Текст книги "Этот большой мир"

Агат – русский спаниель, опытный охотник восьми лет от роду, с самого начала с подозрением отнёсся к появлению «конкурентки». Но после того, как Бритька продемонстрировала, что понимает, кто тут старший и вообще главный – сменил настороженность на милость, и начал обучать молодое пополнение. Наблюдать за этим было так увлекательно, что я даже отказался от предложенной мне двустволки шестнадцатого калибра – пострелять я ещё успею, а пока постараюсь, как смогу, помочь собаке в её дебюте.

– Агат, пошёл!

Дед сказал это совсем тихо, больше для себя, нежели для пса. Спаниель пронял всё и без слов – мохнатой чёрно-серой молнией сорвался с места и нырнул в кусты. Бритька тоже метнулась следом, но, сделав три прыжка, резко сломала траекторию и кинулась обшаривать заросли осоки. И когда это они успели договориться о разделении «секторов ответственности»?

Агат вынырнул из кустов – в пасти у него был зажат вальдшнеп. Из зарослей осоки раздался плеск и довольное фырканье. Ага, значит две подбитых напоследок птицы упали в воду, вот Бритька и старается. И точно: из-за бурых прошлогодних стеблей появилась мокрая насквозь собака, волокущая сразу двух подбитых вальдшнепов. Подбежала ко мне, бросила ношу к ногам и уселась на попу ровно. Морда счастливая, улыбка до ушей – «ну что, хозяин, я ведь хорошая?»

Конечно, хорошая, а как же? Я добыл из кармана кусочек колбаски, который тут же был проглочен с довольным чавканьем.

– А она у вас молодчина! – сказал дядя Григорий, подходя к нам. Ружьё он нёс на плече, держа за ствол, и тёмно-зелёные болотные сапоги были раскатаны доверху, до самого паха. – Я видел сбоку – второй вальдшнеп не сразу упал, пролетел ещё метров семьдесят, и плюхнулся чуть не посредине озерка. Так она сначала к нему поплыла, отыскала, подобрала, а второго прихватила уже на обратном пути. Слышь, Петрович, отличная собака, почаще её бери!

Петрович – это дед. Похвала в адрес Бритьки, похоже, польстила ему ничуть не меньше чем мне.

– Ну что, домой? – дядя Григорий прицепил добычу к узким кожаным ремешкам с петельками, пристёгнутыми к ягдашу, и забросил ружьё за спину. – Завтра ещё на утреннюю зорьку сходим, а сейчас надо выспаться.

И, не дожидаясь ответа, направился в сторону прорезающей жиденькую рощицу просеки – по ней до заимки, где мы собирались заночевать, было около получаса небыстрым шагом. Агат пристроился рядом с ним, а Бритька – вот же электровеник! – принялась нарезать вокруг нас круги. А я взял у деда ружьё и бодро зашагал рядом, выслушивая, в который уже раз, его любимую историю о том, как повздорили однажды на вальдшнепиной тяге Лев Толстой и Тургенев из-за не найденного собакой Тургенева (по версии Толстого), или не битого плохим стрелком Толстым (по версии Тургенева) вальдшнепа. Может, вместо заданной нашей классной темы о Пришвине изложить в художественном виде эту историю, разбавив её собственными охотничьими впечатлениями? А что, мысль неплоха… кстати, завтра надо пострелять и самому. А иначе, откуда впечатлениям-то взяться?

Вторая половина апреля в этом году выдалась тёплой, трава с листвой зеленели совершенно по-майски. Но ночи всё ещё были стылыми, холодными, и я вдобавок к спальнику захватил на сеновал нашедшееся на заимке рыжее одеяло из верблюжьей шерсти. Собственно, никакой это был не сеновал – так, низкий, где не выпрямиться в полный рост, чердак. Внизу было куда теплее, особенно, когда дед растопил печку (обычная, сваренная из железных листов буржуйка, обложенная снаружи камнями и обломками кирпича на растворе), но я всё равно ушёл наверх. Во-первых, проявляя деликатность – охотникам хотелось отметить успех, для чего из Запрудни были прихвачены две бутыли с прозрачным первачом, а предаваться этому традиционному для «национальной охоты» занятию в моём присутствии деду было неловко. А во-вторых, мне просто хотелось побыть одному. Я закинул в узкое окошко чердака свёрнутый спальник, одеяло, сумку с термосом и бутербродами, потом заставил вскарабкаться по лестнице протестующую против такого обращения Бритьку, и устроился на охапках душистого прошлогоднего сена.

