Текст книги "Тень Экзюпери над космодромом «Гея»"

Борис Алексеев
Тень Экзюпери над космодромом «Гея»

«Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселья.»

Экклесиаст, гл. 7

«Быть может, в Лете не потонет Строфа, слагаемая мной»

А.С. Пушкин «Евгений Онегин» Гл. 2-ая, строфа XL

Москвич. Родился в 1952 г. Окончил МИФИ. Через два года, не став великим физиком, ушёл в художники. Через двадцать лет, так и не став великим художником, ушёл в сочинители. Через двести лет… Впрочем, о том, как сложится моя жизнь, или память о ней, через двести лет – об этом мы с Вами поговорим позже!

Борис Алексеев.

Предисловие

Премудрое время ведёт себя порою как дитя, выпекающее куличи из дворовой песочницы.

Когда требуется материал для новых построений, оно легкомысленно разрушает уже существующее. Единственный орган, который ускользает от «разрушительной лопатки», и сохраняет воспоминание о личности куличика – его душа. Роль души – побуждать разум ко благу.

Силы зла стерегут мрачным дозором дольние пределы и пытаются всякому благу воспрепятствовать.

Мы же, обходя злые патрули века, отыщем космодром «Гея», поднимемся на его стартовую площадку и, расправив крылья, оторвёмся от Земли…пока четыре апокалипсических всадника не вытоптали заветное взлётное поле.

Всем добра! Борис Алексеев

Мысли в строчку

Рассвет

Мы проснулись и вышли на балкон. Невдалеке, за грядой парковых эвкалиптов шумело море. Ночь балансировала на самом краешке своего преимущества перед затаившейся зарёй. Тёмное, почти грозовое небо, как груда грязного мартовского снега, хранило тайну наступающего дня.

– Ну что, джин, тесна твоя бутылка? – смеясь, крикнула жена с балкона.

– Ох, тесна! – ответила порозовевшая кромка облаков.

Облокотившись на парапет балкона, мы разглядывали полоску света, подъедающую вялую требуху ночного сумрака. Вдруг тонкий, как игла, первый корпускул света прошил громоздкую массу и ворвался в небо, оповещая всё живое о существовании Солнца! Неповоротливый сумрак обмяк и стал проваливаться в море. Не тут-то было! Солнце расправило вдоль горизонта сверкающие золотом плечи и подхватило тучные сгустки неба, как фантастических насекомых из школьных упражнений по природоведению.

– Да-а, космическая красота! – озвучила мои мысли жена, – Идём же скорей!

По узкой дорожке, пересечённой корнями эвкалиптов, мы, как титулованные скороходы, споро зашагали к морю и вскоре вышли на прибрежную косу.

Нас оглушил восхитительно однообразный грохот волн, набегавших на волнорезы.

Пенные брызги, как маленькие морские пепелы[1]1
  пепела(груз.) – бабочка


[Закрыть], пощипывали кожу нежными пузырьками крыл, теряли форму и стекали, оставляя солёные дорожки.

– Будем купаться? – крикнула жена, оглядывая беспокойную рябь из воды и красного солнца, зовущую на Пасхальное торжество наступающего дня!

Карнавал

В России каждый год просыпаются редчайшие природные явления. Например, чуть пригреет солнце, весёлые ручейки революционных настроений, жадно подъедают, как мартовский снег, накопившееся за зиму народное недовольство. В Испании не так. Испанское солнце уравновешивает. Если какой-нибудь политик из Каталонии вдруг возвысит голос, его поведение не следует принимать всерьёз. Через пару часов наступит сиеста, он вкусно поест, уснёт, и всё успокоится само собой. Это же Испания!

Марсельеза зовёт французов на баррикады в любое время года. Чтобы угомонить беспокойный лукавый прононс, требуется твёрдое монаршее слово Людовика 14-ого: «Государство – это я!» Бережливый немец сто раз пересчитает возможные личные убытки, прежде чем простится с Гретхен и отправится на сборный пункт. Или, к примеру, итальянец. Он, как и испанец, утром кричит, днём спит или волочится за какой-нибудь красоткой, а к вечеру, устав от многочасового революционного напряжения, совершенно забывает о случившемся и спокойно попивает мартини в ближайшем кебабе под оглушительное шоу студийного телевизора. И только русский мужик идёт до конца, пока не потеряет всё.

