Текст книги "Временной узел"

Часть 1

Голос из репродуктора сообщил об отправлении скорого поезда Алма-Ата – Москва с первого пути. Я достал из портфеля заранее купленную газету, уселся возле окна и, пробежав глазами по первой полосе, выбрал себе статью для чтения. Однако не успел я прочесть и первого абзаца, как дверь купе с шумом покатилась в сторону. Я поднял голову и… замер в этой позе, словно по приказу невидимого гипнотизера. В проеме двери стояла девушка лет двадцати. Первое, что выхватил мой взгляд из очаровательного облика незнакомки, были ее глаза. Большие, карие, с необычным, как мне показалось, темно-фиолетовым отливом. Они выглядывали из-под густых ресниц с совершенно несвойственным для столь юного возраста выражением глубокой грусти и тоски. Я ощутил желание припасть губами к этим глазам, обняв их хозяйку и, гладя ее по голове, шептать нежные слова утешения.

Задержавшись пару секунд на глазах девушки, мой взгляд пополз вниз, отмечая правильность черт лица, изящную посадку головы на тонкой шее, вздернутую, крепкую грудь, тонкую талию, округлые бедра и стройные ноги.

– Тридцать шестое место в этом купе? – пропел волшебный голос, своим звучанием напоминающий переливы горного ручья в летний зной.

– Ээээ… – с трудом выдавил я из себя нечленораздельный звук и указал взглядом на верхнюю полку.

– Верхняя, – разочарованно вздохнула девушка, – а ведь я просила нижнюю, когда покупала билет.

– Ээээ… – протянул я руку, указывая на противоположную от себя нижнюю полку.

– Что? – удивленно вскинула брови моя попутчица.

Я с трудом сглотнул застрявшую в горле слюну.

– Вы можете занимать это место. Оно свободно.

– Вы в этом уверены? – с сомнением спросила девушка, однако шагнула вперед и закрыла за собой дверь.

– Абсолютно уверен, – бодро заявил я, – оставшиеся два места в купе принадлежат моим начальникам: министру хлебозаготовок и его заму. Мы втроем должны были ехать на совещание в Джамбул. Но перед самым выездом узнали печальную новость: сегодня утром по дороге на работу скоропостижно скончался наш куратор из ЦК партии. Мое начальство решило остаться в Алма-Ате. Их билеты у меня. Сдать их я не успел.

– Не думаю, что проводник упустит такую возможность поживиться, – ухмыльнулась незнакомка, – наверняка, он посадит на освободившиеся места левых пассажиров.

– Не переживайте. Все продуманно, – я гордо вскинул голову, – проводнику я скажу, что мои коллеги сидят в вагоне-ресторане. Так что, располагайтесь на нижней полке и ни о чем не волнуйтесь. По крайней мере, до завтрашнего утра вас никто не побеспокоит.

– Будем надеяться, – улыбнулась девушка и, повернувшись ко мне спиной, занялась разбором вещей.

Я украдкой наблюдал за своей попутчицей. От упругих полушарий ее изящно очертанной попки невозможно было оторвать глаз. Когда молодая женщина переносила центр тяжести своего тела с одной ноги на другую, ее ягодицы начинали двигаться по замысловатой траектории. Вверх, вниз, влево, вправо, по дуге и даже, как мне казалось, по синусоиде. Неожиданно девушка резко повернулась ко мне всем телом. Злой взгляд ее карих глаз не сулил мне ничего хорошего. Я поспешил склонить голову к газете, однако, сделал это, видимо, недостаточно быстро, поскольку с полминуты моя попутчица продолжала сверлить меня испепеляющим взглядом. Руки ее при этом уперлись в бока, а ноги были широко расставлены в стороны. Ее молчание было красноречивее всяких слов, и вскоре я почувствовал, как лицо мое наливается краской.

Посчитав, что я понес достойное своей вины наказание, девушка вновь повернулась ко мне спиной и продолжила прерванное занятие. В течение последующих нескольких минут я безуспешно пытался вникнуть в смысл газетной статьи. Наконец, незнакомка закончила разбор своих вещей и я был удостоен ее внимания.

– Вас не затруднит выйти из купе на пару минут? – обратилась она ко мне, – мне необходимо переодеться.

Я вскочил с места, больно ударившись при этом головой о верхнюю полку и, стараясь не задеть мою спутницу, вышел в коридор.

