Текст книги "Жилет"

Болеслав ПРУС
ЖИЛЕТ

* * *

Существуют люди, питающие страсть к собиранию редкостей – более или менее ценных, в зависимости от их средств. У меня тоже имеется такая коллекция, но скромная, как это обычно бывает вначале.

В нее входит моя первая драма, написанная в гимназии на уроках латыни… затем несколько засушенных цветочков, которые придется заменить новыми, затем…

Кажется, больше ничего и нет, кроме одного очень старого и ветхого жилета.

Вот он. Перед у него выцвел, а спина протерлась. Он весь в пятнах, на нем недостает пуговиц, а на одной поле у него дырочка – по всем признакам, прожженная папиросой. Но всего любопытнее в нем – хлястики. Тот, к которому прикреплена пряжка, укорочен и пришит к жилету совсем не по-портновски, а второй чуть не по всей длине исколот зубчиками пряжки.

Едва взглянув на них, догадываешься, что владелец этого одеяния день ото дня худел и, наконец, достиг той степени худобы, когда жилет становится ненужен, зато появляется настоятельная необходимость в застегивающемся под самую шею фраке из магазина похоронных принадлежностей.

Признаться, сейчас я охотно уступил бы любому эту суконную тряпку, которая мне даже немножко мешает. Шкафов для коллекции у меня пока еще нет, а держать этот многострадальный жилет вместе со своими вещами мне не хочется. Однако было время, когда я отдал за него значительно больше, чем он стоил, и, пожалуй, заплатил бы еще дороже, если бы со мной поторговались. В жизни человека бывают минуты, когда ему хочется видеть вокруг себя вещи, навевающие печальные воспоминания.

Печаль свила себе гнездо не у меня, а в квартире моих ближайших соседей. Из своего окна я мог изо дня в день наблюдать за тем, что происходило у них в комнате.

Еще в апреле их было трое: муж, жена и девочка-служанка, спавшая, насколько мне известно, на сундуке за шкафом. Шкаф был темно-вишневый. В июле, если мне не изменяет память, их осталось двое: муж и жена, а служанка перешла к другим хозяевам, которые платили ей целых три рубля в год и каждый день варили обед.

В октябре осталась только женщина, совсем одна. Собственно, не совсем одна, потому что в комнате было еще много мебели: две кровати, стол, шкаф… Но в начале ноября распродали с молотка ненужные вещи, а у нее из всего мужнина наследства сохранился только жилет, который теперь принадлежит мне.

Однажды, в конце ноября, она позвала в опустевшую квартиру старьевщика и продала ему за два злотых свой зонтик и за сорок грошей мужнин жилет. Затем она заперла квартиру на ключ, медленно прошла по двору, в воротах отдала дворнику ключ, с минуту глядела на усыпанное мелкими снежинками окно, уже ставшее чужим, и скрылась за воротами.

Старьевщик был еще во дворе. Он поднял большой воротник своего балахона, сунул под мышку только что купленный зонтик и, закутав в жилет покрасневшие от холода руки, забормотал:

– Старье покупаю, старье!..

Я позвал его.

– Желаете что-нибудь продать? – спросил он, входя.

– Нет, я хочу у тебя кое-что купить.

– Вероятно, сударь, вам нужен зонт? – решил еврей.

Он швырнул на пол жилетку, стряхнул с воротника снег и с огромным усилием попытался раскрыть зонт.

– Неплохая штука! – приговаривал он. – Для такого снега нужен только такой зонт… я знаю, сударь, вы можете иметь совсем шелковый зонт, даже два. Но они хороши только в летнюю пору!..

– Сколько ты просишь за жилет? – спросил я.

– Какой жилет? – удивился он, вероятно подумав, что речь идет о его собственном.

Но вдруг он сообразил, о чем я говорю, и быстро поднял валявшуюся на полу тряпку.

– За этот жилет?.. Вы, сударь, имеете в виду этот жилет?..

А потом, видно, в нем проснулось подозрение, и он спросил:

– Зачем вам, сударь, такой жилет?..

