Текст книги "Жизнь как притча"

Не доучившись пару лет, Григорий бросил Суриковку, нашёл случайную подработку и стал писать иконы, обучаясь иконографическому мастерству из книг и случайных встреч. Но Господь вёл. Вскоре вокруг Григория собралась небольшая группа московских художников. Были среди них и люди случайные. Многим хотелось попробовать свои силы в канонической пластике. Да только не все к Богову искусству внутренне податливы. Одних за внешней, формальной стороной изображения ждало ощущение изобразительной пустоты и отсутствия творчества. Такие, поработав на ниве иконописания какое-то время, возвращались к светскому художеству. Но оставались другие. Те, которые за «бригадным генералом» Григорием готовы были идти напролом к заветным зачаткам древнего мастерства. Идти, несмотря на житейские невзгоды и творческие неудачи, безденежье и непонимание товарищей. Так постепенно «методом естественного отбора» сложилась крепкая иконописная артель. Только, ради Бога, не подумайте, что, упомянув термин «естественный отбор», автор имел в виду дарвиновскою борьбу за выживание. Нет-нет, господин Дарвин тут совершенно ни при чём. Ему вообще в горних сферах (а именно там творится иконописание) делать нечего!

Порой по году не поступали заказы. Затянув пояса, артельцы писали иконы «в стол», терпеливо ожидая продолжения общей товарищеской судьбы. Господь частенько попускал невзгоды, чтобы проверить, так сказать, «на вшивость» новоявленную иконописную братию. «Ну-ка, докажи преданность божественному искусству не на словах, а на деле! – говорил Он Грише со товарищи в такие дни. – Откажись от лёгких денег «на гражданке», работай по десять часов в сутки и жди. Жди, как ждут под градом снайперских пуль окопные бойцы команду «В атаку!»»

Полина стала первой представительницей слабого пола в артельном содружестве. Мужское привилегированное внимание немало смущало бедную девушку и являлось причиной её «общественной» замкнутости. Григорий практически не замечал Полину. Девушкой руководил Родион, тихий, застенчивый человек. Это обстоятельство придавало артельным будням юной художницы некоторый элемент комфортности и спокойствия. Однако случилось непредвиденное! В храме «на южных выселках» Григорий разглядел в Полине нежную хрупкую леди со всеми женскими прелестями, гендерными страхами и, к слову сказать, определённой силой характера. Остаётся гадать, как, прочертив с девушкой всего одну совместную линию, Гриша неожиданно для самого себя влюбился. Влюбился мгновенно, невероятно, «по уши»!

Говорят, любовь – это Божий дар. С этим утверждением трудно не согласиться. Ведь любовь – это состояние души. Всё вокруг влюблённого человека оживает и искрится счастьем. Кучи городского мусора преображаются в затейливые цветные мозаики! Что уж говорить о предмете любви. Невзрачное личико сияет, подобно солнцу. Самое интересное, оно действительно является таковым. Просто в обыкновенное время мы этого не замечаем, как не видим месяцами осеннее солнце за плотной силиконовой подошвой облаков. Это ли не доказательство божественной природы любовного чувства?

Едва дождавшись окончания работы (хотя как руководитель он мог прервать работу в любое время), Гриша подошёл к Полине и, комкая в руках какую-то вещь, произнёс:

– Полина, сегодня совершенно серебряный вечер!

Девушка посмотрела на Григория с некоторым недоумением.

– Правда серебряный, – ответила она и, взглянув на артельцев, столпившихся на крылечке трапезной, добавила, – Григорий Борисович, вас ждут.

Гриша помахал товарищам рукой.

– Вот видите, их уже нет, – усмехнулся он, глядя, как сытая и довольная «артельная общественность» не спеша растворяется в паутине вечернего сумрака.

– Вы что-то хотели мне сказать? – девушка сделала шаг по дорожке к церковным воротам. – По работе?

– Полина, простите, я буду «на вы», мне так проще.

– А в храме, вы общались со мной «на ты»! – улыбка сверкнула на девичьих губках.

