Текст книги "Сказки народов мира"

Борис Акунин
Сказки народов мира

© B. Akunin, 2021

© Авторы иллюстраций, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Ледяной Дракон
Японская сказка

В старинные времена, когда на свете еще водились драконы, жил на острове Сикоку один владетельный дáймё, которого прозвали Печальный Князь. Раньше он был такой же как все, иногда печалился, иногда веселился, но случилось большое несчастье. Княгиня, которую он любил великой любовью, умерла родами, и с того дня вдовец сделался другим человеком. Он носил только белые траурные одежды, беспрестанно лил слезы и сочинял стихи, от которых все вокруг тоже начинали плакать.

Например, такое стихотворение:

 
Ах, на сакуру
Без лепестков похоже
Засохшее сердце.
 

От нескончаемой печали бедный князь и впрямь иссох сердцем. Он несомненно умер бы, когда иссякли бы последние слезы, но они всё не кончались. От жены осталась маленькая дочка, и, глядя на нее, отец ненадолго забывал о своем горе, даже улыбался, а от улыбки сердце смягчается и увлажняется – оно обогащается элементом «вода», вода же и есть жизнь. Пока вся не вытекла, сердце не иссохнет.

Однако если уж злая карма-судьба на кого-то ополчилась, она не успокоится, пока не доконает свою жертву.

Однажды тихим солнечным полднем Печальный Князь находился со своей дочуркой в саду и – большая редкость – смеялся, потому что малышка склонилась над прудом и пыталась ухватить за хвост красного карпа, а тот никак не давался.

Вдруг дунуло ветром – таким холодным, что трава покрылась инеем. Закрутились снежинки, завыла вьюга – а дело-то было летом! Вода в пруду мгновенно замерзла, застыли и все люди: князь с окоченевшей улыбкой на лице, его дочка, тянущаяся к карпу, служанки с лаковыми подносами и стражники с алебардами.

Они всё видели, всё слышали, только не могли пошевелиться.

Вокруг потемнело, раздался шелест, дохнуло морозом. Это заслонил собою солнце и устремился на добычу Хё-Рю, Ледяной Дракон.

Слышали вы о Ледяном Драконе? Нет? Теперь придется, никуда не денешься.

Знайте же, что ненавистнее и ужаснее дракона не было на всем белом и на всем черном свете.

А ведь драконов тогда было много, один страшней другого. Они нападали на людей и на целые города, жгли своей огненной слюной замки, пожирали вкусных, красивых девушек, на море топили корабли – вообще ужасно безобразничали. Герои из числа самураев и монахов-воинов вступали с драконами в единоборство. Чаще всего гибли, но бывало, что и побеждали. Однако никто и никогда не бился с Ледяным Драконом, потому что от его морозного дыхания любой богатырь превращался в недвижный холодный камень.

Хуже всего в этом чудовище была его подлая жестокость. Драконы ведь тоже бывают разные. Попадаются средь них великодушные, кто способен на жалость, и благородные, кто не обижает слабых, и даже мудрые. А этот выбирал для расправы лишь тех, кто и так слаб, ранен, обездолен, уязвим. Ледяной Дракон любил отбирать у человека последнее: спалить лачугу бедняка, разлучить влюбленных, которые живут только друг другом, отобрать у матери единственное дитя. Разве могла такая гадина пропустить Печального Князя?

Самого дракона никто не увидел. Просто тьма стала кромешной, засвистел воздух и раздался детский крик. А когда вновь посветлело, девочки у пруда не было. Она исчезла.

Ледяной Дракон никогда не убивает того, кого человек любит, прямо у него на глазах. Дракон знает, что мука неизвестности хуже, чем мука утраты. Потому что рана утраты со временем заживает и превращается в шрам, а рана неизвестности кровоточит не переставая.

Все знали, что добычу Хё-Рю уволакивает в свое логово и что находится оно где-то на далеком севере, откуда приходят зимы. Никто еще оттуда не возвращался, но добрые духи, обитающие в мире мертвых, говорили, что не видали похищенных и там. «Может, они еще живы?» – думает оставшийся, и пустая надежда разъедает ему душу.

