Текст книги "Точка Лагранжа"

VII

В общем, обошлось. Я про историю с трубой и двумя упырями, разумеется, хотя, если взвесить ещё раз, уже вдогонку, всё равно не получается найти другого выхода – так, чтобы и с Мирой ничего плохого не случилось, и другие люди не пострадали, напоровшись вместо неё на перья двух отморозков. Я порасспрашивал осторожно в школе – есть у нас пара человек из домов, примыкающих к тем гаражам… Нет, никаких слухов, никаких машин с мигалками, оперативников с собаками или поквартирных обходов с опросами – «не видели вы, товарищи, чего-то подозрительного, выглядывая в окошко, около девяти вечера во-о-он в ту сторону?» Выходит, что пострадавшие (а досталось упырям от души, уж в этом я уверен!) предпочли зализывать раны, не привлекая внимания советского здравоохранения. Что ж, тем лучше, в смысле, тем хуже для них – подобные увечья, особенно те, что выпали на долю «опущенного» урода, без должной медицинской помощи не могут закончиться ничем, кроме тяжкой инвалидности на остаток жизни. Надеюсь – недолгой и мучительной, хоть и не подобает советскому школьнику, вчерашнему пионеру и завтрашнему комсомольцу лелеять такие чёрные мысли…

С матерью Миры всё тоже прошло, как нельзя лучше. В тот вечер я сдал свою подопечную с рук на руки и ловко увильнул от расспросов, сославшись на крайнюю усталость и невыученные уроки. Но назавтра Лия Моисеевна поймала меня у подъезда по дороге домой и, не слушая возражений, затащила на чай – а заодно и на допрос с пристрастием. Миры дома не было, она ещё не вернулась из школы, а потому разговор обошёлся без ненужных эмоций… и подробностей.

К счастью, у меня было время всё обдумать, а потому свою версию событий я излагал как по писаному. Да, слышал от ребят во дворе (стопроцентная отмазка – поди, проверь или опровергни, ни один оперативник не возьмётся!) про каких-то залётных типов, которых там замечали пару раз, и которые уже к кому-то приставали; да, подумал о том, что ваша дочь ещё плохо знает новый район и наверняка пойдёт самой короткой дорогой – то есть мимо этих самых гаражей, издавна пользующихся сомнительной репутацией. Нет-нет, район у нас вообще-то тихий, спокойный, но, знаете, как это бывает: то мужики сообразят на троих в тёмном закоулке, то пацаны соберутся кучкой, чтобы покурить и посудачить о своих «подвигах». Участковый знает, конечно, об этом «злачном месте» – но не может же он торчать там постоянно? Вот я и решил проводить Миру домой, а заодно, объяснить, где ходить не следует. Почему всё же пошёл мимо гаражей? Ну… я думал, что смогу, если что, её защитить – и ведь защитил, разве нет? Да, палка оказалась под рукой случайно, я вовремя её заметил и прогнал нападавших. Ножи? Вроде, у одного было что-то в руке, но, скорее всего, он просто хотел напугать, срубить двадцать копеек у школьника, вряд ли собирался пускать его в ход – да и несерьёзно это, обычный перочинный ножик, такие в любом киоске продаются…

Короче, я её успокоил… кажется. Ведь если подумать – она не знает, что на самом деле грозило её черноглазой скрипачке, и с какими злобными и безжалостными негодяями свела её судьба там, у гаражей. Сама Мира с перепугу, да из-за моей спины, да в темноте мало чего разглядела – ну, были какие-то парни, ну Лёша побил их палкой, ну, они убежали… Нет, зря я себя накручивал – вряд ли Лия Моисеевна кинется искать защиту у коллег покойного мужа, повод недостаточно веский. Подумаешь, дворовые хулиганы – дело-то житейское, тем более, что всё обошлось благополучно, правда?