– Ну, это там, – смутился Григорий, – сейчас другое дело. Вы меня простите, я первый раз разговариваю с девушкой не по работе. Просто сегодня после нашего с вами рисования со мной произошло что-то непонятное. Родион спрашивает: «Гриша, что с тобой?» А что я ему скажу, если сам себя не узнаю? Короче, кажется, я в вас влюбился, Полина… Не смейтесь, ради Бога. Я бы никогда этого не сказал, если бы мог с собой справиться. Такие дела.

Слова Гришиного признания произвели на девушку неприятное впечатление. Она предполагала услышать что угодно, только не это. От смущения и духоты южного вечера Полина готова была упасть в обморок. Ну что она могла ответить влюблённому генералу, человеку, на которого привыкла смотреть как на персонаж божественной иконографии? Принять сердцем вот так запросто «нетварное» признание в любви было выше её невеликих сил.

– Григорий Борисович, что вы такое говорите! Оставьте сейчас же! Не обижайте меня и сами не обижайтесь, пожалуйста…

Полина неловко повернулась и торопливыми шажками засеменила в глубину церковного участка. Дорожке вела в приходской домик, где настоятель выделил ей маленькую отдельную комнату. Захлопнув дверь, она упала на кровать и…зарыдала. Поля была разгневана неловкой выходкой бригадира. Признание Григория отозвалось в её сердце колкой личной обидой. Почему он оказался таким неучтивым? Внезапное, не проверенное временем чувство – этакий каприз начальника – он посмел высказать ей, артельной песчинке! У него что, совсем нет жалости?!

В тот вечер Григорий долго бродил по засыпающей станице. Зыбкая россыпь небесных светил всюду сопровождала его и к полуночи вывела на самые задворки. «Обманутый любовный вкладчик» шёл, не разбирая дороги и вскоре оказался на дне заброшенной балки, сплошь поросшей полутораметровой крапивой. В зените ночного сумрака царствовал огромный белый диск Луны. Крупные звёзды были похожи на решето – сквозь пробитые в небе отверстия сиял свет Бога. Впрочем, о звёздах умолчим – слишком красиво, читатель улыбнётся и не поверит даже честно сказанному слову!

«Пора возвращаться» – подумал наш герой и решил спрямить обратный путь. Однако метров через сто вынужден был остановиться. Лунный свет играл в зарослях крапивы и рассыпал по верхушкам стеблей дивные серебряные блики. Не обращая внимание на боль от жгучих прикосновений спелых зарослей Urtica dioica, Гриша пошёл напролом, тысячекратно повторяя: «Какой же я дурак!..»

Во втором часу ночи он подошёл к церковным воротам. Открыл калитку, остановился. Неподалёку, за маленьким одностворчатым окошком спала Полина. А может, не спала. Григорию стало не по себе.

– Эй, Григ, – он сдвинул брови, – ты ж десантура, ёшкин корень! Сопли подобрал – и в строй!

В памяти вспыхнул один из горячих афганских эпизодов. Сразу стало легче, дыхание успокоилось, настроение выровнялось. Насвистывая марш славянки, Гриша стал выдвигаться, минуя расположение «противника», в отведённый лично для него гостиный уголок.

Любовь не проходит бесследно, даже если проходит. Огибая домик, где спала Полина, Григорий старался смотреть только прямо. Ещё он старался усилием воли переместить любовное чувство на задворки ума. Но, чем более Гриша упражнялся в стремлении стать бесчувственным викингом, тем меньше ощущал в себе силы что-либо изменить. Любовь к Полине стремительно распространялась по всему его организму, накапливалась в кровеносных артериях, бежала по кровотокам вверх, купировала заносчивый ум, устремлялась вниз и сбрасывала методом трепетания с кончиков пальцев «налипший» избыток энергии. И везде, где бы ни пробегала эта вестница счастья, всюду слышался её требовательный голосок «Люби! Всё равно люби!..»

Григорий поднялся по ступеням крыльца, прошёл, поскрипывая деревянными половицами, в конец коридора, выпил из общаковского бидона кружку колодезной воды и скрылся за дверью своей кельи. Не раздеваясь, он повалился на кровать и уснул глубоким сном. Говорят, любовь и бессонница – сёстры. Ничего подобного! Молодой здоровый организм под натиском любовного чувства засыпает мгновенно. Он знает, что наутро ему потребуются свежие силы для продолжения любовной истории, и интуитивно черпает их в недолгом забвении.