Поезд, тем временем, покидал зону пригородных поселков Алма-Аты. Я облокотился на поручень у окна и с вялым интересом наблюдал, как утопающие во фруктовых садах усадьбы сменяются полями, засаженными овощными культурами, которые, в свою очередь, уступали место бахчам, а тем на смену приходили бескрайние степные просторы, кое-где изборожденные руслами высохших рек.

Прошло около часа, когда я услышал за спиной звук открываемой двери.

– Что же вы не заходите? – удивилась моя попутчица, – я уже давно переоделась.

Я окинул девушку быстрым взглядом. Вместо легкого летнего платья теперь на ней был одет спортивный костюм, с еще большим успехом подчеркивающий достоинства стройной фигуры незнакомки. Низко склонив голову, я проследовал на свое место и взял в руки газету.

– Вы не уйдете из купе в ближайшие четверть часа? – поинтересовалась у меня девушка.

– Нет. Не уйду, – пожал я плечами.

– В таком случае, я оставлю свои вещи здесь. Мне надо отлучиться.

Я согласно кивнул головой в ответ. Девушка ушла, а я продолжил чтение газеты.

Прошло минут двадцать или чуть более, когда неожиданно из-за двери раздался ее возмущенный голос:

– Отстаньте, наконец, от меня, иначе я позову проводника.

В следующий момент дверь распахнулась, и в купе стремглав влетела моя соседка. Она тут же попыталась закрыть дверь, но чья-то нога ловко помешала этому, уперевшись в дверной торец. Вслед за ногой в дверном проеме появилась рослая фигура парня лет двадцати пяти с лицом, которое обычно притягивает женский взгляд.

– Девушка, неужели я вам совсем не нравлюсь? Вроде, не косой и не хромой, да и роста не маленького, – сладким, но в тоже время самоуверенным голосом промурлыкал парень.

Моя соседка еще раз попыталась закрыть дверь, но сил ее для этого явно не хватало. Я решительно поднялся с места и встал рядом с девушкой.

– В чем дело, молодой человек? – строго спросил я, – что вам нужно от моей жены?

– Жены?!

Парень смерил меня оценивающим взглядом и с ухмылкой повернулся к девушке.

– А я все не мог понять: чего ты кочевряжишься. Значит, ты стариков предпочитаешь?

– Это значит, что молодости моя жена предпочитает другие мужские достоинства, – прорычал я и с такой силой рванул дверь, что если бы парень вовремя не убрал ногу, кости его оказались раздробленными.

Закрыв дверь на замок, я вернулся на свое место и взял в руки газету.

– Большое спасибо, – услышал я тихий голос моей спутницы.

– Не стоит благодарностей, – не поднимая головы, ответил я.

С минуту я безуспешно пытался вникнуть в смысл газетного текста, перечитывая по несколько раз каждый абзац. Мои напрасные потуги прервал голос девушки.

– Вы не курите?

Я оторвался от газеты и мотнул головой.

– Тогда давайте откроем окно. Я очень хочу курить.

Мне пришлось изрядно потрудиться, прежде чем оконная рама со скрежетом поползла вниз. Девушка достала из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой и с жадной поспешностью сделала несколько коротких затяжек.

– Можно вас кое о чем попросить? – моя попутчица смущенно потупила взор.

– Конечно, конечно, – затараторил я, – охотно выполню вашу просьбу.

Девушка не спеша сделала последнюю затяжку и затем, так же неспешно, загасила окурок о дно стеклянной пепельницы. Я в течение этого отрезка времени пытался догадаться: о чем меня может попросить очаровательная незнакомка. Самые смелые мои предположения робко проникали в область сексуальных отношений между мужчиной и женщиной.

Тем временем, девушка раскрыла сумочку, достала оттуда десятирублевую банкноту и, глядя мне прямо в глаза, пропела своим нежным голоском:

– Будьте любезны, сходите в ресторан и купите бутылку водки.

В течение нескольких секунд я, молча, переводил взгляд с денежной купюры на лицо девушки и обратно, пытаясь сообразить, разыгрывают меня или говорят серьезно.

– Если это вас, конечно, не очень затруднит, – добавила девушка, прервав мои размышления.