Впрочем, совсем уж скидывать её со счетов я бы поостерёгся. Женщины, особенно жены сотрудников, в ситуации, когда дитю грозит опасность, подобны хорошо настроенному полиграфу. Оно, конечно, есть шанс, что Лия Моисеевна станет сама себя обманывать (учитывая вдовье её положение – всё может быть…), но… жизненный опыт упрямо талдычит мне в мозжечок (или куда там, в гипоталамус, лобные доли?), что по паранойя у дам среднего возраста сродни профдеформации, и никаким самообманом это не лечится. Да и мне самому лучше держать ухо востро и приглядывать за девочкой и дальше – потому как подозрений насчёт недругов погибшего майора это никак не отменяет. Хотя, давайте честно: вероятность такого поворота событий исчезающе мала. Это вам не лихие девяностые…

Потом появилась Мира, очаровательная в своём тёмно-коричневом с чёрным передником школьном наряде. Улыбка, искристая радость в глазах, «мама, я сейчас в магазин сбегаю за пирожными..» Едва-едва отговорил её и сбежал, на прощанье пригласив её к себе на день рождения, которое состоится ровно через полторы недели.

– Как думаешь праздновать? – осведомился отец. Я насторожился: память (ещё та, прежняя) подсказывала, что он такими вещами обычно не интересовался, всё устраивали мама и бабуля.

– Да вот позвал кое-кого из нашего класса…

– Кого – не секрет?

Как будто он знает имена моих новых одноклассников! Я их и сам-то едва выучил… вернее сказать, восстановил с памяти…

Но раз спрашивают – надо отвечать. Я перечислил четырёх приглашённых и добавил Миру – «наша новая соседка, этажом ниже, мы с ней только-только познакомились…»

К моему удивлению, отца этот ответ не удовлетворил.

– Дело твоё, но… скажи, это нарочно сделано: четыре девочки и один парень – кроме тебя самого, разумеется Нет, я не против, но не боишься, что барышни будут скучать?

А ведь и в самом деле! До меня только что дошло: Ленка Титова, Воронина, долговязая Оля и один-единственный представитель сильной половины класса, Андрюха Поляков. А в довесок – Мира, которая вообще никого не знает, и в такой компании наверняка почувствует себя неуютно. Да и вообще, соотношение «М» и «Ж» два к одному – не вполне типично для подобного мероприятия. Разве что, Бритька, каждый раз становящаяся центром внимания, как-то исправит положение?

…Нет, не годится. Этот вариант сломался, несите другой…

Я потёр переносицу… Отличный способ, когда вас озадачили, и нужно выиграть пару-тройку лишних секунд. К тому же придаёт многозначительности – не то, что плебейское почёсывание затылка.

– Ну… так уж вышло. С девчонками я познакомился на дне рождения у Лены, мы с ней с собаками вместе гуляли, а потом…

Короче, изложил всё, как есть, без утайки – разве что, промолчал про некоторые аспекты знакомства с Мирой.

– …вот и выходит, что выбора особого у меня не было. Малознакомых звать неохота, вот и получилось… так.

– Может, ребят из старой школы пригласить? – предложил отец. – Там у тебя, вроде, были друзья?

Не говорить же ему, что я их всех успел позабыть! Это с точки зрения родителей прошло всего три с небольшим месяца с тех пор, как мы перебрались сюда с Водного Стадиона – а для меня-то воспоминания о двух последних классах, девятом и десятом, напрочь забили всё остальное! Встреть я сейчас прежних своих одноклассников – не узнаю, и имён не вспомню!

– Не стоит. Им сюда через всю Москву переться, а потом назад. А зачем? Всё равно больше общаться не будем… наверное. Отрезанный ломоть.

Он глянул на меня с удивлением, и я мысленно ущипнул себя за мягкое место: «приди в себя – подобные настроения не свойственны школьнику, недавно расставшегося с друзьями, в чьей компании проучился восемь лет! Вот на таких пустяках и палятся попаданцы…»

– А ваш кружок во Дворце Пионеров? Может, оттуда кого-нибудь позовёшь? Вроде, у тебя там были приятели, с кем-то даже в Артек ездил?