Наутро Полина проснулась за час до общей утренней молитвы. Она не спешила встать и, обхватив руками колени, стала в подробностях припоминать вечерний разговор с Григорием. «А вдруг он и правда…» – при мысли о том, что Григорий Борисович действительно в неё влюбился, Полину охватила оторопь. «Нет, нет, нет! Это невозможно, я так не хочу!..» – лепетала вслух девушка, прикрывая рукой губы, чтобы, не дай Бог, не услышал за стеной сторож Кузьма. Он наверняка уже проснулся и прислушивается ко всему, что творится в её комнате! «Как я покажусь на утреннюю молитву? Щёки горят, в глазах слёзы! Нет-нет, надо успокоиться, надо обязательно успокоиться». Полина подошла к зеркалу и придирчиво осмотрела своё лицо. «Ну так и есть: щёки пунцовые, будто их киноварью натёрли, а глаза блестят, как две бижухи. Ужас, совершеннейший ужас!»

Полина оделась, ещё раз тщательно оглядела себя в зеркало, тихонько приоткрыла дверь и, пока в коридоре никого не было, шмыгнула в туалетную комнату. Остудив пламень ланит холодной ключевой водой, она немного пришла в себя, даже попробовала улыбнуться. Однако в крохотном зеркальце, висящим над раковиной, вместо улыбки девушка увидела несуразное движение губ и опять расстроилась. Утопив лицо в махровом полотенце, Полина быстрее пуганой мыши помчалась обратно в комнату. Плотно закрыв за собой дверь, она присела на стул и задумалась: «Что же делать? Меня наверняка затрясёт, когда я его увижу. Ужас, ужас! Они поднимут меня на смех и вообще выгонят, – лепетала бедная девушка, забыв, что коварный Кузьма слышит через стену каждое сказанное слово. Вдруг её лицо стало серьёзным. – Как это выгонят? Выгнать меня может только Григорий Борисович. А он… он в меня влюбился и, значит, не выгонит!» – Полина приосанилась.

– Влюбился? Как это, влюбился?.. – коварные слёзы вновь брызнули из глаз, и Поля, теряя осанку, безвольно повалилась на подушку.

– Полина, н-на молитву, пожалуйста. Все с-собрались, ждут т-тебя, – под дверью раздался смущённый голос Родиона.

– Да-да, иду!

Девушка встала, подошла к зеркалу, улыбнулась, накинула на голову платок и вышла из комнаты.

* * *

Не знаю, как вы, досточтимый читатель, но для меня женская психология была и остаётся неразрешимой загадкой. На ровном, казалось бы, месте, из-за какой-то незначащей мелочи женщина готова утонуть в собственных слезах, или по поводу того же самого (но при других обстоятельствах) – воспламениться фейерверком чувств и произвести потрясающее социальное действие. Женская шкала «ценностей», иначе говоря, точка отсчёта, с которой она сообразует свои действия, абсолютно противоположна мужскому взгляду на происходящее. Мужчина в своих оценках консервативен. Последовательность событий, случившихся с его участием, всегда можно реконструировать с помощью элементарной логики. Увы, в случае с женщиной всё намного сложнее. Её точка отсчёта находится не только в гендерном зазеркалье, она к тому же… не фиксирована. Это плавающая точка отсчёта!

Я уже привык к тому, что первопричину женских поступков невозможно осмыслить с мужской точки зрения. Поэтому, каким образом Полина нашла в себе силы к внезапной перемене настроения, пересказать читателю не берусь. Просто поспешим за ней вслед к будущим событиям нашего рассказа!

Всё в работе артели переменилось. Григорий под надуманными предлогами то и дело задерживался на ярусе, где работала Полина. Стенопись наверху и особенно в барабане без опытного глаза бригадира явно не ладилась. Поминутно «с неба» доносились голоса озабоченных «небожителей»: «Григорий Борисович, вы скоро?»

– Ну что за люди? – улыбался Гриша, поглядывая на свою избранницу. – Иду, иду!

