Текст книги "Звёзды примут нас"

– А я-то надеялась, что ты побудешь на «Гагарине» ещё хотя бы месяца три-четыре, – вздохнула Нина. – А у вас вон как всё быстро…

Дима пожал плечами. А что он, в самом деле, мог сказать? Повторить в десятый раз, что сроки запуска «Эндевора» и «Николы Теслы» рассчитаны в соответствии с неумолимыми законами небесной механики и столь же неумолимыми, хотя и куда менее понятными законами физики космического батута? «Окна» для отбытия крайне узкие, всего несколько дней, и любые сдвиги приведут к срыву всей миссии. И если для экипажа «Теслы» это означает всего лишь небольшую отсрочку – то тем, кто полетит на «Эндеворе», в лучшем случае, угрожает полугодовое ожидание в трёхстах миллионах километрах от дома. Подобный вариант предусматривался, конечно, на борту корабля хватит и воздуха, и воды, и провианта, чтобы дождаться-таки «Теслу» – но всё равно, перспектива удручающая.

Нине объяснять это не нужно – небось, не в заводской столовке работает, возглавляет «пищеблок» на орбитальной станции и должна разбираться в подобных вещах. Тем не менее Дима подробно пересказал жене всё, что только что услышал. Он застал её после обеда – обитатели жилого блока разошлись по рабочим местам, и у Нины выдались свободные четверть часа, пока дежурные загружают посуду в автоматические мойки и особыми пылесосами удаляют со столов крошки и использованные бумажные салфетки.

– А почему всё-таки с вами не будет связи? – спросила Нина. – Нет, я понимаю, далеко, задержка радиосигнала на целые четверть минуты, но чтобы совсем ничего? Вон, даже с американского «Пионера-11» радиопередачи получали, от самого Юпитера, и со снимками – а это куда как подальше!

– Подальше, конечно, – согласился Дима, обрадованный переменой темы. – Но тут всё дело в Солнце. Точка Лагранжа лежит на продолжении прямой, соединяющей Землю с Солнцем, а значит – светило всё время будет находиться между передатчиком и приёмником. И как будут в таких условиях доходить радиоволны – этого никто не знает.

– Я читала, что собирались запустить специальный спутник-ретранслятор, чтобы передачи шли как бы в обход. Или это отменили?

– Нет, почему же? – Дима пожал плечами. – Месяц назад отсюда, с «Гагарина», отправили через батут зонд «Маркони». Сейчас он где-то между орбитами Земли и Марса, и когда «Эндевор» прибудет в финиш-точку, американец Уильям Поуг – он не только второй пилот, но и специалист по дальней космической связи – должен будет наладить устойчивое радиосообщение с Землёй через этот самый зонд. Для этого им с Джанибековым надо будет выйти в открытый космос, собрать и установить большую приёмо-передающую антенну – я видел, как они отрабатывали эту операцию здесь, на «Гагарине».

– Такой огромный сетчатый зонтик, да? – подхватила Нина. – Видела, по телевизору показывали варианты проекта…

– Нет, там другая система, – Дима помотал головой. – «Зонтик», параболическая антенна – это на «Маркони». А та, что на «Эндеворе», похожа на огромный цветок с лепестками из тонкой золотой сетки. Эти лепестки управляются вычислительной машиной, чтобы принять форму, наилучшую для передачи сигнала. Поразительной красоты сооружение – и огромное, в собранном виде раза в три больше самого корабля!

– Значит, цветок, да ещё и с золотыми лепестками? – Нина недоверчиво хмыкнула. – Тогда откуда сомнения насчёт связи, если и зонд, и антенна эта распрекрасная?

– Ну… понимаешь, никто ещё такого ведь не делал. Учёные, конечно, всё просчитали, но и они дают вероятность успеха только в семьдесят процентов. Но это не страшно: на «Тесле» мы привезём второй комплект антенны, раза в два больше. И, главное, не будет ограничений по мощности передатчика – ядерный реактор под рукой, энергии хоть залейся. А с «Гагарина» на днях запустят ещё два зонда-ретранслятора, «Маркони-2» и «Маркони-3». Они будут висеть в других точках пространства, и при необходимости можно переключать сигнал на них. Так что мы с тобой ещё сможем побеседовать, не переживай!

