Текст книги "Мальчишка-командир"

Удар ножом

В январе восемнадцатого года Аркадию исполнилось четырнадцать, но выглядел он старше своих лет. Аркадий ходил в черной, сдвинутой набок папахе, в солдатской, по мерке сшитой шинели, присланной отцом. Ее перепоясывал широкий ремень, на котором висела кожаная сумка. В ней, за неимением кобуры, Аркадий носил маузер. Не тот, тяжелый, длинноствольный, для которого требовался деревянный футляр, а небольшой, размером с браунинг.

Маузер этот Аркадий купил на базаре, у солдата с деревянной ногой, продав тайком от мамы и тети Даши свою шинель с канареечным кантом, из которой он уже вырос.

– Хороший пистолет, – похвалил солдат, отдавая маузер и пряча в карман деньги. – Я его в германском окопе нашел. По нынешним временам всегда пригодиться может. Я бы себе его оставил – не хватает денег доехать до дому… На вот еще две запасные обоймы.

Сначала Аркадий таил свою покупку от всех, в первую очередь от мамы, потому что, если бы она спросила: «Где ты взял револьвер?», пришлось бы ей сказать правду. А за продажу шинели она бы его не похвалила. Больше того, она бы расстроилась. Не потому, что ей было жаль старую шинель, а ее огорчила бы сама мысль о том, что ее сын стоял, пусть всего только четверть часа, на базаре, молча предлагая свой т о в а р. В доме никогда ничего не копилось впрок, и ко всякого рода торгово-финансовым операциям в семье относились с презрением.

Но шло время. Аркадий получил винтовку и уже мог себе позволить, уходя на задание, опустить пистолет в полевую сумку. А потом, осмелев, он засовывал маузер просто за ремень. И однажды с маузером за поясом сфотографировался. Когда мама увидела пистолет у него в руках, она не стала ничего спрашивать. Только сказала:

– Сын мой, не сломай себе голову.

– Мамочка, не беспокойся, все будет хорошо, – ответил он ей. И подошел поцеловать ее.

Она посадила его на диван и долго гладила по лицу своей ладошкой, от которой пахло йодоформом и еще какими-то лекарствами, хотя, возвращаясь из больницы, мама всегда тщательно мылась. Часы, поскрипев шестеренками, ударили пять раз. Аркадий, как в детстве, потерся щекой о мамину щеку и встал.

– Ты куда? – спросила Наталья Аркадьевна.

– Мы с Колькой Березиным патрулируем по городу. Я к десяти вернусь.

Он торопливо надел шинель, напялил папаху, схватил винтовку и выбежал из дома. Захлопнув дверь, Аркадий по привычке сунул руку в почтовый ящик – каждый день ждал вестей от папы – и вытащил письмо: «Местное. Новоплотинная, 25. А. Голикову». Почерк был незнакомый. Надорвав конверт, Аркадий вынул листок с рисунком: череп, под ним скрещенные кости. «Охота кому-то дурачиться», – подумал Аркадий со снисходительностью взрослого.

Прочитав «Остров сокровищ» Стивенсона, Аркадий и сам| послал двум-трем приятелям листок с нарисованным кружком – «черной меткой». То была пора игр в индейцев и пиратов. Сейчас же ему казалось, что все это происходило в какой-то иной, далекой жизни.

Аркадий разорвал в клочки дурацкое письмо, а назавтра вынул из ящика другое. Оно состояло из единственной фразы: «Если не бросишь своих большевиков, будет плохо». И снова череп и кости. А третье попало в руки к сестрам. Они перепугались, хотели показать его маме, чтобы она отнесла в милицию. Аркадий с трудом их отговорил:

– Это у нас игра. Помните «Остров сокровищ»? Я скажу ребятам, чтобы таких писем больше не присылали.

А письма шли. Он их перехватывал. И даже стал забегать на почту: «Мне писем нет?» И случалось, ему протягивали по два-три конверта.

Не на шутку встревоженный, он решил посоветоваться с Алешей Зиновьевым. Бывший реалист, ученик Марии Валерьяновны, Алеша теперь при военном отделе уездного Совета ведал контрразведкой. Завидев на Соборной площади Алешу, который торопливо шел, прихрамывая на покалеченную в детстве ногу, Аркадий ринулся было к нему и остановился.

