Текст книги "Ищите интонацию. Сборник коротких рассказов"

Борис Алексеев
Ищите интонацию. Сборник коротких рассказов

© Борис Алексеев, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

***

Борис Алексеев

Москвич. Родился в 1952 г. Окончил МИФИ. Через два года, не став великим физиком, ушёл в художники. Через двадцать лет, так и не став великим художником, ушёл в сочинители. Через двести лет…

Впрочем, о том, как сложится жизнь через двести лет, предлагаю поговорить позже!

Всем добра. Борис Алексеев.

Орёл над перевалом

Меня разбудил ночной телефонный звонок.

– Борис Алексеевич?

– Да.

– Здравствуйте. Вас беспокоит полковой священник Анатолий Песков. Мы закончили строительство Александра Невского храма и хотели бы украсить его стены фресками. Вы согласны нам помочь? Речь идёт о работе в Киргизии.

– Согласен!

– Спокойной ночи.

Священник отключил связь. Я повертел в руках мобильник и вдруг почувствовал, что привычная картинка моего московского быта рассыпается на фрагменты, напоминающие картонные пазлы. Так дробится на тысячи брызг (а-ах!) морская волна, ударяясь грудью о гранит утёса.

На следующее утро штатный ковёр-самолёт (с двумя пулевыми ранениями фюзеляжа) «выкрал» меня из лабиринта московских улиц и перенёс в девственные предгорья Тянь-Шаня, на заснеженный берег… неба.

– Неба? – удивитесь вы.

– Да, именно неба! Всматриваясь в будни лётчиков, я понял: небо начинается не где-то там за горизонтом, а совсем рядом, на взлётно-посадочной полосе российского военного аэродрома. Именно здесь голубая волна оплескивает вытоптанные СУ-шками и транспортными ИЛ-ами бетонные плиты человеческого побережье, выманивая «на глубину» крылатых авантюристов и романтиков!..

Но обо всём по порядку.

Рассказ 1. Командир

На аэродроме, у трапа самолёта меня встретил молоденький лейтенант и сопроводил к «командирскому» УАЗику, стоявшему неподалёку. В машине, которую командир части выслал лично за мной, уже «сидела» в полном составе эскадрилья из десяти, а может, двенадцати лётчиков. По их усталому и одновременно возбуждённому виду несложно было догадаться о недавнем завершении полёта.

Пропихнув меня на заднее сидение, лейтенант, со знанием дела открыл одну дверцу, другую и вдруг под общий хохот вмял своё щупленькое тельце третьим пассажиром на переднее кресло рядом с водилой. Водила по этому поводу произнёс короткую мужскую речь, и мы весело покатили по грунтовой дороге в расположение части. За рассказами о небесных курьёзах получасовой давности дорога пролетела совершенно незаметно. УАЗ подъехал к воротам КПП и «разметав» пристальное «око» роты охраны, въехал на территорию части.

У дверей гарнизонной столовой многострадальный командирский хэтчбек «выдохнул» лётный состав эскадрильи. В совершенно пустой машине остались только водитель, худенький лейтенант и я. Мы отъехали от столовой и через пару минут остановились у дверей персональной гостиницы командира части, где мне предстояло жить во время работы над росписью храма. Вручив ключи от отдельной комнаты с видом на полковую баню, лейтенант «отдал честь» и удалился.

Ощущение тверди под ногами после стольких часов, проведённых в зияющей пустоте неба, пробудило во мне зверский, не подобающий иконописцу аппетит. Я вышел на кухню. У плиты кашеварил военный лётчик, квартирующий по соседству.

– Вот, значит, как выглядят великие художники! – сказал он, не поворачивая головы.

«Кажется, меня здесь ждали» – подумал я и решил ответить собеседнику в том же шутливом тоне:

– Точно также легко определить лётчика в толпе людей, никогда не поднимавшихся в небо.

– Это как? – он обернулся и с интересом посмотрел на меня.

– Просто. По наличию третьего глаза!

Мы понравились друг другу, разговорились и в будущие дни пригубили не одну рюмку чая, встречаясь на кухне за дружеским ужином (если у моего собеседника не было ночных полётов).

Теперь разрешите Вам представить героя настоящего рассказа: полковник Российских ВКС Горшелев Антуан Олегович. Добряк средних лет, с огромной шевелюрой каштановых волос, тронутых первой сединой. Рост штурмовой, средний. Черты лица тонкие. Глаза печальные и внимательные. Вежлив, предупредителен. На шее крестик, и вот по какому случаю:

…Командир поредевшего штурмового звена подполковник Горшелев пятьдесят вёрст тянул подбитый, истерзанный штурмовик до аэродрома. Кое-как сел. Когда же выполз из кабины на руки товарищей и оглядел со стороны собственные крылья, крепко призадумался. Не верилось, что огрызок металла без хвоста, шасси, с пробитым фюзеляжем выпорхнул из рукавичек смерти и долетел до своих! На лицо было «обыкновенное ратное чудо».