Сомнений не оставалось – меня действительно посылали за бутылкой. Не говоря ни слова, я поднялся с места, откинул сиденье и достал из багажника свой портфель. Открыв замок, я ловким движением фокусника извлек из портфеля водочную бутылку.

– Вы забыли, – обратился я к своей попутчице с непринужденной улыбкой, – что вашими соседями должны были быть трое мужчин. Неужели вы полагаете, что отправляясь в дальнюю дорогу, они не позаботятся о выпивке?

Поставив бутылку на стол, я вновь склонился над портфелем.

– Тут мне жена закуску кое-какую собрала. Вот только посуды у нас с вами нет. Ну, ничего. Схожу к проводнику, возьму стаканы.

Через несколько минут на газетном листе посреди стола красовался типичный походный натюрморт. В его центре, приковывая зрительское внимание, возвышалась поллитровая бутылка водки «Столичной». Вокруг нее аккуратными рядами расположились ломтики вареной колбасы «Докторская» и сыра «Голландского». Далее красно-зелеными островками были разбросаны куски помидоров и разрезанных повдоль огурцов. Их окружали половинки вареных яиц и картофельные круги. По краям газетного листа встали наизготовку два граненых стограммовых стакана.

Я сдернул ножом крышку с бутылки и наполнил стаканы наполовину.

– Ну, за знакомство? – предложил я тост и поднял свой стакан, – вас как зовут?

– Ирина. Можно коротко, Ира, – тихо ответила девушка.

– А я – Андрей Ильич. Можно коротко – Андрей. Тем более, что я уже назвался вашим мужем.

Мы аккуратно сдвинули стаканы, и в следующий момент моя соседка вновь поразила меня. Она лихо, по-мужски, выплеснула содержимое стакана в рот, сделала глубокий выдох, затем взяла кусок колбасы, поднесла к носу и с шумом вдохнула воздух. Не откусив ни кусочка, она положила колбасу на прежнее место.

Я проделал ту же операцию, однако, в отличие от Иры, отправил кусок колбасы в рот.

– Насчет мужа, это вы здорово придумали, – улыбнулась девушка, – иначе этот нахал не отстал бы от меня.

– По правде сказать, – начал я осторожно, – я был немного удивлен. Конечно, вы с вашей внешностью мужским вниманием не обделены. Но все равно, парень то – красавец, под стать Алену Делону. Неужели он вам не понравился?

Во время моей речи девушка сидела молча, обхватив обеими руками граненный стакан и устремив в его дно немигающий взгляд. Когда я закончил говорить, она подняла глаза и, как в первый момент нашей встречи, меня поразил ее взгляд, полный отчаянной тоски и грусти. Я вспомнил, как пару лет назад умерла наша соседка, одинокая старушка. Родственников в Алма-Ате у нее не было и попрощаться с усопшей пришли лишь несколько седеньких бабулек. Когда я зашел в комнату, где на столе был установлен гроб, то почувствовал на себе чей-то взгляд. Я повернул голову и увидел на полу возле дивана Пульку. Года за три или четыре до своей смерти наша соседка подобрала на улице больную, истощавшую дворняжку, выходила ее и назвала Пулькой. Взгляд Пульки, лежащей возле гроба хозяйки, я и вспомнил сейчас, глядя в глаза Ирины.

– Андрей, налей еще водки.

Так и не ответив на мой вопрос, попросила девушка, неожиданно перейдя на «ты». Я вновь наполнил стаканы на половину их объема. Не дожидаясь тоста, Ира выпила водку, как и в первый раз, залпом, и не закусывая. Поставив пустой стакан на стол, она достала сигарету и закурила. Я выпил свою водку и засунул в рот половинку вареного яйца.

– Ты спрашиваешь, понравился ли мне тот парень? – между затяжками повторила Ира мой вопрос, – хорошо, отвечу. Нет, не понравился. Мне, вообще, мужчины в сексуальном плане не нравятся.

Яичный желток встал у меня поперек горла, и я был вынужден схватить со стола кусок помидора, чтобы с его помощью пропихнуть желток внутрь организма.

– Мне противны их похотливые взгляды, – продолжала, тем временем, девушка, – кожа моя покрывается гусиной сыпью от их прикосновения, а от одной лишь мысли о близости с кем-нибудь из них меня с души воротит.