«Засмеет он меня, – подумал Аркадий. – Расскажет Женьке, тот Марии Валерьяновне, и меня, как труса, отстранят от задания». И повернул обратно.

Шло время. Письма с угрозами больше не приходили. Аркадий успокоился. Возвратясь как-то с уроков, он с порога крикнул:

– Тетя Даша, покормите, пожалуйста. Я очень спешу!

В ответ из девичьей выбежали все три сестры с красными, нареванными глазами и кинулись к нему. За ними, всхлипывая, вышла из кухни тетя Даша.

– Вы чего? – обмер он. – Что-нибудь с папой?

Талка молча протянула ему листок с черепом и костями. Под черепом разнокалиберными буквами, вырезанными из газеты, было написано: «За помощь большевикам – СМЕРТЬ!»

Аркадий почувствовал, что кровь отлила от лица и в теле возникла слабость, будто он стоя засыпал. Такое с ним уже случалось, когда в первом классе их повели делать прививки. Увидев больничные халаты, иглы и шприц, он ощутил необоримую сонливость и грохнулся в обморок. И сейчас он был близок к этому.

«Смертный приговор… Смертный приговор… – билось в его мозгу. – Но чей? Кто меня приговорил?» Тут он снова увидел заплаканные, искаженные страхом и оттого некрасивые лица сестер и тети Даши. «Нужно их успокоить, – подумал он. – Лучше бы всего рассмеяться». Но для притворного смеха у него недостало сил. Аркадий глубоко вздохнул и задержал дыхание, как учил его папа, который многое знал и умел. Сердце сильно забухало, сонливость прошла, и вернулась решительность.

– Я набью морду Володьке Тихонову, – весьма натурально рассердился Аркадий, – чтобы он перестал вас пугать своими дурацкими письмами.

– Да кто же так шутит? – возмутилась тетя Даша. – Ты задержался, и мы уже думали: тебя убили. Садись обедать. А к Володьке пусть сходит мама и поговорит с его родителями.

– Лучше я сам.

Тетя Даша принесла обед, но суп и хлеб застревали у Аркадия в горле, хотя он был очень голоден.

Получив первых два письма, Аркадий подумал, что это пакостят «аристократы» или «подлипалы» из училища. Когда же анонимные угрозы начали приходить пачками, Аркадию сделалось очевидным, что хотят запугать весь дом. Но, увидев на листе почтовой бумаги слово «смерть», он ощутил, как на него пахнуло холодом и затхлостью могильного склепа.

Аркадий летом часто забегал с приятелями на кладбище. Здесь они играли в прятки, слушали птиц, ставили силки, за что им, случалось, и попадало. Заросшие сиренью могилы, покосившиеся памятники с жалостливыми надписями, заброшенные усыпальницы не трогали, не волновали Аркадия. Он еще не терял близких, а мысль о собственной смерти казалась ему до смешного нелепой. И вдруг он скорее ощутил, нежели понял, что может сам оказаться под могильной плитой.

«Кто же прислал письмо?» – лихорадочно искал ответа Аркадий.

Он перебрал в уме своих недругов. Самым непримиримым был сын разорившегося помещика Костя-кадет. Доходило у них до жестоких драк, но Костя с мамочкой недавно уехали на юг. Вспомнил Аркадий, что недавно по распоряжению городского Совета проверял купеческие лавки и обнаружил в мануфактурном магазине Бебешина укороченные аршины. Бебешин был арестован. Суд приговорил его к штрафу в десять тысяч рублей.

«Бебешин?.. – спрашивал себя Аркадий. – Нет. Бебешин нажил миллионы, поставляя гнилое сукно и непрочную кожу для царской армии. Десять тысяч для него мелочь. И заниматься шантажом он не станет – побоится потерять все».

И вдруг Аркадий поперхнулся: «Офицеры!.. Это месть за офицеров, которых я выследил в кафе!.. – И тут же успокоил себя: – Нет, если бы заговорщики, которые остались на свободе, знали бы, что я выследил их товарищей, они бы просто меня застрелили. Тогда кто же?!»

