Текст книги "Тайна Пятой Планеты"

Джон Коуэлл был включён в состав научной группы «Зари» в самым последний момент, заменив заболевшего помощника Леднёва. Валера относился к сорокалетнему астрофизику с некоторым подозрением – навязали, не пойми кого! – но позже признал, что Коуэлл отличный специалист, превосходно разбирающийся в динамике тахионных полей. К тому же он не был совсем уж чужим – мы с Юркой знали американца ещё по миссии на «Резолюшне», где он натаскивал Кащея в ремесле астронавигатора.

– Может, решил что ошибся, и не захотел разводить пачкотню в документе? – предположил Середа. Витька не участвовал в разговоре, был занят принесёнными из столовой бутербродами

– Может и так. Только я потом проверила настройки «батута» – они всё время пишутся на магнитную ленту, – и оказалось, что он делал не один замер, а целых пять, и каждый раз корректировал настройки «тахионного зеркала». То есть, он взял как минимум, четыре уточняющих пеленга – но ни по одному не сделал записи в журнале. И ещё: судя по настройкам, пеленги брались на некий объект в Поясе Астероидов, ни одной из планет в этом направлении не было. Что вы на это скажете?

– А самого Валеру вы спрашивала? – осведомился Кащей.

– Пыталась. – Юлька вздохнула. – И Джон пытался.

– И как?

– Взбеленился и хлопнул дверью. Знаете… – она обвела нас взглядом, – он такой бледный был, и руки дрожали, словно до смерти чего-то перепугался!

– Так, мне всё ясно. – я отстегнул пряжку ремня, оттолкнулся и всплыл над пультом. – Пошли!

– Куда? – удивился Середа.

– К Леднёву, в лабораторию. Сколько нас тут, пятеро? – я обвёл притихших собеседников взглядом. – Вот все вместе и пойдём, и пусть попробует не расколоться!

Юлька неуверенно кашлянула.

– Что, прямо сейчас?

– А чего ты хочешь ждать? Чтобы он пришёл в себя и придумал оговорку поубедительнее? За Валеркой не заржавеет, ты его знаешь…

Ребята переглянулись. Середа кивнул, Оля улыбнулась, Кащей с широкой ухмылкой оттопырил большой палец. Всё ясно: Лёшка Монахов включил «командирский» режим. Давненько этого не случалось, но ведь и мы давно не оказывались вот так, все вместе, в обстановке, требующей быстрых решений…

– Звучит разумно. – Середа хлопнул ладонью по колену в знак того, что дискуссия закончена. – Тогда чего тянуть, двинули!

И, оттолкнувшись от стены, поплыл к люку.

VI

…В общем, взяли мы Леднёва в оборот по полной программе, с разделением ролей, всё как в книжках. Может, я и переборщил слегка с давлением – всё же «клиент» не уголовник какой-нибудь, учёный, интеллектуал с тонкой душевной организацией, надежда Проекта! – но ведь и тема касается каждого из нас напрямую, тут уж не до церемоний. Валера пытался хорохорится, орал, плевался, под конец заявил даже, что не будет обсуждать сугубо научные вопросы с неучами. Но поймал Юлькин взгляд, понимающий, с кротким, незлобивым таким вопросом: это кого ты, дорогой товарищ, неучем обозвал?.

Ну, я-то может и, правда, неуч, в этой их физике тахионных полей уж точно, – но с памятью у меня всё в порядке, несмотря на солидный, тщательно скрываемый от окружающих возраст. Она, моя память, до сих пор исправно хранит множество вещей – и среди них разговор, состоявшийся на моём крайнем (вот же прилипло дурацкое словечко, спасибо Кащею!) дне рождения, на нашей кухне. И когда я напомнил Леднёву о его многозначительных намёках насчёт пятой от солнца планеты – это стало для него последним, добивающим ударом. Скис наш Валера, попускал ещё пузыри, сугубо для самоутверждения – и начал колоться, как карманник Кирпич на допросе у Глеба Жеглова. Вот, кстати, ещё один источник цитат, из которого я могу при случае невозбранно черпать – сериал уже прошёл по телеэкранам и успел приобрести заслуженную всенародную популярность. Что характерно, вышел он в памятном мне виде – новой космической эры Человечества никак не сказалось на творении братьев Вайнеров…