– Сколько ты за него просишь?

Желтоватые белки его глаз сверкнули, а кончик длинного носа покраснел еще сильнее.

– Да рублик… сударь! – объявил он, развернув передо мной товар таким образом, чтобы показать все его достоинства.

– Даю полтинник.

– Полтинник?.. За такую одежку?.. Как можно! – тянул старьевщик.

– Ни гроша больше.

– Да вы шутить изволите, сударь!.. – сказал он, похлопывая меня по плечу. – Сами ведь знаете, сколько такая вещь стоит. Ведь это одежка не для малого ребенка, а для взрослого человека…

– Ну, если не уступишь за полтинник, так ступай. Дороже я платить не стану.

– Вы, сударь, не сердитесь! – смягчился старьевщик. – Совесть мне не позволяет отдать за полтинник, но я полагаюсь на ваше разумение… Скажите сами, чего он стоит, и я не буду спорить… Уж коли на то пошло, лучше я потерплю убыток, лишь бы вам угодить.

– Жилет стоит пятьдесят грошей, а я тебе даю полтинник.

– Полтинник?.. Ну, пусть уж будет полтинник!.. – вздохнул он, протягивая мне жилет. – Пусть уж я потерплю убыток, да почин будет… Такой ветер!..

И он указал рукой на окно, за которым клубились тучи снега.

Когда я потянулся за деньгами, старьевщик, видимо о чем-то вспомнив, вырвал у меня жилет и быстро обшарил его карманы.

– Что ты там ищешь?

– Может быть, я что-нибудь оставил в кармане, не помню! – самым естественным тоном ответил он и, возвращая мою покупку, добавил: – Накиньте, ваша милость, хоть гривенник!..

– Ладно, будь здоров! – сказал я, отворяя дверь.

– Низко кланяюсь!.. У меня дома есть еще очень приличная шуба… – И уже с порога, просунув голову в дверь, он спросил: – А может быть, сударь, прикажете принести вам брынзы?..

Через несколько минут он снова выкрикивал во дворе: «Старье покупаю!» – а когда я показался в окне, поклонился мне, дружески улыбаясь.

Повалил снег, до того густой, что стало почти темно. Я положил жилет на стол и предался размышлениям – то я думал о женщине, которая, выйдя из ворот, побрела неведомо куда, то об опустевшей квартире по соседству, то, наконец, о владельце жилета, укрытом толстым, все нарастающим слоем снега…

Всего три месяца назад, в ясный сентябрьский день, я слышал, как они разговаривали. В мае она однажды даже напевала какую-то песенку, он смеялся, просматривая воскресный выпуск «Курьера». А сегодня…

В нашем доме они поселились в начале апреля. Вставали они довольно рано, пили чай из жестяного самовара и вместе уходили в город. Она – давать уроки, он – в канцелярию.

Он был мелкий чиновник и на начальников отделов смотрел снизу вверх, как путешественник – на Татры. Поэтому работал он много, целыми днями. Не раз я видел его и в полночь, когда он сидел при свете лампы, согнувшись над столом.

Обычно жена усаживалась подле него и шила. Время от времени, поглядывая на мужа, она откладывала работу и просила:

– Ну, хватит уже, ложись спать.

– А ты когда ляжешь?..

– Я… вот только сделаю несколько стежков…

– Ну, так и я напишу еще несколько строк.

И они снова склонялись над работой. А немного погодя она снова говорила:

– Ложись!.. Ложись!..

Иногда словам ее вторили мои часы одним коротким ударом: час ночи!

Оба они были молоды, не красивы, но и не безобразны, в общем – тихие люди. Насколько я помню, она казалась гораздо более худой, чем ее муж, который, я бы сказал, был даже чересчур тучен для столь мелкого чиновника.

