Текст книги "Умирать – в крайнем случае"

– А теперь нам обоим надо думать, как убраться отсюда.

– Зачем? Здесь не так уж плохо.

– Да, конечно! – с издевкой улыбается Майк. – Особенно если вам и дальше будут платить за шлянье по порнографическим магазинам и по закусочным. Но вы не знаете шефа. Он денег на ветер не бросает. И с самого нчала подсчитал до последнего пенса, сколько на вас потратить и сколько на вас заработать, прежде чем отправить вас в морг.

– У меня от ваших прогнозов испортилось настроение, – бормочу я. – Вам не кажется, что если кто-то под угрозой, то это, скорее всего, вы?

– Верно, вы разнесли мой план в пух и прах, – отвечает Милев. – И Дрейк теперь, наверное, уверен, что я его вожу за нос, хотя у меня такого намерения и не было. Но я ему все еще нужен, хотя бы для того, чтобы высказать мнение о плане, который ему предложите вы. А когда вы это сделаете, ничто не помешает мне разнести его в пух и прах, как вы разнесли мой план.

– У меня нет плана, – успокаиваю я его.

– Если у вас нет плана, вам прямая дорога на кладбище. Если нет, придумайте хоть какой-нибудь. Вы уже знаете слишком много. Дрейк не оставит вас в живых, если решит, что вы ему больше не нужны.

Он молчит, давая мне время вникнуть в то, что сказал, потом переходит к сути дела:

– Будет верхом глупости, если мы, болгары, разрешим этому англичанину расправиться с нами…

– Раз вы ставите вопрос на национальную основу…

– Наше единственное спасение – выработать общий план, для осуществления которого и я, и вы будем одинаково необходимы. Нужно, чтобы это было нечто солидное, в противном случае шеф не одобрит.

– Да, это было бы идеально, – соглашаюсь я, рассеянно глядя на клочок задымленного неба над грядой прокопченных крыш за немытым окном.

– Так что не держите этот ваш план за пазухой, давайте обсудим его спокойно, – заключает Майк.

В эту минуту я улавливаю легкий шум в соседней комнате, что дает мне основание переменить тему:

– Там, кажется, кто-то есть…

– Это мой соквартирант. Не беспокойтесь. Он ни слова не понимает по-болгарски.

– А, ну хорошо.

– Предлагаю обсудить ваш план без проволочек, неизвестно, когда Дрейку вздумается снова вызвать нас.

– У меня нет никакого плана.

– Слушайте, – говорит Милев, стараясь сохранить спокойствие. – Вы не дурак, но и я не так глуп, как вы думаете. Я знаю, что у вас есть план. И еще знаю: вы поэтому разгромили мой план, чтобы подсунуть шефу свой. Но я могу поступить с вами точно так же, как вы со мной. Существует тысяча способов посеять недоверие. Поэтому говорю вам еще раз, не хитрите. Лучше откройте карты, пока не поздно.

– Кажется, мы говорим по-болгарски, а не понимаем друг друга, – сокрушенно говорю я. – Неужели вам непонятно, что это значит: нет у меня никакого плана. Понимаете, нет!

– Вы действительно считаете меня дураком, – повышает тон Майк Милев. – Смотрите, как бы сами не оказались в дураках! Думаете, мне не ясно, что вы изо всех сил стараетесь спихнуть меня и сесть на мое место! Я знал, что вы этого захотите, как только увидел вас на Дрейк-стрит. Это известная наша слабость подставлять друг другу ножку. Только здесь не Болгария. И законы на Дрейк-стрит другие. И прежде чем вы на меня замахнетесь, вас не будет на свете. Так что я спрашиваю в последний раз: будете вы действовать со мной заодно или…

– Почему бы и нет, – я пожимаю плечами. – Но если вы ждете, что я вытащу из кармана план, которого нет, то…

В эту минуту он что-то достает из кармана. И это что-то, конечно, пистолет, который он самым непринужденным образом направляет мне в грудь.