Но – к делу. Я ещё тогда заподозрил, что Леднёв собирается искать новый «обруч» в Поясе Астероидов. Почему именно там? Всё просто: если принять теорию о существовании в далёком прошлом ещё одной планеты, мифического Фаэтона, которая по каким-то неведомым земной науке причинам разрушилась, а из её обломков этот самый Пояс и образовался – то пазл, как говорили в «те, другие» времена, складывается. Правда, тут же возникает новый вопрос: если планета была уничтожена, то как уцелел «звёздный обруч»? Очень просто, отвечал Валера: он изначально находился на не планете, а висел в Пространстве рядом. Фрагмент символьного узора с гобийского «обруча», натолкнувшего его на эту мысль, был более, чем туманен, лингвисты вообще сомневались в адекватности перевода – но Леднёв углядел в нём указания на то, что «обруч» Фаэтона действительно существовал, имел колоссальные размеры даже по сравнению с гигантом с Энцелада, и предназначен был, в том числе, и для межзвёздных прыжков.

Чего-чего, а энергии и упрямства Валерке не занимать. Когда он не смог пробить на Научном совете Проекта включение этой темы в программу экспедиции, то решил добиваться своего обходными путями – убедил Волынова рассчитать второй прыжок так, чтобы «Заря» вывалилась из подпространства в строго определённом районе Пояса. А потом – постарался замаскировать поиски нового «обруча» под испытание методов тахионной локации, разработанных специально для экспедиции в Ливерморской лаборатории. Первое особого труда не составило – во время прошлого рейса «Заря» двигалась примерно тем же маршрутом, и такой выбор существенно упрощал работу Юльки, программировавшей тахионные торпеды. Что до второго, то скрыть свои нелегальные эксперименты Валера в итоге не смог и теперь вынужден оправдывался перед судом присяжных, состоящих из нас пятерых – четверых, если считать Юльку за свидетеля и привлечённого эксперта…

Почему я сказал, что Валеркины поиски напрямую касаются каждого из нас? Дело в том, что получив устойчивый пеленг на гипотетический «обруч», он собирался убедить Волынова сделать ещё один незапланированный прыжок – желательно, к точке над плоскостью эклиптики, после чего, взяв ещё один пеленг, поставить всех перед фактом. Расчёт верный: никто на борту «Зари» не станет возражать, когда узнает, что один из кусочков мозаики, скрывающей тайны «звёздных обручей» где-то рядом, и стоит только руку протянуть, чтобы добраться до него. И наоборот – если пренебречь полученными данными, утешив себя тем, что всегда можно вернуться и повторить наблюдения, можно навсегда упустить этот шанс. То, что удалось с первого раза взять нужный пеленг, объяснял Валера, иначе как чудом не назовёшь: шанс даже не «один на миллион» – один на миллиард, как в сказочке про одноногого пришельца из «Стажёров», и без привязки к надёжным ориентирам вроде крупных астероидов или радиомаяков на повторную удачу рассчитывать не стоит…

Я слушал его сбивчивую речь и с ужасом вспоминал эпизод, когда Юрковский, увидав в глубине Колец Сатурна серебристого паука, несомненное творение пришельцев, кричит на безответного Крутикова требуя, чтобы тот бросил космоскаф в мешанину каменных обломков, навстречу верной гибели.

«…Миша, – хрипло зашептал Юрковский. – Я тебе не прощу никогда в жизни, Миша… Я забуду, что ты был моим другом, Миша… Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми… Я ждал этого всю жизнь… Я верил в это… Это Пришельцы, Миша…»

Почему, спросите с ужасом? Да потому, что я ему поверил. Безоговорочно, сразу, настолько, что готов был требовать, уговаривать, связываться с Землёй, несмотря на значительную задержку по времени, даже угнать прицепленный к «Заре» грузовик – лишь бы Валера смог довести задуманное до конца…

Стоп, это уже ни в какие ворота… Я помотал головой, отгоняя наваждение прочь. Помогло.