– Ладно… – она убрала под косынку выбившуюся прядь. – Так и быть, поверю на этот раз. Да ты садись, накормлю. Проголодался, наверное, на своём брифинге? Вот ведь придумали словечко – нет чтобы по-русски, совещание…

III

Стремительно катится к концу июнь. В школах выпускные вечера – платья, нарядные причёски у девчонок, парни в новеньких, для многих первых в жизни «взрослых» костюмах. Пронесённые под полой бутылки портвейна, слёзы на глазах девчонок и учителей… И вальс, конечно, который сейчас почти никто не танцует – но это не беда, его с избытком заменят дискотечные медляки. Гуляния до утра в парках и по набережным, поцелуи – у кого-то первые и робкие, а у кого и вполне уже умелые, с намёком на скорое продолжение…

А у нас всё иначе. До окончания учёбы и выпускных экзаменов два с лишним месяца, и состоится это на орбитальной станции «Гагарин». Тоже неплохо, конечно, но всё же не совсем то – и, видимо, кто-то в недрах таинственного психологического отдела Проекта решил, что неправильно будет лишать подростков запоминающегося на всю жизнь праздника, который для прочих их сверстников надолго станет одним из самых светлых, самых памятных в жизни. В результате я стою сейчас в вестибюле нашей седьмой школы Октябрьского района города-героя Москвы, в пижонской юниорской форме, в окружении бывших одноклассников, и отвечаю на сотню восторженных, завистливых, порой ехидных, но чаще доброжелательных, вызванных искренним интересом вопросов. Рядом – Андрюха Поляков и Оля Молодых, тоже в плотном кольце и, подобно мне, засыпаны вопросами по самые макушки. Проходящие мимо учителя бросают на нас заинтересованные взгляды – похоже, им тоже не терпится нас расспросить. Завучиха Зинаида Петровна оттянула меня за рукав в сторонку и категорически потребовала выступить на «официальной» части вечера: «Вы наша гордость, Алексей, вы и ваши товарищи – какая ещё московская школа может похвастать тем, что её ученики побывали в космосе!..» Я чуть не напомнил про Юрку Кащея – он тоже был с нами на «Гагарине», тоже учился в Москве и как раз сейчас в своей школе, на выпускном. Но не стал, конечно – к чему разочаровывать человека?

Но – обо всём по порядку.

Для меня всё началось с лёгкого дежавю. После семинара по основам систем жизнеобеспечения в коридоре третьего этажа главного учебного корпуса Центра подготовки меня поймал – кто бы вы думали? Евгений Петрович, он же наш неизменный И.О.О.! На этот раз он был похож на киношного альтер эго куда сильнее, чем обычно – безупречная тёмно-серая тройка, лёгкая улыбка на тонких губах и, как всегда, нарочито-предупредительная обходительность. «Я был бы вам весьма признателен, Алексей Геннадьевич, и, поверьте, не остался бы в долгу, если вы возьмёте на себя труд раздать это вашим… хм… друзьям». С этими словами он вручил мне толстую пачку больших конвертов, повернулся и удалился прочь по коридору, оставив меня стоять с разинутым ртом и гадать – а что это сейчас было?