Ответа он не находил, но у него появилось ощущение, что разгадка близка. Адрес на сегодняшнем конверте и текст письма были слеплены из букв, вырезанных из газеты. Значит, человек опасался, что его узнают по почерку. И Аркадий пожалел, что изорвал предыдущие послания, написанные от руки.

Затем его мысль почему-то перенеслась к недавней встрече в Совете, когда в комнате у Марии Валерьяновны он столкнулся с Сашей Рязановым. Могучего сложения парень, Саша выглядел измученным и похудевшим, глаза его были воспалены, словно он неделю провел без сна. На плече у Рязанова висел карабин, а за спиною – вещевой мешок.

Мария Валерьяновна расцеловала Сашу. Он смутился, неловко чмокнул Гоппиус в щеку, кивнул Аркадию и выбежал из кабинета.

– После концерта в вашем училище совсем затравили парня, – сказала Мария Валерьяновна Аркадию. – Пришлось отпустить на фронт, хотя самим не хватает людей.

Саша Рязанов, сын фельдшера, закончил реальное училище в 1917 году, вступил в большевистскую партию и стал одним из главных помощников Марии Валерьяновны. Последнее время он заведовал организационно-агитационным отделом уездного военкомата.

В то утро, когда уезжал Рязанов, Аркадий был утомлен ночным двухсменным дежурством, его подташнивало от голода и клонило в сон. Слова Гоппиус скользнули мимо сознания. А сейчас до него внезапно дошел их смысл.

…Месяц назад, в январе, известный в Арзамасе богач инженер Тренин обратился в Совет за разрешением провести в реальном училище, которое славилось отличным актовым залом, благотворительный вечер с участием приезжих артистов. Поскольку весь сбор, за вычетом расходов, должен был поступить в пользу раненых солдат, то цену за билеты назначили очень высокую. Публика победней попасть на концерт не могла. Это и навело на мысль, что вечер преследует не только благотворительные цели.

Аркадий и еще двое реалистов были посланы Марией Валерьяновной на вечер «для соблюдения порядка». Голиков уже давно ходил в полувоенном – так ему больше нравилось, да и вырос он уже из ученической гимнастерки и форменных брюк. Но тут пришлось все достать из сундука, отпарить, надеть ремень с вензелем «АРУ».

На таком роскошном вечере Голиков никогда не был. Дамы приехали в вечерних туалетах, вызывающе поблескивая драгоценностями. Мужчины явились в черных фраках или парадных мундирах своих ведомств. На мундирах недоставало только царских орденов, упраздненных революцией. Сотни людей в Арзамасе голодали, а в буфете (правда, по немыслимым ценам) продавали водку, коньяк, бутерброды с черной икрой, белой и красной рыбой, свежайшим сыром и копченой колбасой. В высоких вазах стояли пирожные и фрукты. Торговля шла бойко, словно все стоило копейки.

Несмотря на множество народу, царил исключительный порядок. Он ничем не нарушался и во время концерта. Программа была чисто художественной, «без политики». Артисты из Нижнего Новгорода с воодушевлением читали стихи русских поэтов, замечательно исполняли сцены из пьес Островского и проникновенно пели романсы.

Голикова эта демонстративная чинность насторожила. Он знал многих зрителей по собраниям и митингам. Там те же лощеные джентльмены, не стесняясь в выражениях, нападали перед огромной толпой друг на друга или внезапно объединялись, убеждая слушателей в необходимости для России «просвещенного государя», который на каждом шагу «будет советоваться с Учредительным собранием».

И Аркадий усомнился, что все они прибыли сюда, чтобы только послушать романс «На заре ты ее не буди», выпить рюмку водки и закусить балыком. Аркадию хотелось досмотреть концерт: таких знаменитых артистов он еще никогда не видел, но он выскользнул из зала, заглянул в безлюдный буфет, а затем поднялся на третий этаж. Здесь было совершенно темно, и только из-под двери кабинета химии едва пробивался свет. Аркадий легонько потянул дверь на себя – она оказалась запертой изнутри. За ней раздавались приглушенные голоса. Голиков выскочил на улицу. Ведь если в классе люди, окна должны быть освещены. Однако на третьем этаже было совершенно темно. И Голиков понял, почему был выбран кабинет химии: там на окнах висели плотные шторы.

Аркадий побежал в Совет. Дежурила Мария Валерьяновна.