Потеряв дочь, князь из печального стал каменным. Лишь это его от смерти и спасло. Один святой отшельник посоветовал ему обрить голову, принять монашество и с утра до вечера читать Священную Сутру Лотоса.

Так князь и поступил. Он больше не выходил из своих покоев, лишь сидел, смежив веки, и повторял: «Верю в Священный Лотос, верю в Священный Лотос», а сам ни во что не верил, просто был каменный.

Карó – главный самурай, управлявший княжеством, – очень беспокоился за своего господина. Однажды он собрал во дворце всех вассалов и сказал им: «Дело нашей чести – вернуть господину дочь. Кто не побоится отправиться на север, в логово Ледяного Дракона, чтобы спасти княжну?».

Самураи закричали «я, я!», но лица их побледнели, ведь победить Хё-Рю невозможно. Не побледнел только один, и каро, зорко наблюдавший за воинами, это увидел. «Пойдет Итиро Румата!» – объявил он. Все остальные зашумели, зароптали, но про себя вздохнули с облегчением.

Главный самурай рассудил верно. Во всем княжестве не было молодца удалее, чем Итиро Румата. Все звали его «Большой Румата», потому что он вымахал ростом в восемь сяку и другие воины едва доставали макушкой до его локтя. Если вышиной Итиро превосходил обычного человека в полтора раза, то силой – вдвое, а храбростью – втрое. Одним словом, это был во всех отношениях превосходный воин.

Он поклонился главному самураю, быстро собрался в дорогу и отправился на север. Путь предстоял трудный и долгий. Надо было пересечь море, потом пройти пешком большой-пребольшой остров Хондо, пересечь другое море, за которым лежала обширная земля Эдзо, а за нею начинался уже холодный океан, где обитал на Белой Горе грозный дракон.

Большой Румата шел всю осень, всю зиму, всю весну и все лето. Лишь год спустя оказался он в диких северных водах, куда не заплывали даже самые смелые рыбаки. Но один из них, унесенный в океан тайфуном, видел вдали Белую Гору и сказал, каким курсом до нее плыть.

И вот Итиро заметил торчащий из воды белый шлем с черно-красным плюмажем. Подплыл ближе, и оказалось, что это снежная гора, над которой курится дым и взметаются языки пламени. У Руматы горячо заколотилось сердце, но живот-хáра, где обитает храбрость, остался тверд.

Самурай высадился на берег, поднялся до самой вершины вулкана, заглянул вниз, и даже такому герою стало не по себе.

Из огромной воронки вырывался яростный огонь, да не жаркий, как положено от природы, а морозный, но все равно обжигающий. Спуститься вниз можно было только скатившись по крутому ледяному склону прямо в эту пыхающую смертью преисподню. «Я погибну, и погибну зря», – сказал себе Большой Румата, повернулся, сбежал с горы вниз и пустился в обратный путь.

Целый год добирался он до дому, а вернувшись, рассказал всем, что ему не хватило храбрости спуститься в морозное пламя. Попросил у главного самурая прощения за то, что подвел господина, вынул меч и сделал харакири – взрезал себе хару.

Из хары брызнула горячая кровь, а потом оттуда выскочил еще один Румата, точь-в-точь такой же и даже с двумя самурайскими мечами, но маленький, и мечи тоже маленькие. Все удивились, но не слишком, ибо древняя пословица гласит: «У труса в животе живет еще худший трус, а у храбреца еще больший храбрец». Большой Румата был великий храбрец, хоть и испугался Белой Горы, а живший у него внутри Маленький Румата был и того храбрей.

«Я знаю, где логово Ледяного Дракона! – сразу закричал он тонким детским голосом. – Я отправлюсь туда! Или спасу княжну, или жизнь положу, не будь я Дзиро Румата!».

«Дзиро» значит «второй». Так нового Румату и назвали: Румата Второй.

Ростом он был всего в четыре сяку – как десятилетний мальчишка, но до того напорист и горяч, что казался крупнее. Каро посомневался было, но вспомнил поговорку: «кто мал, тот удал» и благословил Дзиро на подвиг. Все равно других добровольцев идти на край света за верной смертью не появилось.

