Текст книги "Ветер богов"

13

В военной миссии Семенова ожидали начальник разведывательного отдела штаба Квантунской армии полковник Исимура и его переводчик капитан Куроки.

– Нам стало известно, господин генераль, что вы проявляете все большую нетерпимость к политике японского правительства в Маньчжурии. Нам стало известно…

Презрительно опущенные уголки губ капитана застыли в той возмущенно-оскорбленной мине, которая сразу же заставила Семенова вспомнить, кто есть кто, кому он служит и кто оплачивает все те загулы и увлечения, которыми он скрашивает свое великое маньчжурское бездельничанье за спиной у японских солдат.

– Не могу понять, о чем вы, господин полковник, – обратился командующий к Исимуре, поскольку капитан начал с перевода его слов.

– Ваши офицеры и вы лично постоянно возмущаетесь тем, что Квантунская армия не начинает наступления и даже не собирается переходить русскую границу, – продолжал уже сам Куроки. Командующему давно было известно, что на самом деле перед ним не капитан-переводчик, а генерал Судзуки. Как, впрочем, и для «капитана» не оставалось секретом, что он давно раскрыт. Тем не менее генерал предпочитал выступать в роли вежливого, чинопочитающего переводчика, давая понять Семенову, что роль эта предназначена не для него одного, а для всех тех офицеров, политиков и коммерсантов, с которыми ему здесь приходится иметь дело. А еще – демонстрировать полное пренебрежение к тому, известно ли командующему, кто перед ним, или не известно.

– Армия – на то и армия, господин капитан, чтобы жить с войны, а не с подачек, в соболях-алмазах, – переминался Семенов с ноги на ногу, ожидая, когда восседавшие в плетеных креслах японцы великодушно предложат ему сесть.

– Воюет не армия, воюет император, – назидательно объяснил Исимура, прекрасно понятый Семеновым и без переводчика.

– Штаб Квантунской армии не может начать наступление, пока не будет получен приказ, – вновь перехватил инициативу Куроки.

– Но этого приказа, судя по всему, так и не поступит, а война с германцем вот-вот закончится, в соболях-алмазах, – ожесточился Семенов. Коль уж эти япошки решили потоптаться по его душевным мозолям, пусть выслушают все, что он о них думает.

– Война может закончиться еще раньше, чем вы предполагаете, может закончиться…[9]9
  Реальные факты. Японцы не только предпринимали попытки уговорить руководство рейха заключить сепаратный мир с Россией, но и предлагали свои посреднические услуги. Эти дипломатические усилия японского правительства ставили в очень невыгодное положение штаб Семенова. Атаман понимал, что предметом торга неминуемо станет и его армия.


[Закрыть] – оставался Куроки верным своей привычке: повторять начало почти каждой фразы.

– Еще бы! Ваш министр иностранных дел Сигемицу постарается. Вместо того чтобы навалиться на Дальний Восток и, пока большая часть советских войск увязла в сражениях на Западном фронте, диктовать здесь свою волю, господин Сигемицу все пытается убедить Гитлера, что ему во что бы то ни стало следует заключить с коммунистами почетный мир.

– Да, почетный мир… – командующий так и не понял: то ли подтвердил, то ли переспросил Куроки.

– Какой офицер Русской освободительной армии способен понять такое? И как я должен объяснять это своему воинству? Но объяснять-то все равно должен, в соболях-алмазах.

Переводчик и полковник Исимура мрачно переглянулись, но лица их продолжали оставаться непроницаемыми. «Будь на их месте русские, они бы уже выматерили меня и выставили», – понял смысл их мрачности генерал. Однако это его не остановило.

– Кстати, мне хорошо известно, что в Германию со специальной миссией отбыл контр-адмирал Кодзима[10]10
  Контр-адмирал Кодзима являлся командиром японского крейсера и прославился во время морского сражения за Сингапур. В Германию он прибыл в 1943 году и оставался там почти в течение года, но к фюреру допущен так и не был. Об этом сохранилось письменное свидетельство.


[Закрыть], – решил окончательно добить их своей информированностью Семенов. – Поэтому я не удивлюсь, узнав, что он запросил унизительного мира.

Эти сведения контрразведчикам Фротова удалось заполучить из разговора под пьяную руку двух японских генералов, а потому Семенов не сомневался, что они являются секретными и должны произвести на японцев должное впечатление.