Но вернёмся в Испанию. Весна в Испании – необычайное время года! Ещё не подступило удушливое лето, а солнце уже румянит бока на горячем песке. Море прохладно, купаются лишь смельчаки. В умах – блаженное ничегонеделание…

– Сегодня вечером в городе карнавал! Приходите, – сообщила нам русская дама, осевшая в Испании лет десять назад.

Наступил вечер. Мы подъехали к центральной набережной города, кое-как воткнулись в переполненную машинами стоянку и отправились на звук веселья. Такого праздника мы увидеть не ожидали! Огромная километровая набережная была совершенно запружена людьми в ярких национальных костюмах, пьющих, поющих и танцующих. Повсюду в маленьких и больших походных ресторанчиках играли восхитительные вариации фламенко. Молодые красивые испанские женщины и костюмированные идальго исполняли одновременно сотни страстных танцевальных поединков любви. Глаза кавалеров, похожие на огненные зрачки быков, вращались в глазницах и испепеляли своих минутных избранниц. Женщины, как ночные луны, то прятали глаза в веер, то вспыхивали, озаряя верного идальго сполохами любовного света. В такие мгновения руки танцора взлетали, как крылья, вверх, он совершал изящный круг, оглядывая «жертву» со всех сторон, и бросался вперёд, прижимая ладонь избранницы к своей щеке. Танцевали все. Как юные испанские Ромео, пожилые горожане устремлялись к своим семидесятилетним возлюбленным, а прелестные бабушки замирали от страха, чуть не падая в обморок от обилия чувств (или воспоминаний), но затем, «восстав из пепла», трепали старенькими ручками оборки своих невероятно красивых платьев и милостиво позволяли своим кавалерам любить их ещё. Маленькие дети, подражая взрослым, упоительно смешно совершали танцевальные па. Иногда они падали на руки счастливых мам, запутавшись в каком-нибудь повороте.

Жена подхватила меня за локоть и пальчиком указала на одну из танцевальных территорий, где средних лет танцор кружился вокруг больной синдромом Дауна девочки лет восьми-десяти. Девочка неуклюже перемещалась, ему приходилось буквально переставлять её, но с какой любовью к своей маленькой партнёрше совершал танцевальные па этот испанский идальго! Как плотная толпа, окружавшая танцующих, хлопала им и сопровождала каждый поворот девочки одобрительными восторженными криками. Ни тени насмешки над вынужденным человеческим уродством (этакой снисходительной злобы от созерцания собственного преимущества), ни наигранного веселья мы не увидели ни в одной из сотен пар глаз, окруживших эту скромную танцплощадку! Музыка окончилась. Танцор поклонился своей танцевальной избраннице и изящно поцеловал ей руку. Девочка неуклюже улыбалась и жалась к мужчине. Она была счастлива. Её маленькое счастье представилось мне, как пенная вершинка огромной волны человеческого добра, которое на моих глазах заплеснуло территорию будущей счастливой жизни на Земле…

Уходили мы за полночь. Ветер музыки носился по тёмным каньонам городских улиц, пытаясь вернуть на набережную исчезающую в ночи толпу пританцовывающих горожан. Мы с женой так и не решились попробовать себя в настоящем испанском фламенко. Наша энергия ушла на восторженное созерцание чужого праздника. Впрочем, нет. В ту ночь мы стали лучше.

Закат – вид с балкона

Я смотрю с балкона на заходящее солнце. Красивые девушки перебегают отрезок тротуара, входящий в перспективу моего созерцания! Красивые машины шелестят шинами по насыпи дороги, пугливо вьющейся под моим балконом! А я? Позабыв всё земное, всматриваюсь в огромный малиновый диск. Эх, глупый я человек! Зачем я наблюдаю это горделивое светило? Зачем сажаю сетчатку глаз и выжигаю роговицы беспечным сиянием будущего, когда сегодня у меня кончилось вино, зачерствел хлеб и поломался наконец телевизор?