Полина хранила холодное металлическое спокойствие. Если её руки начинали отчаянно дрожать, она сжимала пальцы в кулачки и прятала их за спиной, моля Бога о том, чтобы Григорий Борисович не заметил её неловкого жеста. Она помнила, как звучало из уст бригадира одно из первых наставлений: «В храме руки за спиной держать не принято. Эта традиция существует с древних времён». Помнится, кто-то перепросил Григория: «Почему?». «А вдруг ты за спиной держишь камень?» – ответил он риторически.

Иногда Полина не выдерживала внутреннего напряжения, и её надутая серьёзность вдруг взрывалась внезапным нервическим смехом. В такие минуты, зажав ладонями рот, она убегала в дальний угол яруса и там, уткнув лоб в прохладную стену храма, мирила свои «непристойные переживания».

С каждым днём перемены в поведении влюблённого Григория и несчастной Полины всё более становились заметны. Артельцы многозначительно поглядывали на обоих и, что самое ужасное (так, по крайней мере, казалось бедной девушке), посмеивались над ними, вернее, над ней, потому что смеяться над бригадным генералом невозможно по определению.

На самом же деле всё обстояло совершенно иначе. Иконописцы предельно уважали своего командора и с дружеской симпатией относились к Полине, почитая её за ласточку, залетевшую к ним на артельный огонёк. Их реакцию правильнее было бы посчитать за товарищеское участие и заботу. Увы, глаза смущённой девушки всё видели по-другому. В переглядах ребят она различала только злорадство и кичливую ревность по отношению к руководителю. «Они мне не простят!» – думала Полина и мучительно искала выход из создавшейся ситуации. После вечерней трапезы она бежала в свою комнатку и часами сидела на кровати, обхватив колени.

В один из вечеров, обдумывая своё «незавидную» участь, Полина наконец приняла единственно правильное с её точки зрения решение: надо бежать в Москву. Григорий Борисович, понятное дело, не отпустит, значит, надо бежать… тайно! Утром следующего дня она перед выходом на молитву собрала вещи в походный рюкзачок, прибрала в комнате и написала записку вежливости. В записке Полина благодарила всех за дни, проведённые в станице, а главное, в храме. Ссылалась на неотложные обстоятельства, девушка просила простить её за столь поспешное бегство. «Разве бывает непоспешное бегство?» – грустно усмехнулась она, дописывая фразу. Но исправлять написанное не стала.

Время близилось к обеду. Григорий чуть раньше остальных стал спускаться с верхних лесов. На ярусе, где Полина выкрашивала намеченный орнамент, он задержался. «Где же она?» – подумал Гриша, оглядывая ярус сквозь контражур осветительных приборов. Полины нигде не было. На выходе из храма ему встретился сторож Кузьма.

– Борисыч, твоя Полинка-то с вещичками подалась. Обидел, поди?

– Что значит подалась? – переспросил Гриша.

– А то и значит. Гляжу, выбегает девонька из храма и к себе в домик направляется. Удивился я, что за поспешность такая, может, случилось чаво. Хотел я было в храм-то зайти, глянуть, что да как, смотрю: бежит прямо к воротцам. Рюкзачок за спиной так и подпрыгивает, так и подпрыгивает. Ух ты, думаю. А она глядь, и исчезла за домами, только пыль на дороге вспуршила чуток. Не любо, думаю, дело такое, ох, не любо! Я вслед. Тут автобус, как на грех, подъезжает. Гляжу, минуты не прошло, а он уж и отъезжает. Пыль столбом! А в окошке ейном наша ласточка сидит, головку опустила, не повернётся. Я кричу водиле, машу рукой, чтоб остановился – куды там! Унёсся быстрее ветра толстозадый. Как подговорили…

Кузьма перевёл дух и уставился вопросительно на Григория. Тот слушал, не шелохнувшись.

– Давно уехала?

– Часа с полтора уж, поди.

– Что молчал?

– Так ведь, – запнулся Кузьма, – откуда ж мне знать-то? Ты вот что мне скажи…

– Погодь! – Григорий нахмурился. С минуту молчал, потом встрепенулся. – Отцу скажешь: нижайше прошу прощения. Отворяй ворота!