– Наверное, надо что-то делать? идти к Волынову? – неуверенно предложил Середа. – Нельзя же, в самом деле, упускать такой шанс! А вдруг там действительно…

Я едва не выругался. Ни тени сомнения в Валеркиных словах – и это у Витьки-то, с его устоявшейся репутацией скептика! Да, похоже, энтузиазм Леднёва заразен по– настоящему. Нет, судари мои, так дело не пойдёт – энтузиазм энтузиазмом, но надо ведь и голову иметь на плечах!

Я шумно втянул ноздрями воздух, задержал дыхание – и не дышал, пока все, даже Валерка, умолкли, уставившись на мою побагровевшую от прилива крови физиономию с выпученными, словно у глубоководной рыбы, глазами.

– Лёш, что с тобой? – осторожно спросила Юлька. – Ты плохо себя чувствуешь?

Я шумно выдохнул.

– Ничего, Юль, всё в порядке. Икота одолела, уже прошло…

Леднёв смотрел на меня, как на предателя. Он что, успел прочесть мои мысли?..

– Ну, чего замолкли, товарищи космонавты? – заговорил я преувеличенно-бодрым голосом. – Валера тут всё красиво изложил, интересно. Осталось решить, что мы со всем этим теперь будем делать?

– Может, сходим к Волынову? – неуверенно предложил Юрка-Кащей. – Объясним, как есть, он мужик толковый, должен понять.

– К Волынову пойти можно. – согласился я. – Только уговор: если он-таки откажет, никаких резких движений! Это в первую очередь к тебе относится, Валер… – я поглядел на Леднёва. – Тогда, возле Дыры, ты меня уговорил, но ещё раз этот номер не пройдёт, даже не пытайся. Уяснил?

Астрофизик кивнул. А что ещё ему оставалось?

– Тогда составь кратенькую записку, на страницу, не больше. А мы пока зайдём в столовку, а то жрать охота прямо– таки нечеловечески…

Из записок

Алексея Монахова

«…Согласия капитана мы добились без особого труда. Он, конечно, поворчал на тему – «почему скрывали затею от начальства?» – но в итоге одобрил. А что? Риска в паре внеплановых прыжков никакого, тахионных торпед у нас на три таких рейса, а что Валеркиной самодеятельности– что ж, на то он и учёный, главное, чтобы был результат. Волынов даже не стал запрашивать одобрения Земли, сочтя, что небольшое изменение планов вполне в их с Леднёвым компетенции. А раз капитан корабля и научный руководитель экспедиции согласны – то так тому и быть!

Дальнейшее стало вопросом времени и техники. На расчёты и программирование торпед ушли ещё сутки. Всё это время я маялся от безделья и даже сделал попытку предложить Юльке помощь – бобины с магнитными лентами подавать, что ли… Увы, предложение было с негодованием отвергнуто Леднёвым, не терпевшим присутствия посторонних в лаборатории в столь ответственные моменты. Что ж, ему виднее; я тяжко вздохнул и поплёлся (а потом и поплыл) в ангар, чтобы в который уже раз задать профилактику безупречно исправным буксировщикам. И проторчал там, пока голос Волынова по внутрикорабельной трансляции не объявил о получасовой готовности.

Обычно я предпочитаю пережидать прыжки через «батуты» в своей каюте. Нет, никакими особо неприятными ощущениями этот процесс для меня не сопровождается – всего лишь привычка плюс нежелание натягивать на себя осточертевший «Скворец», а потом снимать его и упаковывать в рундук. Установленные на время экспедиции правила внутреннего распорядка требовали от членов экипажа перед прыжком облачаться в гермокостюм, если только они не находятся в своих каютах, которые в любой момент можно загерметизировать. Насколько мне было известно, большинство «молодёжного» экипажа «Зари» придерживается того же правила, однако на этот раз все, не сговариваясь, собрались в «Секрете». Не было только Юльки – они с Леднёвым и Коуэллом наблюдали за прыжком из астрофизической лаборатории, куда было выведено дублирующее управление тахионными торпедами. Мы же собирались наблюдать за прыжком воочию, через толстенные стёкла резервного мостика. Вообще-то, это запрещалось упомянутыми правилами, но – кто будет проверять? Единственной мерой предосторожности стали тёмные светофильтры, опущенные на обзорные окна – торпеды, срабатывая, дают сильнейшую вспышку, и рисковать зрением никому не хотелось…