– На третьем этаже собрались заговорщики! – крикнул он ей, вбегая.

Мария Валерьяновна, похоже, нисколько не удивилась. Она позвонила по телефону: «Наши подозрения подтвердились». И велела Аркадию немедля вернуться в училище и наблюдать, что будет дальше.

Вскоре под командой Саши Рязанова прибыл патруль. Концерт прервался. Одна группа красногвардейцев проверяла документы в зрительном зале, другая поднялась в кабинет химии.

Аркадий стоял на улице, когда ярко осветилось и распахнулось окно третьего этажа и в снег полетели наганы, пистолеты, обоймы с патронами и даже две гранаты без взрывателей. Двадцать с лишним человек было арестовано.

Сейчас Аркадий припомнил, что вскоре после этого и началась травля Рязанова. Саша стал получать письма: «Как ты, наглец, осмелился поднять руку на самых уважаемых людей города?! Тебе это даром не пройдет». И Рязанову пришлось уехать…

В те дни историю с Рязановым Аркадий никак не связал со своей, которая, поначалу выглядела злою полуигрой. Только увидев слово «смерть», слепленное из разнокалиберных букв, он догадался, что это всерьез.

Аркадию сделалось одиноко и неуютно. Лишь теперь он понял, какую сморозил глупость, ничего не сказав про письма Зиновьеву или Марии Валерьяновне. А если бы сказал, что изменилось бы? Тоже уехал бы с Рязановым?.. Но Саше – восемнадцать, а ему месяц назад исполнилось только четырнадцать. Кто бы его взял на фронт?

Аркадий взглянул на часы. Без пяти минут шесть, а к половине седьмого нужно было поспеть в Стригулинские номера и найти там Софью Федоровну.

Выходить на улицу не хотелось. Но поручение было очень важным. «И потом, я посоветуюсь с Софьей Федоровной», – приободрил он себя. Но как выйти из дому? Хотя сестры и тетка вроде бы поверили, что присланные письма – глупая игра, они все же всполошатся. «Нужно сказать им в последнюю минуту», – решил он.

Часы пробили четверть седьмого. Аркадий спохватился, что опаздывает. Он надел вместо шинели верблюжью курточку – теплую, но легкую, схватил папаху и остановился: брать ли винтовку? С одной стороны, конечно, стоило. С другой – после письма это означало бы, что он испугался. А по своему нелегкому мальчишескому опыту Аркадий знал: если твой противник заметит хотя бы тень испуга, пощады не жди.

«Возьму маузер». Пистолет не был зарегистрирован, и Аркадий опасался, что маузер у него отберут. Но тут он достал пистолет из нижнего отделения буфета, куда редко заглядывали, взвел затвор, щелкнул предохранителем, сунул маузер в сумку, которая висела на поясе, и сразу успокоился. Из своего маузера он еще ни разу не стрелял: берег патроны. У него их было всего двадцать штук. И где достать еще, он не представлял. Но массивный, ладный пистолет, рукоятка которого удобно ложилась в ладонь, всегда рождал чувство защищенности.

– Тетя Даша, – как можно спокойнее произнес Аркадий, выходя в коридор, – я на полчасика.

– Куда? – выбежала в коридор тетка. – Без мамы я тебя никуда не пущу!

– Я до Володьки Тихонова и обратно. – И он выскочил на улицу.

Было темно. От луны, краешек которой выглядывал из-за туч, на снегу лежали синие полосы. И хотя Аркадий был тепло одет и не боялся холода, его сразу же зазнобило. Он с опаской огляделся, никого не заметил и припустил вдоль Новоплотинной. Потом свернул направо, миновал просторную, в этот час совершенно пустынную площадь с давящей громадой собора, сбежал вниз под горку вдоль торговых рядов и, наконец, увидел гостиницу.

Это было тяжеловесное строение, которое больше напоминало крепость. В его окнах мерцал слабый свет коптилок. Всякий раз, приближаясь к Стригулинским номерам, Аркадий вспоминал, что в них останавливался Лев Толстой. Или Толстому было неуютно в гостинице-каземате, или еще почему, но впечатление от пребывания в Арзамасе Лев Николаевич увез самое мрачное, о чем позже и написал.

