Текст книги "Флотская богиня"

20

Под вечер на аэродроме приземлились сразу два десантных штурмовика, специально приспособленных к выбросу парашютистов, с последующей поддержкой их с воздуха. По приказу барона фон Штубера, первая группа отряда «Скиф» тут же метнулась к ним. Половине из тех, что погружались сейчас в чрева «десантников», предстояло совершить прыжок впервые, однако оберштурмфюрера это не огорчало.

– Роттенфюрер Вергер, – подозвал барон одного из опытнейших своих диверсантов. – Командуете первой штурмовой группой!

– Есть принять командование группой! – по-русски ответил обер-ефрейтор СС, уже явно входя в роль диверсанта.

– Фельдфебель Зебольд, командуете второй штурмовой группой. Она полетит вторым эшелоном.

– Яволь, я уже познакомился с бойцами группы. Парни в основном надежные.

– Уточняю план учебной операции, – развернул барон на столе, под навесом наблюдательного пункта, карту местности. – Самолеты делают три круга над лесом и базой, а затем выбрасывают вас, роттенфюрер, на этом лугу, за северной окраиной лесной деревни Кузьминки. Насколько мне известно, румынскому батальону, расквартированному там, вчера утром приказано срочно оставить деревню и выдвинуться к Южному Бугу…

– …поскольку Буг должен стать пограничной рекой румынской Транснистрии, а значит, и всего румынского королевства, – проявил знание ситуации роттенфюрер СС.

– Какая утонченная осведомленность, Вергер! – одарил его барон своей традиционной иезуитской ухмылкой. – Забыли добавить, что Антонеску[12]12
  Ио́н Ви́ктор Антоне́ску (1882–1946) – румынский государственный и военный деятель, маршал, премьер-министр и кондукэтор (аналог фюрера или дуче, рум. conducătorul, conducător) Румынии в 1940–1944 годах.


[Закрыть] пока запрещает своим солдатам переходить эту реку и участвовать в боях за пределами Транснистрии.

– Не исключено, что на восточный берег Буга нам придется загонять этих «союзничков» под дулами автоматов, – брезгливо поморщился Зебольд, никогда не скрывавший своего презрительного отношения к воинству Антонеску.

– А после высадки нам предстоит прочесать деревню? – проявил нетерпение роттенфюрер.

– Причем это должно быть настоящее прочесывание – каждый десантник действует самостоятельно, соблюдая все меры предосторожности, как если бы Кузьминку заняли солдаты противника. Всякого подозрительного, кто попытается оказать хоть какое-либо сопротивление или выказать недовольство, расстреливать на месте, как партизана.

– Нужно было оставить там румын, – осклабился Зебольд, расправляя свои широкие, слегка обвисающие плечи орангутанга.

– Это еще зачем? – не понял Штубер.

– Тогда, выкуривая их, мы провели бы учения, максимально приближенные к боевым.

– Мне давно известно, что вам, фельдфебель, хотелось бы видеть своими врагами кого угодно, лишь бы не русских, – сурово упрекнул его барон. – Не пытайтесь облегчать себе жизнь, Зебольд; под моим командованием это невозможно.

Хотя Вергер не сомневался, что майор и на сей раз, как обычно, предается ироничному блефу, он все равно победно взглянул на фельдфебеля.

– На окраине леса вы, роттенфюрер, – барон не позволил ему смаковать унижение фельдфебеля, – поджидаете вторую волну высадки, то есть отряд Зебольда, а также отбывший туда на машинах отряд обер-лейтенанта Вильке. И совместно, под общим командованием обер-лейтенанта, прочесываете лес.

– Имеются какие-либо сведения о партизанах или окруженцах? – поинтересовался фельдфебель.

– Не исключено, что НКВД оставило там какую-то группу. А в лесу бродят стаи дезертиров. К особым выяснениям не прибегайте, пленных не брать. Все обнаруженные приравниваются к партизанам и диверсантам.