Ноги у Маленького Руматы были вдвое короче, чем у Большого, поэтому до Белой Горы он добирался не один год, а два.

На вулкан тоже карабкался долго. Зато, оказавшись наверху, морозного огня и дыма не устрашился, а сел на лед, да и скатился вниз, легкий, как перышко.

Он пронесся через черный дым – не задохнулся, промчался через красное пламя – не сгорел и оказался на самом дне глубокой воронки. Там посередине зияла черная дыра, которая то смыкалась, то размыкалась, и веяло из нее несказанным ужасом. Она так и называлась – Дыра Ужаса.

Одно мгновение эта жуткая пасть земли была такой ширины, что десять колесниц проедут; в другое – сжималась до пяти сунов. И ладно бы дыхание было мерным, так нет же: края ходили туда-сюда безо всякого порядка – не угадаешь, когда сойдутся, а когда разойдутся.

То были врата в подземный дворец Ледяного Дракона. Он один знал, как дышит пасть, и потому влетал и вылетал безо всякой помехи.

Бесстрашный Дзиро не испытал ужаса, ибо не ведал этого чувства, лишь уловил противный запах, исходящий из дыры. Одной рукой он зажал свой маленький нос, другой выхватил маленький меч и с криком «бандзай!» кинулся в раскрывшийся черный зев. Но тот мгновенно сжался в крохотное отверстие, и Румата Второй лишь ушибся о ледяную твердь. Хоть он был невелик, но в такую дырку пролезть не мог.

Храбрец поднялся, стал ждать, когда врата снова откроются. Дождался, ринулся вперед еще быстрей – и опять не успел.

Он пробовал много раз. Покрылся синяками и ссадинами, набил шишки, обморозил руки, сломал меч, которым пытался расковырять дыру пошире, и наконец понял, что внутрь не попадет.

Тогда Маленький Румата горько заплакал. Храбрецы ведь тоже плачут, когда видят, что не все заковыки можно решить одной храбростью.

И пустился Дзиро в обратный путь. Два года плыл, шел, опять плыл и опять шел. Вернулся в родной край, всё рассказал и тоже сделал харакири. Его увещевали, отговаривали, но у маленького человека было большое чувство чести. «Я обещал: или спасу княжну, или жизнь положу, – объявил второй Румата. – Вот она, моя жизнь. Она такая мне больше не нужна».

Он разрезал свою храбрую хару – и что же? Оттуда выскочил третий Румата. Он был еще меньше ростом, с двухлетнего ребенка. Да такой отчаянный, что, когда самураи воскликнули: «Глядите какая куколка!», полез драться сразу со всеми. Родился он без мечей, потому что при таком его росте они были бы с ножик для чистки ногтей, зато у него имелось острое копье, которое кстати говоря и называется «румата». Малютка владел им столь искусно, будто копье было продолжением его крошечных рук. И дрался этот новый Румата преловко: то слева налетит и стукнет, то справа – и кольнет, а то еще пробежит у противника между ног и ударит копьем снизу вверх. Больно! Самураи кинулись от забияки подальше и больше никогда его «куколкой» не называли, только за глаза, хоть он и в самом деле был очень похож на куклу-кокэси: такой же маленький и хорошенький.

Официальное имя ему дали Сабуро Румата, Румата Третий, зачислили на княжескую службу, назначили жалованье – конечно, очень маленькое, ибо зачем такому крошке много риса?

Каро думал использовать миниатюрного воина для разведки. Такой ведь всюду проникнет, все вражеские секреты выведает, и никто его не заметит.

Но Сабуро мечтал о другом. Каждое утро он являлся к дворцу и подавал петиции, написанные мелким, но очень красивым почерком. Просил Румата-Куколка только об одном: чтобы ему позволили спасти княжну. И как его ни убеждали, что даже героям побольше него это не удалось, Сабуро не отступался.

Он так надоел главному самураю, что тот в конце концов топнул ногой.

«Чертов упрямец! Иди, коли охота, сверни себе шею!».

«Благодарю вас, господин, – поклонился Куколка. – Вы не пожалеете».

И пошел.