Аркадию это было обидно. Он любил Арзамас, особенно летом. И потом, Толстого у них чтили в семье, как близкого человека. Аркадий помнил: отец однажды пришел домой без фуражки, вицмундир на нем был расстегнут.

– Петя, что случилось?! – вскрикнула мама.

Отец прильнул к ней, как маленький.

– Какое горе, Наташа, какое горе для всей России – умер Толстой…

И Аркадий в первый и последний раз видел, что отец плачет…

У входа в гостиницу Аркадий остановился. Сердце билось быстро-быстро – от бега и от радости, что вот он уже здесь, а с ним ничего не случилось. И не случится.

Он поправил папаху (она съехала на затылок), передвинул за спину сумку, которая всю дорогу хлопала его по бедру, толкнул тяжелую дубовую дверь с медным кольцом и очутился в переполненном вестибюле. Здесь толпились солдаты в русских и австрийских шинелях, мужики и рабочие в суконных пальто и дубленых полушубках.

У дальней стены, на возвышении, стояла Софья Федоровна. Коротко стриженная, она была одета в строгое синее платье с белым кружевным воротничком – такие носили гувернантки и классные дамы. На переносице поблескивало золотое пенсне. Софья Федоровна с ужасным акцентом произнесла несколько фраз по-русски и тут же перевела на немецкий – чтобы ее поняли военнопленные.

Пленные закивали головами, а Голиков вдруг встревожился, что мужики из окрестных сел и наши солдаты засмеются, услышав ее исковерканные русские слова. Но никто даже не улыбнулся, а солдат с повязкой на глазу произнес:

– Ишь ты, немка, а ругает своего Вильгельма. Немка – а с нами.

Шер была комиссаром почты и телеграфа. Этот внешне малозначительный пост давал большевикам громадные преимущества. Софья Федоровна первая узнала, что большевики захватили власть в Петрограде, на ее имя поступали секретные грузы – винтовочные и револьверные патроны, запалы для гранат (гранатами без запалов были завалены два вагона, что стояли в тупике), их получение хранилось в строгой тайне, потому что по-прежнему существовала опасность контрреволюционного мятежа. И к нему следовало быть готовым.

Сегодня ожидалось, что прибудет несколько ящиков. В одном из них, в разобранном виде, должен был поступить ручной пулемет. И Аркадию поручили узнать, когда понадобятся подводы и люди.

Софья Федоровна закончила речь. Кругом захлопали, но протиснуться к ней Аркадий не сумел. Помост окружили плотной стеною. Никто не расходился. Софья Федоровна спустилась с возвышения, толпа двинулась к выходу, и Аркадия, словно напором воды, вынесло на улицу. Но и здесь к Софье Федоровне было не подступиться. Люди слушали ее, задавали вопросы. И тогда Аркадий крикнул:

– Софья Федоровна!

Шер повернулась в его сторону, заметила Аркадия, досказала что-то высокому австрийцу и затем четко и громко произнесла по-немецки:

– Arkascha, morgen friih, um neun[3]3
  Аркаша, завтра утром, в девять.


[Закрыть].– И добавила по-русски: – Аркаша, вы поняли?

– Понял! – ответил он. Первый раз в жизни ему пригодилось знание иностранного языка.

Шер повернулась к австрийцу. Но Аркадию надо было еще посоветоваться. Крикнуть ей об этом он не мог и ждать, пока она освободится, тоже: он должен был срочно сообщить в Совет, в военный отдел, чтобы подготовили подводы.

«Поговорю в Совете», – вздохнув, решил Аркадий.

Поправив сумку, которая все время сползала по ремню на живот и мешала идти, Аркадий заспешил к торговым рядам.

Луну совсем закрыло тучей. На снег ложились только желтые, едва приметные полосы света из окон Стригулинских номеров. И хотя Аркадий еще слышал голос Софьи Федоровны и знал, что рядом много народу, ему внезапно стало не по себе. Появилась луна, но тревога не прошла.

Эти приступы одиночества и беспричинной робости возникали чаще всего в темноте. А появились они в далеком детстве, когда набожная дура нянька пугала его: «Не будешь слушаться – тебя в темноте схватят черти». Однажды угрозу услышал папа. Няньку в тот же день рассчитали, а страх остался. Понемногу взрослея, Аркадий приучал себя к мысли, что чертей нет и темнота сама по себе опасностью не грозит. И все же он не любил оставаться в полумраке один.