– Может, нам не стоит прочесывать деревню, а сразу же войти в лес, – поморщился роттенфюрер на скатывающееся к горизонту солнце. – Пока мы, а затем и группа фельдфебеля, будем бродить по усадьбам, основательно стемнеет.

– В этом – истинный смысл учебной операции. Не забывайте, что высаживаться в районе Степногорска нам придется ночью и разворачивать боевые действия – тоже ночью или на рассвете.

– Но в лесу мы сразу же потеряем связь с большинством бойцов.

– А вы и не должны поддерживать ее. При вас останется только радист и два-три диверсанта, в виде резерва и личной охраны. Моя тактика известна: в бою каждый десантник-диверсант действует самостоятельно, исходя из ситуации, а главное, не порождая паники и растерянности.

– Эта тактика, господин барон, – признал Зебольд, – оправдала себя еще на Днестре.

– Перед броском через десятикилометровый лес, сориентируйте бойцов на местности, назовите им пароль, чтобы в темноте не перестреляли друг друга. Место сбора – база «Буг-12».

– Будет выполнено, – отдали честь командиры групп.

– Командир наземного десанта Вильке уже должным образом проинструктирован. Всё, роттенфюрер, – к самолету. Вы, Зебольд, проверьте снаряжение своей группы. Кстати, – успел он предупредить Вергера, прежде чем тот бросился к самолету, – ни один парашют в поле остаться не должен, лично проверю.

* * *

После отправки в небо второй группы Штубер вызвал к себе шарфюрера Лансберга, который до этого с небольшой группой диверсантов занимался прочесыванием местности в поисках майора Гайдука.

– Чем утешите мое самолюбие, любезнейший?

– Русский все-таки ушел.

– Ценнейшее наблюдение! Но меня интересует, куда и каким образом он ушел, шарфюрер. То есть прежде всего нужно выяснить, оставил ли майор подземелье базы или пока еще находится в нем.

– Оставил. Причем сразу же.

– И вы способны убедить меня в этом?

– Мы обнаружили то место на прибрежном склоне, в пещере, где этот диверсант хранил свой плот. К воде он тащил его, оставляя следы на грунте.

– То есть, следопыт вы наш, вы обнаружили подземный ход, которым воспользовался майор?

– Можно сказать и так. Правда, он почти завален и наверняка заминирован. Не хотелось бы терять время и людей. Зато вместе с несколькими солдатами я побывал на том берегу реки, в Семеновке, – уверенно докладывал диверсант, еще со времен прохождения стажировки в охране лагеря польских военнопленных, известный под кличкой Магистр. Поговаривали, что столь «ученого» прозвища он удостоился за склонность к жесточайшим, но всегда «научно обоснованным», пыткам.

– Чтобы еще раз встретиться с майором Гайдуком?

– Майору в этом смысле не повезло. Зато я узнал, что, по имеющимся данным, кто-то из русских разведчиков или диверсантов сумел пройти через расположение одной из наших дивизий и присоединиться к гарнизону русского плацдарма на западном берегу Ингула.

– Ингула или Буга? – попытался уточнить Штубер, заметно мрачнея при этом.

– Я не ошибся, господин оберштурмфюрер. Разведка имела в виду плацдарм на Ингуле, протекающем значительно восточнее Буга.

– Я успел изучить карту местности. Что еще вам известно?

– Буг он форсировал в районе Семеновки, затем захватил какую-то обозную подводу, переоделся в германскую форму. Словом, действовал вполне профессионально.

– Вы сообщаете об этом с таким воодушевлением, словно радуетесь его уходу.

– Говорить о моих чувствах к русскому диверсанту пока что бессмысленно. Они проявятся позже, когда Гайдук окажется в наших руках.

– Не сомневаюсь, – зловеще ухмыльнулся Штубер.

Он помнил, с каким цинизмом и изощренностью умел допрашивать Магистр. По складу характера это был прирожденный садист.