– Некогда торговаться, голубчик, – несколько театрально заявляет Майк (должно быть, чтобы объяснить появление пистолета). – Застрелю и глазом не моргну. Здесь, на Дрейк-стрит, никто меня за это не упрекнет. Законная оборона при нападении. Ну?

Я не уверен, что он выстрелит. Возможно, это тоже поза – ведь у него слабость к позам. Но никогда нельзя знать наверняка, куда эта слабость заведет человека. И потому я внезапно поднимаю столик и обрушиваю его на Милева. Тот падает в кресло, я бросаюсь к нему и вырываю пистолет. После чего швыряю оружие как можно дальше – в окно, вернее, в стекло, потому что окно закрыто.

Я готов удалиться, но в комнату вдруг врывается сосед Майка должно быть, привлеченный шумом схватки. В знак сочувствия он подпирает меня кулаком и кидает на Майка, который делает то же самое. Словом, англо-болгарская дружба, кажется, будет продемонстрирована на моем горбу.

Но эти двое – совсем иного калибра, чем Ал и Боб. Но я стараюсь внушить им, что за любую шалость приходится расплачиваться. Наконец, повалив их друг на друга в угол дивана, я покидаю квартиру Майка.

– О мистер Питер! Вам, кажется, опять досталось! – сочувственно заявляет Дорис. – Как только брат вернется, я сбегаю в аптеку.

– Не беспокойтесь, – говорю я. – Не стоит обращать внимание на такие пустяки.

Беглый осмотр в зеркале убеждает меня, что отделался я в самом деле пустяками: синяк под левым глазом и царапина над правой бровью. Нет, этой паре далеко до дрейковых горилл! Не тот размах. И мускулатура не та.

Позже, уже умывшись и заняв любимое – горизонтальное – положение на кровати, я начинаю размышлять и прихожу к выводу, что в какой-то мере недооценил своего противника. Майк вполне способен выпустить в меня целую обойму из темного подъезда. Для этого не нужны ни мускулы, ни бицепсы. А главная цель его жизни сейчас – убрать меня с дороги. И если дорога называется Дрейк-стрит, убрать человека не так уж трудно.

Пожалуй, было бы умнее конфисковать пистолет, вместо того чтобы выбрасывать его во двор, откуда Майк в любую минуту может его забрать. Ну конфисковал бы я этот пистолет, а дальше что? Ясно как белый день, что ничего; он найдет себе другой. Это не так уж трудно в этом квартале, на этой улице.

Взвешивая ситуацию, я, должно быть, засыпаю, потому что мне вдруг начинает казаться, будто кто-то настойчиво трясет меня за голову, и я не сразу соображаю, что трясут не голову, а дверь. Наверное, я довольно долго предавался рассуждениям о Майке и прочем: в комнате уже темно, за окном – ночь.

– Кто там? В чем дело? – спросонья спрашиваю я.

– А, вы здесь! Почему не открываете? – слышен за дверью рев одной из горилл, непонятно, какой именно.

Я встаю и открываю дверь. Передо мной – массивный шкаф по кличке Ал.

– Вы что, померли?

– Пока еще нет, – невозмутимо говорю я. – В чем дело? Пожар, что ли?

– Вас зовет шеф.

– Ладно. Убирайтесь. Сейчас приду.

В ответ Ал демонстративно усаживается в кресло и красноречиво смотрит на часы.

– Я же сказал, что приду сам. Не потеряюсь, знаю дорогу.

– Ничего вы не знаете, – рычит Ал. – Шеф в другом месте. Даю вам пять минут.

Через пять минут мы уже шагаем по Дрейк-стрит, а немного позже, к моему удивлению, выходим на широкую улицу. Потом сворачиваем раз, другой и подходим к ярко освещенному зданию, на фасаде которого алеет неоновая надпись: «ЕВА».