В голосе Григория сказалось столько решительности, что Кузьма, не рассуждая, понёсся к воротам. А Гриша распахнул створки настоятельского гаража, прыгнул за руль УАЗ Патриота, или, как его величали в станице, «Михайловой конки», и с замиранием сердца открыл бардачок. Есть! Документы на машину лежали, как обычно, поверх ОСАГОвских страховок.

В замке зажигания торчал ключ, оставленный отцом Михаилом (чтоб не потерялся). «Господи, прости меня грешного!» – прошептал Григорий и повернул ключ. УАЗ вздрогнул, выкатился из гаража и, набирая скорость, промчался мимо Кузьмы и через десять секунд скрылся на дальних улицах…

То ли удача сопутствовала нашему герою, то ли Господь «прикрыл» любимца, но случилось чудо. Весь долгий путь до города Ставрополь Гриша гнал батиного «козлика» в галоп, не считаясь ни с какими дорожными ограничениями, промчался, как ветер, мимо трёх несговорчивых постов ДПС и подкатил к вокзалу «без замечаний»! Оставив машину на площади, он поднялся по лестнице на платформу и вбежал в зал ожидания. В дальнем углу на широкой деревянной лавке сидела Полина. Поджав под себя ноги и опустив голову, она разглядывала стоптанный, давно не крашеный пол.

– Полина… – беззвучно позвал девушку Григорий.

Она будто услышала шелест Гришиных губ, немного встрепенулась, но потом снова, как раненый голубок, нахохлилась и замерла, опустив голову.

– Полина… – Гриша глядел на неё и никак не мог сосредоточиться.

Его взгляд мутили, будто ливневые струи по стеклу, нахлынувшие неожиданно и некстати воспоминания прошлых лет. То он, двадцатипятилетний бродяга, стоит на Дворцовой площади. Искусство Древнего Египта, только что виденное им в Эрмитаже, не помещается в голове, перестраивает работу обоих полушарий, понуждает к гениальности. То он, четырнадцатилетний мальчик, в Крыму спускается с горы и неожиданно выходит на нудистский пляж. Замерев, наблюдает вальяжные движения голых мужиков и баб и вдруг до слёз, до тошноты чувствует во всём этом поддельное стремление к естеству, безобразную и пошлую комедию нравов. Подростку становится нестерпимо больно и стыдно за них и за самого себя, увидевшего такое. Не чувствуя усталости, Гриша лезет обратно на гору почти по вертикальной тропе. На вершинке переводит дух, оглядывается и видит далеко внизу на отмели множество бронзовых точек. Они напоминают выброшенный волной на берег, иссыхающий под солнцем косячок мелкой салаки, рыбёшки бросовой и неприличной к изысканному столу…

Полина подняла голову и увидела его, стоящего в дверях. Она выпрямилась и хотела встать, но в это время ватага весёлых студентов, тесня друг друга, ворвалась в зал ожидания. Навьюченные рюкзаками, они задели Григория и вместе с собой протолкнули внутрь залы. Гриша очнулся от воспоминаний, поднял с пола отлетевшие в сторону очки и, растерянно оглядываясь, стал искать взглядом Полину. Их глаза встретились…

Город Млечный

До отправления поезда оставалась минута. Рассекая толпу провожающих, Николка протиснулся в купе и, подтянувшись на руках, впорхнул на верхнюю полку согласно купленному билету. Бросив под голову дорожную котомку, он стал рассматривать «жизнь дна». В купе, кроме него, находились ещё три человека. Один – странный, в чёрной одежде, с длинной аккуратно расчёсанной бородой – сидел за столиком и читал старую книгу. Страницы этой книги показались Николке необычайно толстыми, наподобие кожи или грубого горбленного картона. Двое других, это была пожилая старомодная пара, перекладывали с места на место три огромных чемодана, пытаясь найти им хоть какое-нибудь расположение.

– Молодой человек, вы не поможете? – попросил мужчина, подавая наверх один из чемоданов.

– Ага, давайте! – Николка ловко скинул с верхней полки кульки матрацев вниз на руки женщине. Затем, перехватив у мужчины чемодан, забросил его на освободившееся место. – Давайте ещё!