– Другое дело, что я всегда ценил действия диверсанта-профессионала, – попытался шарфюрер прояснить свое отношение к Гайдуку. – Независимо от того, под присягой какой армии он сражается. Впрочем, у вас такие же критерии.

– Ну, цвета армейских флагов я все же различаю.

– В любом случае это вам, господин барон, если только не ошибаюсь, принадлежит термин «профессионал войны». Я встречал его в вашей журнальной статье.

– Давно предвидел, что придется запретить моим подчиненным чтение каких-либо изданий, кроме армейских уставов.

– И все же смею утверждать, что этот русский диверсант ушел от нас мастерски.

– Тогда почему бы вам не констатировать, что в ситуации с этим майором мы действовали непрофессионально? – угрюмо поинтересовался Штубер.

– Просто на каком-то этапе он сумел переиграть нас.

– Но лишь на каком-то этапе, – мстительно подтвердил оберштурмфюрер. Почему-то ему казалось, что судьба еще сведет его с майором-энкавэдистом. Теплилось в нем такое предчувствие, теплилось…

– Скорее всего, этот диверсант направлялся в Степногорск, – словно бы вычитал его мысли шарфюрер. – Именно в Степногорске находятся сейчас штабы дивизии и нескольких отдельных подразделений русских. И все пути к Днепру – тоже пролегают через него.

– Иначе мы не нацеливали бы на этот городишко свои десанты.

21

От планов вернуться за женой и дочкой лейтенанту Николаю Гайдуку пришлось отказаться сразу же. Ситуация на фронте оказалась настолько критической, что ветлазарет, куда он был определен, тут же сам начал отходить. Единственное, что Гайдук успел, так это передать с водителем-земляком, подвозившим боеприпасы в район Степногорска, записку: «Серафима! Евдокимка! Срочно уходите в сторону Днепра. Как можно скорее переправьтесь за Ингулец[13]13
  Ингул в районе Николаева впадает в Южный Буг и находится западнее города, о котором идет речь в романе; Ингулец – река более полноводная и расположенная восточнее – впадает неподалеку от Херсона в Днепр.


[Закрыть]. Не теряйте ни минуты, враг рвется туда же. Угроза окружения! Нас тоже отводят в тыл. Куда именно – не знаю! Где бы вы ни оказались, тут же сообщайте на номер моей части…»

Чтобы передать записку, водитель грузовика изменил маршрут и оторвался от колонны. Посигналив у ворот Гайдуков, он спешно сунул записку в щель за штакетиной калитки и повел машину дальше. Услышав гудки, Евдокимка сразу же бросилась из дома во двор, но успела заметить только задний борт уходящего грузовика. А ей так хотелось хоть что-нибудь услышать от шофера: вдруг ему известно то, о чем отец не смог или не захотел написать!

Колеса велосипеда пришлось подкачивать, и эти минуты оказались самыми томительными, что отделяли Евдокимку от передачи тревожной весточки матери. В последнее время происходили беспокоящие перемены. Вчера под вечер уехал отец, сегодня утром – старшина и ездовой, квартировавшие в летней кухне. Сегодня же ушел в сторону фронта и батальон морской пехоты, где нес службу Лощинин. Правда, пошел слух, что морякам было приказано пока что занять линию обороны за западной окраиной городка, как бы во втором эшелоне, но так ли это на самом деле, Евдокимка не знала.

Сообщение от мужа Серафима Гайдук встретила мужественно.

– Я предчувствовала, что вернуться в город он уже не сумеет, – сказала она, запрокидывая голову, чтобы, таким образом, скрыть от дочери подступавшие к глазам слезы. – Может, это и к лучшему. Только что привезли большую группу раненых. Все говорят о том, что фронт по Ингулу наши не удержат, уже просто-напросто некому. Немцы непрерывно бомбят и обстреливают их. Много убитых.