Машинально следую за своим провожатым в обильно освещенный, но еще пустой вестибюль, полный показной и фальшивой роскоши. Здесь и позолоченная гипсовая лепнина на стенах, и красный бобрик на полу и множество зеркал. Да, это не скудные подвальчики Дрейк-стрит! Мы минуем транзитом вход в зал, задрапированный бархатными занавесками, и, проследовав по узкому коридору, через дверь с надписью «Офис» попадаем в другой коридор, кончающийся другой дверью. Горилла нажимает кнопку звонка. Над дверью вспыхивает зеленая лампочка. Он делает мне знак: мол, входи!

– А, вот наконец и вы! – восклицает шеф, небрежно расположившийся за письменным столом. – Неужели вас до сих пор били?

– Кто бил? – с невинным видом осведомляюсь я, усаживаясь в кресло.

– Об этом вы сейчас расскажете, Питер. Мои личные сведения исчерпываются скромной информацией, начертанной на вашей физиономии.

– Надеюсь, ее неполнота вас не расстраивает, – замечаю я.

– Конечно, нет. Мне это безразлично. В конце концов, не меня же били. Но все-таки вы должны поделиться.

Я нерешительно осматриваюсь, словно колеблюсь, выполнять распоряжение или не стоит. Это помещение значительно меньше кабинета Дрейка на Дрейк-стрит, но зато обставлено сверхмодно: гармония фиолетовых и серебристо-серых тонов, обилие стекла и полированных плоскостей, шелковые драпри, – словом, экстравагантность, не поддающаяся описанию.

– На меня набросился Майк, да не один, а с приятелем, – сообщаю я, преодолев колебания.

– Как это произошло?

Я описываю, как это произошло, не вдаваясь в подробности. Шеф молчит и наконец заявляет:

– М-да-а… Этого я не люблю. Но на вашем месте я бы ему отомстил.

– По-моему, это лишнее.

– Нет, не лишнее, потому что теперь он везде начнет похваляться, что задал вам трепку. А это окончательно уронит ваш престиж среди моего персонала. Того и гляди, пойдет молва, что вас слишком часто бьют.

– Я не претендую на репутацию гориллы.

– Но вы мой секретарь, Питер. А секретарь Дрейка должен быть сильной личностью.

Отвечать на это замечание я не считаю нужным, и шеф переходит к другой теме:

– Что же теперь? Вы дрожите, как бы Майк не подверг ваш план полному уничтожению?

– Чтобы дрожать, его нужно сначала иметь, этот план.

– А у вас его нет?

– Пока нет.

– И вы не в состоянии его составить?

– Я не настолько беспомощный. Но и не могу составлять планы на голом месте.

– Что вы имеете в виду?

С ответом приходится подождать, потому что в эту минуту вторая дверь кабинета – та, что позади письменного стола, – открывается, и в помещении становится светлее. Когда на небосклоне всходит звезда первой величины, на земле всегда становится светлее. На звезде платье из серебристого люрекса, такое длинное и такое узкое, что будь она не звезда, а смертная женщина, она не могла бы двигаться в такой упаковке. Бедра и бюст вызывающе блестят в этой роскошной обертке, но лично меня этот вызов оставляет холодным, потому что когда женское тело кажется отлитым из металла, то него тянет леденящим холодом.

Бренда – дама эта не кто иной, как мисс Бренда Нельсон, – плавно скользит по серому бобрику пола в своем серебристом коконе, грациозно помахивая рукой в длинной серебристой перчатке, в руке у нее длинный мундштук. Ей удается благополучно добраться до фиолетового дивана и расположиться на нем в претенциозно-элегантной позе. Подозреваю, что от этой позы у нее очень скоро заболит спина.

– Я вам не мешаю, дорогой? – спрашивает она, не давая себе труда взглянуть на меня.