– Контр-адмирал Кодзима действительно был послан в Германию для переговоров с фюрером, – признал капитан, крайне удивляясь, что Семенову известно об этой акции. – Он прибыл туда на подводной лодке еще в прошлом году, он прибыл… Теперь вы знаете все, причем знаете от нас, господин Семьйонов. Нам бы не хотелось, чтобы мы когда-либо возвращались к этой теме, нам бы не хотелось…

– Когда-либо, – проворчал Исимура, оставаясь крайне недовольным претензиями командующего. Как шеф разведки Квантунской армии он чувствовал себя ответственным за то, чтобы русские генералы, нашедшие приют в Маньчжурии, всегда четко знали свое место и не смели того, чего вообще, в принципе не смели.

– В этом мире не все происходит так, как хочется императору, – миролюбиво свел на нет остроту ситуации капитан. – Мы же должны молиться, чтобы императору всегда хотелось того же, чего хочется Богу.

– …В соболях-алмазах! – только и мог поддержать это монашеское нравоучение Семенов.

Он не уловил, по какому знаку капитана полковник Исимура решил, что он здесь лишний, но тот неожиданно поднялся и, вежливо откланявшись обоим, оставил двух генералов тет-а-тет.

– Господин полковник утверждает, что его разведке ничего не известно о судьбе ротмистра Курбатова.

– Уже подполковника Курбатова, – уточнил Семенов, все еще не прощая вежливо нанесенного ему оскорбления.

Появилась официантка с чашками чая на подносе. Мельком ощупав ее взглядом, командующий самодовольно признал, что этой лошадинолицей япошке далеко до его Сото. Но сразу же вспомнил, что еще одна такая ссора с японцами, и его япошка может исчезнуть навсегда.

«Когда же это кончится?! – мысленно возмутился он. Но тотчас же объяснил себе: – А только тогда, когда боги начнут сверять свои желания по желаниям его величества императора страны Даурии Семенова. Но тогда вопрос: когда это настанет?»

– Последние сведения, поступившие от группы легионера, подтверждали, что Сибирь, до самого Урала, он уже прошел. Где он там исчез на российских равнинах, сие мне, в соболях-алмазах, неведомо. Но только верится, что и Европу этот казак тоже пройдет. Есть в нем что-то такое, что не позволяет поставить его рядом с сотней других рубак.

– Мы тоже получили от своего агента сообщение, что Курбатов зарегистрирован на контрольном пункте в Воронеже. Больше сведений не поступало, больше сведений… Но пока он странствует, германцы уходят на запад. Опасаемся, что ему придется переходить линию фронта уже под Берлином. Это сразу же сведет на нет все наши усилия, сведет на нет…

– Так что будем предпринимать, в соболях-алмазах? Послать еще одну группу, но уже через Казахстан? И чтобы маршем, без диверсий?

– Вам нужно послать несколько групп. Больших групп. Не в Германию, а туда, за Амур, – вновь заулыбался Куроки. – Мы создали армию Семенова здесь, а нужно было создать ее за Байкалом и на Дальнем Востоке.

– Но нам не удастся создавать там целую армию. Кое-какое подполье – да. Небольшие отряды могут просуществовать месяц-другой, да и то лишь в ожидании нашего наступления. Зимой в сибирских лесах долго не попартизанишь.

– Нужно создавать отряды за Байкалом, – придурковато улыбался Куроки, указывая корявым пальцем куда-то в пространство, словно бы и не слышал объяснений командующего. – Семеновский корпус там… создавать. Когда начнет воевать корпус, армия Семенова тоже пойдет за Амур. Вы ведь этого хотите, генераль? – слово «генерал» Куроки так по-настоящему и не освоил, хотя в последнее время – видно, благодаря общению с белоэмигрантами – русский его стал намного чище и богаче. Вот только «генераль» по-прежнему получалось на французский манер.

– И что мы там станем делать, позвольте вас спросить? Пока мы поднимем восстание, Советы разделаются с Гитлером и перебросят к Амуру столько дивизий, что те сапогами нас затопчут. Фронтовиков бросят, прошедших всю Европу. Победителей. Какие силы я смогу противопоставить им, если ваша Квантунская до сих пор ни одного брода через Амур не прощупала?