Теперь он спешил уйти от давящей громады гостиницы. Там, где два ее крыла смыкались углом, начинались торговые ряды, освещенные редкими уличными фонарями. От них уже близко до Совета, а в Совете он точно с кем-нибудь поговорит.

Эта мысль придала ему бодрости, Аркадий прибавил шагу – и чуть не упал: новые подковки, которые он сам прибил к сапогам, чтобы не снашивались подметки и каблуки, скользнули по льду тротуара. Он удержался на ногах, но такой пустяк – подумаешь, поскользнулся – его расстроил и показался дурной приметой.

До поворота к торговым рядам оставалось метров десять, когда от стены гостиницы отделилась тень. Она пересекла поблескивающую льдом дорожку. Сердце Аркадия оборвалось и полетело вниз. И в следующую секунду уже не тень, а плотная массивная фигура в малахае с опущенными ушами перегородила дорогу.

«Письмо!»

Первым желанием Аркадия было метнуться обратно, к вестибюлю, – там Софья Федоровна, там люди, но тут же понял: не успеть. И еще он знал, как беспомощен человек, который показал неприятелю спину.

Между тем незнакомец в малахае стоял, широко расставив ноги. Он ждал. Значит, он шел следом от дома?

Аркадию показалось: он слышит торопливое тяжелое дыхание, словно этот, в малахае, долго бежал и резко остановился.

В темном пространстве между Аркадием и неизвестным блеснул луч. Он скользнул по хорошо отполированной стали. И пропал.

«Нож!»

Испуг, жалость к себе и раскаяние, что он полез в дела взрослых, – все перемешалось в душе Аркадия. На миг перед его взором мелькнул актовый зал реального во время недавнего концерта и массивная фигура дряхлеющего инженера Тренина. Закрыв глаза широкой ладонью, Тренин рыдал, слушая, как молодая высокая певица выводила низким печальным голосом:

 
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих…
 

С Шуркой Трениным, сыном инженера, Аркадий учился еще в подготовительной школе Хониной. После прерванного концерта Шуркин отец, который не был арестован, исчез из города. «Неужели это он подослал?!»

«Сын мой, не сломай себе голову», – вспомнилось Аркадию мамино предостережение. И он чуть было не заорал: «Мамочка, почему я тебя не послушал!»

Но все эти месяцы, наполненные тяжелой работой – дежурствами, патрулированием, повседневным риском, – не прошли даром. И кто-то внутри Аркадия, более взрослый, чем он, крикнул: «Не сметь! Соберись с духом! У него нож, а у тебя на плечах голова. Ищи выход!»

Странное дело: испуг сразу куда-то исчез. Мысль заработала стремительно и четко. Сначала он подумал: «Надо выбить нож боксерским ударом». Но для этого нужно было подойти вплотную, а человек в малахае был выше ростом и сильней. Снова навалился страх. Растворялись, уходили последние доли секунды, когда он еще сам мог что-то предпринять. Но что?! Что?!

И снова внутренний голос ответил: «Притворись: ты не знаешь, кто он и зачем здесь стоит. Ты не заметил, что у него в руке». И вдруг Аркадий понял: чтобы избежать удара ножом, надо… идти прямо на нож.

Напротив гостиницы стоял магазин-склад. Окна его были закрыты ставнями. Между мужиком и домом со ставнями серел узкий проход. Аркадий уверенным шагом двинулся к этому проходу и увидел: мужик отводит руку с ножом назад, готовя ее к удару.

До мужика оставалось не более двух метров, когда Аркадий метнулся резко вправо, к гостинице, где оставалось более широкое пространство. Пока бы этот, в малахае, сообразил, что мальчишка его провел, пока бы поворачивался, срывался с места и набирал скорость, Аркадий успел бы вильнуть за угол, а там попробуй догони его.