На конвертах вместо штампа «Совсем секретно» значились имена и фамилии членов учебной группы 3 «А», включая и мои. В конверте прощупывался лист плотной бумаги – и когда я надорвал его – в руках у меня оказалось нарядное, выполненное типографским способом приглашение на выпускной вечер моей бывшей школы. Всё честь по чести: адрес, время начала мероприятия и отдельно, внизу, мелким почерком – «вы можете привести с собой одного гостя». Прочтя это, я усмехнулся – писали бы уж прямо, «гостью»…

Конверты я раздал и, разумеется, не отказал себе в удовольствии описать, как они ко мне попали. Рассказ вызвал массу смешков и ехидных замечаний – Середа, почесав переносицу, высказался в том смысле, что Евгений Петрович позволил себе маленькую месть за данное ему прозвище, разыграв передо мной мизансцену из фильма. С ним не согласилась Лида-Юлька – по её мнению, это был тонкий психологический расчёт, постичь который нашим слабым разумам не дано. Юрка Кащей, которому версия Середы понравилась, вскинулся, принялся пылко возражать, его поддержала Оля Молодых – и понеслась. Я слушал и гадал: а что, если это было продолжением той памятной беседы, когда И.О.О. чуть ли не открытым текстом дал понять, что догадывается, кто я на самом деле?

Или я, как обычно, переборщил с рефлексией и вижу то, чего и быть-то не может, потому что не может быть никогда?

 
Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла
И вновь назад и вновь ему с утра:
Встречать, учить и снова расставаться,
Когда уйдем со школьного двора…
 

Вот и выпускной бал. Я не один – воспользовался советом и явился со спутницей. Очень хотелось позвать Юльку, но язык не повернулся высказать эту просьбу, когда я услышал, как радостно она говорит о полученных ими с Середой приглашениях. Как и я, она первые восемь лет проучилась в одной школе, но, в отличие от меня, связи с одноклассниками не теряла. Так что пусть повеселится, а на наш с ней век хватит ещё праздников…

Компанию мне составила Ки Лань – миниатюрная китаянка, недавно присоединившаяся к юниорам. Народная Республика упорно рвётся в космос, китайцы участвуют во многих программах Проекта – и в том числе организовали у себя филиал Школы космонавтики. Ки Лань и двое её земляков – как раз оттуда, попали к нам в Центр подготовки после жесточайшего отбора. И плоды этого отбора видны сразу – китайцы-юниоры отлично владеют русским, делают успехи во всех дисциплинах, а уж их трудолюбию может позавидовать муравей.

Китаянка легко влилась в наш дружный коллектив. Сначала познакомилась с девчонками, потом с остальными и как-то незаметно стала в нашей группе своей. А после возвращения из отпуска, который она провела дома, в Шанхае (мы в это время были в Свердловске), попросилась к нам уже официально. Теперь Ки Лань полноправный член группы 3 «А» и вместе с остальными готовится к «орбитальному» этапу учёбы.

Мы называем её не по имени, а по фамилии – Лань. Когда мы узнали, что зачисление китаянки в нашу группу утверждено, я хотел пошутить, что осталось найти кого-то с именами Ку и Ка, и тогда у нас будет полный комплект – Ку, Ки и Ка, как у пирата Двуглавого Юла из повести братьев Стругацких «Экспедиция в преисподнюю». Но вовремя прикусил язык – вспомнил, что повесть эта будет написана только в восемьдесят третьем, и намёк на совпадение имён нашей новой одногруппницы и огромной морской звезды, канонира «Чёрной Пираньи», который не умел считать даже до двух, никто не оценит.

Когда я пригласил Лань на выпускной, она смутилась и даже сделала попытку уклониться – но в итоге согласилась и долго благодарила, чередуя слова с короткими поклонами, держа руки сложенными перед собой. В школе она мгновенно сделалась центром всеобщего внимания, народу вокруг неё собралось вдвое больше, чем вокруг нас троих.

 
Для нас всегда открыта в школе дверь,
Прощаться с ней не надо торопиться,
Но как забыть звончей звонка капель
И девочку, которой нес портфель.
Пускай потом ничто не повторится,
Для нас всегда открыта в школе дверь…
 

Оля Молодых и Андрюха Поляков пришли вдвоём, но не парой, хотя и держались вместе. Глядя на них, я вспомнил Юрку Кащея – его школа на другом конце Москвы, в Перово, и компанию на выпускном ему составила скрипачка Мира. Она на год младше – закончила девятый класс, а потому отказываться ни от чего не пришлось.