От проходящей сквозь крышу железной трубы шло тепло, в окошке видны были высыпавшие на небе бледные весенние звёзды. Чай в отцовском термосе с нержавеющей колбой оставался горячим, пригревшаяся собака уютно сопит, свернувшись калачиком у меня под боком – что ещё нужно для простого человеческого счастья? Я стащил сапоги, брезентовые штаны, штормовку (терпеть ненавижу забираться в спальник в верхней одежде!), закинул руки за голову и принялся вспоминать вчерашний день. А вернее – вторую его половину, ознаменовавшуюся для меня походом во Дворец.

По пятницам занятия кружка юных космонавтов обыкновенно проходили в учебном классе – там же, на «козырьке» над парадным холлом, только в крыле, отгороженном от остального пространства с тренажёрами, лёгкой передвижной стенкой. Ещё одну стену, капитальную, выложенную мелкими кусками мозаичных плиток, украшала большая школьная доска; две других заменяли панорамные, от пола до потолка окна. За ними раскинулась большая лужайка перед главным зданием Дворца, в центре которой высилась алюминиевая игла флагштока.

Вот и сегодня: не успели мы рассесться за столами, демократично расставленными полукругом, как случился сюрприз, да какой! Семён Палыч, наш руководитель, совмещающий занятия во Дворце с основной работой в располагающемся тут же, на Ленинских горах, астрономическом институте Штернберга, объявил, что этим летом в «Артеке» проводится международная «космическая» смена. Базой для неё станет дружина «Лазурная» – сам «Артек», если кто не в курсе, разделён на несколько дружин, по сути, самостоятельных лагерей – а участниками будут юные любители космоса, и всего, что с ним связано, из нашей страны, Штатов, Франции и даже Японии с Китаем. И отправятся они в Крым (который здесь не является частью УССР, а имеет статус автономной республики в составе РСФСР) не просто так, а приняв участие и добившись успеха в конкурсах фантастических проектов, которые в течение ближайших полутора месяцев пройдут во всех этих странах.

Как хотите, а это «ж-ж-ж» точно неспроста! В «той, другой» (и, соответственно, в этой) жизни мне уже случилось побывать в Артеке – летом, после шестого класса, и как раз в дружине «Лазурная», о чём свидетельствовал выцветший памятный вымпел, висящий с тех самых пор над моим письменным столом. Тогда, правда, я попал во всесоюзную пионерскую здравницу не за какие-то особые заслуги, а «по блату» – расстарался двоюродный отцовский брат дядя Валера, занимавший (и, надо полагать, занимающий по сей день) немаленький пост в московском городском комитете комсомола. А во вторых… помните? Всё в точности как в том самом фильме:

«…я представляю к защите фанпроект полёта к звезде Альфа Кассиопеи на космическом корабле «Заря», что означает звездолёт аннигиляционный релятивистский ядерный…»

Решено, лечу! В смысле – еду. В Артек. Правда, для этого надо сначала занять одно из трёх первых мест в дворцовском конкурсе, где без меня будет участвовать ещё сотня без малого энтузиастов от космонавтики – это если считать «юных астрономов», которые тоже, надо полагать, захотят попытать счастья. Но… попаданец я, в конце концов, или где? Конечно, новый, революционный способ хранения антивещества я вряд ли предложу – но если не послезнание касательно многочисленных (и в большинстве своём нереализованных) проектов, то какое-никакое, а всё же инженерное образование должно сыграть мне на руку! А не поможет это – что ж, я без зазрения совести воспользуюсь ещё одним «конкурентным преимуществом». Отец, насколько я понимаю, трудится как раз в самой, что ни на есть, актуальной космической программе, этой самой «орбитальной катапульте» – так неужели не поможет сыну хотя бы советом? А там, глядишь, и…