…Мне, как и любому на «Заре» не раз доводилось наблюдать, как возникает в плоскости «батута» мерцающая плоскость тахионного зеркала. На раннем этапе Проекта американцы попытались ввести в употребление мудрёный термин «горизонт событий», но он не прижился, вытесненный незамысловатым и вполне демократичным «миррор” – или «мируа», если по-французски. И если в кольце «батута» возникновение зеркала выглядело привычно, даже буднично, то вспышка тахионной торпеды способна дать сто очков форы гиперскачку из «Звёздных войн». Представьте: в строго рассчитанный момент на удалении сотни километров перед носом корабля, вспыхивает ослепительная точка, разрастается до небольшого пятна – и вдруг взрывается изнутри, разбрасывая по сторонам ослепительные бело– лиловые протуберанцы. Они вытягиваются, расширяются и сливаются воедино, образуя подобие светящейся амёбы – с колышущимися неправильной формы краями и разбегающимися по световой плоскости полосами, кругами, волнами.

Корабль же продолжает движение и даже немного ускоряется – повисшее в Пространстве Зеркало способно продержаться всего несколько секунд, но этого достаточно, чтобы нагнать его и пройти насквозь. Это и есть момент прыжка – корабль, миновав подпространственную «червоточину» (краткий миг непроницаемой, абсолютной темноты, коготки миллионов электрических мурашей по всей коже, головокружение, порой лёгкая тошнота) и выскакивает в финиш-точке. Прыжок при помощи тахионной торпеды даёт обычно погрешность, напрямую зависящую от дистанции – для двух с половиной астрономических единиц, которые предполагалось преодолеть на этот раз, ошибка могла составить до ста тысяч километров. Не слишком много в масштабах Пояса, и уж тем более, не способно помешать взять пеленг на загадочный объект, вроде бы обнаруженный Леднёвым где-то в тёмных глубинах «семейства Хильды».

Кто такая эта Хильда, и за какие такие заслуги она была увековечена на картах Солнечной Системы – сие мне неизвестно. Наука в моём лице пока не в курсе, как говорил актёр Филиппов в «»Карнавальной ночи». Знаю только, что так именуется группа тёмных углеродных астероидов, расположенных за главным Поясом, между орбитами Марса и Юпитера. Как объяснял Коуэлл, учёные долгое время полагали, что эти астероиды, не являются фрагментами общего «родительского» тела (той самой Хильды, ага!) что характерно для большинства подобных «семейств», а представляют из себя группу случайных, приблудных глыб, обломков неизвестно чего, находящихся в орбитальном резонансе с Юпитером. Леднёв же полагал что это скопление, наоборот, образовалось в результате разрушения особенно крупного фрагмента Фаэтона – и вот так, целиком, было оторвано от общего массива Пояса гравитацией газового гиганта. Коуэлл был целиком с ним согласен, но, как и Валера, не смог внятно растолковать нам, жалким дилетантам, чем это подтверждает гипотезу Леднёва о местоположении «обруча».

Из объяснений я понял лишь то, что именно оторванность «семейки» от Пояса до некоторой степени облегчает задачу. В чём именно заключается это облегчение так и осталось для меня загадкой, но когда «Заря» вышла из прыжка в полутора астрономических единицах над плоскостью эклиптики и «батут», превращённый в тахионный пеленгатор, наконец заработал – по внутренней трансляции раздался восторженный рёв Леднёва, которому вторил во всю свою американскую дурь Коуэлл.