– Конечно, нет, дорогая, – отзывается Дрейк, который, в свою очередь, не дает себе труда взглянуть на нее, он сверлит меня своими голубыми глазками.

– Так что же вы имеете в виду?

– Мне нужно знать хотя бы две вещи; во-первых, данные о товаре…

– Товар – наркотики, раз это вас так интересует.

– Меня не интересует, что это за товар, наркотики или женские бюстгальтеры. Мне нужно знать, как я уже говорил, вес и объем.

– Серьезный вес и большой объем, я вам уже сказал.

Я молчу, давая ему понять, что такие общие сведения никакой ценности не представляют и мне от них никакого проку. Но он рычит свое:

– А во-вторых? Вы сказали, что вам нужно знать две вещи?

– Ну, это проще простого. Вы сами понимаете, что я не стану потеть за горсть медяков.

– Пока что я вам не обещал и этого.

– А еще удивляетесь, что я вам не предлагаю никакого плана.

– Слушайте, Питер! – заявляет Дрейк с чуть заметной угрозой в голосе. – Я вам плачу не за то, чтобы вы позволяли себе разговаривать таким тоном. Я ввел в своей фирме стиль работы, нарушать который не позволю.

Я киваю.

– Мне это известно. И я не сомневаюсь, что, если понадобится, вы мне продемонстрируете этот ваш стиль. Вы можете меня бить до полусмерти, мистер Дрейк, но в таком случае раз и навсегда проститесь с мыслью, что я вас посвящу в свой план.

– Это покажет будущее.

– Зачем же заглядывать в будущее? Не разумнее ли теперь же понять, что если вы – человек крайне бесцеремонный, то я – человек страшно упрямый. Упрямый до самоубийства, уверяю вас.

– Это покажет будущее, – повторяет Дрейк, не повышая голоса, но с мрачной интонацией.

– Чудесно, – заключаю я и встаю с кресла. – Раз вы не способны на большее, зовите ваших горилл. Мне нечего больше сказать.

– Я не разрешил вам идти, Питер, – бурчит шеф.

– Я просто не хочу отнимать у вас время зря. Разговор окончен. Зовите ваших подручных.

– На этот раз вас ждут не подручные, Питер! На этот раз вас ждет наш общий друг, чрезвычайный и полномочный посол смерти. Вообще же я склонен проявить милосердие, которого вы не заслуживаете, и пошлю вас на тот свет без проволочек.

Если Дрейк ожидал услышать слова горячей благодарности, то он ошибся, я просто киваю и иду к двери. Если этот тип и на этот раз выдержит, значит, нервы у него стальные.

Он выдерживает. Только чуть громче обычного рычит:

– Идите сюда, Питер! И не злоупотребляйте моим терпением!

– Мне нет смысла возвращаться из-за горсти медяков, сэр, – говорю я, но все же останавливаюсь посреди кабинета. – Я свою жизнь превратил в азартную игру и спокойно могу ее проиграть, но не буду ни вашим швейцаром, на вашим слугой, ни вашей половой тряпкой. Понятно?

– Слушайте, ослиная вы голова! Предлагать вам что бы то ни было или не предлагать – это позвольте решать мне. И вопрос о том, ликвидировать вас или нет, тоже буду решать я. Но сначала я должен вас выслушать. Так что садитесь и говорите, а потом увидим.

Я колеблюсь, но в эту минуту ловлю знак, который делает мне Бренда; чуть заметное движение ресниц говорит мне: «Садитесь», – она дает понять, что я довел Дрейка до крайних пределов терпения. Что ж, ей лучше знать, она достаточно близко знакома с этим самым Дрейком, и мне лучше послушаться ее. Я возвращаюсь на место и снова погружаюсь в шелковое кресло.