Ирина замолчала, отвернувшись к окну. Я закончил жевать и сидел неподвижно, стараясь не смотреть в сторону своей соседки. В купе повисла напряженная тишина. Каждой клеткой своего тела я ощущал неловкость создавшегося положения. Пауза затягивалась. Молчание становилось все более тягостным.

– Да… – наконец, выдавил я из себя, – понимаю… Такое иногда случается…

– Понимаешь?! – вдруг выкрикнула Ира, повернув ко мне искаженное злостью лицо, – ни черта ты не понимаешь! Такое невозможно понять, пока не пройдешь через все это!

Я обратил внимание, как нервно подрагивает кончик сигареты в руке девушки.

– С тобой случилось… – я запнулся, подыскивая нужное слово, – какая-то неприятность?

– «Неприятность»? – с кривой ухмылкой отозвалась Ирина, – да. Случилась неприятность.

Она щелчком отправила окурок в окно и в очередной раз огорошила меня, кивнув головой на водочную бутылку.

– Налей, Андрей, по полному стакану.

Я тут же исполнил просьбу девушки. Опорожнив стакан, Ира уставилась на меня долгим, слегка замутненным хмельным зельем взглядом.

– Ты отличный мужик, Андрюша. Я чувствую, у тебя добрая душа, – девушка схватила мою руку и стиснула ее в своих ладонях, – я расскажу тебе историю одного человека, которого знаю очень хорошо. Знаю, как саму себя.

Ира глубоко вздохнула, словно собиралась прыгать в холодную воду, и неспешно начала свой рассказ.

* * *

Лера родился в Ленинграде в канун новогоднего праздника, тридцать первого декабря 1928 года. В свидетельстве о рождении было записано его полное имя: Валерий Николаевич Лопухин. Отец мальчика, Николай Иванович, как позже узнал Лера, происходил из древнего дворянского рода. Будучи человеком далеким от политики, он безоговорочно признал власть большевиков в 1917 году и служил ей так же честно и преданно, как до этого служил Временному правительству, а еще раньше царю-батюшке. Во внешности отца Лере больше всего запомнились пышные, черные усы. Когда Лера был совсем маленьким, он играл с ними, как с игрушкой. Чуть повзрослев, мальчик уже не позволял себе касаться отцовских усов. Зато теперь ему нравилось наблюдать за ними. Когда к Лопухиным приходили гости, а приходили они довольно часто, Лера забирался в какое-нибудь укромное место и оттуда часами мог безотрывно следить за движением отцовских усов. Мальчику казалось, что усы жили своей, отдельной, независимой от остальной части лица жизнью. То они разбегались в стороны, когда отец улыбался, то сжимались в густой, колючий комочек (это когда отец в задумчивости сводил губы в трубку), то, подобно дворовым девчонкам на скакалке, прыгали вверх-вниз в то время, когда отец разговаривал.

Еще Лере запомнилось, что отец был большой и очень сильный. Иногда, по просьбе гостей, они с отцом демонстрировали цирковой номер. Лопухин-старший клал на сиденье стула ладонь с растопыренными пальцами, Лера садился на нее (его маленькая попка легко умещалась на широкой отцовской ладони), и отец на вытянутой руке поднимал сына к потолку.

Когда Лера вспоминал свою мать, в памяти, прежде всего, возникали ее глаза и руки. Наверное, это происходило от того, что и те, и другие были добрые и ласковые. Каждый вечер перед сном мама приходила к Лере в комнату, садилась на край кровати и тихим голосом рассказывала какую-нибудь сказку или историю. Сказок и историй она знала огромное количество, и каждый раз, ложась в постель, Лера мучился вопросом: какую из них попросить маму рассказать в этот вечер.

Во время рассказа мама осторожно поглаживала Леру по спине, и от прикосновения ее руки мальчик чувствовал, как постепенно мышцы его тела расслабляются, веки тяжелеют, а сознание обволакивается вязкой, густой пеленой.

Жили Лопухины втроем в большой трехкомнатной квартире в четырехэтажном кирпичном доме. Названия улицы, где располагался дом, Лера не помнил, но, видимо, жили они в центре Ленинграда, поскольку недалеко находились Исаакиевский собор и Зимний Дворец.

Отец Леры работал директором крупного промышленного предприятия (какого именно мальчик не знал). Каждое утро под окнами их дома раздавался автомобильный гудок, означавший, что за папой приехала служебная машина. Отец целовал маму в щеку, ерошил Лере волосы на затылке, подхватывал портфель и выходил из дома. Возвращался он поздно вечером, часто, когда Лера уже спал.