Вчера вечером, проводя мужа, Серафима Акимовна, вместе с двумя другими учительницами, осталась в районной больнице, рядом с которой, в парке, теперь развернулся полевой госпиталь – это все, чем они могли помочь и раненым, и фронту. Евдокимка намеревалась дежурить вместе с ними, однако мать оказалась категорически против, тем более что кому-то же следовало и дома находиться, на хозяйстве.

Сейчас Серафима направлялась домой, чтобы несколько часов поспать перед ночным дежурством и в райисполкоме, куда она обязана была явиться как депутат райсовета. Многие организации и жители города уже оставили город. Госпиталь тоже готовился к эвакуации. Однако руководство района, кажется, никак не желало смириться с тем, что враг уже у порога, и, как могло, до последнего дня, старалось наладить жизнь городка с таким видом, словно как раз под его стенами враг и будет в конце концов остановлен.

От велосипеда Серафима Акимовна отказалась, решив пойти напрямик, через парк, а затем – по тропинке между огородами, чтобы заглянуть в школу, оба корпуса которой сегодня утром тоже были оставлены бойцами. Впрочем, Евдокимка и не настаивала; ей и самой велосипед сейчас пригодился бы.

– Так что мы будем делать? – спросила она, прежде чем снова оседлать своего «коня». – Отец требует, чтобы мы эвакуировались. Тебе нужно срочно уходить. Даже страшно вообразить себе, как ты, с твоими регалиями – директор школы, депутат, член партии, жена офицера – сумеешь уцелеть здесь во время оккупации.

– В жутком сне представить себе не могу.

– Почему же тянешь с уходом?

Мать на минуту смахнула с лица усталость и удивленно уставилась дочь:

– Ты ничего странного в речах своих не заметила, о дочь моя?!

Евдокимка давно привыкла к тому, что обращение на восточный лад «о дочь моя!» всегда означает одно и то же – мать пытается иронизировать. Ту же манеру перенял у нее в последнее время и отец, правда, в его устах это не звучало иронично – он попросту копировал супругу.

– Заметила. Я намерена проситься с кавалерийский полк; вчера одну из их санитарок ранило осколком.

Пока мать приходила в себя от такого сообщения, Евдокимка вскочила в велосипедное седло и помчалась в сторону штаба полка.

– Какой еще кавалерийский полк?! – с трудом обрела голос Серафима Акимовна. – Какая санитарка?! Ты что, забыла, что тебе еще нет восемнадцати?! Никто не посмеет зачислить тебя. Я потребую!.. Господи, лучше бы ты в самом деле родилась мальчишкой! – последнее, что услышала девушка, исчезая за углом полуразрушенного во время бомбежки дома. – Тогда по крайней мере я знала бы, как к тебе относиться… Все равно ведь сорванец-сорванцом, – отводила мать душу, уже направляясь в сторону школы.

К счастью, Серафима Акимовна, еще не знала, что Евдокимка уже обращалась к начальнику полкового лазарета, но тот немедленно поинтересовался: «Сколько тебе лет? Только не вздумай врать!» Девушка врать не стала, тем более – в присутствии эскадронного старшины; повернулась и ушла. «Рано тебе пока еще в горе людское погружаться, – бросил вслед ей этот армейский начальник. – И крови людской на век твой еще, ой, как хватит!»

Это происходило несколько дней назад, когда немцы еще оставались по ту сторону Буга. Теперь же, считала Евдокимка, к ней обязаны были отнестись по-иному, как-никак начальная медицинская подготовка у нее все-таки имелась. Другое дело, что сегодня она намеревалась пробиться к самому командиру полка, или в крайнем случае к его заместителю, и конечно же следовало быть более настойчивой. Для важности девушка даже сумку свою санитарную прихватила.

Ее мечтания прервал вой единственной в городке заводской сирены; гул моторов, да крики «Воздух! Все – в укрытие!». Взрывными воздушными волнами девушку дважды сбрасывало с велосипеда, но она все же сумела добраться до центральной площади, рядом с которой, в старинном особнячке, располагался штаб.