Ореол благополучия обманывает нас. Как липкий агент недвижимости, он намеренно продлевает надежду на наше присутствие в лучшей жизни. И только кровавая плаха вечерней зари говорит кратко: «Спектакль окончен!»

На смерть товарища

Писать о смерти всегда неудобно. Неловкость этой темы заключается в постоянном ожидании житейского неблагополучия. Конечно, мы родились, чтобы жить. Но жизнь без смерти не полна. И в этом смысле два акта творения – рождение и смерть – совершенно равнозначны.

С будущим выдающимся физиком Валерием Ильичём Хлебниковым нас познакомила и сдружила школа. Помню его пламенеющие реплики на факультативных спецсеминарах по матанализу, или физике твёрдого тела. Наша школа значилась как физмат заведение № 2 при Московском университете, поэтому к нам частенько захаживала университетская профессура «пообщаться с молодёжью». После школы наши с Валерой дорожки надолго разошлись. Я поступил в МИФИ, некоторое время работал в Курчатнике, потом резко всё бросил и «ушёл в художники», где и блуждаю по сей день «между небом и землёй». Валера с блеском окончил Физфак МГУ и, и, и…

Встретились мы достаточно случайно через тридцать с лишним лет. Радости не было предела! Теперь же позволь, собеседник-читатель, предложить тебе, на мой взгляд, замечательное автобиографическое эссе, которое

Валера прислал мне на эл. почту, предваряя нашу встречу. Талантливый человек талантлив во всём. Мне представляется, что текст, который я привожу ниже, – фрагмент высокой литературы.

Письмо (автобиографическое эссе) Валерия Ильича Хлебникова:

Ну, здравствуй, дорогой, милый мой человек!

Когда-то, из армии, ты писал мне письма, от которых щемило сердце и комок подкатывал к горлу. Уж не помню, что именно я тебе тогда отвечал, но на всю жизнь запомнил, как я ждал те твои письма и то ощущение сопереживания, которое они во мне вызывали. Впрочем, вряд ли мои ответы тебе могли в ту пору быть адекватными, ведь я никогда по сути не любил эпистолярный жанр, в соответствии с пошловатой байкой «лучше один раз увидеть, чем три раза услышать, и лучше один раз потрогать, чем три раза увидеть». Не писучий я был, но суть не в этом, и не в том, насколько соответствовали мои ответы твоим ожиданиям. По-видимому, тебе просто хотелось в ту пору обратиться к человеку, про которого было заведомо известно, что он тебя поймет. Ну так вот. Все в мире возвращается на круги своя.

Мы с тобой сейчас поменялись местами. За те несколько часов, что прошли с момента получения мною твоего e-mail, я отчетливо понял, что, скорее всего, никогда тебя больше не увижу, и не потому, что сейчас это технически невозможно, а просто потому, что мне нечего предъявить тебе из всей моей бескомпромиссной, но бесполезно прожитой жизни, и весь я со всеми моими кишками в принципе перестал быть кому-либо интересен, как личность. Это жестокая правда, но это правда.

Не ухмыляйся в усы. «Жаждой исповеди» это назвать нельзя, ты не священник, а если бы и был им, я бы пошел к другому. Просто я, как и ты тогда, прекрасно знаю, что «ты меня поймешь». Ещё мне казалось, что ты можешь помочь мне на старости лет устроиться на работу (на последней своей должности генерального директора организации со штатом 15 тысяч человек я мог, при необходимости, принять на работу практически любого, кто ко мне бы обратился, даже если это не очень близкий мне человек; мне это ничего не стоило). Но теперь на лицо несоответствие моего опыта профилю твоей деятельности. Поэтому меркантильный мотив отпадает. Быть может, это к лучшему. Потому что остается единственный, главный мотив. «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен!».