– Вот спасибо, вот молодец, сынок!

Когда с чемоданами было покончено, мужчина и женщина наскоро перевели дух и стали потрошить огромную сумку, набитую дорожной едой. Скоро на крохотном купейном столике выросла целая гора бутербродов, баночек и всевозможной зелени. Николка видел, как мужчина в чёрном плаще поморщился, взглянув на обилие еды, и снова углубился в чтение.

Не переставая говорить о житейских пустяках, пожилая пара приступила к трапезе.

– Вовочка, подай мне бутербродик с селёдочкой, – попросила женщина, похрустывая лучком.

– Что это тебя, милая, на солёненькое потянуло? – усмехнулся её собеседник, подавая на газете резаные кусочки хлеба, заполненные сверху кусковой селёдкой «Матиас» с добавлением белого резанного лука и корейской моркови.

– Скажешь тоже! – хохотнула женщина. – В наши годы на солёненькое тянет совсем по другому поводу. Может, тебе кефирчику?

– Налей стаканчик. Чаёк мы попозже закажем, а кефирчик к селёдочке в самый раз будет. Холодненький!

– Тебе подсластить?

– Ну, кинь ложечку. Больше-то не надо, а то к вечеру бздеть начну.

– Вова, будь поскромнее, мы же тут не одни! Положу тебе две. Ничего, наше купе у самого туалета, добежишь, если прихватит. Ха-ха! – женщина весело поглядела по сторонам и вновь сосредоточилась на еде.

Мужчина в чёрном плаще поднялся, снял верхнюю одежду и молча повесил на крючок у двери. Затем, с трудом подтягиваясь на руках, забрался на верхнюю полку, напротив Николки. Пожилая пара со вздохом облегчения придвинулась к столу и, воркуя о чём-то своём, продолжила есть и потчевать друг друга.

Внизу трепетало животное благоволение, в то время как верхние слои воздуха притихли в задумчивом перегляде двух пар внимательных глаз. Бородатый человек отложил книгу и рассматривал хрупкого шестнадцатилетнего юношу. А юноша, немало смущённый вниманием старца, из-под руки поглядывал на вьющиеся локоны бороды, аккуратно убранные в жилетку. Наконец бородач прервал молчание.

– Вы далеко едете, юноша?

– До конечной в город Млечный, – неожиданно для самого себя срифмовал Николка.

– О как! – усмехнулся старчик. – А я, грешным делом, думал, что в Млечный едут люди несостоявшиеся, лишние, так сказать, в этой жизни. Но, судя по вашему возрасту, оказаться лишним вы попросту ещё не успели.

– Я сам не знаю, почему поехал. Будто кто-то велел. Насилу родителей уговорил. Представилось: не поеду этим летом – жизнь пойдёт не так. Говорят, там есть монастырь, и на всё, что ни спросишь, можно получить ответ.

– Ну уж так и на все? – усмехнулся старец.

– Может, и не на все. Только, кажется мне, есть там то, чего я не знаю. И без этого знания мне здесь, в Москве, не разобраться.

– Толково говоришь, а звать-то тебя как?

– Николаем. Все кличут Николкой.

– Стало быть, Николка-путешественник? – улыбнулся в усы бородач. – А меня, Николка, величают отец Максим. Я священник из того самого монастыря. Выходит, мы с тобой попутчики.

– Священник? А что такое священник, дядя Максим?

– Священник? – отец Максим улыбнулся. – Как тебе объяснить. Представь: жил на Земле две тысячи лет тому назад человек. Звали его Иисус Христос. Не простой это был человек, да и не человек вовсе. Верят люди – был Он Бог. Да-да, именно Бог. Почему Бог оказался на Земле и зачем – это я тебе потом расскажу…

– Земля в космосе такая маленькая! – задумчиво произнёс Николка.