«Да, тут без Бога не обошлось, – решил Антуан, – пора креститься!»

– Небо – это что? – спрашиваю.

– Небо? – Антуан замирает, – небо, как тебе сказать, это… мой дом. На Земле я в гостях. Томительно здесь, люди, вещи. А там! Знаешь, лечу я сегодня над перевалом, а внизу орёл, как кусочек старого времени, застыл, не шелохнётся, только крыльями чуть перебирает. Я кричу: «Коллега, посторонись!» А он в ответ: «Мир тебе, человек-птица!»

Боря, не поверишь, даже в автомобиле я руль порой на себя тяну. Эх, если б не гаишники!

…Помню, как-то полковник пришёл за полночь. Я сидел на кухне и распечатывал на ноут путевые заметки из блокнота. Увидев меня, он нахмурился, как-то неловко поздоровался, прошёл в свою комнату и закрыл дверь.

Утром следующего дня мы встретились на кухне. Ни о чём не спрашивая, я оглядел моего товарища и обратил внимание на припухлость век, верный признак бессонной ночи. Из приоткрытой двери его комнаты немилосердно несло прогорклым «ароматом» скуренного табака. Я знал, что сегодня полёты, и участливо поинтересовался:

– Антуан, как вы себя чувствуете?

– Неважно. В смысле, не важно всё это. Будете кофе?

Я принял приглашение, мы сели. Антуан положил растворимый порошок и начал заливать чашки кипятком. Вдруг он отставил чайник и произнёс:

– Какого.., прости Господи, Серёга попёрся за перевал! Себя убил, ладно, полтинник пожил, нашему брату и того достаточно, но лейтёху-то молодого зачем угробил? У того жена, два малыша. Теперь что, из ордена, как из топора, прикажешь мальцам кашу варить? Видишь ли, помочь союзничкам решил. Те обделались со страху и давай трындеть: «Русо, выручай!» Ему же нельзя было туда лететь, и он знал, что нельзя, интернационалист хренов!

Я закончил приготовление кофе и спросил:

– Это то, о чём сегодня Яндекс трубит?

– Ну да. Быстро разлетелось. Стоит где промашку дать, шакалы с блокнотами тут как тут – за уши не оттянешь!

Антуан механически помешивал сахар в чашке и рассеянно смотрел в окно. Над полковой баней набирало силы голубое гарнизонное утро. «Где он сейчас? – подумал я, – может, летят они бок о бок с погибшим другом над перевалом и, отработав боекомплект по условному или иному противнику, возвращаются домой с посадочным интервалом в пятнадцать секунд? А может, закадычный друг зазвал товарища погостить, да взглянуть на картографические особенности Того света. Бывает, в бою не разобрать – жив ты, нет ли. А лететь всё равно надо…»

Антуан закончил инструктаж молодых офицеров и неожиданно ночью съехал из номера. Утром на кухонном столе, за которым мы столько дней пили чай и собеседовали, я прочитал записку: «Боря, уезжаю не простившись. Выдалась оказия за Серёгу поквитаться. Помнишь, я рассказывал тебе про орла над перевалом? Не забывай его, дружище!»

Рассказ 2. Первое июня

Сегодня самое первое, самое «крохотное» июня – День защиты детей! Праздник в прошлом сентиментально-торжественный, ныне забытый совершенно и государством, и его взрослыми представителями. То ли детей не стало, то ли мы, растеряв российское прошлое, перестали думать о российском будущем? А может, что-то невзрачное, как похмелье, опутало житейские тяготы первого летнего дня? Так или иначе, нет детского праздника на Руси в 21-ом веке. Видимо, не нужны цветные мелки юным корифеям, с трёх лет свободно редактирующим мамину фотографию в последней версии ещё не русифицированной программы «Paint». Так решили родители.

…В далёкой и очень серьёзной российской воинской части, на территории неба, подконтрольной оперативной службе ПВО, выдалась дивная космическая амброзия. Солнце солировало!

Перед зданием гарнизонного клуба собрались нарядные молодые женщины (вы же понимаете – в таких частях служат только контрактники, и живут они не в казармах, а семейно в гарнизонном городке). Счастливые мамы, как цветущие ветви розария, возвышались над множеством празднично экипированных малышей. Играла музыка. Женщины-организаторы изобретали немыслимые соревнования для смышлёных, смешных и милейших карапузов. Кто-то прыгал через верёвочку, кто-то рисовал мелками на асфальте, кто-то картавил в микрофон – веселились все!