Боря, пожалуйста, отправь только подтверждение, что ты эту писанину действительно получил. Можно в автоматическом режиме я пошлю сопровождающий запрос, а ты, если тебе не трудно, кликни на соответствующий виджет в своей почтовой системе.

Если не трудно также, напиши, женат ли ты, есть ли дети, сколько их и кто они, как твоя мама (я очень хорошо ее помню) и как твой брат (помню, что он очень сильный человек, помню эпизод, когда он разгружал вагоны). У меня старшая дочка Татьяна – инвалид первой группы, не ходячая и себя не обслуживающая, но занимается дома переводами с английского и немецкого языков и репетиторством; средненькая Наташенька закончила Ипполитовку, была талантливая флейтистка, но «золотой телец» сделал свое дело, отошла от искусства, сейчас главный продюсер одного из центральных ТВ-каналов, замужем, живет у мужа; про младшенького Ивана я тебе уже писал.

1.

Не жди от меня трудовой автобиографии. Она не нужна. Только главное, суть.

В науке считаю себя учеником академика Я.Б.Зельдовича. Это был великий физик XX века, он стоял над народами, государствами, над нациями. Его убили в 1986 году в больнице АН СССР. Один из трех создателей первой советской атомной бомбы, трижды Герой, состоял в 60 Академиях мира и т. д. и т. п. В его маленькой группе в Институте прикладной математики АН СССР (это была совсем маленькая группа, «его люди») из евреев он был единственным. От него у меня универсализм, а также стремление к полной ясности и полной самоотдаче. Государство, семья, дети, коллектив, деньги, гвоздики на погонах, должности, диссертации, партии (я никогда не состоял ни в каких партиях), товарищи и друзья, женщины, собственное здоровье, инстинкты, – все меркнет по сравнению со стремлением докопаться до «истины». Главное – наука, все остальное – ничтожно. «Вод, в которые я вступаю, не пересекал еще никто» (это из Божественной комедии Данте Алигьери). Я занимался космологией, релятивистской теорией поля. Те годы прожил на одном дыхании.

День, ночь – какая разница? А ставшее, пардон, знаменитым «Frolov-Khlebnikov solution» (в энциклопедии точных решений уравнений Эйнштейна) мне вообще приснилось ночью. Вскочил, проверил, – действительно так.

Сам не знаю, как это за короткое время мне удалось вырваться на самый «передний край» фундаментальной науки. Там (для меня – только там) это удивительное дрожание времени, которое возвышает душу (черт возьми, неуместные высокопарные слова, но лень сейчас подбирать другие) и на всю жизнь делает человека резистентным к повсеместной пошлости, жадности и животным страстям. Уже после гибели Якова Борисовича я был включен по рейтингу в мировой топ-лист ученых в моей узкой области. Приглашенный профессор теоретической физики знаменитого Техасского университета в Далласе – какая ерунда! Предложение остаться в штате университета в группе профессора Риндлера (это был классик, есть такие «риндлеровские частицы») – неужели американских лентяев учить приятнее, чем своих, доморощенных?! Да и воспитан я был не так, хотя ура-патриотом не был, но всегда любил свое Отечество, русских баб, Сибирь и моих родителей (а они бы никогда и никуда отсюда не поехали).

Не уверен, что ты понял все до конца. Слишком сбивчиво. Кому это было надо, зачем это все было?

Не прошло и двух десятков лет (я ушел из науки в 1992 году), а уже не только имя мое, но и работы полностью забыты. Ну, настолько полностью, что даже противно. Эффект такой же, как у богомаза. Ты правильно говоришь: убираются леса – и ты уже ощущаешь себя в расписанной тобою церкви всего лишь прихожанином, а сама церковь становится частицей функционирующего независимо от тебя социального организма. Ты радуешься тому, что эта частица живет и дышит, но ты не ищешь (да и не сможешь найти, если будешь искать) прямой связи со своей персоной, персона растворилась, лишь память хранит то, что ты когда-то вдохнул в стены.