А вот Лены Титовой на выпускном нет. Она с родителями уже год как уехала во Францию – отец получил назначение в наше торгпредство и забрал семью с собой. В этом тоже есть некая ирония: в «том, другом» варианте событий Игорь Семёнович Титов ушёл из Внешторга и долго добивался разрешения покинуть СССР. И добился – к весне семьдесят седьмого. По официально объявленной версии Ленка с родителями уезжала в Сибирь и лишь перед посадкой в такси (мы пришли её провожать) шёпотом сообщила, что на самом деле они летят в Вену, а дальше… Других пояснений не требовалось – в то время все прекрасно понимали, что означает подобный пункт назначения.

Но сейчас всё не так. Ленкин отец работает в Париже, она ходит в русскую школу и чуть ли не каждый день встречается с Шарлем – наш бравый «шевалье д'Иври» явно не теряет времени даром. Обоим уже по семнадцать, и в одном из писем (обычных, не электронных) француз намекнул, что у него в отношении Ленки серьёзные намерения. Что ж, Бог им в помощь…

 
Пройди по тихим школьным этажам.
Здесь прожито и понято немало,
Был голос робок, мел в руке дрожал,
Но ты домой с победою бежал.
И если вдруг удача запропала,
Пройди по тихим школьным этажам…
 

Что ещё рассказать? Официальная часть, на которой меня таки вытащили на сцену после прочувствованной речи завучихи Зинаиды Петровны; аплодисменты и слёзы на глазах нашей классной. Конечно, они адресованы по большей части Андрюхе и Оле, но… я ведь тоже проучился здесь без малого год, и, значит, могу рассчитывать хотя бы на малую толику?

Танцы – медляки и дискотечные трясучки, во время которых Лань зажгла так, как никто не ожидал от скромной, стеснительной китаянки. Что до меня, то когда первый ажиотаж схлынул, я остался в некоторой изоляции – если не считать Лань и Олю с Андрюхой да Таню Воронину, время от времени вспоминавших о моём существовании. Другого я, впрочем, и не ожидал и на выпускной пришёл, не испытывая ностальгических иллюзий. Скорее уж это была попытка, как говорили в наше время, «закрыть гештальт» – покончить с комплексами и рефлексиями, избавиться раз и навсегда от ностальгии, как бы ни грела она мне в своё время душу. Потому что – мне ли не знать, какое крошечное расстояние отделяло меня тогда, в первые недели моего попаданства, от окончательного превращения в форменного старпёра, шестидесятилетнего неудачника, по чьему-то недомыслию оказавшегося в юном пятнадцатилетнем теле? Не слишком весёлая перспектива – тем более, что понять происходящее не в состоянии никто, кроме меня – да ещё, может, таинственного И.О.О. Или он для того и затеял всю эту канитель с приглашениями, чтобы избавить меня от ностальгических томлений?

Нет, зря я его демонизирую. Спишем на совпадение – хотя и не бывает таких совпадений…

Летние ночи коротки, и когда небо над Москвой стало совсем светлым – мы, двумя выпускными классами, отправились на долгую прогулку – пешком, до Ленинских гор, по проспекту Вернадского, мимо Университета и Дворца пионеров. Дальше была смотровая площадка, чёрный каркас Большого Трамплина на фоне рассветного неба; демонстративно открытые бутылки с шампанским, визги девчонок: «Осторожно, платье испортите!», заливистый хохот. Лань, к моему удивлению, умеет танцевать не только диско и рок-н-роллы, но и вальс – что мы и продемонстрировали с ней, прямо на смотровой площадке, под кассетник, из которого лилась самая, наверное, ностальгическая из всех школьных песен. С нами кружили ещё четыре пары, в том числе и Андрюха с Олей; остальные сначала завистливо наблюдали, а потом стали присоединяться, наступая друг другу на ноги, в попытках повторить незнакомые движения. Вальс, вальс, закончивший для нас эту волшебную ночь…