«…команда формируется из подростков не старше четырнадцати лет, с таким расчётом, чтобы…»

Не то, чтобы я всё это всерьёз. Не о полётах к звёздам, во всяком случае – я ещё не настолько потерял голову от этого поразительного, нереального и одновременно такого знакомого мира. Или… уже настолько? В конце концов, Смоктуновский в роли ИОО говорит в начальных кадрах фильма, что описанные события произошли летом будущего года, верно? Фильм вышел на экраны в семьдесят четвёртом, то есть сейчас как раз и есть то самое лето будущего, семьдесят пятого…

Бритька завозилась, перевернулась на спину, сложив по-заячьи лапы на груди и ухитрившись при этом свернуться калачиком. Нос её угодил мне подмышку, отчего собака сразу громко засопела. Я осторожно подвинул сладко спящего зверя, вжикнул «молнией» спальника и повернулся на бок, прижавшись спиной к мохнатому боку. Сна мне оставалось часов пять, а завтрашний день обещал стать долгим и хлопотным.

Конец второй части

Третья часть
Звездопад, звездопад…

I

Я всегда любил поезда дальнего следования – особенно когда появились эти новые вагоны повышенной комфортности с вай-фаем, душем, отличными кондиционерами и массой прочих мелочей, делающих жизнь железнодорожного путешественника не просто сносной, а удобной по-настоящему. В их число, безусловно, входит и буфет (это помимо традиционного вагона-ресторана) где всегда можно было взять с собой, в купе сосиски с горошком, салатик, порцию куриных крылышек или ещё что-нибудь из незамысловатого ассортимента фастфуда на колёсах.

Чего мне иногда не хватает, так это тёток-торговок на всяком полустанке – с пирожками, варёной картошкой с укропом и жареной курочкой. То есть кое-где они сохранились, в особенности за Уралом и дальше, на восток – но вот в центральных районах страны их безжалостно вытеснил организованный сервис. И как же приятно было приобщиться к этому снова – хоть и под недоумённые взгляды спутников, предпочитавших полагаться на собранные мамами в дорогу кульки с провизией. Был такой и у меня – с изумительно вкусным содержимым, заготовленным бабулей, но… традиция есть традиция, куда ж без неё?

Торговали на перроне и пивом (жигулёвское в тёмно-коричневых бутылках со знакомой наклейкой на горлышке), но тут пришлось ограничиться тяжким вздохом и парой бутылок «Буратино». Слава богу, моя сомнительная репутация не успела просочиться из школы во Дворец – а раз так, то не стоит и начинать. Пусть полагают, что я воспитанный школьник из интеллигентной семьи, увлечённый, как и все, собравшиеся в этом вагоне поезда «Москва-Симферополь», освоением космоса. Последнее, кстати, верно – увлечён, а как же, не меньше иных прочих. Правда, на свой манер – но это уже, как говорится, детали…

Насколько я мог припомнить, в школе, в дальних поездках, мы всегда брали билеты в плацкартные вагоны. И дело даже не в уменьшении нагрузки на родительские кошельки, просто взрослым, сопровождающим шумный детский коллектив, куда проще следить за порядком именно в плацкарте – иди себе по коридору и обозревай подопечных, никаких закрытых дверей, за которыми много что может твориться, включая распитие упомянутого «Жигулёвского», купленного у несознательных вокзальных торговок.