Каждое воскресенье, в полдень, они под руку отправлялись гулять и возвращались домой поздно вечером. Обедали они, вероятно, в городе. Однажды я встретил их у ворот, отделяющих Лазенковский парк от Ботанического сада. Супруги купили по бокалу великолепного лимонада и по большому прянику; при этом у них был вид самодовольных мещан, привыкших за чаем есть ветчину с хреном…

В сущности бедным людям не так-то много надо для сохранения душевного равновесия: немного пищи, вдоволь работы и побольше здоровья. Остальное приходит само собой.

Соседям моим пищи, кажется, хватало, а уж работы – наверно. Но со здоровьем обстояло не совсем благополучно.

Как-то в июле он простудился, впрочем не очень сильно. Однако, по странному стечению обстоятельств, у него открылось такое сильное кровотечение, что он потерял сознание.

Случилось это ночью. Уложив его поудобнее на кровати, жена привела дворничиху, а сама побежала за врачом. Обошла она пятерых, но с трудом нашла одного – и то случайно, встретив его на улице.

Доктор, взглянув на нее при колеблющемся свете фонаря, счел необходимым прежде всего ее успокоить. Женщина пошатывалась, видимо от усталости, а извозчика поблизости не было, поэтому доктор взял ее под руку и по дороге стал ей объяснять, что кровотечение еще ничего не доказывает.

– Кровотечение бывает горловое, желудочное, наконец из носоглотки – и очень редко легочное. Вообще, если человек всегда был здоров, никогда не кашлял…

– О, лишь изредка! – прошептала женщина, остановившись, чтобы отдышаться.

– Изредка – это ничего. У него может быть небольшой бронхит.

– Да… это бронхит!.. – повторила женщина уже громче.

– Воспалением легких он никогда не болел?

– Болел, но… – ответила женщина и снова остановилась. Ноги у нее подкашивались.

– Но, наверное, уже давно!.. – подхватил врач.

– О, очень… очень давно! – поспешно подтвердила она. – Еще прошлой зимой.

– Полтора года назад?

– Нет… Но все-таки до Нового года… Давно уже!

– Так-с!.. Ну и темная же у вас улица, да вдобавок еще небо заволокло… – говорил врач.

Они подошли к дому. Женщина с тревогой спросила у дворника, что слышно, и узнала, что ничего. Дома дворничиха тоже сказала, что все спокойно, а больной дремал.

Врач осторожно разбудил его, выслушал и тоже сказал, что это пустяки.

– Я ведь сразу сказал, что пустяки! – отозвался больной.

– О, конечно, пустяки!.. – повторила женщина, сжимая его влажные руки. – Я же знаю, что кровотечение может быть из желудка или из носа. У тебя, наверное, из носа. Ты такой полный, тебе нужно много двигаться, а ты все время сидишь… Ведь правда, доктор, ему нужно двигаться?

– Конечно, конечно!.. Вообще двигаться нужно, но несколько дней вашему супругу придется полежать. Может он уехать в деревню?

– Нет… – грустно прошептала женщина.

– Ну, нет так нет. Значит, останется в Варшаве. Я буду его навещать, а пока что пусть он немного полежит и отдохнет. А если кровотечение повторится, то…

– То что, доктор? – перебила его женщина, покрывшись восковой бледностью.

– Да ничего, муж ваш отдохнет, там зарубцуется…

– Там… в носу?.. – проговорила женщина, умоляюще сложив руки.

– Да… в носу! Разумеется. Вы успокойтесь, а в остальном положитесь на волю божию. Спокойной ночи.

Слова врача так успокоили женщину, что после тревоги, пережитой за эти несколько часов, она почти развеселилась.

– Вот видишь, ничего особенного! – сказала она мужу, одновременно смеясь и плача.

Она опустилась на колени возле постели больного и стала целовать его руки.

– Ничего особенного! – тихо повторил он и улыбнулся. – Ведь сколько крови иные теряют на войне, однако потом они совершенно здоровы!

– Ты лучше не разговаривай, – попросила жена.

За окном начинало светать. Летние ночи, как известно, очень коротки.