…вот чего домотался, а? Ведь знает, каким фиаско завершилась для меня «космическая смена» и мог бы, кажется, проявить такт и догадаться, что я вовсе не жажду видеть свидетелей этого провала…

Хотя – нет. Вру. Мне очень хочется увидеть их, всех четверых, и в особенности, на своём дне рождения. Но звонить первым им я не буду. Захотели бы поддерживать общение и дальше – сами бы давно позвонили, домашний телефон я им, помнится, оставлял, и адрес тоже. Считайте, что мне мешает «неправильно понимаемое чувство собственного достоинства и гордость» – так, кажется, пишут корифеи от педагогики?

Объяснять всего этого я, конечно, не стал. Пожал плечами и буркнул что-то неопределённое, но ставящее жирный крест на дальнейшем развитии темы.

То есть это я так думал. Как же, держи карман шире!..

– Знаешь… – отец откашлялся, демонстрируя некоторую неуверенность. – Пожалуй, я смогу тебе помочь – если захочешь, конечно. Ты ведь помнишь вашего артековского вожатого, Диму, которого от моего отдела в пионерлагерь послали? Он сейчас…

– Давай потом, а? – перебил я, догадавшись, куда он клонит. – Мне на день рождения газировка понадобится, много и разная. В авоськах нести – это никаких рук не хватит, хорошо бы на машине. Может, доедем до ближайшего гастронома – это на Ленинском, в пяти минутах от нас.

– «Пепси» хочешь закупить? – отец улыбнулся понимающе.

– Не… я помотал головой. – Мне больше нравятся наши – «Буратино» там, «Саяны», «Колокольчик»… Хотя, несколько бутылок «Пепси» тоже можно, на любителей. Завтра мы с дедом едем на стенд, я обещал, неудобно откладывать. По будням тебя нет, сегодня суббота, «Гастроном» работает – так, может, прямо сейчас и сгоняем? А по дороге расскажешь, что ты придумал.

Торт принесла Мира, и не один, а сразу два – «наполеоны», собственноручно испечённые её мамой. Весь день, предшествующий моему юбилею они возились с коржами, заваривали по какому-то особому бабушкиному (бабушки миры, не моей!) рецепту крем, а когда всё было готово, поместили «наполеоны» на нижнюю полку холодильника, чтобы «доходили». Я имел возможность всё это наблюдать – правда, урывками, поскольку по каким-то пустячным поводам заскакивал несколько раз в гости вместе с Бритькой. Собаке досталась парочка кусков коржа, раскрошенного на «обсыпку тортов, а вот мне было предложено ждать. Несправедливость, да и только – в конце концов, это у меня, а не у хвостатой попрошайки завтра день рождения!

В школе я усиленно делал вид, что никакого юбилея у меня нет – и если бы не Оля и Танька Воронина, никто ничего так бы и не узнал. А так – на последнем, пятом уроке (это была литература) меня поздравили; русичка, она же классная руководительница нашего девятого «А» Татьяна Николаевна посетовала, что «юбиляр» не счёл нужным предупредить заранее, чтобы они могли подготовиться, и с этим мы разошлись. Девчонки поторопились домой, переодеваться – сбор был назначен на семнадцать ноль-ноль, и не опаздывать, а то рискуете остаться без своего куска «наполеона»!

Торта хватило всем – даже когда за стол уселся «космический десант» из Центра Подготовки. Пять человек, вся артековская компания, возглавляемая нашим бывшим пионервожатым, а ныне куратором группы «3-А» «юниорской программы». Почему «А»? Спросите чего-нибудь полегче.

Гости наделали изрядный переполох среди оккупировавших приподъездные скамеечки бабушек, когда подкатили к дому на новеньком рижском микроавтобусе – белом, с широкой тёмно-синей полосой по борту, на которой красовался известный всему миру символ проекта «Великое Кольцо» с надписями на русском, английском и французском языках. За рулём сидел Дима – транспорт им выделили специально для это поездки, о как! Пацанва со всего двора сбежалась поглазеть, бабушки на скамейках заквохтали, гадая, к кому это заявились столь важные персоны?