 
Спасибо, что конца урокам нет,
Хотя с надеждой ждешь ты перемены,
Но жизнь – она особенный предмет:
Задаст вопросы новые в ответ.
Но ты найди решенье непременно,
Спасибо, что конца урокам нет…
 

А потом мы шумной толпой направились домой. Таких кучек выпускников было этим утром на Ленинских горах полным-полно – весело перекрикивались, махали руками, девчонки обменивались воздушными поцелуями. Проходя мимо МГУ, мы четверо – я, Андрюха, Оля и Лань – незаметно отстали от одноклассников (уже бывших!). Возле бокового входа в главное здание нас ждал автобус, элегантная «Юность», выделенная администрацией Центра подготовки, и на ней мы уехали в Калининград. Улицы Москвы пусты, только ползут по ним, выстроившись уступами, коммунхозовские грузовики с сине-белыми капотами и оранжевыми бочками; сверкающие водяные усы омывают асфальт, бордюры и тротуары, а редкие утренние прохожие в испуге сторонятся от этого неожиданного душа. Я сидел, подперев тяжёлую после бурной ночи голову рукой, и любовался проносящимися видами проспекта Мира. Вот показалась наклонная, увенчанная ракетой игла; мелькнула за деревьями колоннада главного входа ВДНХ; возникла и сразу пропала статуя «Рабочий и колхозница» с навечно вздыбленными серпом и молотом. Москва уносилась прочь, а впереди… что ж, впереди вся жизнь и я, в отличие от «того, другого» раза, догадываюсь, как и где её проведу.

IV

Как рассуждали в двадцатых годах моего двадцать первого века? Закончилась эпоха, к которой мы все привыкли, наивно считая, что она будет длиться всегда. Представлявшийся вечным прогресс оказался лишь кратким периодом в развитии человечества, стартовавшим в конце восемнадцатого века, прошедшим через эпоху угля-и-пара, через эру бензина-и-электричества, набравшим сумасшедший темп с появлением ядерной энергетики и микроэлектроники, выведшим человека в космос, позволившим даже замахнуться на его божественную сущность (во всех смыслах, не только в философском) – и вот, подошедшим к закономерному финалу буквально на наших глазах. Те, чьё детство и юность пришлись на шестидесятые – семидесятые годы, искренне полагали, что впереди только прогресс, только путь вверх, и вдруг оказалось, что эти двести – двести пятьдесят лет – лишь краткий момент в циклическом развитии. А что же дальше? Всеобщий хаос, смертоносные пандемии, голод и войны по всей планете, и в итоге – ядерная зима, апокалипсис, возврат к тёмным векам варварства? Или торжество киберпанка от Уильяма Гибсона, которое есть то же самое, только слегка отложенное и приукрашенное? Или совсем уж глухой, безнадёжный тупик – всеобщий виртуальный раёк с персональными цифровыми корытами, описанный великим польским фантастом и футурологом Станиславом Лемом в «Сумме технологии», раздел «Фантоматика»? Никто не знает… а я теперь уж точно не узнаю, поскольку оказался на другом витке этого развития – вот чем обернулось в итоге моё попаданство!

Вообще-то, с тогдашней нашей колокольни всё это смотрелось вполне логично. Техническая цивилизация не может существовать долго – во всяком случае, на такой ограниченной ресурсной базе, какую способна предоставить наша планета. Но даже если оставить мальтузианские пророчества иных гуру от экологии, остаётся другая проблема, которой тоже занимались в своё время – и пришли к весьма неутешительным выводам.

В конце шестидесятых – начале семидесятых годов в Советском Союзе в Бюракане, в Армении, регулярно проводились международные конференции по программе SETI – «Search for Extraterrestrial Intelligence» («Проблемы поиска и связи с внеземными цивилизациями»). И главный спор, если отбросить технические детали, шёл вот о чём: «Одиноки мы во Вселенной, или нет?» Советский математик и астроном Шкловский математически доказывал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда, и изложил свои взгляды в доступном для широкой публики виде – книге «Вселенная. Жизнь. Разум». Было это году, кажется, в шестьдесят пятом – может, кто-то помнит эту тёмно-синюю книгу большого формата с золотым тиснением и схематическим изображением Земли на обложке?