Но на этот раз непреложное правило было нарушено – возможно, из-за того, что вместе с нами из Москвы в Крым на том же поезде отправлялось некоторое количество иностранных участников «космических смен», и организаторы не захотели ударить перед ними в грязь лицом. Так или иначе, в распоряжении трёх десятков победителей конкурсов фантпроектов из разных стран (с нами ехали трое американцев, двое французов и японец), а так же пятерых вожатых-сопровождающих оказался купейный вагон на тридцать шесть спальных мест – невиданная роскошь! Я, будучи опытным железнодорожным путешественником, застолбил себе место поближе к купе проводников, и занял нижнее, дальнее по ходу, место. Соседи не спорили – они (как и мы в своё время) были уверены, что верхние места это самое лучшее, что можно придумать. Я не стал их разубеждать – закинул рюкзак (от чемодана, который пытались навязать мне родители, я отказался категорически) в узкий отсек над дверью, раскатал на сиденье матрац и уселся у окна. Поезд отправлялся с Курского вокзала столицы – в более поздние, недобрые времена в Крым приходилось ездить с Казанского, дальним, кружным путём через Воронеж, Ростов и Тамань, пересекая Керченский пролив по Крымскому мосту. Здесь же первая остановка была, как и полагается, в Туле, часа через два с половиной после отправления поезда из Москвы. К тому времени «космическая» братия успела поделить места, рассовать по полкам сумки с чемоданами, и на скорую руку перезнакомиться.

Всего здесь из Дворца семь человек – трое наших, «космонавтов», трое «юных астрономов» и ещё один из «лётчиков». Официально их кружок в конкурсе космических проектов не участвовал, однако то ли трое, то ли четверо, присоединились к нему в инициативном порядке – вот победителю и выделили одно из мест. Москвичей в вагоне вообще хватает: кроме нас семерых ещё одиннадцать человек, из районных Домов Пионеров, школьных астрономических кружков и детских клубов при «профильных» организациях, вроде Института Космических Исследований при Академии наук.

Остальные – из разных, по большей части, не самых крупных городов, плюс пятеро «варяжских гостей». В соседнем с нами купе расположились четверо представителей славного города Калуги, и не успели мы отъехать от Москвы хотя бы на полчаса, оттуда донесся звон гитары и что-то бодро-романтичное, исполняемое мальчишечьими и девчоночьими голосами. Наши оживились, и по одному потянулись на звуки веселья. Я выдержал характер и отправился последним, прихватив с собой бутылку газировки и синюю, с изображениями полицейских-лимончиков с саблями банку засахаренных цитрусовых долек – её мама в последний момент засунула в рюкзак, и я уже предвкушал, как устроюсь на полке и откупорю любимое лакомство. Но – не идти же в гости с пустыми руками? Так что я, прихватив вдобавок к «долькам» ещё и пачку печенья «Юбилейное», покинул купе.

– А кто из вас Виктор Середа?

Вопрос задал один из дворцовских, «юный астроном» Юрка Кащеев. Он наполовину свешивался с верхней полки, куда части гостей пришлось забраться ввиду крайней тесноты. Двое других, включая сидящую рядом со мной девочку из нашего кружка, хихикнули. Калужане переглянулись, один из них ответил, несколько сумрачно:

– Ну, я Середа. Ещё вопросы будут?

«Юный астроном» от удивления едва не свалился с полки на головы сидящим внизу. А старший из калужан, парень лет пятнадцати, высокий, с комсомольским значком, подтвердил, что фамилия их товарища действительно «Середа», а имя «Виктор». На мой вопрос – это что, совпадение такое? – мне ответили, что никакой случайности и, тем более, совпадения тут и близко нет. Оказывается, один из авторов сценария «Москвы-Кассиопеи», Зак Авенир, частенько бывал в Калуге, и там общался с учительницей одной из средних школ. Нет, не по поводу фильма, по каким-то своим делам – но так уж вышло, что тогда он как раз заканчивал работу над сценарием, и потребовалось почему-то изменить имена главных героев. Вот Авенир и попросил у собеседницы список имён и фамилий учеников её класса, а потом просто отобрал те, что показались ему подходящими. А когда я поинтересовался – может, у них тут и Кутейщикова имеется? – Середа со вздохом ответил что да, есть такая, а как же. Но только вот здесь конкретно она отсутствует – осталась в Калуге, поскольку к космосу вообще и к конкурсу фантпроектов в частности осталась возмутительно равнодушна.