Пересек своими крошечными ножками всю Японию, потратив на это четыре года. Питался грибами и ягодами, причем для сытости ему было довольно съесть половинку гриба сиитакэ или одну земляничку. Моря Куколка пересекал на лодке, вырезанной из бамбукового стебля, парус делал из платка-фурóсики.

И вот достиг он Белой Горы. Лез на нее чуть не целый месяц, зато в жерло скатился быстро, за одну минуту. Дыма и огня он не испугался, Дыры Ужаса тоже. Даже когда она съеживалась, отверстие было достаточно велико, чтобы Сабуро мог протиснуться туда своим маленьким телом. Но кроме беззаветной храбрости крошка обладал еще и острым умом.

Он не стал торопиться. Сел в сторонке, достал сушеный гриб и принялся закусывать, а чтоб не закоченеть, время от времени вскакивал и делал боевые упражнения, размахивал своим маленьким копьем.

Куколка ждал, чтобы Ледяной Дракон улетел на охоту.

Когда ты добирался до цели четыре года, подождать несколько часов, да хоть бы и несколько дней – пустяк.

И наконец, когда врата в очередной раз распахнулись, оттуда вылетела огромная туша, сверкая ледяной чешуей, понеслась вверх и растаяла в небе. Крошечного самурая чудище и не заметило.

Тогда Сабуро преспокойно спустился в дыру и оказался в подземном дворце.

Там всё было изо льда и снега: и коридоры, и залы, и даже сады, где на деревьях росли замороженные фрукты. Красиво, что сказать, но очень уж скучно. Куда ни глянь, вокруг только белое да голубое.

Румата шел по нескончаемым галереям, пока не увидел надпись «Охотничьи Трофеи». Раздвинул перегородку, сотканную из инея, и вошел в просторный чертог, вдоль стен которого стояли ледяные статуи. Так самураю, во всяком случае, показалось. Пригляделся он – а это замороженные люди, каждый покрыт коркой льда! Мужчины, женщины, но больше всего детей, потому что дракон Хё-Рю, как уже говорилось, до них особенно охоч.

Их тут были тысячи, а княжну наш Сабуро никогда не видел. Как ее опознаешь?

На его счастье, Ледяной Дракон был обстоятелен. Над каждым трофеем висела табличка, и там прописано: кто такой и когда похищен. Самые опасные чудовища – те, которые аккуратны. Когда дракон неряшлив и забывчив, от него еще можно спастись. Если же он дотошен и ведет строгий учет, это совсем беда.

Но Куколка был рад, что у Хё-Рю в его страшном хозяйстве такой порядок. Стал Румата читать таблички, и на одной значилось: «Дочь Печального Князя. Взята по подсказке Злой Кармы третьего дня седьмого месяца 22 года Свирепого Жестокосердия». У драконов ведь свое летоисчисление, не такое, как у людей.

Вздохнул Румата, поклонился бедной княжне. Спасти ее не получилось, но можно доставить тело отцу. Пусть устроит похороны, погорюет. Может, поплачет и снова станет печальным – это все же лучше, чем быть каменным.

Покойница ростом была как раз с Куколку. Он почтительно взял ледяную фигурку, понес прочь.

И не передать, как трудно было подниматься с поклажей из скользкого жерла вулкана. Но упорный Сабуро вскарабкался наверх, спустился к морю, положил княжну на дно своей бамбуковой лодки, поплыл.

Пригрело солнце, лед растаял, и княжна вдруг открыла глаза, посмотрела вокруг и говорит: «Где я? И почему мое кимоно мокрое?».

Румата глазам своим не поверил. Она была живая! За минувшие годы из ребенка превратилась в юную девушку, но осталась такой же маленькой – во льду ведь не вырастешь.

Лодка плыла по морю, вокруг никого, только маленький самурай и маленькая княжна, но сами они друг другу маленькими не казались.

И всё вышло так, как только и могло выйти. Сабуро Румата влюбился в княжну, а она влюбилась в него – и всякий на их месте сделал бы то же самое.

Им вдвоем было так хорошо, что домой они шли, не замечая, как летняя жара сменяется зимней стужей. Спохватывались только весной, когда расцветает сакура, да поздней осенью, когда мир делается прекрасен из-за разноцветной листвы.