Их недоумение длилось недолго – мы с отцом вышли встречать гостей на улицу. Ребята были великолепны в разноцветных «рабочих» костюмах – у кого белый, у кого светло-бежевый, а у Лиды-«Юльки» так и вовсе нежно-лимонного цвета. На спине и по правой стороне груди имелись те же эмблемы, что и на микроавтобусе, на левой же красовались нашивки с фамилией и номером группы, «3-А». Увидав их в таком виде, я тут же заподозрил, что те, кто разрабатывал для них эти действительно недурные костюмчики, состоящие из брюк со множеством накладных карманов и коротких, до пояска, курток, вдохновлялся одеждой их киношных предшественников из «Москвы-Кассиопеи» – не хватало только коробочки «смыслоуловителя» на груди! Или там он был на серебристых костюмах для высадки на другую планету? Не помню, да и неважно это…

Натурально, последовали рукопожатия, похлопывания по спинам и плечам, поздравления и общий подарок – макет будущей станции «Остров-1» с решётчатыми балками-пирсами, к которым пристыкованы грузовые контейнеры, пассажирские капсулы-«автобусы» и буксиры-«крабы», и узким, составленным из отдельных сегментов кольцом «космического батута» по внутренней окружности «жилого бублика». Макет был размером с колесо от детского велосипеда, – я задумался, где пристроить его в своей довольно-таки тесной комнате? Может, сделать красивый жест и сдать в школьный музей, на зависть другим школам – Дима, вручая подарок, обмолвился, что в продаже таких не будет, это особый сувенир сувениры для особых гостей Проекта.

Что же, получается, я теперь «особый»? Любопытно, и даже очень…

Я предупредил и одноклассников и Миру, что жду ещё гостей, но забыл уточнить, кого именно и откуда. И теперь они были изрядно ошарашены таким вторжением, чего не скажешь о Бритьке и Джерри, запрыгавших вокруг пришельцев и получивших в ответ свою порцию ласковостей, поглаживаний и сюсюканий. Снять наметившееся напряжение можно было только одним способом – что я и сделал, пригласив всех за стол, накрытый в большой комнате. Как мы все там поместились – та ещё загадка, но родителям, а вместе с ними и вожатому Диме пришлось, произнеся положенные поздравления, тихонечко удалиться на кухню. Московские квартиры в застройке начала шестидесятых – они, знаете ли, не резиновые…

Я же, как и полагается имениннику, занял место во главе стола и приготовился исполнять свои нелёгкие обязанности. Что ж, теперь хотя бы гендерный баланс выровнялся, как сказали бы в иные недобрые годы, которые здесь наступят ещё нескоро… а может, и вовсе не наступят?

– Это тебе, Лёш. Нужно поставить на проигрыватель, чтобы послушать…

Ленка кивнула на полку, где под прозрачной прямоугольной крышкой красовалось одно из последних достижений советской бытовой электроники – проигрыватель «Электроника Б1-01».

– В санатории, где мы отдыхали в июле, был киоск, в котором нём записывали маленькие пластинки. Это называлось «звуковые письма» и «музыкальные сувениры» – можно было наговорить свой текст, или выбрать что-нибудь музыкальное из их списка. Я вспомнила, что у тебя как раз в сентябре день рождения – и вот…

Я открыл тонкий альбом – внутри, вложенный в конверт, помещался гибкий диск из полупрозрачного зелёного пластика, наподобие пластинок-миньонов. На другой стороне «альбома» имелся перечень записей. Так, что тут… а ведь неплохо, честное слово!

– Ты сама выбирала песни? – я удивлённо посмотрел на Лену.

– Я вспомнила стихи, что ты читал на уроке истории – те, которые «Мексиканское танго». Потом то, что ты пел у меня на дне рождения – и подумала, что ты должен любить бардовские песни. А Окуджава мне всегда нравился больше остальных – Высоцкого там, Никитиных, Визбора. Или… – взгляд её на мгновение сделался испуганным, – я что, не угадала?

– Что ты, что ты, совсем наоборот! – я пробежал глазами короткий список. – «На ясный огонь…», «Отшумели песни нашего полка…», «Виноградная косточка», «Поднявший меч на наш союз…» – да я и сам бы лучше не выбрал!

– Там было больше, но на пластинку влезали только четыре. – сказала она виновато.

– Ничего, зато самые-самые. У нас есть большой диск Окуджавы, но там из этих песен только одна. Так что, спасибо тебе огромное. Я поставлю, никто не возражает?