На первый взгляд, с моим случаем – аналогия полная. Отбросим найденные точные решения – красивые игрушки. Но многокомпонентная Вселенная с «темной» материей, которую сейчас на все лады обмусоливу-ют досужие популяризаторы, – ведь это мое детище (коротко напомню: во Вселенной может существовать материя, которая характеризуется крайне малым сечением рассеяния на обычном веществе, наподобие космических нейтрино. Сечение у нейтрино настолько маленькое, что когда на Землю падает пучок нейтрино от вспышки на Солнце, то огромная гора в своей толще задерживает их за неделю всего несколько штук. Но тут речь идет об экзотических частицах, у которых сечение еще на много порядков меньше). Именно в этой «темной» компоненте, взаимодействующей на сегодняшний день лишь гравитационно, по-видимому, и развиваются процессы, которые являются определяющими для судеб «нашего» мира.

Не стану врать и надувать щеки: не один я в первой трети 80-х годов рассматривал такую гипотезу. Но я впервые нашел кинетические длинноволновые моды возмущений в «темной» компоненте, которые могут быть заданы, наряду с так называемой «главной» модой, непосредственно в сингулярности. Статьи опубликованы в ЖЭТФе и в США.

Понимаешь ли, религия-то живет, а вот фундаментальная наука (развивающаяся исключительно по законам диалектики самой науки и никак в принципе не соотносящаяся ни с техникой, ни с технологией) погибла в наш фарисейский век на глазах нашего поколения. Не только (даже не столько) в России, а в мире.

Наша перестройка лишь наложилась на этот процесс, усугубила его в нашей стране. В освободившуюся нишу хлынули грешные потоки современного Монстра – Его Величества Сервиса. Ибо чем, как ни сервисом, являются все эти когнитивные графики, морфологические анализы изображений, да и весь предмет Искусственного интеллекта и не только он? Фундаментальная наука сегодня деградировала, проблематика, которой я занимался, не востребована, что, на мой взгляд, вкупе с деформацией института нравственности и некоторыми другими структурными изменениями общества стало одним из необратимых апокалиптических шагов всей нашей цивилизации. Да, все, что имеет свое начало, должно иметь и свой конец.

Из маленькой группы Я.Б.Зельдовича все уехали за границу, где занимаются преподаванием. Здесь остались лишь трое: один – совсем старый, другой – больной, а третий – дурной (дурной – это ваш покорный слуга). Опять предвижу твою усмешку: мол, не кипешись, будь поскромнее, не ищи взаимосвязей своего собственного провала с (ни много, ни мало!) судьбами мира. Мол, выперли тебя из Академии за какую-то провинность, а теперь нужна под это теоретическая база.

Ну так вот. Никто меня не выпирал. Да, я был резок на язык, и меня многие боялись (особенно из иностранцев) на международных конференциях. Но, Боренька, я был да, резким, но добрым и никогда не был снобом (это уж точно). Да, академику Д.М.Климову, который стал директором нашего Института на гребне перестройки, я публично заявил, что, несмотря на новую должность, он все равно остается козлом; академику В.П. Маслову, которого сделали заведующим нашего отдела с подачи козла Д.М.Климова, я подчеркнуто высокомерно сказал, что не буду исполнять обязанности его секретарши, для этого у него есть свои «маслята». Такие заявления у нас потом бурно обсуждались сотрудниками всего Института. Они, все эти сутенеры от науки, не посмели бы тронуть меня, и все из-за этого пресловутого рейтинга, о котором все знали.

Но мне, строившему свою жизнь на принципах максимализма, самому постепенно становилось все противнее и противнее барахтаться в этой вонючей жиже – бороться с воинствующим невежеством – и я ушел. Ушел от того, что для меня было всем, ушёл, как оказалось, – навсегда.

«К этой своре собачьей пора простыть». Уходя – уходи.

2.

Я ушел сразу на должность зам. Председателя правления Международного коммерческого банка «Телебанк» (после моего ухода из этого Банка он быстро лопнул), на высокую зарплату, да у меня был уже и свой собственный бизнес. Помнишь водку «Давыдов люкс с тремя этикетками»?