Но даже долгая дорога однажды заканчивается. Румата Третий доставил княжну к отцу целой и невредимой. Князь заплакал, но слезами не печальными, а радостными, и плакал целую неделю, не останавливаясь, зато потом до конца своих дней уже только улыбался и смеялся, его даже стали называть Веселый Князь.

Княжну выдали замуж за ее спасителя, потому что она очень этого хотела, а отец не мог ей ни в чем отказать. Да и за кого выдашь девушку ростом в два сяку?

Молодые счастливо жили до тех пор, пока из молодых не стали старыми. Дом у них был маленький, и всё в нем тоже было маленьким, но самурая Сабуро все называли «Самый Большой Румата», ибо мерили не по размеру тела, а по размеру души – это ведь и есть подлинный рост человека.

Когда же земные дни Куколки окончились, в честь трех Румат, один меньше другого, мастера изготовили поминальную куклу «ирэко-кокэси», которая за пределами Японии известна под названием «матрешка».

Но если вы думаете, что маленькие рыцари бывают только в Японии, это потому что вы еще не знаете историю господина фон Грюнвальда.

Рыцарь фон Грюнвальд
Немецкая сказка

Жила-была на свете одна принцесса. Звали ее Ангелика-Мария-Ульрика-Брунгильда-Беренгария, потому что принцессам дают ужасно громоздкие имена. Поскольку она была еще девочкой, придворные дамы пока называли ее просто «ваше королевское высочество госпожа Ангелика». Будем так ее именовать и мы.

Ее королевское высочество госпожа Ангелика росла не похожей на других принцесс, да и вообще на обычных девочек. Не капризничала, не крутилась перед зеркалом, не любила шумных забав и всегда играла сама по себе. Любимой игрушкой у нее была не кукла, а большущая подзорная труба. В нее Ангелика по вечерам разглядывала луну, а днем дома и улицы города, расположенного вокруг королевского замка, или же смотрела, что происходит в саду. Жила принцесса в высокой башне, откуда всё было отлично видно, а труба у нее была очень мощная, какими пользуются звездочеты.

И вот однажды летним утром Ангелика сама не зная зачем, просто со скуки, навела свой окуляр на газон перед дворцом и увидела в стеклянном кружке такое, что ахнула.

В густом лесу зеленоствольных деревьев стоял тонколицый мальчик и очень внимательно смотрел прямо на Ангелику. Принцесса отодвинула трубу – мальчик пропал. Приложила – опять появился. Она осторожно помахала рукой – мальчик улыбнулся и махнул в ответ. Но видно его было только через увеличительное стекло. Что за напасть?

Ангелика сбежала вниз, на лужайку. Стала звать: «Невидимый мальчик, где ты? Отзовись!». Ничего – только звонко запищал комар.

Принцесса опустилась на коленки, наклонилась к самой траве, повертела головой туда, сюда. Снова крикнула: «Где же ты?».

И вдруг услышала тихое-тихое: «Я здесь, под цветком маргаритки».

Ах, то был не писк комара, а еле слышный голосок!

Отодвинув маргаритку, Ангелика увидела крохотного мальчика ростом с половину ее мизинца. Протянула ладонь, и малютка бесстрашно на нее вскарабкался. Теперь можно было поднести его к лицу и разглядеть как следует.

Он был хорошенький, как марципанчик, какими украшают рождественский торт. И вежливый – приподнял шапочку, поклонился.

Разговор у них сложился не сразу. Мальчику пришлось кричать во все горло, да еще прикладывать ко рту руки – иначе Ангелика не могла разобрать слов. Ей же надо было шептать, чтоб крошка не оглох.

Но ничего, понемногу оба приноровились, и завязалась беседа.

Выяснилось, что мальчик из вальдменхенов, лесного народца, родственного гномам. Просто про маленьких подземных обитателей знают все, а про их лесных кузенов – почти никто. Они живут в глухих чащах и держатся от «великанов» (так они называют людей) подальше, потому что однажды, в стародавние времена какой-то грибник раздавил своей ножищей великого вальдменхенского короля и даже этого не заметил.