Глядя на праздник будущей осмысленной жизни, я невольно думал, что каждую минуту этот человеческий рай может вздрогнуть от рёва гарнизонной тревоги. Огромные папы с ружьями и гранатами на глазах притихших от ужаса малышей побегут на огневые точки, не успев даже попрощаться с любимыми крохами. А мамы, прижав к груди свои испуганные сокровища, побросают на асфальт всё лишнее – сумки с переодеванием, коляски, апельсины и помчатся, как сполохи вихря, в бомбоубежище, о котором им столько раз говорили заботливые папы…

Да продлит Господь мгновения земного рая! Быть может, тогда мы, наконец, забудем горькое правило теории Дарвина: ради выживания и благополучия следует всё время немножечко бояться. А наши души, одолевшие страх, станут лёгкими, как пепелы[1]1
  Пепела – бабочка (груз.)


[Закрыть], поднимутся в небо над гарнизонными ПВО и полетят в будущий день «на разведку» всеобщего личного счастья!

Зимовка-жизнь

Грязный мартовский сугроб таял в лучах весеннего солнца. Из-под сугроба в широкую проталину стекал тоненький мутный ручеёк талой зажоры. «Как неприлично!» – вздыхал он, глядя на мокрую дорожку. Это был воспитанный сугроб. Несмотря на горечь прощания с миром (он прекрасно понимал, что его ждёт), сугроб хранил уважение к окружающей его территории.

Этой территорией была детская дворовая площадка, укатанная зеркалами весенних луж. Лужи добросовестно отражали яркое голубое небо, и печальный сгусток бурого снега казался лишним в палитре талой детской ойкумены. Это чувствовал сугроб и морщился от стыда при каждом всплеске солнца на голубой поверхности луж. «Поскорей бы уж, что ли, – бормотал он, припоминая свою короткую, наполненную трогательными событиями зимовку-жизнь.

…Снег валил вторую неделю, а дворник Семён пил. Пил Семён крепко, на работу выходил, пошатываясь, падал и подолгу не мог подняться. Старушки посмеивались: «встанет – не встанет». Семён им грозил почему-то не указательным, а большим пальцем. Не имея сил подняться, он уползал к себе в дворницкую и там раскатисто, на весь двор храпел. Обычно запой у Семёна продолжался неделю, но в этот раз пил Семён целых четырнадцать дней.

На пятнадцатый утром он вышел из дворницкой и давай расхаживать по двору. Мороз в тот день ударил под тридцать, а ему хоть бы что. Три часа без передыха снег грёб. Тогда-то и навалил Семён огромный сугроб возле песочницы. Решил он на следующее утро перебросать его на газоны, но детвора в тот же день «обкатала» сугроб, и получилась классная горка. Так сугроб начал своё общественное служение.

Резвые выдались в ту зиму детишки! Сколько их было – маленьких, больших, вредных, простодушных – всем сугроб охотно подставлял укатанную детскими салазками спину. И разговоры их помнил наперечёт, и повадки.

Вот, к примеру, строит мальчик снеговика, катает из снега шары, бегает домой за морковкой, а другой отсиживается в сторонке и, вроде бы, ни при чём. То́лько первый закончит свою работу, второй с криком вскакивает с соседней лавочки и в хлам разваливает белоснежное чудо, готовое вот-вот ожить.

Совершив акт несовершеннолетнего вандализма, разрушитель тотчас убегает и прячется где-нибудь в соседних дворах. А первый, отревев своё маленькое горе, катает шары заново.

«Нет, – размышлял сугроб, – из того, второго, строитель не получится. Разве что, революционер какой, или бандит». Конечно, сугроб не мог знать, кто такие революционеры и почему они разрушают то, что создали другие. Но кто такие бандиты, сугроб знал хорошо. Однажды на его глазах два взрослых парня отняли у женщины сумочку. Эта женщина потом долго сидела на скамейке и горько плакала, повторяя: «Бандиты, бандиты!..» На другой день мужчина спортивного вида приволок пару сопляков, укравших ту самую сумочку, и показал их пострадавшей женщине. «Они?» – строго спросил он и хорошенько встряхнул обоих. «Они, – подтвердила женщина, принимая из рук мужчины свою сумочку, – вы их отпустите, пожалуйста, им же больно». Мужчина разжал кулаки. Один из хулиганов бросился бежать, оборачиваясь и крича непристойные ругательства, а другой подошёл к женщине и, хлюпая носом, просил простить его. Мужчина в растерянности смотрел то на одного, убегающего прочь, то на другого, вытирающего рукавом слёзы. А женщина сказала: «Выходит, наш дворик – гора Голгофа! Надо же…». Что значит «гора Голгофа», сугроб не понял, но понял одно: есть такие места, где проявляется в человеке и хорошее, и плохое. И что это особенные места.