Им было с чего радоваться: нужный пеленг удалось взять с первой попытки. По первоначальным прикидкам выходило, что заветная точка пересечения полученных пеленгов лежит на дальней от нас окраине области Хильды, примерно в четырёх с половиной астрономических единицах по прямой. Это означало ещё два прыжка, две израсходованные тахионные торпеды; в принципе, мы могли добраться туда и одним, но тогда разброс в финиш-точке оказался бы слишком велик и пришлось бы долго тащиться до нужного места на ионных двигателях. Поэтому Волынов принял решение прыгнуть на три четверти дистанции, после чего, определившись, совершить ещё один прыжок, уже с минимальной погрешностью. По прикидкам Юрки-Кащея, в кои-то веки добравшегося до своих прямых обязанностей астронавигатора, она должна составить не более пяти тысяч километров – такое расстояние при желании можно преодолеть даже на «омаре» с подвешенными дополнительными топливными баками и тройным запасом воздуха. Но, разумеется, никто не собирался устраивать подобный экстрим – к «звёздному обручу», если мы его всё-таки обнаружим, пойдёт «буханка». Так мы называли между собой приданный «Заре» малый грузовик околопланетных сообщений за характерный облик, в самом деле, напоминающий известный всем УАЗик. На этом решении настоял Волынов, категорически не желавший приближаться непредсказуемой инопланетной диковине. Леднёв к моему удивлению, его поддержал – может, рассчитывал, что в отправившемся на разведку корабле он, избавившись от отеческого пригляда нашего капитана, получит большую свободу действий? Если так, то это он зря командовать грузовиком предстоит мне, и рисковать кораблём и людьми на его борту я не собирался, несмотря ни на какие уговоры. Всё, хватит, наигрались – буду строго следовать утверждённому начальством плану полёта, а этот авантюрист от астрофизики может расшибить свою башку о переборку…

На том и порешили; Леднёв с Коуэллом составляют план разведвылазки, Юлька засела за программирование торпед, а я в сопровождении Середы и инженера-электронщика Власьева отправился к ангару, в котором стоит «буханка». Что ж, нет худа без добра – по крайней мене, на надо по десятому разу возиться с «омарами», а можно, наконец, заняться, настоящим делом…»

Это только в «Звёздных войнах» каменные глыбы распихивают друг друга угловатыми каменными боками, словно пассажиры трамвая в час пик. На деле же сколько-нибудь заметные астероиды в Поясе могут отстоять один от другого на сотни тысяч, даже миллионы километров. Это правило действует и «семействе Хильды» – здесь, правда, плотность астероидного поля раза в три-четыре выше, но всё равно, далека от того, что показывают нам на киноэкранах.

Везде – но только не там, где мы оказались после второго прыжка. Здесь в радиусе трёх-четырёх тысяч километров оказалось не меньше десятка достаточно крупных астероидов, каждый не меньше полусотни километров в поперечнике. А в глубине этого скопления, в трёх тысячах двухстах километрах от «Зари»…

«Звёздный обруч» висел в пустоте почти ребром к кораблю на экране дальнего обзора творение инопланетян выглядело как вертикальная чёрточка с незначительным утолщением от краёв к центру. Мы все, собравшиеся на главном ходовом мостике, затаили дыхание, не в силах оторвать взгляда от слегка наклонной чёрточки в центре экрана и ещё одной отметки, в форме обглоданной с одного бока груши, неторопливо дрейфующей у правого нижнего угла.

– Кащеев, дистанция между объектами? – негромко произнёс Волынов.

– Четыреста двадцать, Борис Валентинович. – отозвался Юрка. – Ещё немного, и этот огрызок проскочит в «обруч»…

– …как в дырку от бублика. – закончил за Кащея Середа. – Ну и громадина!

– Не меньше трёхсот километров в диаметре. – согласился Волынов и повернулся к Валерке. Леднёв стоял за Юркиным ложементом, вцепившись обеими руками в спинку, и я видел, как побелели от мёртвой хватки костяшки его пальцев.

– Что ж, Валерий Петрович…

Он сделал паузу, а я ни с того ни с сего подумал, что впервые слышу, чтобы к астрофизику обращались по имени– отчеству. По крайней мере, здесь, на «Заре».

– …что ж, Валерий Петрович, – продолжил капитан, примите мои поздравления. Вы всё-таки сумели его найти!

Конец первой части

Часть вторая
Раздоры и сомнения

I

– Ты надолго в Москве? – спросила Нина. – Дима говорил, вы только-только вернулись. И куда теперь, снова учёба?