Имя у мальчика было такое, что толстым человечьим языком не выговоришь, и принцесса нарекла своего нового приятеля Хальберфингером, Мальчиком-Полупальчиком.

Как ни удивительно, у них с принцессой нашлось много общего. Хальберфингер тоже рос не таким, как другие дети-вальдменхены. Его сызмальства манил большой мир, где над головой не темные листвяные кроны, а синее небо, и где обитают огромные великаны. Рискуя быть раздавленным, он бродил по городским улицам, прокрадывался в дома, и всё ему казалось диковинным – до тех пор, пока однажды, в королевском парке, он не увидел высоко-высоко, в окне башни, золотоволосую девочку, которая разглядывала облака через подзорную трубу. Снизу девочка казалась «обычного роста» – так выразился Хальберфингер. Он стал часто приходить сюда, ему нравилось смотреть на принцессу (он, конечно, сразу догадался, что это принцесса). Правда, теперь, когда она спустилась вниз, он увидел, что она тоже великанша, но что уж тут поделаешь, у всех свои недостатки.

– А как ты добираешься сюда из своего далекого леса? – шепотом спросила Ангелика. – У тебя ведь такие крошечные ножки.

– Очень просто. Сажусь на своего верного майкефера и прилетаю.

– На кого?

– Да вон он, пасется, – показал мальчик на майского жука, ползавшего неподалеку.

И стал рассказывать про жизнь вальдменхенов, устроенную очень разумно и уютно.

Их просторные, теплые дома выдолблены из лесных пней. Землю они пашут на сороконожках, сеют землянику с брусникой, выращивают неслыханно изысканные трюфели. Вместо собак держат муравьев, и те не только привязчивы к хозяину, но и способны защитить его от хищных земляных ос, а также могут выполнять всякие работы. В гости и по делам лесные человечки летают на жуках, а кто побогаче – на красивых бабочках.

Хальберфингер рассказал много чудесного, принцесса прямо заслушалась. Она тоже была бы не прочь попрыгать с тамошними детишками на упругой паутине или поучаствовать в скачках на кузнечиках.

Оба и не заметили, как наступил вечер. Ангелике нужно было спешить на скучный дворцовый ужин, ее гостю – возвращаться в лес, пока у майского жука от вечерней росы не отяжелели крылья. Но Хальберфингер обещал завтра снова быть в саду, и с раннего утра, едва дождавшись, когда ее нарядят и причешут, принцесса уже ждала в беседке.

Они стали видеться каждый день. Ангелика тоже рассказывала своему другу про мир людей – про гордые города и смиренные монастыри, про глубокие моря и высокие горы, но больше всего Мальчик-Полупальчик любил слушать истории про рыцарей, что дают обет служить даме сердца и совершают ради нее разные подвиги. «Жениться на даме сердца нельзя, потому эта форма любви самая возвышенная из всех», – говорила принцесса, ибо так было написано в романах, и она этому верила.

– А что нужно, чтобы стать рыцарем? – спросил однажды Хальберфингер, наблюдая, как Ангелика вышивает платок, на котором можно было бы разместить добрую сотню вальдменхенов.

– Нужно обладать храбрым сердцем и нужно, чтобы особа королевской крови коснулась твоего плеча шпагой.

– У меня храброе сердце, а ты особа королевской крови. Сделай меня рыцарем!

Ангелика сначала засмеялась, решив, что это такая игра, но малютка преклонил колено, приложил руку к груди и пропищал обет вечно служить принцессе Ангелике-Марии-Ульрике-Брунгильде-Беренгарии, оберегать ее от всех невзгод, а понадобится – не пожалеть и самое жизни.

– Чтобы любить великаншу, нужно очень много любви, но я ручаюсь, что во мне ее хватит. А твоей любви понадобится всего капелька, я ведь очень мал.

Тут принцесса смеяться перестала и задумалась, а потом спросила:

– Ты ведь еще мальчик? Ты наверно вырастешь и станешь побольше? Ну хотя бы размером с мою ладонь, чтобы я могла тебя поцеловать? Потому что дама сердца непременно целует своего паладина в лоб, когда провожает его на подвиги.