А вот Лем возражал математику: «Ничего подобного! Мы одиноки! Потому что если прав Шкловский – почему к нам до сих пор никто не прилетел или хотя бы не прислал сообщение, которое так упорно искали по всему миру антенны программы SETI?»

Я говорил, что оказался на ином витке развития цивилизации? Так и есть – и здесь Лем получил ответ на свой роковой для приверженцев теории Шкловского вопрос. Здешнее человечество совершенно точно знает, что оно не одиноко в Космосе, что братья по разуму уже посещали нашу планету. И не просто посещали – оставили следы и даже более того: указатель, как однажды выйти на ту дорогу, по которой они явились сюда. И по которой, надо полагать, они и покинули в итоге третью планету ничем не примечательной жёлтой звезды на расстоянии в семь с половиной – восемь килопарсек от центра галактики Млечный Путь, в незаметном (по галактическим меркам, разумеется) спиральном рукаве Ориона, расположенном между крупными рукавами Персея и Стрельца на расстоянии полтора-два килопарсека от обоих. Покинули, оставив, как справедливо заметил бессильный гений Стивен Хокинг, обитателям этой самой планетки шанс однажды постичь Вселенную…

Кстати, вот вопрос: действует ли здесь программа SETI? В моей реальности НАСА подгребло её под себя ещё в начале семидесятых – но уже к середине девяностых правительство разочаровалось в проекте и перестало выделять на него средства, вынудив немногих оставшихся верными идее энтузиастов искать спонсоров на стороне. А как здесь? С одной стороны, ответ на самый главный, самый фундаментальный вопрос уже получен. А с другой – в ближней перспективе у человечества маячит куда более верный способ связаться с братьями по разуму, нежели частоколы космических антенн, десятилетиями вслушивавшихся в «белый шум» небосвода, да отправляемые в никуда кодированные сообщения, ответ на которые даже теоретически может прийти никак не раньше, чем через полсотни тысяч лет…

Такие примерно мысли одолевали меня, пока я валялся в медчасти Центра подготовки. Чего только не придумаешь от безделья – когда листать учебники нет уже сил, да и лечащий врач косится на книгу в твоих руках с большим подозрением. А о телевизоре и вовсе слушать не желает: «Вы бы поберегли себя, молодой человек, сотрясение мозга – дело серьёзное, может сказаться и на зрении – а вам это нужно с вашей-то будущей специальностью? Радио вон слушайте или в шахматы поиграйте с соседом по палате…»

Как я попал на больничную койку? Этот приём высшего пилотажа называется «посадка с не полностью выпущенным шасси» и выполняется на самолёте Як-18Т на вспомогательную ВПП космодрома (мы с ребятами в шутку называем его «батутодром») Королёв, откуда совершают свои полёты наши учебные пташки. И надо было случиться такому, что в первом же самостоятельном полёте у моего «лимузина» не вышла правая стойка шасси! Дальнейшее, думаю, легко дорисует ваше воображение. Я сделал «коробочку» над полосой и, следуя указаниям диспетчера (отдаваемым несколько взвинченным тоном), пошёл на посадку. В подобных случаях машину обычно сажают «на брюхо» на специальной грунтовой полосе, но сейчас это было невозможно, потому что дело не ограничилось не вышедшей правой стойкой – при попытке убрать две другие, левая осталась в выпущенном состоянии, следовательно, выбора у меня не было. В принципе ничего такого уж экстраординарного в этом нет – да, нештатная ситуация, да чревато аварией, но ведь и не такое случается! Я старательно притёр машину к полосе, покрылся холодным потом, ощутив толчок, с которым два (два, а не три!) колеса коснулись бетона, и долго катился, с замиранием ожидая, когда машина сбросит скорость и опустит крыло. Здесь по моим расчётам из-под плоскости должны были посыпаться искры, самолёт, вильнув в сторону, сделает пол-оборота и застынет на месте. А я переведу дух, распахну дверку кабины (на этих машинах она открывается вбок, как на автомобилях и знаменитых американских «Эркобрах») и, выдержав театральную паузу, выйду на крыло.