Они сидели на открытой террасе «Шоколадницы» на Октябрьской площади. Слева немолчно гудела улица Димитрова, носившая когда-то название большая Якиманка, впереди торопились по полосатой «зебре» прохожие, идущие к вестибюлю станции «Октябрьская». Справа уходило в сторону Москвы-реки широкое Садовое Кольцо – оно выныривало из тоннеля и спускалось к ЦПКО и дальше, на Крымский мост.

– Точно пока неясно, но вряд ли. – Мира вздохнула. – У нас скоро новые гастроли. Я сегодня зашла в консерваторию, так там о нас уже стали забывать…

– О вас, пожалуй, забудешь! – собеседница улыбнулась. Знаменитости! Вчера слышала в программе «Время» скрипичное трио «Фелисетт» вернулось с Марса, где давали концерты на орбитальной станции «Скъяпарелли». Кстати, давно хотела спросить – откуда такое название?

Скрипачка смущённо улыбнулась.

– Это Соня предложила, наша виолончель. Фелисетт – так звали кошку, которую французы запустили в космос. Мы все трое кошатницы, вот и решили, что надо исправить несправедливость. Сами подумайте: о Белке и Стрелке весь мир знает, а об этой кошечке хорошо, если узкие специалисты вспомнят…

Подошёл Дима и поставил перед девушками тарелочки с блинчиками – политые шоколадом, с орехово-шоколадной начинкой, фирменное блюдо заведения. «Шоколадница» была одним из самых популярных кафе Москвы, и даже сейчас, в разгар рабочего дня, около стеклянных дверей выстроилась недлинная, человек на семь-восемь очередь.

– Вот. – объявил Дима, ставя тарелки с блинчиками на стол. – Горячие, с пылу-с жару, налетайте!

– И тебе дали? – удивилась Нина. – Тут же не положено, официантки разносят…

– Мы с мамой заходили сюда, давно, года полтора назад, сказала Мира, – Битых полчаса простояли в очереди, а потом ещё час ждали, пока не принесут заказ.

– Знакомое дело. – ухмыльнулся Дима – Нет уж, я подошёл и сам забрал. Они поначалу не давали, мол «не положено, идите за столик, сами принесём» – но как увидели это – выдали, как миленькие!

Он кончиками пальцев притронулся к серебряной, с тёмно– синей эмалью и золотой звёздочкой, комете, пришпиленной над левым кармашком легкомысленной рубашки-гавайки. Точно такие же украшали блузки девушек. Люди за соседними столиками нет-нет, да косились на них – не каждый день встретишь сразу трёх кавалеров «Знака Звездопроходца», да ещё и таких молодых, красивых и жизнерадостных. Некоторые переводили взгляд на четвёртый стул, на котором лежал пластиковый, с полированными алюминиевыми накладками, скрипичный футляр. На крышке красовалась серебряная полированная табличка с крошечным изображением бублика «Скьяпарелли» и названием станции.

– Так что с гастролями? – напомнила Нина.

– Через неделю отправляемся. – скрипачка аккуратно нарезала свёрнутый в трубочку блинчик. – Успеть бы хоть немного дома побыть…

– И куда на этот раз? Писали, что вы собирались на «Лагранж», к Сатурну? Наши туда улетели на «Заре» – может, встретитесь?

– Нет, на этот раз на Земле. – Мира подцепила кусок блинчика на вилку. – В Японии. Они там без ума от нашей внеземельной программы, хотят даже диск записать, представляешь?

Нина кивнула. Дима был занят6 ковырялся ложечкой в блестящей вазочке с шариками пломбира – двумя белыми, ванильными и одним коричневым, шоколадным.

– Да что мы всё обо мне, да обо мне! Расскажите лучше, выто куда собираетесь? Тебе, Дим, уже разрешили вернуться во Внеземелье?

Ответное «угу» прозвучало невнятно, мешало мороженное, которое вопрошаемый успел отправить в рот.

– Да, медкомиссия была месяц назад. – пояснила за него Нина. – Сперва на «Гагарин», пройдём курс переподготовки – всё же больше года не выбирались с Земли, положено, – а оттуда уже к месту назначения. Специально попросили, чтобы вдвоём – а то встречаемся от раза к разу, будто и не супруги вовсе!