– Вот-вот, и я о том же. На Земле Богу долго пребывать вроде как не с руки – вся Вселенная его угодья, дел, поди, невпроворот. И решил Бог перед тем, как покинуть Землю, оставить учеников, чтобы они его слова запомнили и передали людям. И для этого придумал Господь такое действие – рукоположение. Это слово не книжное, не приказное. Учитель возлагает руку на голову ученика и благословляет его на проповедь правды и истины. Так поступил Христос. Его ученики, их называют апостолы (апостолос – по-гречески «посол, посланник»), в свою очередь, рукоположили первых священнослужителей, те – следующих. И так до наших дней.

– Вроде эстафетной палочки?

– Да, именно так. Священник – это человек, которого, если проследить всю цепочку рукоположений, благословил на служение Церкви сам Иисус Христос. Родословная служения от Бога – и великая честь, и великое смущение.

– Почему смущение?

– Смущение о собственном недостоинстве. Представь: коснуться руки самого Бога!

– Даже страшно… – задумчиво произнёс Николка.

– А ты ничего. С головой, – улыбнулся отец Максим.

– Все мы с головой, пока не потеряем. Ха-ха-ха! – отозвался сосед снизу.

– Иную голову и потерять не грех. Это вроде как баба с возу – кобыле легче, – ответил священник.

– Не-е, не согласен, без головы есть неудобно! – хохотнул сосед, подъедая крошки со стола.

– Разве что, – из вежливости закончил диалог бородач. Потом повернулся лицом к стене. – А тебе, Николка, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, дядя Максим. Вы на них не обижайтесь.

– Эй, малец, чтой-то мы такого сделали, чтоб на нас обижаться? – вспыхнула женщина внизу.

– Ты уж бочку не кати! – подхватил мужчина, зажёвывая очередной блин.

– А я и не качу. Сожрали много, бздеть ночью будете, – буркнул Николка, тоже разворачиваясь к стене.

– Николай, прибереги язык, путь долгий, – шепнул священник, кутаясь в одеяло.

Под самое утро, когда рассвет ещё только начинал подрумянивать розовым холодком серые ночные тучи, поезд замедлил ход, а потом как-то резко и испуганно остановился. Многие пассажиры на верхних полках от внезапного толчка едва не попадали вниз. Возникло общее сонное замешательство. Встревоженные люди, наскоро одевшись, стали выходить из купе в коридор. Оглядываясь по сторонам, они спрашивали друг друга: «Что случилось?»

А случилось вот что. Машинист заметил, как перестук колёс головного локомотива стал давать непонятные сбои. Обыкновенная ровная ритмика торцевых перестуков сменилась серией безалаберных по амплитуде ударов. Более того, возникло ощущение устойчивого дифферента пути там, где его быть просто не могло. Даже по уровню воды в контрольном стакане стало заметно, что путь имеет устойчивый наклон вниз, в то время как дорожная картография ничего подобного не предполагала.

Машинист начал осторожно сбавлять скорость. Когда же обнаружилось, что дифферент увеличивается, он пошёл на резкое торможение. Предпринятые меры предосторожности оказались вполне своевременными. Поезд остановился перед участком пути, разрушенным огромным внутренним оползнем. Из котлована торчали рельсовые полотна и груды перемычек.

– Обана, приехали… – крякнул машинист и бросился к аварийному коммутатору.

Тем временем солнце чуть приподнялось над лесом, и последние сгустки ночных теней растаяли, как мартовский снег, в искрящемся гомоне наступившего утра.

Отец Максим вытащил из-под сидения свой небольшой чемоданчик и положил руку Николке на плечо.

– Пошли, парень.

– Куда пошли? – удивился Николка. – А как же поезд?

– Ты что, не видишь, как дело обернулось? – ответил отец Максим и громко, насколько могли его слышать пассажиры вагона, сказал. – Друзья, надо покинуть это недоброе место. Здесь нельзя оставаться!

– А как же вещи?! – воскликнула женщина на нижней купейной полке.

– Берите только самое необходимое. Поторопитесь! – требовательно сказал отец Максим и направился к выходу.

Николка едва поспевал за ним. Священник спустился по приставной лестнице на землю, подал руку Николке и, оглядывая уже столпившихся на земле людей, крикнул:

– Уходите! Уходите как можно скорее!