Как бы не так! Крыло, едва прикоснувшись к серому бетону, отлетело в сторону, словно некий злобный диверсант заранее шкрябал всю ночь перед полётом ножовкой, подпиливая двутавровую дюралевую балку, называемую «передний лонжерон центроплана», и предвкушая, как он угробит мою в чём-то провинившуюся перед ним тушку. После чего, натурально, сыплет песок в шарниры стоек шасси – чтоб уж наверняка, чтобы не оставить мне ни единого шанса! И добился-таки своего, злыдень: лишившись опоры на одно крыло, ДОСААФовский «лимузин» перевернулся, теряя вторую плоскость, и закувыркался, сначала по полосе, потом по поросшей жёсткой выцветшей травой земле за её пределами, пока, наконец, не замер. Как там ничего не воспламенилось, не взорвалось и как я сам ухитрился отделаться десятком-другим ушибов, рассечённой кожей на лбу (море кровищи и никакой опасности для здоровья), двумя треснувшими рёбрами и пресловутым сотрясом – об этом знают, наверное, лишь те непостижимые силы, которым я обязан своим попаданством. Набежавшие аэродромные техники, извлекавшие меня из смятой груды дюралевого хлама, в которую превратился самолётик, только головами качали: «Ну ты, парень, в рубашке родился…»

Что-то паранойя у меня разыгралась – а это тоже не есть хорошо. Полученные травмы на деле оказались не столь уж и серьёзны. Врач, осмотревший меня на месте происшествия, объявил, что в морг меня везти рано, да и в Бурденко или Склиф тоже, пожалуй, не стоит, вполне можно обойтись и местной медициной – тем более, что в Центре подготовки она очень даже на высоте. В результате я который уже день валяюсь на койке и стараюсь убедить себя, что последствия для организма не заставят медкомиссию завернуть меня перед самой отправкой на «Гагарин», до которой, между прочим, остаётся меньше двух месяцев. Эти мучители в белых халатах могут, от них приходится ожидать любой, самой изощрённой пакости. Так что я лежу, думаю думы и истребляю в огромных количествах черешню – её мне по очереди таскают с ближайшего колхозного рынка в Мытищах то мама, то Лида-Юлька, то китаянка Лань. Она после выпускного относится ко мне особенно трепетно, и Юлька уже косится на это с явным неудовольствием…

Всё когда-нибудь заканчивается, как хорошее, так и дурное. Наконец – долгожданная свобода! Ощупав меня со всех сторон, просветив рентгеном, прослушав стетоскопами (от прикосновения к голой коже холодного металлического кругляша я непроизвольно вздрагивал) и всласть постучав резиновым молоточком по сгибу колена, медкомиссия вынесла вердикт: «Годен без ограничений». И тут же с непоследовательностью, свойственной представителям этой профессии, установили ограничение: две недели мне предписано держаться подальше от центрифуг, тренажёров, от серьёзных физических упражнений и даже зарядку по утрам делать с бережением. И это когда группа 3 «А» проходит финальные тренировки перед тем, как отправиться на орбиту!

Но с медкомиссией не спорят. А если и спорят, то споры эти всегда кончаются одним – отстранением от космоса. Я этого, естественно, не хочу, а потому выполняю все предписания: хожу на восстанавливающие упражнения в физиотерапевтический кабинет, где меня заставляют крутить педали велотренажёра (с куда большим удовольствием я бы прокатился по окрестностям на обычном велике – но нет, нельзя!), посещаю раз в три дня обязательный медосмотр. А всё остальное время листаю учебники, готовясь к близким уже экзаменам, а также занимаюсь тем, что можно назвать общественной нагрузкой.