– Мы вам поможем, господин генераль, мы вам… Мы дадим вам оружие. Вы сможете мобилизовать свой русский резерв…

«Да они же предают тебя, в соболях-алмазах! – вновь вспылил Семенов, поняв, к чему клонит Куроки. – Они вышвыривают тебя за дверь, как шелудивого пса на съедение голодной волчьей стае – вот чем они платят тебе за всю твою службу! Сабельно, азиат вашу мать, сабельно…»

– Коль уж выступать за Амур, то выступать вместе, господин генерал, – впервые назвал Семенов тот истинный чин, в котором пребывал мнимый переводчик.

– Генераль? – удивленно переспросил Куроки.

– Да, вы – генерал Судзуки. Мне это прекрасно известно. И впредь давайте говорить как генерал с генералом.

Какое-то время Судзуки оцепенело смотрел на командующего, не зная, как ему следует реагировать на это признание. Затем неожиданно взорвался:

– Правильно, я – генераль Судзуки. Но впредь вы, генераль, будете знать только то, что вам надлежит знать.

– …Если же Квантунская армия, – продолжал выплескивать свой гнев Семенов, уводя Судзуки от болезненной для него темы конспирации, – не собирается воевать с Россией, тогда не спешите изгонять нас. Куда нам теперь? На погибель, что ли? Мы еще понадобимся вам здесь. Нам еще вместе придется сражаться и на Амуре, и на Сунгари. И не надейтесь, генерал, что, разгромив германцев, большевики позволят вам, союзникам Гитлера, хоть полгода продержаться в Маньчжурии и вообще в Китае. Так что вы еще молиться будете на моих казачков-рубак, потому что ни в одной рубке-схватке с русскими вам не устоять. Это я вам говорю, русский казачий генерал Семенов.

– Когда русские разгромят германцев, мы с ними уже заключим мирный договор, когда русские разгромят… – в улыбке Судзуки не осталось уже ничего такого, что свидетельствовало бы о вежливости и традиционной сдержанности японцев. – Сталин не решится переходить Амур и начинать вторую великую войну – теперь уже в Азии. Так же, как мы не переходили Амур, когда он отступал к Москве.

– Просто вы еще не поняли, господин генерал, что имеете дело с коммунистами, в соболях-алмазах. Для которых понятие слова чести и верности договору абсолютно ничего не значит.

– То есть вы считаете, что они нападут на нас в любом случае? – предельно сузились глаза Судзуки, когда, перегнувшись через стол, он приблизил свое лицо к лицу атамана Семенова.

– Я в этом уверен, в соболях-алмазах. И не хотелось бы дожить до того дня, когда придется вспоминать о моем предупреждении, уже находясь в плену у красных. В одном лагере с вами.

Судзуки нервно рассмеялся и откинулся на спинку кресла. Пророчество относительно лагеря красных показалось ему на удивление забавным.

«А ведь он не понимает, что это не так уж смешно выглядит, как ему кажется», – с грустью подумал Семенов, вновь убеждаясь в том, что и в штабе Квантунской армии, и в самом Токио так до сих пор и не уяснили, какую непростительную глупость они совершают, пытаясь отсидеться за Амуром, словно юродивые на пепелище.

14

Пока в Генуэзском зале виллы собирались приглашенные на это секретное совещание, Скорцени сидел в глубоком кресле в отведенной ему комнатке с окном, выходящим на озеро, и просматривал изданную на итальянском и немецком брошюрку «Ветер богов» о японских камикадзе.

В переводе с японского, говорилось в ней, «камикадзе» означает «ветер богов», или «священный ветер». В японском языке это понятие появилось более семисот лет назад.

Зная, что к берегам Японии приближается огромная эскадра монгольского императора, японцы молили богов, чтобы они спасли их страну от нашествия и разорения. И боги услышали их молитвы. Налетевший тайфун оказался такой страшной силы, что многие корабли были почти мгновенно потоплены уже неподалеку от японских берегов, остальные основательно потрепаны и разбросаны по морю. Этот тайфун был назван ветром богов.

Помня о Божественном покровительстве императору, несколько лет назад японское командование основало на острове Формоза специальную военную базу, на которой начало формировать отряды военных летчиков-смертников. Всякий такой отряд насчитывает двадцать четыре пилота, каждый из которых является добровольцем и принимает обет воина-самурая с клятвой пожертвовать жизнью во имя императора.