Гости зашумели в том смысле, что нет, никто, а наоборот, все «за». Я нажал кнопку, в окошке на панели загорелся зеленый огонёк – никаких светодиодов, катодная лампа-индикатор питания, как в древних радиолах! – положил невесомую пластинку на рубчатый резиновый диск и поставил иглу на краешек. Раздалось шипение пополам с треском – о, это божественный звук, согревавший души поклонников винила в эпоху цифровых записей и музыкальных подкастов! – и из динамиков полился знакомый с юности голос Булата Шалвовича:

 
…Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры?
Вдоль красной реки моя, радость, вдоль красной реки,
До синей горы, моя радость, до синей горы…
 

Я не выбирал песню, она оказалась первой на этой стороне пластинки – но вдруг всем своим существом, комком, подступившим к горлу, давшим мгновенный перебой сердцем ощутил, что попал в точку.

 
…А где ж та гора, та река, притомился мой конь.
Скажите пожалуйста, как мне проехать туда?
На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь.
Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…
 

Не то, чтобы я так уж устал от попаданческой жизни, но… Куда, зачем ехать дальше, что искать, к чему стремиться – с этим я до сих пор не определился. То есть, думал, что определился, когда грузился в поезд Москва-Симферополь, полный фантастических надежд и не менее фантастических ожиданий… пока сам всё не испортил.

 
…Но где же тот ясный огонь, почему не горит?
Сто лет подпираю я небо ночное плечом.
Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит.
Фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чем….
 

Или… не испортил? Да, определённые трудности я себе создал – но когда их, скажите на милость, не было? Зато теперь есть вот эти четверо, которые смотрят на меня горящими глазами и, похоже, по-настоящему рады, что мы снова вместе, пусть ненадолго, пусть только на сегодняшний вечер… А ещё есть девочка Мира – живая, весёлая, и скрипка её лежит в углу, на кресле, рядом с Ленкиной «Кремоной» – я заметил, как они сначала шептались, а потом подкручивали колки, состраивая инструменты. И есть наш бывший вожатый Дима Ветров – ныне куратор «юниорской» группы «3-А», потративший, как выяснилось, не один час, чтобы убедить руководство Проекта, какая я потеря для «юниорского» проекта. Отец рассказал мне об этом под страшную клятву не проболтаться (которую я, к слову, намерен исполнить), когда излагал мне свою идею позвать «юниоров» на день рождения. И добавил, что ведущий психолог Проекта (тот, что выступал на награждении победителей конкурса фантпроектов в «Лазурном» и заработал прозвище «И.О.О.») Димины выслушал излияния и подтвердил: «да, действительно, Алексей Монахов обладает ярко выраженными лидерскими качествами, умеет вести за собой, в том числе и в экстремальных ситуациях – а, следовательно, может представлять значительный интерес в будущем. Если, конечно, сделает из случившегося верные выводы…»

 
И снова он едет один, без дороги, во тьму.
Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам?
Ты что потерял, моя радость, кричу я ему.
А он отвечает, ах, если бы я знал это сам.
 

Но ведь я не один, верно? Есть ребята, наша боевая пятёрка; есть родители, и в особенности, отец, который, похоже, душой болеет за мою перспективу попасть-таки в «юниорскую» программу, есть Дима Ветров, мой, как выяснилось, союзник. Да что там, есть и другие: Мира, Ленка, Андрей Поляков, девчонки из нашего девятого «Б», с восторгом слушавшие за столом рассказы о моих «подвигах» в Артеке. А когда зашла речь о создаваемой во Дворце «школе юных космонавтов», куда мне не худо бы подать заявление, наступив на горло уязвлённому самолюбию – Оля Молодых и Андрюшка переглянувшись, осведомились: можно ли и им тоже попробовать? А я невольно вздрогнул: а что, если это шанс для него – свернуть с колеи, которая в «той, другой» реальности привела его в казённый дом и бог ещё знает, к каким несчастьям? Ведь она не отпускает просто так, эта дурная колея, удерживает крепко, пример у меня перед глазами – если судить по предотвращённой трагедии с Мирой. Упругость времени, чтоб её…