– Если я ставлю вопрос о вознаграждении, сэр, то не из нахальства, а из элементарного чувства справедливости. План, который я мог бы вам предложить, – не дурацкие фантазии, а реальная возможность заработать миллионы. И если дело дойдет до его выполнения, я готов все взять в свои руки и провести операцию до мельчайших подробностей. А это значит, что меня ждет известный риск. Ведь обеспечить умелое проведение операции – значит рисковать собственной шкурой.

– Довольно хвастать. Говорите по существу.

– Сначала говорите вы.

– Наоборот, друг мой, наоборот!

Я молчу, бессмысленно обводя комнату взглядом, и мне кажется, что металлическая дама снова делает мне знак ресницами.

– Хорошо, – уступаю я. – Будь по-вашему. В конце концов, то, что вы услышите, никакой пользы вам не принесет, пока не превратится из проекта в дело. В дело же вам его без меня не превратить. Вам потребуется моя помощь, а не Милева и прочих мелких мошенников.

– Вашу честность тоже еще надо доказать, Питер.

– Вот вы и заставьте меня доказать ее. Чем больше человек экономически заинтересован жить честно, тем он честнее.

– Пока что все ваши претензии – в области общих фраз, – напоминает мне Дрейк.

– Перейдем к конкретным фактам. Во-первых, если вы собираетесь перебрасывать гашиш, то это глупость, о которой и говорить не стоит.

– Мне лучше знать, глупость это или нет, – хладнокровно возражает шеф. – Потому что на этом деле зарабатываю я, а не вы.

– Сэр, мы с вами смотрим на вещи с разных точек зрения. Гашиш – штука объемистая, а цена на него не бог весть какая. Переправлять его трудно, а толку мало. Стоит ли возиться?

– Что же вы предлагаете? Бриллианты в двадцать каратов?

– Героин.

– Героин, мой друг, производят здесь, на Западе. С Востока привозят опиум и делают из него героин.

– Значит, надо действовать по-другому. Делать героин на Востоке и везти на Запад в готовом виде. Стоит миллионы, объем невелик – вот это товар.

– Вам легко фантазировать. А сделать это гораздо труднее.

– Я не фантазирую, а говорю серьезно. Если вы хотите одним ударом сорвать хороший куш, это – единственная возможность. Систематическая переброска объемистых пакетов исключается. И если вы остановились на гашише, то лучше возите его на машинах, как и раньше, и пусть девяносто процентов товара у вас забирают на границе.

Шеф погружается в размышления. Потом лезет в кармашек смокинга, достает длинную сигару и начинает аккуратно разворачивать ее целлофановое одеяние, чтобы перейти к следующей операции – отрезанию кончика. А потом, само собой, закуривает.

– Хорошо. Этот вопрос мы сейчас обсуждать не станем. Валяйте дальше, – велит Дрейк, направляя на меня струю дыма, чтобы я мог оценить аромат его сигары.

– Если вы сможете подготовить пакет героина весом в пять, даже в десять килограммов…

– Десять килограммов героина? – Дрейк поднимает брови. – А вы знаете, что это такое в денежном выражении?

– Приблизительно. Но когда у вас есть надежный канал, десять килограммов лучше, чем пять или два…

– Этот канал должен быть абсолютно надежным, Питер! – перебивает меня рыжий.

Надо сказать, что уголек на его физиономии в эту минуту раскален до предела, и это кажется странным, потому что ни перед ним, ни рядом я не вижу ничего похожего на горючее.

– Надежный на девяносто восемь процентов, – уточняю я. – Я оставляю два процента на всякие неожиданности.

– Бросьте, мы сейчас не говорим о процентах.

– У нас в Болгарии, если хотите сказать, что все идет гладко, говорят: как по воде. Я моряк, сэр, можете мне поверить: по воде действительно лучше всего. Не так трясет, как на суше.

Я ненадолго умолкаю, чтобы закурить и посильнее разжечь любопытство шефа.