Но Хальберфингер ее расстроил. Сказал, что он, конечно, подрастет, но по великанским меркам совсем на чуть-чуть. Считать по-вашему, на две или три булавочных головки.

– Это хорошо, но я ведь тоже вырасту, – грустно молвила Ангелика. – Считать по-вашему, на десять или двенадцать вальдменхенов.

– Что ж, – сказал он, – если ты станешь такой огромной, значит, я буду любить тебя еще больше.

И она вынула из своего шитья иголку, и коснулась ею маленького плеча, и объявила Мальчика-Полупальчика риттером фон Грюнвальдом, что означает «Рыцарь из Зеленого Леса».

Хальберфингер выковал себе из иголки шпагу и с тех пор всегда носил ее на боку, как и подобает рыцарю.

Прошло несколько лет. Мальчик-Полупальчик очень старался вырасти и стал выше не на две и не на три, а на целых пять булавочных головок. Принцесса, наоборот, расти не хотела, питалась лишь овощами и фруктами, даже молока не пила – и вытянулась всего на пять вальдменхенов. И все равно, садясь даме своего сердца на ее уже взрослую ладонь, Хальберфингер казался еще меньше, чем прежде. Но теперь у принцессы на лбу всегда была прикреплена лупа, какими пользуются часовщики, и, опуская ее к глазу, Ангелика хорошо видела возмужавшее лицо своего рыцаря.

Кроме того, она заказала придворному ювелиру украшение в виде ажурного грецкого ореха, сплетенного из тончайших золотых ниток. Орех раскрывался, господин фон Грюнвальд садился внутрь, и принцесса вешала орех себе на шею. Так они могли бывать вместе и на конных прогулках, и на празднествах, и на балах. Ее высочество ввела в придворную моду «аляйнтанц», танец в одиночку: грациозно кружилась сама с собой – так это выглядело со стороны, на самом же деле это она танцевала с миниатюрным кавалером.

Но в один совсем не прекрасный день, прилетев в башню на своем майском жуке, Хальберфингер застал Ангелику безутешно рыдающей.

– Друг мой, я погибла! – прошептала она. – Отец выдает меня замуж!

Рыцарь прикрыл рукой свое крошечное лицо, чтоб в лупу не было видно, как оно побледнело, и бодро сказал:

– Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Замужней даме я буду служить так же верно, как служил деве. Надеюсь лишь, что твой жених – самый достойный из всех принцев этого мира и заслуживает твоей руки.

Принцесса расплакалась пуще прежнего.

– Мой жених – самый отвратительный из принцев этого и любого другого мира! – воскликнула она, забыв, что от громкого голоса у Хальберфингера закладывает уши. – Отец выдает меня за владетельного герцога Жыгмонта Благочестивого, которого все называют «герцог Жаба», потому что он лопается от жира и весь покрыт бородавками!

Насилу Хальберфингер добился, чтобы она рассказала всё толком.

Королевство, которым владел отец Ангелики, было совсем маленьким. По сравнению с соседними державами – как вальдменхен рядом с великанами. Денег в казне и всегда-то было немного, а расточительный король обожал пиры и праздники, направо и налево раздавал долговые расписки, и вот пришел момент, когда все кредиторы разом потребовали уплаты. Надо было или закрывать королевство или срочно где-то найти миллион золотом.

– Герцог Жаба предложил за мою руку как раз миллион, и батюшка не смог отказать, – заливалась слезами принцесса. – Я несчастнейшая девушка на свете! Я даже не могу выброситься из окна, потому что мои родители, братья и сестры, все наши придворные и слуги станут нищими. Я пропала!

Но Грюнвальд положил руку на эфес своей иглы-шпаги и чопорно произнес:

– Не оскорбляйте меня, ваше высочество. Я ваш рыцарь, и, пока я жив, ничего дурного с вами не случится.

А потом снова перешел на «ты»:

– Лучше расскажи мне, каков он – герцог Жаба. Почему его прозвали Благочестивым?

– Потому что он боится нечистой силы, сглаза и привидений, а больше всего боится лишиться своего богатства. Каждый день Жаба ходит в церковь и молит Бога, чтобы сундуки в сокровищнице не опустели. И они ломятся от золота. Герцог может купить всё и всех. Ах, друг мой, чем ты сумеешь мне помочь? – Из синих глаз принцессы опять хлынули слезы.