Пластинка давно доиграла, с блюд, где лежали «наполеоны», подобрали и отдали двум лохматым попрошайкам последние крошки. «Ну, ты собрал цветник! – завистливо прошипел мне на ухо Юрка Кащей, указывая на раскрасневшуюся Миру, только что отложившую скрипку, и весело чирикающую о чём-то с Олей Вороных и «Юлькой». В ответ я понимающе ухмыльнулся – «а ты чего теряешься?» «Так я думал, ты сам…» – он удивлённо округлил глаза. «Ты меньше думай, – посоветовал я, – лучше иди, развлеки барышню, она порадуется, точно говорю…» Уже вовсю развернулось обсуждение «школы космонавтов» и перспектив Андрюхи и Ольги туда попасть – а у меня в ушах всё звучал мягкий голос Окуджавы:

 
…На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь.
Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…
 

Конец первой части.

Часть вторая
«В созвездье Альфа Льва хорошая погода…»

I

На носу – красный день календаря, и дед уже поинтересовался, собираюсь ли я вместе с ним на демонстрацию. Я, конечно, собираюсь. Я бы и на параде побывал, тем более, что в «той, другой» жизни случалось и такое – но тут меня ждал сюрприз. Нету здесь военных парадов на Седьмое Ноября, не проводятся! Ещё один «дрейф реальности», вызванный поистине удивительным миролюбием этого мира? Что ж, я не против, хотя парадов жаль – с удовольствием полюбовался бы прохождением советской военной ретро-техники.

В школе, конечно, всё накануне грандиозного шухе… то есть, праздника. Пятьдесят восьмая годовщина Октября – не самая круглая дата, но это не мешает ученикам и педагогам носиться, как подорванным: готовить мероприятия, скоблить до парадного блеска внутренности школы, и рисовать стенгазеты. Тема покорения Космоса, как оно из главных завоеваний победившего социализма там на первом месте…

И, конечно, уроки. Пропустить такую дату наши предметники – в данном случае учительница русского и литературы Татьяна Николаевна, она же классная руководительница нашего девятого «Б» – разумеется, не могут. Правда имеется затык: по программе у нас первая половина девятнадцатого века, Пушкин, Лермонтов и Тургенев, а тут здрасьте-пожалуйста: стихи о революции, по которым требуется писать сочинение! Но – нет таких крепостей, которые не взяли бы советские учителя, вооружённые всей мощью социалистической педагогической науки: в качестве темы для сочинений на были представлены три стихотворения на выбор. Первое – Маяковский, куда ж без него! «Левый марш». Ну, которое «Ваше слово, товарищ «Маузер»…», наверняка ведь знаете!

Вторым оказался «Перекоп» Николая Тихонова: …Катятся звёзды, к алмазу алмаз, В кипарисовых рощах ветер затих, … винтовка, подсумок, противогаз, И хлеба – фунт на троих…

Здесь я не мог не порадоваться – всегда любил этого поэта, и, видимо, дражайшая наша Татьяна Николаевна моё чувство разделяла, поскольку третьим предложенным стихотворением было… ни за что не угадаете!

 
…И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс – ост.
У кого жена, брат —
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан!»…
 

Вот-вот, она и есть – «Баллада о гвоздях», самое, наверное, известное стихотворение того же Тихонова, которое обожают почему-то приписывать Маяковскому. Я глазам своим не поверил, увидав его в этом списке, а когда понял, что не сплю, не галлюцинирую и вообще, нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти – скажите, мыслимое дело было сдержаться?

– Выбирайте одно из трёх, и начинайте! – классная уселась на стул и открыла классный журнал. – Времени у вас сорок пять минут, надеюсь, все уложатся. Вопросы у кого-нибудь есть?

Вопросы были.

– Что у тебя, Монахов?

Я встал. Ленка с подозрением на меня покосилась – она привыкла к моим выходкам, порой ироническим, порой весьма ядовитым, не всегда выносящимся на широкую публику, но неизменно заставляющим её прыскать в кулачок.

– Э-э-э… Татьяна Николаевна, я насчёт третьего, если вы не против…

– «Баллада о гвоздях»? Ты его решил выбрать?