– От ваших людей требуется, чтобы они как следует упаковали героин и соответствующим способом прикрепили его к подводной части определенного судна, идущего из Босфора в Варну или Бургас, как решите. И все. Всю остальную часть операции обеспечу я и мои люди. Единственная ваша забота – забрать товар в Вене. Вас это устраивает?

– Точнее, если можете! – призывает меня Дрейк.

– Можно и точнее: мой человек забирает товар с корабля и перевозит его в соответствующий порт на Дунае, где таким же образом прикрепляет к днищу какой-нибудь баржи. А вы забираете его в Австрии. Чего же еще?

Дрейк молчит, наполняя комнату клубами дыма.

– В общих чертах ваш план искусителен, – констатирует он наконец. – Но чтобы воплотить его в жизнь, понадобится немало уточнений.

– Я готов и к уточнениям.

– Например, формы связи. Вы знаете, что это – вопрос очень деликатный.

– Связь должна быть очень простой и очень надежной. Когда мы узнаем название судна и время его прибытия в Болгарию, я пошлю моим людям несколько почтовых открыток с самым невинным текстом. А когда героин будет переброшен на баржу, на ваш адрес в Австрии придут другие открытки, такие же невинные. Баржа – тихоходное судно, и хотя бы часть открыток обязательно дойдет. Надо только подумать, где указывать название баржи: на самой открытке, или на марке, или, если угодно, под маркой. Для этого существует сто способов.

– А люди? – спрашивает шеф, щурясь от дыма, который сам же и напустил в комнату. – Вопрос с людьми еще деликатнее, Питер!

– Людей я вам не дам. Дюжину, две, три дюжины надежных людей, за скромное вознаграждение готовых на все. Но лично я предпочел бы группу в четыре-пять человек; один из них будет всем руководить и за все передо мной отвечать.

– Чем меньше помощников, тем лучше, – кивает Дрейк. – И расходов меньше, и шансы на успех выше. Но много их или мало, этих людей надо завербовать. Да еще и контролировать их действия.

– Это – мое дело, – заявляю я. – Весь участок от Варны до Вены я беру на себя. Вам остается только считать денежки.

– Я сказал, не хвастайте, – бурчит шеф. – Все это еще надо проверить. Тщательно проверить, Питер, прежде чем приступить к операции.

– Чтобы приступить к операции, нужно еще одно, – вспоминаю я.

– Как вы себе представляете это «одно»?

– В виде десяти процентов.

– Вы с ума сошли, – заявляет Дрейк без пафоса, но совершенно категорически. – Вы знаете, что это такое – скажем, десять килограммов героина?

– В Америке это не меньше десяти миллионов.

– По американским ценам работают только американцы, – поспешно объясняет шеф. – Но даже по европейским ценам это – пять миллионов. И у вас хватает наивности верить, что я вам дам пятьсот тысяч, даже если все будет идти как по маслу?

– Почему бы и нет? Вам останется не меньше двух миллионов.

– Питер, я взял вас в секретари, а не в бухгалтеры, – напоминает Дрейк. – Но раз вы берете на себя и эту обязанность, учтите, что я не один провожу операцию. У меня есть партнер, аппетит у которого побольше вашего.

– Ваш партнер возьмет свое на разнице между европейскими и американскими ценами, раз там товар вдвое дороже, как вы говорите. Ваш партнер получит сто процентов прибыли, сэр. А я прошу у вас мизерные десять процентов.

– Вы сошли с ума, – качает головой Дрейк и уныло горбится, сокрушенный этим диагнозом. Потом заявляет: – Один процент! Чтобы вы могли оценить мое великодушие!

– Я ждал, что вы срежете процент, другой, – вздыхаю я. – Но не думал, что у вас хватит бесцеремонности предложить мне один процент.

– Один процент плюс жизнь, Питер! А жизнь дороже всяких процентов. Особенно в вашем возрасте.

Он молчит, погруженный в светлую скорбь, потом произносит со вздохом:

– Чего бы я только не дал, чтобы быть в вашем возрасте, друг мой!