Всю зиму сугроб служил детворе первоклассной горкой. К его животику пристроили подходы, в подходах вырубили ступеньки, удлинили спуск. Всё это делали сами дети. А высокие сильные мамы стояли в стороне, болтая о каких-то безделушках, и ни разу не помогли малышам в делах капитального снежного строительства.

Время шло. Наступила весна. Странная она, эта весна. Согласитесь, когда приходит лето, оно не обрывает весенние цветочки, а любуется ими, украшает пестики да тычинки ягодками, чтоб ещё краше стало. Увы, после лета наступает коварная осень. Она срывает и топчет дождями летние труды, как тот злой мальчишка, что разбил снеговика. Конечно, осень, она красивая, особенно поначалу, но под старость уж очень зла! Только зима укрощает строптивую красавицу, прикрывает её наготу, покоит душу…

Так думал крохотный бурый сугроб, оглядывая прощальным взором подслеповатых карих глазёнок голубой простор детской площадки. Последние кусочки свалявшихся декабрьских снежинок таяли и убегали прочь в весёлом ручейке мартовского половодья. Сугроб закатил глазки к небу.

На землю падали крупные капли первого весеннего дождя. Ему же казалось, что в голубом небе беззаботно кружатся белые завязи и, как манна небесная, падают на воспалённую, выжженную солнцем землю.

«Как хорошо! – подумал сугроб, исчезая, – я в раю!»

Собеседники Бога

Он сидел в инвалидной коляске повышенной комфортности и медленно ждал смерть. Он понимал: ждать придётся, может быть, не один год, и тогда впереди ему предстоят многие дни унизительной беспомощности. Конечно, родственники и друзья нежно любят его, но любят скорее то восхитительное воспоминание, когда он, сильный, статный, как древний Архимед, держал в ладонях рычаги благополучия многих близких ему людей. Они кормились от него. Он же трудился и жертвовал здоровьем не столько ради собственного «я», сколько ради любви и ответственности перед дорогими ему людьми. К сожалению, вечный двигатель тридцатилетнего трудоголика, как правило, к полувековому юбилею заметно изнашивается. Приходится чаще обычного поновлять и смазывать детали. И что самое неприятное, наводить вынужденный лоск на места, утратившие свежесть. Так или иначе, прошло ещё пятнадцать лет после юбилейного «полтинника», в течение которых вечный движок, не выдержав первичных «ве́ковых» испытаний, откровенно развалился на части. А ещё год спустя потребовалась обыкновенная инвалидная коляска.

Так Гоше выпала последняя и недолгая величина земной жизни. Жизни, в которой, со слов любящих домочадцев, он «продолжал быть необходимым и желанным…»

Мы умиляется, наблюдая короткие параолимпийские дорожки и «счастливых» призёров, за спинами которых стоят физически полноценные помощники. Наша душа замирает в храме, глядя как «подходит» к причастию верующий прихожанин в инвалидной коляске. Мы вежливо отступаем в сторону, или стараемся ему помочь. А после литургии правим его колёса по ступеням паперти и помогаем довести коляску до ворот. Сказав пару ободряющих и поздравительных слов («С причастием!»), участливо передаём нашего брата-инвалида сопровождающим.

Мы возвращаемся к собственным заботам, краем глаза наблюдая, как машина с неприкрытым багажником, из которого торчит та самая инвалидная коляска, поспешно покидает стоянку.

«Круто!» – улыбаемся мы. Нам не приходит в голову, что храмовые туалеты не приспособлены для пользования людьми с ограниченными физическими возможностями…

Обездвиженность – самая скорая дорожка к смерти. Тело инвалида сопротивляется этому скольжению в никуда, но как-то потешно. Нет драматургии. Всё всем ясно, вопрос только времени.

Однако, и в этом состоянии, представьте, есть свой смысл! Не надо прилагать мегатонны энергетических усилий, играя в фитнес с вечной жизнью. Человек с ограниченными житейскими возможностями получает право общаться с бессмертием на равных – он избран! Ему незачем бояться смерти. Боится опасности тот, кто надеется её избежать. Человеку же в инвалидной коляске не грозит ничего сверх того, что уже случилось.