– Нет… то есть да, наверное, но я не о том хотел спросить. Скажите: эти стихи про кого? Кто эти люди, из которых гвозди бы делать?

По классу прокатились недоумённые, но больше оживлённые шепотки. Здесь к моим выходкам тоже привыкли, и ожидали очередного шоу, обещающего разбавить скучное течение урока.

Классная нахмурилась и послала мне взгляд, полный подозрения, как и соседка по парте. Она тоже знала, чего от меня ждать, имелись прецеденты…

– Ну… Лёша, это же классика революционной поэзии! Конечно, о матросах Балтийского флота, самых верных бойцах революции! О ком же ещё такое можно было написать такие строки тогда, в 22-м году?? Вот же, сам послушай:

 
…Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей…
 

Класс внимал. Кое-кто наверняка старался запомнить слова классной, чтобы вставить в сочинение. А что – дармовая подсказка, и не придерёшься, что списывали! Татьяна Николаевна же тем временем не собиралась останавливаться, мой вопрос явно задел её за живое:

– А вот что сам Николай Тихонов говорил много позже, уже будучи пожилым человеком: «Тема этого стихотворения зародилась во мне ещё осенью семнадцатого года, когда моряки Балтийского флота в жестоких морских боях показали поразительное бесстрашие и высокое мужество, отбивая попытки германского флота захватить Ирбенский пролив и архипелаг Моонзунд…»

Я пожал плечами.

– Да, конечно, Пикуля я читал и знаю, о чём речь. Но тут вот какая неувязка: тогда в русском флоте не могло быть адмиралов и офицеров – все воинские звания, как и отдание чести вместе с уставными ответами «Есть», «Слушаюсь», «Так точно!» и прочими, были отменены приказом номер один, изданным Петроградским советом ещё первого – четырнадцатого по современному счёту, – марта. А в стихах и адмирал упоминается, и офицеры тоже:

 
…"Команда, во фронт! Офицеры, вперед!"
Сухими шагами командир идет…
 

Русичка растерялась.

– Лёша, это ведь поэзия… видимо, подобные мелочи не так уж и важны?

_ Назвать комфлота, назначенного ревкомом, и выборных командиров – офицерами? – Я демонстративно пожал плечами. – Вам виднее, конечно, но офицеров тогда в Кронштадте расстреливали и на штыки поднимали, Пикуль это весьма красочно описал…

Класс молчал, будто вымер. Сочинение было забыто, равнодушных не осталось, все ожидали, что ответит классная руководительница (вообще-то, по-настоящему любящая и знающая свой предмет, и пользующаяся за это всеобщим уважением) выскочке и всезнайке Монахову?

Татьяна Николаевна отреагировала ожидаемо:

– Ну… Лёша, у тебя, вероятно, есть какое-то объяснение? Может, поделишься с нами?

– Расскажу. – я кивнул. – Только, вы не обидитесь?

Такой постановки вопроса она не ожидала.

– На что же обижаться, всегда интересно узнать что-то новое. Итак?..

– Хорошо. Насчёт версии самого Тихонова я в курсе, но, как вы только что сказали, это было много позже. А тогда, в двадцать втором году… – я сделал паузу, несколько театральную. – Тогда прошло всего три года после того, как одной августовской ночью новейшие скоростные катера «Торникрофт» Королевского Флота атаковали в гавани Кронштадта старый крейсер «Память Азова», превращённый в плавбазу подводных лодок. Выпущенные англичанами торпеды прошли мимо цели, из семи «Торникрофтов» три было уничтожено огнём крейсера вместе с экипажами. История эта наделала много шума, и возможно, что Николай Тихонов, который как раз был в Петрограде, и написал стихи, как дань уважения храбрости и готовности к самопожертвованию английских моряков. Помните, у любимого им Киплинга:

 
…Кровь англичан пьёт океан
Веками, и всё не сыт.
Если жизнью надо платить за власть,
Господи, собственной жизнью за власть!
Боже, единственной жизнью за власть —
Господи, счёт покрыт!..
 