А вообще – неплохие они оказались ребята, эти калужане из кружка космонавтики при музее имени Циолковского. Старшего, того, что давал мне пояснения, зовут Семён Мартынов. Кроме него, из пионерского возраста вышла ещё одна девочка, скорее, девушка, Лида Травкина. Внешне она напомнила мне другую героиню фильма, Юльку Сорокину – даже массивная чёрная оправа очков и характерная причёска тут имели место. И, подозреваю, это тоже далеко не случайно. Наверняка их владелица, зная о своём сходстве с космоврачом «Зари» нарочно его поддерживает – «косплеит», как говорили в двадцать первом веке. Что ж, будем надеяться, внешностью не ограничиться – эта героиня всегда вызывала у меня куда большие симпатии, чем две другие представительницы женского пола из состава экспедиции к Альфе Кассиопеи.

В углу тренькнула гитара – кто-то зацепил струны рукавом.

– Может, споёте что-нибудь? – оживился на верхней полке Кащеев. – Вот, скажем, «Ночь прошла» – наверняка ведь знаете, а?

Калужане на предложение отреагировали сдержанно.

– Видишь ли… – сухо ответил Середа. – прости, не знаю, как тебя?..

– Юра. – отозвались с верхней полки. – Кащеев Юрка.

– Видишь ли, Юра, – тон калужанина был убийственно вежлив, – у нас в клубе юных космонавтов есть определённые правила. Всего их три, и одно из них связано с этой песней. Это наш гимн, и мы не поём его просто так. Нужен серьёзный повод, понимаешь? Вот, скажем, будет открытие смены, или отрядный костёр – там мы её обязательно споём.

– А два других правила? – пришёл я на помощь Кащееву. – Они-то в чём заключаются?

– Второе – мы не пользуемся прозвищами. Никогда. Во всяком случае, со своими. А раз мы теперь все свои, хотя бы до конца смены – то и его не будем называть Кащеем.

При этих словах Юрка покраснел. Язвительный калужанин угодил в самую точку, именно так его в кружке и называли.

– Ну а третье правило совсем простое. Мы не материмся. Никогда.

– Что, руководитель за мат дрючит? – спросил Кащеев и ухмыльнулся. – Наш вот тоже не одобряет…

– Он тут не при чём. – в ответе калужанина зазвенел ледок. – Это мы сами так решили. И если ты в нашем присутствии воздержишься от нецензурщины, мы все будем тебе признательны.

Эти ребята нравятся мне всё больше и больше, подумал я. Выдерживать такой холодно-отстранённый тон в четырнадцать – это надо уметь! И если у них в клубе действительно принят подобный стиль общения, мы определённо поладим.

Однако же, с назревающей склокой пора заканчивать. Кащеев, даром, что росточком невелик, парень резкий и обидчивый – того гляди, слезет вниз и примется расставлять точки над «Ё» самым доходчивым способом. Дальнейшее предсказать нетрудно: на шум прибежит кто-нибудь из сопровождающих, и в результате оба могут отправиться домой. Подобное происшествие запросто может обернуться враждой между калужанами и москвичами, и это когда смена ещё даже не началась! А оно мне – нам всем, если уж на то пошло! – надо?

– Договорились, обойдёмся без непарламентских выражений. – я постарался, чтобы голос мой звучал по возможности жизнерадостно. – А что до песен – дайте-ка гитару… можно?

– Калужанин, чуть помедлив, кивнул. Его соседка (та самая «Юлька Сорокина») протянула мне инструмент. Я провёл пальцами по струнам – н-да, до ленкиной «Кремоны» этим дровам далековато…

– Итак… – жизнерадостно продолжил я, – от матерных частушек придётся воздержаться. Тут у нас, кажется, кто-то из Долгопа?

– Мы! – отозвался парень, затёртый в самый угол нижней полки напротив меня. – Мы двое из клуба космонавтики при Физтехе!

«Долгопом» во времена оны называли студгородок МФТИ, расположенный вблизи железнодорожной станции «Долгопрудная» Савёловской ветки.