Насколько мне известно, никто ею не траванулся – а это ведь было во времена голландского спирта «Royal». Принадлежавший мне на паях Торговый дом «Современник» был эксклюзивным импортером этой водки, якобы из Польши.

В «лихие девяностые» бизнес был жестким – но у меня на руках нет крови.

В те самые страшные годы моя семья не бедствовала. Но (странное дело) в Академии я был нищим, но счастливым, а здесь овладела мной страшная тоска. Почувствовал, что опускаюсь на самое дно. Частенько пил. Если в первые годы на мой адрес (по инерции) еще приходили письма из-за рубежа по науке, то потом и письма-то приходить перестали. Нет работ – нет человека.

Но, видимо, воспитание и семья накладывают отпечаток на человека даже в зрелом возрасте (отец у меня – участник Курской битвы, воевал солдатом).

Сейчас это трудно себе представить, но меня занесло на государственную службу. В одном несуществующем ныне ведомстве мне достался самый тяжелый, самый кляузный участок работы – внутриведомственный аудит. Смешно сказать, это досталось человеку, который считал, что одним из существенных достоинств личности является «кристальная честность ученого».

Этот урок я усвоил у своего великого Учителя. Карьера была феерической, я был назначен на должность, эквивалентную заместителю федерального министра. Меня даже успели пропустить через Коллегию, но не успели утвердить на Правительстве (это было Правительство Немцова – Черномырдина), проработал я на этой должности немного больше двух недель и вылетел, как пробка из бутылки, после громкого коррупционного скандала с уголовным делом. Потом уже мне передали, что во время одного из сабантуев кто-то сказал про меня:

«В сущности, неплохой мужик, но есть в нем один неискоренимый недостаток: его отец в детстве воровать не научил». В те годы было одно громкое дело, ты, наверное, о нем слышал из газет, так называемое «дело о пятнадцати миллиардах».

Когда стали сравнивать (за определенный период) сумму освоенных бюджетных средств с суммой (в денежном выражении) выполненных работ и оказанных услуг, то кое-чего недосчитались. Информация просочилась в прессу.

Надо было что-то делать. Кое у кого возникла мысль списать средства на хищения на местах, мол, разворовали сволочи-стрелочники. Но уж очень большая сумма оказалась, по мелочам набрать ее технически трудно. В «пилотной» реализации этого «проекта» решили проверить одну очень крупную стройку (строительство вантового мостового перехода через реку Обь вблизи Сургута). Кроме нас, проверяли представители СП РФ и КРУ Минфина РФ.

Им не повезло. На эту стройку послали меня. Красавец-мост. Третий по величине в мире после мостов в США и Японии. Многотысячетонная махина надвигалась на заранее заготовленные опоры со скоростью несколько сантиметров в час! Плюс подъезды – левобережный и правобережный. Получилась стройка века. А для Сургута – дорога жизни. Величественное зрелище; сильные, не испорченные северные люди. И угораздило меня доказать, что ниточки дела ведут отнюдь не к начальнику этого Мостоотряда, а гораздо выше. Ко мне потом приезжала с Севера целая делегация, привезли рыбу, икру, шкуры. Сказали, что я спас эту стройку. Спас – не спас, но на пару лет минимум пуск объекта был бы отложен, если бы начались судебные разборки на местах, да еще трясли бы невинных людей.

После этого в Москве один крупный Федеральный фонд на время утратил статус финансово-распорядительного института. Я потерял работу. По всем понятиям, должен был бы потерять и жизнь, но, как поется в известной песне, «не везет мне в смерти – повезет в любви».

Я вот сейчас подумал, что о бизнесе даже и писать-то нечего. Не было единой линии, сплошная череда не связанных друг с другом событий. Богатым так и не стал, новых друзей (среди ближайших партнеров) не приобрел, а вот часть старых друзей перестала быть для меня друзьями. О коррупционном скандале на последнем месте работы в 2006 году писать не могу, думаю, что для электронной почты тоже может быть некая цензура. Повторюсь только еще раз, что за все время занятий бизнесом на моих руках не было крови. Всегда считал и продолжаю считать, что честное имя дороже, хотя сейчас (особенно в моем возрасте) его на хлеб уже не намажешь.