Болезнь тянулась значительно дольше, чем они предполагали. Муж уже не ходил на службу, что не представляло для него никаких затруднений, потому что числился он сверхштатным и не должен был брать отпуск, а мог вернуться, когда ему вздумается. Конечно, если для него нашлось бы еще место. Между тем, сидя дома, он чувствовал себя лучше, поэтому жена добыла еще несколько уроков и благодаря этому кое-как сводила концы с концами.

Обычно она уходила из дому в восемь утра. К часу она ненадолго возвращалась, варила мужу на керосинке обед и опять убегала.

Зато уж вечера они проводили вместе. Женщина, чтобы не терять времени попусту, брала теперь больше шитья.

Как-то в конце августа она случайно встретила врача. Они долго ходили по улице. Прощаясь, она схватила врача за руку и с мольбой в голосе проговорила:

– А все-таки, доктор, вы к нам заходите. Бог милостив, может быть… Его так успокаивает каждый ваш визит…

Врач обещал, а женщина вернулась домой заплаканная. Между тем вынужденное безделье развило в ее муже раздражительность и мнительность. Он стал упрекать жену, что она надоедает ему своими заботами, что он все равно человек обреченный, и вдруг спросил ее:

– Разве тебе доктор не говорил, что я не протяну и нескольких месяцев?..

Женщина оцепенела.

– Что ты говоришь? – вскричала она. – Откуда у тебя такие мысли?

Больной рассердился.

– Ах, да подойди же ко мне, вот сюда!.. – сказал он резко, хватая ее за руки. – Смотри мне прямо в глаза и отвечай: не говорил тебе этого доктор?

И он устремил на нее пылающий взор.

Под этим взглядом, кажется, стена раскрыла бы свои тайны, если б они у нее были.

В лице женщины появилось какое-то удивительное спокойствие. Она выдержала этот дикий взгляд, мягко улыбаясь. Только глаза ее словно остекленели.

– Доктор сказал, – ответила она, – что это пустяки, только тебе надо немного отдохнуть…

Муж сразу отпустил ее, задрожал, засмеялся, а потом, махнув рукой, сказал:

– Вот видишь, какой я стал нервный!.. Вбил себе в голову, что доктор сомневается в моем выздоровлении! Но… ты убедила меня… Теперь я спокоен!..

Он потешался все веселее над своей мнительностью.

Впрочем, приступы подозрительности никогда больше не повторялись. Ласковое спокойствие жены было для больного верным признаком того, что состояние его не так уж плохо.

Да и почему бы ему быть плохим?

Правда, он кашлял, но это – бронхит. Когда он долго сидел, иногда начиналось кровотечение – разумеется, из носоглотки. Ну, бывало у него что-то вроде лихорадки, но, в сущности, это была не лихорадка, а просто так – нервное состояние.

Вообще же он чувствовал себя все бодрее. У него появилось непреодолимое желание совершить какую-нибудь дальнюю прогулку, только сил на это не хватало. Наступило даже время, когда днем он не хотел лежать в постели и сидел на стуле одетый, готовый выйти на улицу, как только пройдет эта минутная слабость.

Беспокоило его лишь одно пустячное обстоятельство: однажды, надевая жилетку, он почувствовал, что она стала как-то уж очень широка ему.

– Неужели я настолько похудел?.. – прошептал больной.

– Ну конечно, ты немного осунулся, – ответила жена. – Но нельзя же преувеличивать…

Муж пристально посмотрел на нее. Она даже не подняла головы от шитья. Нет, такое спокойствие не может быть притворным! Доктор сказал ей, что он не так уж сильно болен, поэтому у нее нет причин беспокоиться.

В начале сентября нервное состояние, похожее на лихорадку, усилилось и продолжалось едва ли не целые дни.

– Пустяки! – говорил больной. – С наступлением осени всем делается не по себе и даже самые здоровые люди чувствуют какое-то недомогание. Одно меня удивляет: почему жилет становится мне все более широк?.. Я, видимо, страшно исхудал и, понятно, не смогу выздороветь, пока не пополнею, – уж это так.