Лерина мама преподавала на курсах словесность. Работала она по два-три часа в день, неполную неделю.

Днем к ним приходила Агрипина, еще не старая, но абсолютно седая женщина. Агрипина убирала квартиру, готовила еду и ходила в магазины за продуктами. Когда мамы не было дома, Агрипина, отправляясь в магазин, брала с собой Леру. Мальчику эти походы не нравились. Не потому, что он не любил ходить пешком или простаивать в очередях. Нет. Не нравилось ему бывать на людях с Агрипиной. Лера полагал, что все считали Агрипину его матерью и мальчику это было обидно. Лерина мама была красивой, а Агрипинино лицо бог создавал, явно находясь в скверном расположении духа. Мама Агрипину жалела и говорила, что она очень несчастна.

Два раза на Лериной памяти они всей семьей ездили в Крым. Последнюю из этих поездок Лера запомнил очень хорошо, поскольку, во-первых, ему тогда уже исполнилось семь лет, а, во-вторых, состоялась она в августе, незадолго до папиного ареста.

День второго сентября 1935 года Лера запомнил на всю оставшуюся жизнь. Накануне утром, в новенькой школьной форме, с новеньким, пахнущим кожей портфелем, он рядом с мамой весело шагал в первый раз в школу. Вечером папа вернулся с работы необычно рано и с огромным тортом в руках. Все сели за стол, пили чай, и отец долго расспрашивал Леру о его первом учебном дне.

Утром второго сентября Лера проснулся, когда в его комнату уже проникли лучи солнца, выглянувшего из-за крыши соседнего дома. Мальчик взглянул на часы и ужаснулся. Стрелки показывали без десяти минут восемь. До начала уроков оставалось всего десять минут.

– Почему мама меня не разбудила? – недоумевал мальчик, – неужели она забыла, что мне надо идти в школу?

От обиды в горле запершило. Соскочив с кровати, Лера бросился из комнаты. Сильным ударом обеих рук он распахнул дверь, выскочил в зал и… в следующий момент резко затормозил, словно наткнулся на невидимую преграду. Представшая взору картина настолько поразила Леру, что у него перехватило дыхание, как от сильного удара под дых. В зале царил такой беспорядок, будто там неделю играли в «казаки-разбойники» все мальчишки их двора. Двери шкафов были распахнуты, книги, хранившиеся там, как попало разбросаны на полу. Среди них виднелись осколки блюдца из маминого любимого сервиза. На столе, в центре комнаты горою были свалены отцовские бумаги. Кипы старых газет и журналов громоздились на диване. Вся мебель оказалась сдвинутой от стен к центру комнаты.

Но разбросанные вещи и разбитая посуда лишь ненадолго привлекли внимание мальчика. Неизмеримо большее впечатление произвел на него вид матери. Мама сидела на стуле, облокотившись о край стола и подперев голову рукой. Нечесаные волосы неряшливыми прядями спадали на плечи. Чулок на левой ноге сполз ниже колена, а второй чулок мама зажала в кулаке, устремив на него неподвижный взгляд.

Когда Лера с шумом ворвался в комнату, мама медленно повернула голову и посмотрела на него тем же пустым, отрешенным взглядом, которым до этого рассматривала чулок.

– Кто это сделал, мама? – тихо спросил Лера.

Несколько секунд мать молча смотрела на сына.

– Подойди ко мне, Валерий, – донесся до Лериного слуха чуть слышный голос.

Мальчик вздрогнул и невольно поежился. Мама называла его полным именем лишь когда выговаривала ему за провинность, и теперь оно прозвучало как предвестие беды. Беды, которая, как почувствовал Лера, будет страшнее и безжалостнее любого, самого строгого наказания.

Лера нерешительно приблизился к матери. Мама положила руки сыну на плечи и некоторое время, молча, глядела ему в глаза.

– Валерий, – заговорила она все тем же тихим голосом, – нашего папу арестовали. Но… – мамин голос дрогнул, – но это ошибка. Нелепая ошибка. Я уверена, что там во всем разберутся и его скоро отпустят. Он ни в чем не виноват. Слышишь? Ни в чем не виноват. Наш папа честный человек.