«Жизнь человеческая легка, как перо, а долг перед императором тяжелее горы», – вот та философская истина, в постижении которой японские камикадзе поднимаются в воздух на начиненных взрывчаткой самолетах, чтобы уже никогда больше не вернуться.

«Жизнь человеческая легка, как перо, а долг перед императором тяжелее горы»… – повторил Скорцени, швыряя брошюру на столик и решительно поднимаясь. – Не мешало бы сформулировать нечто подобное и для германских камикадзе. Попутно убедив наших смертников, что японская саке ничуть не священнее смертоубийственного германского шнапса. Уж относительно шнапса сомнений у них точно не возникнет.

Когда Скорцени вошел в Генуэзский зал, получивший свое название в связи с тем, что стены его были увешаны полотнами, с которых представали виды Генуи, все присутствовавшие там встали.

– Доктор фон Ультех, – назвал себя полукарлик в гражданском, и кирпичное гипертоническое лицо его обагрилось до такой степени, что, казалось, вот-вот самовозгорится. – Я представляю здесь интересы группенфюрера СС Ганса Каммлера[11]11
  Группенфюрер Ганс Каммлер являлся личным особым уполномоченным фюрера по производству ракет «Фау». Возглавляемая им особая команда «Дора» занималась проектированием ракет и выработкой стратегии их использования.


[Закрыть].

– Точнее сказать, особую команду «Дора», которую этот группенфюрер возглавляет, – избавил Скорцени доктора от ненужных объяснений. – Вы обладаете достаточными полномочиями, чтобы вести переговоры?

– Достаточными для того, чтобы командир особой команды мог прислушиваться к моим советам.

– Он иногда прислушивается к ним? – вежливо сбил с доктора спесь Скорцени.

– Можете не сомневаться, – неожиданно потускнело лицо фон Ультеха.

– Вы ознакомились с идеями князя Боргезе и его диверсионной школой? – кивнул Скорцени в сторону остановившегося чуть позади итальянского полковника, вошедшего в зал вместе с ним.

– Как и все остальные прибывшие сюда.

– Вам следует сделать это с особой тщательностью.

Доктор фон Ультех по-армейски щелкнул каблуками.

– Штандартенфюрер Ротергель, – с учтивостью официанта склонил квадратную, обрамленную сединой голову здоровенный детина, на котором мундир обвисал, словно мантия на судье. – Из проектного бюро в Пеенемюнде.

– Если я верно понял, личный представитель инженера фон Брауна?

– Оказывается, о научно-техническом штабе рейха вы осведомлены значительно лучше, чем мы предполагали, – метнул Ротергель взгляд в сторону доктора Ультеха, давая понять, что высказывает их общее мнение.

– Все вы теперь в той иди иной степени будете находиться в распоряжении особой Секретной службы СС по созданию новых видов оружия особого назначения, которую фюрер приказал возглавить мне, – резко объяснил ему штурмбаннфюрер. – И мне неприятно слышать, что кого-то удивляет мое знание ситуации, а также технического и людского потенциалов.

– Совершенно справедливо, – поспешно согласился штандартенфюрер, еще не успевший привыкнуть к тому, что существуют такие области, в которых подчиненность определяется вовсе не воинскими чинами. – Хотел бы заметить, что господин Браун с интересом воспримет любое дельное предложение и готов осваивать любой проект, способный служить рейху[12]12
  Вернер фон Браун – известный германский инженер и конструктор. Являлся техническим директором проектного бюро в Пеенемюнде, которое занималось разработкой ракет, изготовление которых, как известно, производилось в основном заключенными концентрационного лагеря «Дора», располагавшегося вблизи города Нордхаузена, что в Южном Гарце. После войны фон Браун, вместе со значительной частью научно-инженерного состава своего бюро, занимался конструированием ракет в США, где его штаб-квартира располагалась в городе Хантовилле, штат Алабама. Именно с его именем американцы связывают свои успехи в военном, а в какой-то степени и космическом ракетостроении.


[Закрыть].

– В скором времени мне понадобятся и его предприятие, и его «любимцы смерти». Тем более, что фюрер не в восторге от темпов производства «Фау-2», не говоря уже об их техническом совершенстве.

– Мы знаем, что многие наши ракеты становятся неуправляемыми, господин штурмбаннфюрер. Но, говорят, вы способны подчинять своей воле даже эти страшилища, – несколько заискивающе улыбнулся Ротергель.