Немецкие летчики, очевидно, тоже хорошо знали, где находится и штаб, и военкомат, и прочие районные организации, потому что как минимум шесть самолетов устроили над этой частью Степногорска штурмовую карусель: в центральных кварталах города уже начинали пылиться руины зданий, лежали убитые и раненые. Зрелище было ужасающим, однако девушка резко одернула себя: «А ты что ожидала увидеть, напрашиваясь в санитарки? Терпи! Или же отдай кому-нибудь сумку, а сама отправляйся домой; присоединишься к очередной колонне эвакуированных. Может, действительно рано тебе “в горе людское погружаться”?»

Однако отречься от санитарной сумки она так и не смогла.

22

Десантники все выходили и выходили из леса, поодиночке или небольшими группами: высадка диверсионной группы на сей раз оказалась не такой уж и учебной.

– Господин оберштурмфюрер, – доложил обер-лейтенант Вильке после того, как обе группы построились и была проведена перекличка. – Задание по учебному десантированию выполнено. Потери отряда – один солдат убит, один числится пропавшим без вести, четверо раненых.

– И такие потери вы умудрились понести, даже не вступая в бой? – поползли вверх брови Штубера.

– Ничего не поделаешь, господин оберштурмфюрер: возвращение на базу неожиданно превратилось для отряда в боевую операцию по прочесыванию прилегающих территорий…

– Почему «превратилось» и почему «неожиданно»? – доверительно как-то улыбнулся Штубер, покачиваясь на носках сапог, надраенных до блеска. – Как боевая операция, этот десант и был задуман с самого начала.

– Но нас не предупредили, что деревня, возле которой мы высаживались, и лес на пути к базе оказались наводнены окруженцами, дезертирами и просто беженцами.

– А кто и о чем станет предупреждать ваших солдат завтра, когда нам придется действовать в тылу врага, и не против беженцев и трусливых дезертиров, а против кадровых частей русских? – ожесточился Штубер.

– Но все же речь идет о первой серьезной тренировке…

– А вы обратили внимание, что среди моих «фридентальских коршунов» потерь нет?

– Они более подготовлены к подобным операциям, – развел руками обер-лейтенант. – Уверен, что после второго учебного десантирования мои бойцы тоже станут вести себя намного осторожнее.

– Второго учебного, Вильке, уже не будет.

– Позвольте, мы рассчитывали, что…

– Мы тоже рассчитывали. Однако на рассвете отряд десантируется в Степногорск. Уже есть приказ.

– В таком случае наши потери окажутся значительными.

– Было бы странно, если бы они оказались такими же, как на нынешних учениях. Единственное, чем я могу помочь, так это выделить инструкторскую группу во главе с фельдфебелем, – кивнул он в сторону ветерана своего отряда, стоявшего в двух шагах от них. – Что скажете на это, Зебольд?

– Через пять минут группа из шести диверсантов, имеющих инструкторские навыки, будет сформирована, – без какой-либо заминки заверил тот.

Штубер знал, кого подберет Зебольд, – уже сейчас мог бы назвать их поименно. Барон помнил, как эти диверсанты, входившие в состав полка «Бранденбург», действовали во время захвата моста через Днестр и уличных схваток в Подольске.

– Недалеко, в перелеске, где находится охотничий домик, – объяснил Зебольд смысл деятельности своей инструкторской группы, – мои коммандос, господин обер-лейтенант, продемонстрируют вашим солдатам способы передвижения под огнем противника и приемы рукопашного боя, с использованием любых подручных средств – саперных лопаток, ножей, топоров, и даже обычных палок.

– «Коммандос»! Именно так впредь мы и будем называть наших диверсантов, – подхватил это некстати подзабытое наименование Штубер. Вспомнил, что именно так предпочитал называть выпускников Фридентальской разведывательно-диверсионной школы ее куратор – начальник Главного управления имперской безопасности Гейдрих.

