлюбленного вторгаться вообще-то не должна бы…

Еще во сне, перехватив эту руку, Маргрет на какое-то мгновение задержала ее, приподнялась, рванулась вверх по спинке сиденья, и только тогда, окончательно прозрев ото сна, ощутила возле себя и где-то над собой запах мужского тела, человеческого и лошадиного пота, запах выделанной кожи, несвежей одежды и еще чего-то такого, что напоминало ей только одного мужчину – Клода-Бомбардира, могучего, русоволосого нормандца, которого еще недавно она откровенно побаивалась, но в которого в то же время тайно, по-девичьи, была влюблена. И если бы она была настолько откровенной с собой, как это умеет и позволяет себе Бастианна, то призналась бы, по крайней мере самой себе, что первым мужчиной, которого она в своих девичьих грезах возжелала, и первым мужчиной, который вызвал у нее страстное влечение – был именно он, этот некогда лучший бомбардир полка, которого между собой они так и называли Отставным Бомбардиром.

– Не сопротивляйтесь, Маргрет, – почти шепотом и почти умоляюще попросил он. – Предоставьте все мне, я сам… Только не сопротивляйтесь.

И опять эта рука, только еще более напористая и бесстыжая…

– Прекратите же это свое рукоблудие, Клод! – задохнулась она, вскрикнув от неожиданности и от нахлынувшего на нее чувства сексуальной страсти. – Как вы можете?! Кто вам позволил?! Сейчас же уйдите. Где Бастианна?

– В озере.

– Что?

– И солдаты, и слуги… Все в озере. Теплая, душная ночь, теплая вода… Корсиканка, как ведьма, соблазнила их и повела в камыши, в воду.

Только теперь до слуха Маргрет начали доноситься возбужденные возгласы, визг корсиканки и ее колкие замечания, которыми она то ли отбивалась от наседавших на нее мужчин, то ли, наоборот, завлекала, разжигая свой очередной «костер», в котором должны были сгорать такие опостылые и в то же время такие сладострастные мужчины.

– Они не придут… – шептал Клод-Бомбардир, свободной рукой обхватив ее за талию и стаскивая вниз и в сторону, на сиденье. – Бастианна не пустит их сюда…

– Так она знает, что вы?!

– Конечно, конечно. Она-то и попросила меня…

– Проклятая сводня! Значит, вы с ней сговорились? – уже совершенно упавшим голосом спросила Маргрет. И Клод понял: слуг и солдат звать на помощь она не станет.

– Просто, она знает, что вы увлечены мною.

– Я – вами?!

– И что я точно так же безумно влюблен в вас, хотя, конечно же, и мечтать не смел о том, чтобы…

– А вы и не должны сметь. За одну эту попытку вас должны вздернуть на мачте… Или прямо здесь, на ближайшем дереве.

– Вы правы. Именно так они и поступят, если только узнают об этом от вас, – признал Отставной Бомбардир.

Маргрет сразу же ощутила, что хватка его ослабла, руки поникли, и вообще, все тело мужчины, доселе напряженное и страстное, как-то странно увяло.

Это успокоило герцогиню, придало уверенности ее словам и движениям. Отстранив обе его руки, она в то же время не отшвырнула их и даже не изменила позы. При свете пробивавшегося из-за тучи лунного сияния она видела тускло освещенные колени свои и непростительно оголенное левое бедро, платье на котором хотела тотчас же поправить, но… замерла:

– Маргрет! Госпожа герцогиня! – окликал ее лейтенант Гарден. – Где вы?

– Ответьте, – едва слышно прошептал Отставной Бомбардир. – Немедленно ответьте.

– Я здесь! – ей и самой голос показался слишком слабым и неуверенным, поэтому, опасаясь, как бы лейтенант не застал их обоих во время столь странного свидания, уже увереннее и резче повторила: – Я здесь, в карете! И не смейте приближаться ко мне, иначе я подниму слуг!

– Можете звать, но знайте, что они развлекаются с вашей служанкой. Как, впрочем, и мои «бессмертные». – Произнося это, лейтенант все приближался и приближался к карете, и это приводило Маргрет в ужас и ярость.

– Я сказала вам: не смейте подходить! Только посмейте притронуться к дверце, буду стрелять!

– Это вы уж слишком, герцогиня! – замешкался лейтенант буквально в трех шагах от кареты. – Мне и в голову не приходило… Всего лишь предосторожность. Я ведь купался вместе со всеми. А мой часовой…Словом, обычные меры предосторожности.

– Меня это не интересует! Ни ваши меры предосторожности, ни все вы.

– Почему бы вам не присоединиться к купающимся?

– Вы грубиян, лейтенант!

– Нет, я имел в виду, что вы будете поодаль от вашей знойной корсиканки и моих солдат. Под моим поручительством.

– Я сплю, лейтенант. Дайте мне возможность отдохнуть. Все ваши глупости выскажете завтра моему дяде, адмиралу де Робервалю.

– Черт, – простодушно признал лейтенант, – я совсем забыл, что вы не только дочь пэра де Роберваля, но и племянница адмирала де Роберваля, которого в эскадре побаиваются, как дьявола. – Простодушно рассуждал Гарден. – Приношу свои извинения, мадемуазель. Будем считать, что ничего не происходило. Если что – зовите. Спокойной ночи, госпожа герцогиня.

– Спо-кой-ной но-чи… – отчеканила Маргрет, давая понять, что это последние слова, которыми она удостоила какого-то там лейтенантишку.

Отдернув занавеску, Клод проследил, как лейтенант еще с минутку постоял у входа в сторожку, полусонно потянулся и исчез в черном проеме двери.

– По вашей милости, – прошептала Маргрет, – я чуть было не оказалась в очень глупом положении.

– Вот уж действительно… Откуда только взялся этот чертов лейтенант?!

– Тихонько выбирайтесь через левую дверцу и уходите.

Из груди Клода вырвалось что-то похожее на предсмертный стон обреченного. Без всякого стыда, скорее сочувственно, Маргрет проследила, как рука мужчины вновь скользнула по ее оголенному бедру вверх. Она чувствовала, как эта рука дрожит, и как все тело мужчины пронзила дрожь напряжения. Она почти физически осязала то, как страстно желает ее Клод, еще острее и яростнее, нежели сама она желает этого мужчину. Но что-то очень важное в этом его натиске, в этом тайном свидании, в котором ни он, ни тем более она, Маргрет, уже не способны были разжечь костер любви, было утеряно.

– Но вас же двое, вы что, с ума сошли?! – донесся от озерца хохот неунывающей, жизнелюбивой корсиканки, правнучки всех корсиканских пиратов. – Я же одна, вы меня растерзаете. Хвалите Господа, что я здесь, а потому вода в озере, как в котле. Что вы все льнете ко мне?!

Уже приоткрыв дверцу, Клод вдруг подался к девушке и по-детски уткнулся лицом в ее грудь. И на сей раз Маргрет не отторгла его – замерла, затаила дыхание, прониклась каким-то женственно-материнским сладострастием.

– Может, еще увидимся, Клод. Когда-нибудь увидимся, – шептала она. – Я стану взрослее и мудрее, как Бастианна, и тогда все у нас будет по-другому. Как когда-то было у вас с Бастианной.

Услышав это, «как когда-то было у вас с Бастианной», Клод вполголоса прорычал, потерся о ее грудь и буквально вывалился из кареты.