– И пусть кто-либо решится заявить, что это не так. Вы, конечно же, командированы сюда имперским министерством авиации? – грозно уставился Скорцени на худощавого неказистого офицера в мундире подполковника авиации.

– Теодор Беннеке, с вашего позволения.

– Лю-бим-цы смер-ти! – воинственно рассмеялся Скорцени, оглядывая подполковника с такой вызывающей пренебрежительностью, словно перед ним выстроили весь офицерский корпус люфтваффе, на которое фюрер все чаще возлагал основную вину за поражения на Восточном фронте. – Что, наконец-то и люфтваффе решило создать эскадрильи смертников? Стыдно стало перед японцами?

– Во всяком случае военные летчики имеют свои взгляды на новые виды оружия особого назначения.

– Понятно, в смертниках-камикадзе вы не нуждаетесь, поскольку все ваши пилоты и так давно чувствуют себя смертниками.

Совершенно не интересуясь реакцией летчика, Скорцени скользнул взглядом по двум типам в гражданском, явившимся сюда вместе с вице-адмиралом Хейе. Он уже знал, что эти яйцеголовые представляли конструкторские бюро, работающие на надводный и подводный флоты. Но что представляли из себя они сами – этого он пока не ведал. Разве что так, в общих чертах.

Предложив всем сесть, «первый диверсант рейха» почти с минуту молча стоял перед ними, всматриваясь в свое внутреннее «никуда».

– С известных вам пор война приобрела новые очертания и новый характер, – неожиданно взорвался он резкой гортанной речью. – Чтобы достичь перевеса на том или ином участке фронта или хотя бы на время деморализовать противника, мы бросаем на смерть тысячи наших парней. То, что вы видели на базе «Икс-флотилии» и здесь, на озере, – всего лишь начало. Но мужество итальянских и немецких добровольцев, которые готовятся к выполнению своей высшей миссии, указывает нам иной путь борьбы. Путь, уже избранный отрядами наших союзников, японских камикадзе.

В зале становилось душновато, однако все старались не замечать этого. И лишь когда в приоткрытое окно проник освежающий ветер с озера, рванули на себе воротники кителей и узлы галстуков, словно лихорадочно ослабляли удушавшие их петли. Пара чаек, из тех, что Бopгезе специально приказал завезти сюда еще детенышами, дабы они прижились на озере, носились туда-сюда мимо окна-бойницы, гортанно копируя речь «первого диверсанта рейха», словно глашатаи, объявлявшие его волю для всех тех обитателей «Эмилии», которые не могли лично слышать Скорцени.

– Это путь, позволяющий одному добровольцу, отдающему жизнь во имя вечного рейха, спасти жизни сотен своих товарищей, забрав с собой жизни сотен врагов. Он дает возможность уничтожить важный объект противника – надводный корабль, субмарину, военный завод, – которые при иных условиях уничтожить было бы крайне сложно да к тому же пришлось бы достигать этого ценой больших потерь.

Скорцени на секунду прервал свою речь и оглянулся на возникшего в двери скелетообразного гражданского, осмелившегося войти без его разрешения.

– Простите, господин штурмбаннфюрер Скорцени, – нерешительно улыбнулся очкарик, лицо которого явно выдавало в нем полуеврея. – Газета «Фелькишер беобахтер». Я получил задание…[13]13
  О подготовке и боевых действиях первых отрядов германских камикадзе газета «Фелькишер беобахтер» («Народный обозреватель») писала в одном из сентябрьских (1944 г.) номеров, отмечая при этом, что большинство смертников совсем молоды и перед выходом на задание они заявляют, что «направят оружие на особо важные цели, не рассчитывая вернуться живыми».


[Закрыть]

– Меня не интересует ваше задание, господин Вейльштейн, – прервал его «первый диверсант рейха». – Свое задание вы получите здесь. А пока, за неимением свободного кресла, постоите.

– Понял, господин Скорцени.

Отто метнул взгляд в занавешенное сосновой кроной окно, пытаясь отвлечься от обыденности, в которую поневоле втянул его своим появлением журналист, и вернуть себе высокое вдохновение, достойное духа «священного ветра».