– И что это за место? – Мира подцепила на вилку очередной кусок блинчика. – Далеко от Земли? Я читала, собираются ставить станцию в засолнечной точке Лагранжа – вместо той, первой, которая сейчас в системе Сатурна – хотят исследовать «звёздный обруч». Может, туда?

– Нет, на этот раз не дальше низкой орбиты. – ответил Дима. – Слышала что-нибудь об «Звёздной»?

– Кто же о ней не слышал! Всего два месяца, как ввели в эксплуатацию, ещё не заселили толком. Так вы туда?..

Космическая станция «Артек-Орбита» (журналисты сразу прозвали её «Звёздная», по аналогии с другими частями знаменитого пионерского лагеря, вроде дружин «Морская», «Солнечная» или «Лазурная») была самым громким за последние полгода проектом во Внеземелье. Построенная по доработанному проекту орбитальных станций-«бубликов», она предназначалась для размещения двух сотен подростков из СССР, США, Франции и Китая, решивших связать свою жизнь с Космосом. Самому младшему из новых обитателей станции не больше двенадцати; самый старший не перешагнул шестнадцатилетней отметки. Кроме них на станции имелся экипаж, даже два – один нормальный, из вполне взрослых специалистов; второй же был составлен из парней и девчонок молодых людей в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет. Но главными в «Звёздной» были, конечно, юные космонавты, астрономы и планетологи, подрастающее поколение работников Внеземелья. Это для них был создан этот орбитальный филиал «Артека», это им предстояло здесь жить, учиться и работать, чтобы спустя несколько лет занять места рядом со своими старшими коллегами.

– Здорово! – оценила новость Мира. – А вы что там будете делать?

– Работать, что же ещё? Нина по специальности, главным инженером-кулинаром станции, а я… ни за что не поверишь!

– Я теперь чему угодно поверю. – усмехнулась скрипачка. Говори уже, не томи!

– Педагогом, преподавателем! Буду учить ребят водить буксировщики, выходить в открытый космос – всему, что нужно, чтобы жить и работать во Внеземелье!

– Ну… неверное это хорошо. – неуверенно произнесла Мира. – Только я думала, что ты будешь, как раньше….

– …пилотом и вакуум-сварщиком? – Дима неопределённо махнул свободной рукой – другая была занята ложечкой с мороженым. – Я так и хотел, но вот, уговорили…

– Кто – не секрет?

Он ответил не сразу – проглотил мороженое, облизал ложку и положил её рядом с опустевшей вазочкой.

– Есть один человек. Главный психолог Проекта.

– Знаю! – кивнула Мира. – Его, кажется, называют И.О.О.?

Она немало была наслышана об этой загадочной личности и от Юльки с Олей Молодых, и от Лёши Монахова. И, конечно, от Юрки-Кащея, с которым они с некоторых пор подумывали переехать в Королёв, где Юрке выделили в жилом городке Центра Подготовки двухкомнатную квартиру.

– Знаешь… – Дима чуть помедлил. – Ты только ребятам не говори, хорошо? Я постоянно вспоминаю нашу «космическую» смену в Артеке. У меня ведь неплохо тогда получалось, вот я и подумал: может, это и есть моё призвание? Дело-то ничуть не менее важное, чем сваривать в вакууме очередную станцию или таскать туда-сюда контейнеры. Хотя я и с этим справлялся…

– Вот теперь и пригодится, будешь учить ребят. – голос Миры потеплел – 3атея с подростковой станцией ей явно понравилась. – Я поговорю, может, и мы после японских гастролей дадим у вас концерт? Как думаешь, вашим ребятам понравится скрипичная классика?

– Понравится, конечно! – обрадовался Дима – Отличная мысль, прилетайте!

– Сам ещё не устроился, а уже зовёшь гостей! – улыбнулась Нина. – Нет, правда, Мира, хорошая идея, так и нужно сделать!

– Кстати… – припомнила скрипачка. Я на «Гагарине» встретила Шарля, он передаёт тебе привет.