– Вот и хорошо! – с энтузиазмом подхватил я. – Тогда, подпевайте!

 
– …Вот опять уходим мы в полет.
В небесах растаял звездолет.
Помаши рукой Земле,
Дяде лы…
 

«Вот ведь!..» – я едва не прикусил себе язык, но всё же успел проглотить готовую вырваться строчку. В оригинале физтеховского гимна всегда звучало «Дяде лысому в Кремле», с намёком на понятно кого. Но здесь-то кукурузник так и не стал Генсеком – и, соответственно, не оказывал высочайшего покровительства космической программе.

 
…помаши рукой Земле,
Дяде важному в Кремле,
Ведь ты летишь на фирменном сопле!..
 

Опасался я зря – ребята из Долгопрудного пропустили мою «оговорку по Фрейду» мимо ушей. Песня действительно оказалась им знакома, и теперь они подпевали, как умели.

 
…Рассчитав параболы путей,
Супер-гипер-ультра скоростей,
Траекторию найду
И по ней к тебе приду,
Соплом я сяду на твою звезду.
 
 
Нас зовут далёкие мира,
Нет для нас ни ночи, ни утра,
Ты к соплу прижмись соплом,
Чтобы стало нам тепло,
Хоть космос звездной пылью занесло!..
 

Подтягивали и остальные, на ходу угадывая незнакомые слова. Кое у кого даже получалось. Песня «зашла» – тема самая, что ни на есть, подходящая, поётся легко, мелодия незамысловата, и уже сейчас можно поручиться, что петь её в нашем отряде будут всю смену.

Если, конечно, мы все действительно окажемся в одном отряде.

 
…Облетев космическую даль,
Ободрав о вакуум дюраль,
Возвращаемся к Земле
На потертом корабле,
И на советском фирменном сопле!..
 

Помнится, песенка эта считалась так же и неофициальным гимном МАИ, только вместо «на советском фирменном сопле» звучало на «маёвском». Но… какая, в сущности, разница?

 
…Звездолёт уходит снова ввысь,
В небе тёмном звёздочки зажглись.
Улетая в корабле
Помаши рукой Земле,
Ведь ты летишь на фирменном сопле!..
 

А неплохо всё-таки получилось, думал я, передавая гитару законному владельцу, третьему калужанину. Будто снова вернулись беззаботные времена студенческой молодости – набитое битком купе, гитарный перезвон, порой заглушаемый перестуком колёс, остывший чай в позвякивавших от вагонной тряски стаканах в фирменных МПСовских подстаканниках из блестящей нержавейки. Отсутствуют, правда пивные бутылки, как и ёмкости с более крепким содержимым – но их с успехом заменяет «Буратино». А что до неизбежных тесноты и духоты, несмотря на сдвинутое вниз до упора окно – то уж эту неприятность я как-нибудь переживу…

Ледок, образовавшийся после первого, не слишком удачного знакомства, вскорости растаял. По кругу пошли бутылки с газировкой, на стол выложили кульки с конфетами и домашние пирожки, сбегали ещё раз за чаем. И, разумеется, спели «Ночь прошла», а как же! Официальное открытие – официальным открытием, а ведь сегодняшнее событие, первое знакомство и начало нашего пути – по-своему ничуть не менее значимое.

 
…Я возьму память земных верст,
Буду плыть в спелом, густом льне.
Там вдали, там, возле синих звезд
Солнце Земли будет светить мне…
 