– Мы должны сделать так, чтобы мощные разрушительные снаряды полностью подчинялись воле человека. Управляемая смертником торпеда достигнет цели даже в том случае, когда капитану судна покажется, что ему удалось увести свои корабль от ее курса. Небольшой начиненный взрывчаткой катер, нацеленный прямо в борт крейсера моряком, который заботится не о собственном спасении, а лишь о достойной гибели, превращается в меч неотвратимого возмездия. Ракета «Фау» или даже планирующая бомба может быть доведена до цели пилотом, который возьмет на себя управление этой «небесной смертью».

– Планирующая бомба с пилотом? – сдали нервы у подполковника авиации.

– Что вам показалось в этом невероятным? – мгновенно отреагировал Скорцени.

– Да странно как-то…

– Это впечатление развеется, как только мы предоставим вам право первому испытать такую бомбу в действии при выполнении боевого задания, – спокойно и вежливо пообещал ему Скорцени. И никому из присутствующих не пришло в голову воспринять его слова как шутку. В устах этого громилы с исполосованной шрамами щекой шутки как-то сами собой переходили в жестокую правду реальности.

15

Уже две недели фельдмаршал фон Клюге томился неопределенностью своей судьбы в ставке «Бергхоф» на правах, как ему объяснил начальник управления кадров сухопутных войск генерал Рудольф Шмундт, «гостя альпийской ставки верховного главнокомандования». При этом фюрер вел себя довольно странно. С одной стороны, он совершенно не подпускал полуопального фельдмаршала, только недавно освобожденного от командования группой войск «Центр», сколько-нибудь близко к себе; с другой – фон Клюге приглашали на все более-менее важные военные совещания, в ходе которых никто ни разу так и не поинтересовался ни его мнением, ни общими взглядами на ситуацию на фронтах. Никто ни разу! Это приводило фельдмаршала в неописуемое смятение. Никогда еще за всю свою военную карьеру фон Клюге не чувствовал себя настолько ненужным, настолько отстраненным от армии, от военных событий.

Не выдержав, фельдмаршал как-то прямо спросил Кейтеля, сколь долго может продлиться его «неуместное» пребывание в «Бергхофе» и вообще – как ему следует воспринимать свое положение.

– У нас разное толкование вашего присутствия здесь, – философски изрек начальник штаба. – В частности, у меня и у фюрера. Что касается меня, то важно, что все командующие фронтами и группами армий постоянно помнят: под рукой у фюрера и начальника Генштаба всегда есть слоняющийся без дела фельдмаршал фон Клюге, которым вполне можно заменить любого из них. Как думаете, это должно взбадривать наших полководцев?

– Обычно их взбадривают вовремя подброшенные подкрепления и свобода действий, – каждое слово шестидесятидвухлетний фон Клюге произносил так, словно пережевывал при этом кусок старой баранины. – Могу поклясться, что ни того, ни другого предоставить им вы пока что не в состоянии, позор без всякого приличия.

– Ну почему же… Время от времени…

– Подкрепления тогда подкрепления, когда они прибывают вовремя. Поэтому объясните хотя бы, как мой затянувшийся визит воспринимается фюрером.

– Ну, фельдмаршал, вы требуете от меня невозможного. Историки истолкуют его восприятие как одну из загадок рейха.

– Как одну из нелепиц, позор без всякого приличия.

После этого разговора прошло почти две недели. В положении фон Клюге с тех пор решительно ничего не изменилось. Зато сам фельдмаршал остро ощущал, что атмосфера в «Бергхофе» с каждым днем все больше накаляется. И тому были свои причины. Если на Восточном фронте обстановка более-менее стабилизировалась и на отдельных участках даже наметилось уже привычное «летнее противостояние», то каждое новое сообщение из Франции приводило Кейтеля в замешательство, а Гитлера – в апатическое уныние. Что воспринималось его генеральштеблерами[14]14
  Офицеры Генштаба.


[Закрыть] с большей опаской, чем иные вспышки гнева.

– Завтра еще одно совещание у фюрера, – предупредил фон Клюге адъютант Кейтеля, разыскав его в офицерском кафе. – Будут вызваны Рундштедт и Роммель. В связи с этим фюрер ждет вас у себя ровно через час.

– Меня? – с трепетом спросил фельдмаршал, считавший, что о нем уже напрочь забыли. – В связи с вызовом командующего Западным фронтом?

– Мой шеф считает, что да.

– Неужели Западным? – просветлел фон Клюге. После русских фронтов отправка на Западный казалась ему равносильной почетной отставке. Или отпуском, проведенным во Франции. В зависимости от настроения.