Сказано было сильно. Тишина повисла такая – полёт моли можно услышать, если, конечно, в образцовой московской школе сыщется хотя бы одна моль. Ленка, а вместе с ней и Таня Воронина, и Оля Молодых, сверлили меня взглядами. Андрюха Поляков со своей предпоследней парты строил зверские гримасы и крутил пальцем у виска.

– Королевский Флот – это английский да? – спросила русичка. Теперь и она глядела на меня во все глаза.

– Да, «Ройял Нэви». Может, читали Соболева, «Капитальный ремонт – так у него один персонаж, флотский лейтенант, говорил: «В мире есть только один «Королевский Флот», и уточнений обычно не требуется – какой именно…» Отличная, кстати, книга, жаль, автор так её и не закончил…

– То есть ты утверждаешь… – она говорила медленно, тщательно подбирая слова, – Ты утверждаешь, что Тихонов написал «Балладу о гвоздях» в честь англичан, врагов революции, атаковавших Кронштадт? Но как же тогда…

– Нет, Татьяна Николаевна, не утверждаю. – я помотал головой. – Есть другая версия, и она мне представляется более достоверной. Тогда же, весной восемнадцатого года, Королевский Флот провёл рейд на бельгийский порт Зеебрюге, оккупированный на тот момент кайзеровской Германией. Там, видите ли, располагалась база миноносцев и подводных лодок, которые изрядно досаждали англичанам – вот они и решили закупорить их в бухте, затопив на фарватере три старых крейсера, загруженных для верности цементом. Рейд получился и не вполне удачным, но эффектным – англичане высаживались с крейсеров на пирсы в противогазах, с абордажными палашами и огнемётами – и вызвал массу откликов в прессе, в том числе, и в петроградских газетах. И есть версия, что как раз этому событию Тихонов и посвятил самое знаменитое свое стихотворение. Правда, трагизм произошедшего в нем сильно преувеличен: на самом деле в ходе рейда погибли далеко не все его участники, только две с чем-то сотни человек из тысячи семисот. Но тоже, согласитесь, немало.

Я перевёл дух, и прежде, чем классная успела что-то ввернуть, закончил:

– К тому же, и география с тактикой до некоторой степени за «английские» версии: и Зеебрюгге и Кронштадт к востоку, то есть к осту от мест базирования британских боевых кораблей. Тогда как русским эсминцам, чтобы попасть в Ирбены и на Кассарский плёс, где разворачивались основные события Моонзундского сражения, надо идти на юг…

– Ну, тут нам остаётся только поверить тебе, я по военной части не сильна. – учительница обвела взглядом класс. – Что ж, во всяком случае, у тебя есть на этот счёт своё мнение, Алёша, и это уже хорошо. А если ты теперь всё это напишешь – желательно, со всеми положенными запятыми – то будем считать, что с заданием ты справился. А сейчас… – она демонстративно посмотрела на наручные часики, – все за дело! И так уже десять минут потеряли, не успеете закончить до звонка! А ты, Монахов, постарайся хотя бы на этот раз писать разборчиво, нормальным почерком, а не как курица лапой! Честное слово, глаза сломаешь, разбирая твои каракули…

«Один – один!» – восхитился я, садясь рядом с Ленкой и открывая тетрадь. Вот что значит профессиональный, опытный педагог – так вывернуть в свою пользу столь непростой эпизод!

«И к чему всё это было?»

Я шагал через школьный двор – от крыльца до вечно распахнутых ворот в низкой бетонной ограде. Летом здесь устроили ремонт, заменив асфальт квадратными бетонными плитками. В середине двора красовался бетонный, выложенный кусочками разноцветной смальты вазон для цветов, и ровные линии плиток искривлялись, огибая его – если взглянуть на двор сверху, скажем, из окон четвёртого этажа, это походило на схематическое изображение огромного глаза, где вазон играл роль зрачка. Каждый раз, пересекая двор, я старался придерживаться одной из линий, выложенных этими плитками, послушно следуя их изгибам. Почему, зачем? Не знаю. Своего рода ритуал, возникший на пустом месте, столь же бессмысленный, как и моё попаданческое бытие – если, конечно, предположить, что жизнь попаданца вообще может иметь какой-то смысл иначе, как в воображении автора и читателей.