– Кроме того, наши инструкторы, – продолжил фельдфебель, – ознакомят со способами снятия часовых и проникновения в здание, занятое противником.

– Все остальное будете постигать уже в ходе операции «Выжженная степь», – добавил барон. – Она началась, наша авиация сейчас ведет зачистку плацдарма.

Как только коммандос принялись за тренировки, фон Штубер отправился в штаб 17-й армии, чтобы еще раз встретиться с генералом Швебсом. Визит этот оказался очень своевременным, поскольку за несколько минут до появления барона генерал приказал адъютанту для особых поручений Хунке позаботиться о прибытии всех тех офицеров, которые будут связаны с десантом в район Степногорска.

Выяснив, что барон прибыл в штаб по собственной инициативе, адъютант, дежуривший на штабном пункте связи, находившемся здесь же, в подвале здания, приятно удивился:

– Я как раз намеревался дозвониться до вашей базы, – поделился удачей этот совсем юный на вид капитан, эдакий фронтовой херувимчик, встретившись с оберштурмфюрером в приемной командующего. – Хотя сомневаюсь, налажена ли какая-либо связь с «Бугом-12».

– Связист докладывал мне, что налажена. Впрочем, я решил, что согласовывать по телефону детали столь секретной операции не стоит.

– Наши армейские связисты творят чудеса: удалось подсоединиться к местной ими восстановленной телефонной связи.

– Это не такая уж диковина, господин капитан. Отступая, противник уничтожает местную связь далеко не всегда и не везде. Русские все еще не осознают масштабы своего поражения. Они убеждены, что это всего лишь временное военное недоразумение и что скоро им удастся вернуть утраченные территории.

– Общая тенденция мне понятна, – слегка подрумянились щеки херувима. – Но появилась пикантная подробность. Зная о подготовке к операции «Выжженная степь» в районе Степногорска, помощник начальника связи армии поинтересовался, не желаю ли я пообщаться с бургомистром этого города.

– С кем пообщаться? С бургомистром Степногорска?! Вы шутите, Хунке?

– Никак нет. Я не склонен к шуткам. Обер-лейтенант Пайтер действительно убеждал меня, что его связисты установили связь с приемной этого бургомистра.

– Хотите сказать, что после обмена любезностями мэр городка пригласил вас на фуршет по поводу сдачи города? – осклабился диверсант. – Неплохо устроились, господа штабисты!

– К сожалению, ни я, ни сам обер-лейтенант русским не владеем, а то в самом деле попытали бы счастья. Однако я тут же вспомнил о вас, оберштурмфюрер, командире отряда, готовящемся к «Выжженной степи», да к тому же прекрасно, как информировали нашего командарма, владеющем языком этих азиатов.

– Признаю: выпал мне такой крест.

– Так вот я и подумал: «Вот кто с удовольствием поболтал бы с этим бургомистром о текущем положении дел на фронтах!»

На несколько мгновений Штубер пребывал в некоем интеллектуальном ступоре, ожидая услышать от Хунке какое угодно предложение, только не это.

– Во сколько совещание у командующего? – наконец пришел он в себя.

– В вашем распоряжении, – взглянул на часы адъютант, – остается как минимум двадцать минут. Вполне достаточно для великосветской беседы с бургомистром городка, которому в скором времени суждено стать «Меккой диверсантов».

– А вы, Хунке, авантюрист! – излучил приятное удивление обер-диверсант. – Поначалу я вас недооценил. Придется переманить вас у командующего, такие люди не должны прозябать в штабных «предбанниках».

Капитан сдержанно, со снисходительностью, надлежащей адъютанту командующего, ухмыльнулся:

– Так что? Приказать соединить вас с приемной бургомистра?

– Приказывайте, – решился Штубер на этот шаг, словно на опасный блеф.

– Спускайтесь в подвал, на пункт связи. Попрошу, чтобы вас встретили.