Но, повернув резко вправо, Аркадий ощутил, как его ноги заскользили почти на одном месте, – новые, не стершиеся подковки помешали спасительному рывку. Мужик, сделав несколько торопливых шагов, очутился рядом. Аркадия обдало запахом самодельного вина, лука и гниющих зубов, он услышал устрашающее «ИНЫХ!», словно мясник обрушивал топор на голову быка, увидел совсем рядом искаженное гримасой ненависти и страха широкоскулое лицо, почувствовал сильный, колкий удар в бок, под сердце, вскрикнул: «Ай!» – и ноги его оторвались от земли. На какое-то время Аркадий ощутил себя в воздухе, будто он маленький и его высоко подбросили, чтобы на лету поймать, затем упал, стукнулся затылком об лед. И потерял сознание.

В беспамятстве он пролежал недолго, потому что, очнувшись, услышал тяжелые, поспешные шаги – это наверх, к собору, мимо торговых рядов убегал его убийца…

Слева, под сердцем, оставалась тяжесть и тупая боль. Аркадий захотел поглубже вздохнуть, но что-то мешало это сделать. Он положил на больное место руку. Ладони стало влажно и тепло, будто он облил ее остывающим чаем.

«Откуда здесь чай?» – удивился он и поднес ладонь к глазам. Из окон гостиницы сочился слабый свет. Аркадий разглядел, что пальцы потемнели. «Это не чай, это кровь, – испугался он. – Я ранен. А может, убит?»

Ему стало жалко себя, маму, сестришек, тихую, безотказную тетю Дашу. И папу, которого он любил больше всех. Аркадий всхлипнул и ненароком вздохнул поглубже. В боку кольнуло, но не так сильно, как он опасался.

«Я ранен, я только ранен, – обрадовался он. – Нужно скорее домой».

Он перевернулся на правый бок, неловко надавив бедром на сумку. Сразу же заболел затылок. Аркадий машинально поправил папаху и подумал: «Хорошо, что шапка на ватной подкладке. А то бы я, падая, сильно расшиб голову».

Аркадий поднялся. Снова остро кольнуло под сердцем, и теплая струйка поползла по боку вниз, но Аркадий уже стоял на ногах и чувствовал, что может идти.

«А если мужик ждет меня там? – подумалось ему. Кричать он не мог. Ждать Софью Федоровну тоже. – Пойти к ней? Но я могу истечь кровью… Нет, мужик меня не ждет. Он думает, что убил меня. Иначе бы он сразу не убежал. Надо скорей домой».

Держась за бок, пошатываясь от головокружения, Аркадий двинулся к Новоплотинной.

…Когда Аркадий показался в дверях столовой, семья ужинала. Ярко горела керосиновая лампа с голубым абажуром, ее зажигали теперь очень редко: берегли керосин. Сестры доедали овсяный кисель, тетя Даша, которая все делала очень быстро, сидела над пустой тарелкой. А Наталья Аркадьевна, розовая] от холода, только что причесанная, с веселым оживленным лицом, наливая из самовара чай, досказывала что-то веселое. Под рукой у нее стоял наготове стакан в серебряном отцовском подстаканнике. Теперь в нем подавали чай Аркадию: он был единственный мужчина в доме.

– Явился, – осуждающе произнесла Талка, завидя брата, и решительно забросила за спину свою толстую косу. – Обещал, что скоро вернешься.

Но мама была наблюдательней дочки. И хотя Аркадий, войдя в квартиру, перестал держаться за бок и спрятал за спину руку, перепачканную кровью, она мгновенно заметила пятно на куртке, бледность щек и глаза сына с огромными от испуга зрачками.

– Что с тобой? – Наталья Аркадьевна вскочила со стула.

– Мамочка, не волнуйся, – как можно будничнее произнес он. – Меня ранили ножом. – И он показал то место, куда его ударили.

Румяное с мороза лицо Натальи Аркадьевны сделалось белее скатерти. Тетя Даша выронила фарфоровую чашку, донце которой цокнуло о блюдце. А сестры, как гусята, вытянули шеи. Внезапно Наталья Аркадьевна спокойным, незнакомым, больничным голосом произнесла:

– Девочки, к себе! Аркаша, на диван! Тетя Даша, таз, горячей воды, два чистых полотенца. В шкафчике у моей постели бинты и спирт.