3.

Боренька, в жизни своей не писал никогда и никому столько, даже пятой части от этого (по количеству), а сейчас вот еще и подумал, что напрасно я это сделал. Скучища, ну скинь это все в спам. Не было у меня в жизни ничего увлекательного, в Черногории не воевал, атомную станцию в Иране не строил, дорогу в Центральной Африке не прокладывал. Вся моя жизнь – это сплошные «недо», это сплошные разъезды, дома бывал редко, и почти всюду я оставлял частички своего мяса и своей души, ничего оттуда взамен не выбирая.

Но хочу написать тебе еще кое о чем, о самом последнем периоде моей жизни.

Я увлекся валютно-финансовыми рынками, сначала чисто теоретически (даже получил соответствующий аттестат от Universal Consultunts), затем попробовал себя на практике. Задача – сконструировать фильтр для нестационарных случайных процессов, который позволял бы на регулярной основе извлекать прибыль. То, что я сделал, можно назвать развитием теории рекурсивности Сороса, во всяком случае, я нигде этого 1: 1 не встречал, это мое know how. Регулярный доход – 5 % в месяц от депозита. Для крупного западного Пенсионного или инвестиционного фонда это могло бы стать находкой. Но у нас в России все хотят много и сразу, причем не рискуя. А такого не бывает. Бандитских денег тоже принять в управление не могу, слава Богу, я никогда не смешивал бизнес с семьей, дачей, квартирой и т. д. Вот и приходилось депонировать по 10000 рублей, с которых при регулярном подходе доход подучался бы 500 рублей в месяц, минус комиссионные платежных систем.

На эти деньги в наше время не только не проживешь, но даже и прыщик не вскочит.

Понимая это, рисковал и рисковал (иногда рынок дарит подарки), работая не по системе, и удваивал, и утраивал депозит в течение недели, но затем все равно все деньги сжигал.

Просто уровень риска недопустимо высок. Альтернатива такая: либо на регулярной основе получаются гроши, либо на нерегулярной – может быть хорошая прибыль, но с риском потерять весь депозит. Вот это меня окончательно и добило. Я не берусь даже сосчитать, сколько раз у меня сгорал весь мой депозит. А теперь уже и гореть нечему. Естественно, жена не хочет меня и кормить. В общем, я загнал себя в яму, хорошо хоть внешние долги не очень большие. Состояние страшное. Жить не хочется, но и подыхать не имею права, надо рассчитаться с людьми.

Я об этом написал тебе, потому что сейчас знаю, что у нас с тобой (в силу специфики твоей деятельности) не будет деловых отношений. Ну, и слава Богу. Я немного выговорился. Даже стало как бы полегче. Я желаю тебе простых человеческих радостей, желаю быть всегда при делах, ведь ты же boros!

Dum spiro spera!

Остаюсь твой

Хлебников Валерий

Теперь я хочу объясниться. Выкладывать столь интимное письмо «на обозрение толпы» – верх дружеского неприличия. Однако есть одно печальное «но». Вчера мне пришлось моего друга, Валерия Ильича Хлебникова… по-хо-ро-нить. Письмо его я считаю своей собственностью и, следовательно, могу распоряжаться им по своему усмотрению. Слишком скупа оказалась судьба к моему другу. Пусть же кроха его личности, которую он с таким живым вниманием выразил в письме, послужит в этом мире кому-нибудь ещё какое-то время. С его смертью я буквально физически ощутил, что «захлопнулись» десятилетия и моей жизни. Как откладывают прочитанную книгу, так я похоронил с другом всё, что сам нажил до сего дня. Все наши различия и все мои личные особенности вспенились на миг и осели безликим ровным слоем пыли на памяти века. Оказывается, всё так неважно!..

Сегодня первый день новой жизни, в которой мне предстоит жить за двоих. За двоих дышать, за двоих думать, каждый день оправдываясь, что всего «в две руки» вынужден совершать так мало! Что ж, на то она и дружба.