Калужане пели, словно позабыв о своих «правилах», остальные подтягивали, как могли. А я забился в угол и радовался, что в этом шумном ящике два с половиной на три и на метр восемьдесят, куда нас набилось никак не меньше полутора десятков, я могу остаться наедине со своими мыслями. А они были… не то, чтобы неожиданные, скорее, не вполне уместные для этой развесёлой компании. Я припомнил, что всего через год после «Москвы-Кассиопеи», почти одновременно с появлением на экранах второй части, «Отроки во Вселенной», в прокат вышел другой фантастический фильм, тоже адресованный малолетней аудитории – «Большое космическое путешествие». Так, во всяком случае, было у нас, здесь до этого знаменательного события ещё то ли два, то ли три месяца. Но, что примечательно: эта картина и близко не сравнялась в плане успеха с предшественницей – хотя в плане кинематографии и актёрской игры уступала не так уж и сильно. Не знаю, проводились ли в СССР маркетинговые исследования, но по мне, так ларчик этот открывался очень просто. Миллионы юных (да и не только) зрителей, посмотревших «Москву-Кассиопею», многое отдали бы за то, чтобы оказаться на месте героев фильма – но вряд ли кто-то из посмотревших «Большое космическое путешествие» захотели бы пережить то, что случилось с его персонажами. Согласитесь, не слишком-то приятно оказаться в роли подопытной морской свинки – пусть даже и в красиво обставленном эксперименте… И «настоящий полёт», перед которым всё происходившее было всего лишь последним, решающим экзаменом, намёк на что прозвучало в заключительных кадрах, мало кого из зрителей утешил. Я потом не раз задумывался: а может, создатели фильма сделали это с прицелом на вторю часть, в которой троица юных космонавтов отправилась бы в космос на самом деле? Ведь фильм снимали по пьесе Сергея Михалкова, в последнем акте которой действительно предполагался настоящий старт…

Что ж, так или иначе – замыслы эти, если они действительно имели место, так и остались на бумаги, не добравшись до практического воплощения. Сам же фильм… не знаю, как для других, а для меня он стал одним из самых сильных подростковых разочарований, со временем превратившись в эдакий досадный раздражитель, вроде соринки в глазу, о котором и рад бы забыть – да вот, никак не получается. И даже превосходная музыка и песни ситуацию спасти уже не могли.

В дверь постучали – вожатые (не знаю, как ещё назвать сопровождающих нас студентов?) прошлись по вагону, призывая укладываться спать. Предложение это было встречено недовольным гулом, и я первым подал пример, протолкавшись из своего угла к двери купе. Знаю я эти штучки: сейчас мальчишки и девчонки осознают, что от отбоя открутиться не получится, и все сразу двинутся в туалеты – а их в вагоне всего два. Нет уж, лучше привести себя в порядок, пока в тамбурах не началось столпотворение, а потом, в относительно спокойной обстановке застелить койку и улечься. Повозиться, устраиваясь поудобнее – и закинуть руки за голову, любоваться стремительно чернеющим небом, на которое уже высыпали алмазные крупинки звёзд. Лежать, и думать о том, что мне предстоит в ближайший месяц – как и во всю остальную, отмерянную на мою долю жизнь. И тут уж не обойтись без того, чтобы подробно, в деталях восстановить в памяти и кусочек за кусочком перебрать всё, что произошло со мной в этом чужом и, одновременно таком родном времени.

 
…Я возьму этот большой мир,
Каждый день, каждый его час,
Если что-то я забуду —
Вряд ли звёзды примут нас.
Если что-то
Я забуду,
Вряд ли звёзды
примут нас…
 

II

…Вот он, долгожданный красный день календаря! Дед, правоверный коммунист в самом подлинном смысле этого слова, ежегодно ходил на демонстрации и Седьмого ноября и на Первомай. Пока я был маленьким, он и меня брал с собой; однако после класса, кажется, шестого это развлечение мне приелось, я стал всячески увиливать. Но сейчас – как можно было пропустить столь примечательное мероприятие? Я заранее, дня за три, позвонил деду и спросил, можно ли мне отправиться с ним – на что, разумеется, последовало согласие.

Демонстрация полностью оправдала мои ностальгические ожидания. Нескончаемая река людей, плакаты, транспаранты, передвижные трибуны и агитационные макеты, смонтированные на грузовиках, медленно ползущих в колонах. К моему удивлению на транспарантах то и дело попадаются профили Сталина, правда, по большей части, в компании Маркса, Энгельса и Ленина. Море цветов – процентов на девяносто идеологически верные красные гвоздики. Мощные динамики сотрясают небо непрекращающимися маршами, песнями от неувядающей классики «Утро красит нежным светом…» Лебедева-Кумача до прошлогодней «И Ленин, такой молодой!..» на музыку совсем ещё не старой Пахмутовой.