Девочки одна за другой, оглядываясь, покинули столовую. Тетя Даша бросилась к бельевому шкафу, Наталья Аркадьевна мыла руки. Аркадий расстегнул солдатский ремень с подвешенной к нему сумкой и опустил его на пол. Было больно наклоняться, поэтому, не снимая сапог, он лег бочком на диван.

Наталья Аркадьевна появилась, держа перед лицом тщательно отмытые руки.

– Тетя Даша, разденьте его и распустите ремень на брюках.

Когда сняли куртку, то все увидели, что по рубашке расплылось темное, со свекольным отливом пятно. Аркадий снова заметил на мамином лице испуг, но она тотчас взяла себя в руки.

– Не волнуйся, я с тобой. – И приподняла запачканный край рубашки.

Аркадий поморщился: рубашка успела прилипнуть к телу.

– Извини, – спокойно сказала мама.

Она обмакнула край полотенца, принесенного тетей Дашей, в тазик с теплой водой и начала осторожно отмывать бок. Ее движения становились все уверенней. Аркадий засмеялся.

– Ты что?! – испугалась Наталья Аркадьевна.

– Щекотно!

Наталья Аркадьевна, обхватив его за шею, заплакала.

…Нож попал в ребро и только располосовал кожу.

Через полчаса, перебинтованный, в чистом белье, Аркадий лежал под одеялом на том же диване, а мама поила его с ложечки чаем. Тетя Даша по такому случаю дала малинового варенья.

Когда сын допил чай, Наталья Аркадьевна поднялась с дивана и споткнулась, чуть не разбив чашку. Поставив ее на стол, Наталья Аркадьевна наклонилась и подняла с пола сумку.

– Ты что там, гири носишь? – Она запустила в сумку руку.

– Осторожно, мамочка!

Но Наталья Аркадьевна уже вынула письмо-приговор и маузер.

– С этим письмом в сумке ты отправился к Стригулинским номерам? – спросила она. Глаза ее были полны слез.

– Я же обещал. А ты сама говорила: «Если обещал – сделай. Чего бы это ни стоило».

– Значит, ты понимал, что тебя хотят убить? – Наталья Аркадьевна взяла пистолет за ствол и потрясла им в воздухе. – Почему же ты не стрелял?!

– Мамочка, я забыл.

– Как стрелять – забыл?

– Нет, про маузер забыл. И потом, как бы я начал стрелять, пока мужик меня не ранил?

– Но ты бы хоть вынул револьвер, чтобы убийца его увидел, он бы тогда не посмел…

Засипели и заскрипели часы и неспешно пробили девять раз. Аркадий сел и спустил с дивана ноги.

– Тебе нельзя так резко вскакивать, – сказала Наталья Аркадьевна. – Сползет повязка. Если тебе нужно в туалет, я принесу от девочек горшок.

– Я должен уйти.

– Куда?!

– В Совет.

– Ты никуда не пойдешь! Кончились твои хождения! Читай, делай уроки, занимайся спортом…

– Мамочка, мы еще поговорим. А сейчас я должен передать важные сведения.

– Я пойду в Совет.

– Мамочка, я тебя очень люблю. И верю тебе. Но сведения секретные. Я не могу их никому доверить…

– Да ведь тебя могли уже убить!.. А если этот с ножом ждет тебя возле Совета?

– Не ждет. Он убежал. Я слышал.

– Хорошо. Пойдем вместе. И там же заявим. Ты возьмешь винтовку, а я револьвер. Только покажи, как из него стрелять. – И Наталья Аркадьевна нечаянно сдернула пальцем предохранитель.

– Мамочка, не шевелись, он сейчас выстрелит. Затвор взведен.

Аркадий вскочил и мягко вынул у нее из руки пистолет.

– Провожать меня не надо – меня ж засмеют.

Лицо Натальи Аркадьевны стало серым. Она в изнеможении опустилась на диван, понимая, что не в силах переубедить сына.

– Мамочка, я скоро вернусь. И если что по дороге замечу – тут же выстрелю в воздух. Честное слово.

– Капель… дай мне.

Морщась от боли в затылке и боку, Аркадий налил в чашку остывшего чаю, достал с верхней полки аптечного шкафчика пузырек и, не считая капель, плеснул из него в чашку. Запахло мятой, валерьянкой и увядающими ландышами. Наталья Аркадьевна выпила и протянула чашку обратно.