Но люди медлили, смотрели в провал грунта и не предпринимали никаких действий. Одни говорили, что с ближайшей станции уже выехала ремонтная бригада. Кто-то присутствовал при переговорах машиниста со службой спасения и собственными ушами слышал о вертолётном звене, в срочном порядке вылетающем на участок провала пути. Самые беспечные принялись ломать сушняк и жечь костёр, подрумянивая на огне колбаски и радуясь вынужденной романтике путешествия.

– Идём. Они нас не слышат и не пойдут за нами, – вздохнул священник, уводя Николку окольной тропой прочь от ямы.

Небольшим перелеском они обогнули место разрушения и вновь вышли на железнодорожные пути. Высчитывая каждую третью шпалу, отец Максим зашагал широким шагом к ближайшей станции. Николка, спотыкаясь и почёсывая густую шевелюру волос, переполненную безжалостными комарами, едва поспевал за своим провожатым.

Часа через три вдали показался пустая платформа. «Червлёное», – прочитал Николка, глядя на покосившийся станционный транспарант.

– Передохнём недолго, – сказал отец Максим, забираясь по разбитым ступеням на платформу. Он достал из чемоданчика ломоть хлеба, завёрнутый в белую тряпицу, литровую банку с маринованной рыбой и бутылку кваса. Бутылка была необычной формы, с узким высоким горлышком и огромным утолщением книзу.

– Какая бутылка! – не удержался Николка. – Старинная?

– Старинная. Ей, насколько я знаю, лет двести. Как-то один старец мне сказал: «Пригуби, Максимушка, мой квасок, да забирай сию бутель себе. Чую, много отпущено тебе бродить по Россее. Пей квасок на помин о моём тебе дорожном благословении». Старчик-то вскоре помер, а его бутель при мне осталась. Так мы с ней и путешествуем по миру.

Николка приподнял бутыль.

– Ух ты, тяжёлая!

– Ну да, вроде вериги.

– Вериги?

– Да, есть такое понятие. Верига на языке наших старославянских прародителей означала «цепь». Если монах вешает на грудь тяжкие вериги, он добровольно принимает на себя страдания за Христа. Как-нибудь я расскажу тебе об этом подробней. Конечно, почитать веригой бутылку с квасом – это на грани смутьянства. Но поверь, Николка, за этой «бутелью» незримо стоит мой старчик. И висят на нём вериги потяжелее сей зелёной неженки.

Наскоро перекусив, путешественники отправились дальше и к вечеру вышли на окраину большого сверкающего огнями города.

– Как-то там они? – размышлял Николка, вспоминая растерянную толпу пассажиров, обступивших злосчастную яму.

– Скоро всё узнаем, – отозвался отец Максим, – но чует моё сердце, случилось неладное.

Натренированное молитвенными упражнениями сердце не обмануло священника. Действительно, когда они через полчаса подошли к станции, на всех её платформах царили тишина и безлюдье. И в этом безлюдье казался странным грохот вертолётных винтов над головой. Они поднялись по ступенькам в здание вокзала. В вестибюле под репродуктором стояла внушительная толпа, ожидая очередное сообщение о невероятном происшествии, случившимся с поездом на перегоне «Дерзковская – Ранчев».

Толпа беспокойно гудела. Каждый высказывал своё видение случившегося. Объединял всех эмоциональный шок. Люди не понимали, как им реагировать на страшную новость. То ли радоваться, что это произошло не с ними, то ли оплакивать незнакомых людей, погибших странной и нелепой смертью.

Произошло вот что. Вскоре после того, как наши герои покинули поезд, яма, в которую провалился участок пути, начала стремительно увеличиваться в размере, захватывая десятки метров новой поверхности. Яма разрасталась, как чернильное пятно. За несколько секунд она подобралась к головному локомотиву поезда, и он вместе с командой локомотива исчез в огромном чёрном пространстве провала. Не сработавшая на расцепление автосцепка вагонов имела страшные последствия. Вагоны послушно покатились по рельсам, увлекаемые провалившимся локомотивом, один за другим исчезая в необъятной черноте ямы. Люди, успевшие выйти к тому времени из вагонов, бросились врассыпную, но лишь немногим из них удалось опередить движение смертельной кромки. Счастливчиков можно было пересчитать по пальцам…