В последние годы по всей стране, как грибы после дождя, стали расти «кружки юных космонавтов», «космические смены» и прочие подобные явления, с Проектом не связанные. Вовлечена в них уйма народу – и это даже без учёта всякого рода «космических сборов» и «космических недель», которые регулярно проводят в пионерских лагерях и других детских учреждениях, действующих во время летних каникул. Оно и понятно: всеобщий подъём интереса к освоению Космоса не мог не затронуть детей и подростков, тем более, что эти начинания находят горячую поддержку на самых разных уровнях – в результате к нам порой попадают весьма подготовленные «экскурсанты», с которыми беседовать приходится… если не на равных, то на достаточно серьёзном уровне.

Естественно, педагоги и организаторы этих мероприятий стараются дать своим подопечным поближе прикоснуться к «Настоящему Космосу». Для этого приглашают лекторов, рассказывающих о перспективах освоения космоса, ветеранов, уже побывавших вне Земли – а если есть хоть малейшая возможность, то и отправляют группы школьников на экскурсии на ближайший объект, имеющий отношение к космической программе. И в этом плане обитателям подмосковных пионерлагерей повезло больше других – под боком у них Калининград с Центром управления и сам космодром, он же батутодром «Королёв», на котором очень даже есть на что посмотреть.

Посетители прибывают организованно, на автобусах, и здесь им устраивают экскурсии – показывают батуты стартового комплекса, проводят в залы с центрифугами, дают полюбоваться изнутри на гигантский вращающийся бублик Макета, подземные коридоры «Астры» и «ботанического сада». Сам комплекс сейчас простаивает – психологи взяли паузу на переработку программ «совместимости» – так что с «Астры» начинается любая экскурсия по нашему хозяйству.

А экскурсии должен кто-то вести – рассказывать, объяснять, давать ответы на тысячу вопросов, как правило, одних и тех же – и делать это так, чтобы юным слушателям было и понятно, и интересно. К этому занятию меня и привлекли, рассудив, что нечего простаивать ценному ресурсу. Так что в кои-то веки я могу почувствовать себя взрослым дядей, снисходительно объясняющим что-то малолеткам, хе-хе…

Если кто-то думает, что беседы эти идут исключительно на уровне урока природоведения для четвёртого класса – то зря. Вот и сегодня у нас в гостях старшеклассники из «городского пионерского лагеря» соседнего Пушкина – и не абы какого, а специального, для учеников специализированных физико-математических школ. Вопросы эти ребята задают серьёзные, порой с подвохами, и зевать тут не приходится – чтобы самому не угодить в дурацкое положение.

Обычно я с самого начала рассказывал экскурсантам о нашем визите на «Гагарин» и даже демонстрировал заранее заготовленный ролик с «абордажным боем», после чего большинство расспросов сводилось к тому, как там, «наверху» – в невесомости, на орбитальной станции, в настоящем Космосе? Иногда я брал с собой Бритти – и представлял её экскурсантам как первую собаку-космонавта. И не подопытное животное, вроде Белки со Стрелкой или несчастной Лайки, а полноправного члена экипажа орбитальной станции «Гагарин», имеющего внеземную специальность и занесённого в этом качестве в книгу рекордов Гиннесса. Этот простейший приём позволял мне переключать с себя на ни в чём не повинное создание изрядную часть внимания юной аудитории – чем я без зазрения совести и пользовался.

Но сегодня этот номер не прошёл – гости и настроены были серьёзно, и вопросы задавали вполне взрослые. Что ж, тем лучше: растёт смена, растёт, как бы смешно это ни звучало в устах того, кто внешне выглядит шестнадцатилетним…

– С тех пор, как удалось на практике освоить переброску полезной нагрузки не в заданную точку пространства, а от батута к батуту, когда груз пропадает в одном горизонте событий и возникает в другом, – вещал я, – активно используются оба этих способа. Первый носит название «свободный», второй – «от двери к двери». У каждого из них есть свои преимущества – как, разумеется, и недостатки.