Фюрер ждал его не в кабинете, а на небольшой смотровой площадке, на краю которой главнокомандующий сухопутными силами стоял с таким видом, словно там, внизу, у подножия горы, разворачивались для сражения полки его бесстрашных германцев. Даже когда фон Клюге поздоровался с ним и остановился рядом, фюрер еще с минуту пристально всматривался в зеленеющие вершины предгорий с величаво парящим над ними орлом, образ которого, возможно, лег в основу символа орла имперского.

– Ходят слухи, что вы так и не поняли, почему я столько времени держу вас при себе, фон Клюге?

– Хочется верить, что это вызвано тактической необходимостью.

– Скорее – стратегической. Пока вы здесь, у меня теплится надежда, что одним фельдмаршалом-заговорщиком окажется меньше. – Гитлер всегда умел шокировать своей убийственной прямотой, но в этот раз он по-настоящему задел фон Клюге.

– Извините, мой фюрер, я никогда не состоял ни в каком заговоре.

– Вы в этом уверены? Сомнения вас не гложут?

– Существует кто-то, кто предоставил бы факты? – фон Клюге уже понял свою ошибку: ему следовало воспринять слова фюрера как шутку, не обратив на них внимания.

– Будь я менее расположенным к вам, фельдмаршал, я арестовал бы вас еще в штабе группы армий «Центр», ибо еще тогда вы знали о заговоре, и еще тогда путчисты упорно, нагло подступались к вам. Что, собираетесь возразить?

«Неужели он действительно знает о визите ко мне Герделера и моем гонце в штаб Фромма?» – ледяной судорогой свело челюсти фон Клюге. Их всегда сводило так при сильном страхе или ярости – контужная отметина Первой мировой.

– Мой фюрер, я действительно не раз высказывал критические замечания по поводу некоторых ваших военных решений, – проговорил фон Клюге, нервно одергивая поля кителя. – Но мне совершенно непонятно, на каком основании вы причисляете меня…

– Прекратите оправдываться, Клюге, – безнадежно махнул рукой Гитлер. – У меня не осталось ни одного фельдмаршала, на которого я мог бы положиться полностью. Если бы действительно был уверен, что вы присоединились к моим ненавистникам, вы бы беседовали сейчас не со мной, а с гестаповским Мюллером. А пока что… – фюрер резко оглянулся, пройдясь по фон Клюге своим свинцово-ледяным взглядом. – Вы не хуже моего знаете, что происходит в эти дни на Западе.

– Естественно. Каждый день прорабатываю ход сражения на карте.

Гитлер взглянул на фельдмаршала с искренним сожалением, как на идиота.

– И как же вам видится развитие ситуации?

– Неутешительным.

«Вот и вся цена твоей игры в сражения по карте, фельдмаршал! – злорадствовал Гитлер. – На полях Нормандии успех будет таким же».

– Ясно, фельдмаршал, ясно. Какова же, на ваш взгляд, развязка этого нормандского узла?

– Прежде всего следует сменить стиль руководства фронтом. Пораженческие настроения, возобладавшие в штабах с момента начала противником операции, – это нечто неслыханное в нашей армии. Иногда у меня создается впечатление, что оба фельдмаршала, Рундштедт и Роммель, готовы хоть сегодня сдать фронт англичанам, только бы убедить всех нас, что война уже по существу проиграна и завершать ее нужно сегодня же, на любых условиях.

– А ведь кое-кто пытается убедить меня, что у Рундштедта это от слабости нервов, – как бы про себя проговорил Гитлер. – Оказывается, теперь и это – в оправдание. Хорошо, фон Клюге. У нас есть еще ночь. Завтра наши «нормандцы» появятся в ставке и мы посмотрим, с чем они прибыли. И если они не привезли с собой ничего, кроме расшатанных Парижем нервов..! – на грозных нотах завершил он.

Фон Клюге демонстративно пожал увядающими плечами, которые не могли удержать даже строгие формы фельдмаршальского кителя, давая понять, что совершенно отстраняется от каких бы то ни было мер в отношении своих коллег. Он всего лишь высказал свое мнение – и не более того.

– Значит, вы советуете сменить стиль руководства, фельдмаршал?

– Если хотите отстоять все то, что завоевано нами на Западе.

– Но его нельзя сменить, не сменив командующего фронтом.