– Я обращу великана в бегство! – вскричал рыцарь. – Благослови меня на подвиг, облобызай мое чело!

Ангелика наклонилась и хотела осторожно коснуться своими великанскими губами пускай не чела (оно было слишком маленькое), а хотя бы макушки, но с подбородка скатилась слеза и вымочила храброго воина с головы до ног.

– Такое благословение мне еще дороже, – молвил Хальберфингер, вспрыгнул на жука и улетел.

Ночью Жыгмонт Благочестивый спал в дворцовых покоях, предназначенных для высоких гостей. Назавтра должна была состояться помолвка.

Вдруг что-то кольнуло герцога в бородавку на толстой щеке. Это рыцарь фон Грюнвальд нанес человеку-горé удар своим мечом.

Жаба открыл глаз, почесал щеку и собирался спать дальше, но вдруг услышал тоненький голосок, звучавший словно бы прямо в ухе.

– Не спи, не спи, сгинешь!

– Кто здесь?

Герцог приподнялся на подушке, похлопал сонными глазами, но никого не увидел. Хальберфингер висел, ухватившись за кисточку на ночном колпаке.

– Приснится же такая чушь, – проворчал Жаба и лег на другой бок.

Тут в ухе снова раздалось:

– Не спи, не спи, сгинешь!

Озадаченный, герцог зажег свечу, посмотрел там и сям, заглянул под кровать. Никого!

Не иначе происки нечистой силы, подумал он, перекрестился и трижды прочитал «Отче наш».

Тут и в третий раз послышалось:

– Не спи, не спи, сгинешь!

– Кто ты? Где ты? – дрожащим голосом спросил Жыгмонт Благочестивый.

– Я твой ангел-хранитель, которого к тебе приставил Господь за твои молитвы. В дурной переплет ты попал, бедняга. Принцесса, на которой ты хочешь жениться – колдунья. Разве тебе не рассказывали, что она с утра до вечера сидит в своей башне и смотрит в трубу на звезды? Она и сейчас не спит, колдует. Стоит твоей душе забыться сном, и всё, ей конец. Сгинет безвозвратно. Спасай свою душу, пока цел!

Рыцарь едва успел выскочить из волосатого герцогского уха – так быстро выпрыгнул Жаба из кровати. Прямо в ночной рубахе и колпаке он выбежал из опочивальни, кликнул слуг, скатился по лестнице, протопал по двору до конюшни и умчался прочь на неоседланной лошади. Больше его в королевстве не видели.

Целую неделю принцесса радовалась своему избавлению и горячо благодарила чудесного спасителя. А на восьмой день Хальберфингер прилетает – Ангелика опять печальней плакучей ивы.

– Ах, рыцарь, ты прогнал одну тучу, а взамен надвинулось сразу пять. Грозы все равно не миновать. Королевство разорено, и у батюшки нет иного средства кроме как выдать меня замуж за того, кто больше заплатит. Придворный художник сделал пять копий с моего самого красивого портрета, и гонцы развезли их пяти богатейшим государям. Все они холостые, потому что ни одна невеста за них не идет. Один до уродства безобразен, другой чудовищно жесток, третий полоумен, четвертый болен проказой, пятый схоронил восемь жен и говорят, сам их заморил. Пусть уж лучше меня выдадут за пятого…

И зарыдала.

Тогда рыцарь Грюнвальд сказал:

– Раз уж ты все равно плачешь, то, чтоб зря не пропадать хрустальной влаге, урони одну слезу на меня, благослови в дальний путь!

Принцесса уронила две. Хальберфингер, весь мокрый, встряхнулся, словно гончий пес, и оседлал жука.

– Не уходи! Ничто на земле уже не спасет меня! – воскликнула Ангелика. – У меня осталось мало времени, и я хочу провести его с тобой!

– На земле не спасет, а под землей – вполне возможно, – прошептал в ответ Мальчик-Полупальчик, но она, конечно, не расслышала. Разобрать тихий шепот вальдменхена может только такой же вальдменхен.