Брежнев, стоящий трибуне рядом с Косыгиным и Гречко – я, следуя примеру прочих демонстрантов, помахал «дорогому Леониду Ильичу» букетиком. Впрочем, сарказм тут, пожалуй, неуместен: Брежнев бодр, весел и, похоже, пользуется здесь неподдельной любовью и всеобщим уважением. И ведь есть за что, если припомнить видимое простым глазом… пусть не изобилие продуктов и остродефицитных в моё время товаров, вроде импортных кассетников, бытовой техники и американских джинсов – то, во всяком случае, их доступность. Оказывается, сеть магазинов «Берёзка», имеющаяся и здесь, и даже под прежним своим названием, торгует не за инвалютные чеки, а за рубли! Пятьдесят пять рублей за простенькие (зато, несомненно, «родные») «Левайс» не всякому по карману – зато никакого дурного ажиотажа и фарцовки. Заработал – можешь купить, не возбраняется, поощряется даже, потому как благосостояние трудящихся должно неуклонно расти. К тому же имеется, как я успел выяснить, неплохой ассортимент отечественной продукции – причём не подделки, произведённые в подпольном цеху где-нибудь в Грузии или Одессе, на Малой Арнаутской, а выпускаемые вполне легально, бесчисленными артелями и производственными кооперативами, процветающими в конкурентной нише бюджетного ширпотреба.

Другой, и немаловажной, заслугой, приписываемой, как я уже имел случай упомянуть, лично «дорогому Леониду Ильичу», стала космическая программа – и далеко не случайно именно космической тематики так много на плакатах и передвижных стендах. Какая-то организация успела подсуетиться в плане текущего момента: на почти неразличимом под кумачовыми полотнищами «ЗиЛке» (ах, да, конечно же, «ЗиСе!») возвышается на кронштейнах кольцо «космического батута», а снизу, сквозь него устремляется к небу перемигивающийся разноцветными огоньками макет космического корабля.

После демонстрации нас подобрала на набережной возле Большого Каменного моста дедова служебная «Волга». Уж не знаю, закрывают ли здесь станции метро на время демонстрации, но улицы для проезда автотранспорта перекрыты точно. Выручил госплановский номер и пропуск-«вездеход», предусмотрительно пристроенный водителем под лобовое стекло. Так-то дед избегает пользоваться служебной машиной для личных надобностей, даже на работу и с работы иногда добирается на метро (сам-то он в жизни не водил и своей машины не имел, как это не дико показалось бы для иных критиков «совковых привилегий», расплодившихся в конце восьмидесятых). Но на этот раз он, видимо, решил пожалеть любимого внука, и домой мы добирались с ветерком, по полупустым улицам – сегодня москвичам не до поездок на личном автотранспорте.

Что ещё рассказать? Праздничный обед у бабушки, на который традиционно собрались все Монаховы, те, кто в данный момент находился в Москве. Как же я, оказывается, стосковался по этим застольям! Бабушка ушла в восемьдесят третьем, и тогда мы все очень быстро осознали, что именно она держала вместе всю нашу немаленькую семью. После её смерти все очень быстро расползлись в разные стороны – и первой жертвой стали эти вот семейные праздники…

Что ещё добавить? Бритька, которую я, отправляясь с дедом на демонстрацию, оставил на попечение бабули, наслаждалась вниманием, ласками и бесчисленными вкусняшками, которые, несмотря на грозные окрики и добродушно-порицающие реплики, сыпались на неё со всех сторон, как из рога изобилия. А уж какие восторги вызвала эта зверюга у моей двоюродной сестры Алёнки, много о ней слышавшей, но вживую увидевшей впервые – это, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. В итоге Бритти так и задрыхла под праздничным раздвинутым посреди комнаты столом, не обращая внимания на то, что сидящие то и дело наступали ей на лапы, а то и на расстеленный по полу роскошный хвост.