Пунцовый распадок вечерней зари опустился за чёрные зубцы многоэтажек. В комнате как-то сразу стало темно и неуютно. Гоша включил лампу на рабочем столе. Через час постучит в дверь жена и, не дожидаясь ответа, войдёт с вечерней уткой и полотенцем.

Ходики на стене пробили десять.

«Господи, помилуй! – отозвалась Гошина душа, представляя любящие глаза жены, – благослови…»

Слово о смысле жизни

Приходит время, и мы задумываемся над смыслом собственной жизни. Наши отношения с окружающим миром больше не строятся по принципу натурального обмена: ты – мне, я – тебе. И пусть мы с годами становимся философами, не знающими конечного пристанища своим мыслям. Что за беда! Сказал же Сократ: «Я знаю, что я ничего не знаю».

Есть замечательный текст. Лекция профессора Московской Духовной академии Алексея Ильича Осипова «Почему Христос не родился императором?» Действительно, если бы Христос родился в венценосной семье и годам к двадцати взошёл на трон, сколько хорошего Он успел бы сделать за время Своего правления! Ведь процветало унизительное бесправие одних и олигархическая вакханалия других – рабство. Так нет же. Христос родился в семье простого плотника, до тридцати лет помогал отцу с матерью и только в течение следующих трёх пытался кого-то вразумить, кому-то помочь, кое-кого вылечить. Странно!

Абсолютное большинство человечества, населявшее Землю в те далёкие времена, понятия не имело о том, что Бог «гостит» на Земле. Когда же Христос явил свою Божественную Сущность – Воскрес и Вознесся на небо, четыре пожилых человека, как смогли, записали о Нём «воспоминания». И вскоре, за исключением лишь Иоанна, трое из них разделили мученическую кончину апостолов, свидетелей земной жизни Спасителя.

Да, такую жирную точку на Историческом пергаменте враг рода человеческого ещё не ставил!

…Смысл жизни никогда не открывается человеку ради удовлетворения его праздного любопытства – «хочу всё знать!» Это в телевизионном шоу почтенные знатоки соревнуются в количестве ячеек памяти, забитых, как в магазине «Дисконт», всякой всячиной. Если бы Сократ предложил свою кандидатуру на подобное мероприятие, его бы наверняка высмеяли: «Он же ничего не знает! И ведь знает, что ничего не знает, а в знатоки норовит. У – у, наглый антик!»

Впрочем, я думаю, Сократ и сам бы не согласился оказаться в компании любопытствующих интеллектуалов. Говорят, не к добру это.

Смысл жизни проявляется всегда неожиданно.

Так всплывает подводная лодка в чужих пределах, совершая кругосветное боевое дежурство. Мокрый корабельный корпус искрится в лучах солнца. Команда застыла в торжественном построении на хребте огромного симпатичного «морского чудовища». Груди матросов вдыхают йодистый аромат натурального воздуха естественной концентрации! Хочется жить!..

Но пора, пора на глубину, до следующего прозрения.

Так и Христос пришёл в мир не ублажить мир историческими свершениями доброго дяди, но исправить то внутреннее недомогание, которое тысячелетиями заставляло человека поступать противу естественного желания блага. Судите сами: каждый из нас хочет для себя мира, любви, процветания (патологические исключения не в счёт), и в тоже время почти каждый из нас совершает в жизни насилие и сеет злобу. Великий мудрец древности апостол Павел говорил: «Творю не то доброе, что хочу, но то злое, что ненавижу». Конечно, в словах апостола многое преувеличено, но формула человеческого неблагополучия им высказана предельно ясно.

Бионика, топ-наука о природе человека, открыла прямую связь внешних макропроцессов (поведение, расстановка приоритетов) с неприметной работой мельчайших наночастиц. Выходит, микроповреждения наших самых интимных органов (души, совести, сердечной интуиции) более губительны для нас, чем телесные макроизъяны. А ведь именно к малой харизме человеческого «я» ластится грех. Именно её старается лукавый разрушить в первую очередь. Потому Христос и пришёл не как трибун, но как Целитель.

Стёрлась во времени бесо́ва мета. Физическая смерть апостолов обернулась духовным рождением Церкви Христовой. В ней (как в «Частной клинике»!) Господь по сей день оперирует человеческий микрокосмос, совершая невидимую стороннему глазу работу.

Оттого мы отключаем голубой экран телевизора, набитый «по полное немогу» жёлтой патокой любопытства, и задумываемся о Смысле собственной жизни.

В такие минуты, друзья, будем к себе особо внимательны: на горней лужайке нашей интимной сущности, где пробиваются к солнцу заветные нано-цветочки, появился Хозяин!