Жена, внимательно выслушав его, должна была признать, что муж ее прав.

Больной ежедневно вставал с постели и одевался, хотя без помощи жены уже не мог натянуть на себя даже рубашку. Жена добилась лишь того, что вместо сюртука он надевал пальто.

– Чего же удивляться, – не раз говаривал он, глядя в зеркало, – чего же удивляться, что я обессилел. У меня ужасный вид!

– Ну, лицо всегда быстро меняется, – заметила жена.

– Это верно, только я и телом худею…

– А не кажется ли это тебе? – спросила женщина с подчеркнутым сомнением в голосе.

Он задумался.

– Что ж, быть может, ты и права… потому что… с некоторого времени я замечаю, что… что мой жилет…

– Да перестань ты! – перебила его жена. – Не пополнел же ты в самом деле?

– Как знать? Судя по жилету я…

– В таком случае ты должен лучше себя чувствовать.

– Ну вот! Ты хочешь все сразу… Прежде всего мне нужно хоть немного пополнеть. Скажу тебе больше: даже когда я пополнею, то и тогда я еще не сразу почувствую себя лучше. Что ты там делаешь за шкафом?.. – вдруг спросил он.

– Ничего. Ищу в сундуке полотенце, не знаю… есть ли чистое.

– Только не напрягайся так, у тебя даже голос изменился…

– Сундук-то ведь очень тяжелый.

Видимо, сундук был действительно тяжелый, поэтому у нее даже щеки стали гореть. Но она оставалась спокойной.

С этого дня больной уделял жилету все больше внимания. Он часто подзывал к себе жену и говорил:

– Ну… посмотри же. Убедись сама: еще вчера я мог просунуть сюда палец, вот сюда… А сегодня уже не могу. Я действительно начинаю полнеть!

Однажды больной испытал безмерную радость. Когда жена вернулась с уроков, он встретил ее сияющим взглядом.

– Выслушай меня, – взволнованно заговорил он, – я открою тебе один секрет… Видишь ли, с этим жилетом я немножко жульничал. Чтобы тебя успокоить, я ежедневно затягивал хлястик, и потому жилет стал мне тесен… Таким образом, вчера я затянул его до конца и уже боялся, что мой секрет откроется… Как вдруг сегодня… знаешь, что случилось?.. Сегодня мне, я даю тебе честное слово, не только не понадобилось затягивать его, а даже пришлось немного хлястик отпустить! Жилет стал мне форменным образом тесен, хотя еще вчера был широковат. Ну, теперь и я верю, что выздоровею. Я сам… А доктор пусть думает, что ему угодно.

Долгая речь так его утомила, что ему пришлось перейти на кровать. Но человеку, которому не нужно с помощью хлястика доказывать, что он полнеет, не подобает ложиться, поэтому он сел на постели, как в кресле, опершись на плечо жены.

– Ну-ну! – прошептал он. – И кто бы мог подумать? Две недели я обманывал жену, уверяя, будто жилет мне тесен, а сегодня он действительно стал тесен!.. Ну-ну!

Так они просидели, прижавшись друг к другу, весь вечер.

Больной был взволнован, как никогда.

– Боже мой! – говорил он, целуя жене руки. – А мне уже казалось, что так я и буду худеть до… конца… Сегодня впервые за эти два месяца я поверил, что могу выздороветь. Ведь больных все обманывают, а жены тем более. Но жилет – нет, этот не обманет!

Сейчас, рассматривая старый жилет, я вижу, что над его хлястиком трудились двое. Муж ежедневно передвигал пряжку, чтобы успокоить жену, а она ушивала хлястик, чтобы подбодрить мужа.

«Встретятся ли они когда-нибудь снова, чтобы открыть друг другу тайну жилета?..» – думал я, глядя на небо.

Но неба не было видно. Только сыпал снег, такой густой и холодный, что даже прах людской, наверно, замерзал в могилах.

А все же кто решится сказать, что там, за этими тучами, нет солнца?..