Текст книги "Неизвестная Канада"

В поисках приключений

Большинство из приютившихся в Канаде искали здесь покоя, долгожданного отдохновения от бесконечных блужданий по кривизне земной поверхности, свободы от опасностей и невзгод своих собственных стран. Местные жители, наоборот, упорно ищут себе приключений на... голову. Особенно это ощущается в канадской глубинке, где жизнь скучна, размеренна и однообразна, как моток билетиков на проезд в советском городском транспорте. Захватывающие истории о переломанных ногах, прошибленных головах и прочих членовредительствах просто переполняют разговоры жителей канадской глубинки. Они горды своими синяками, но особенно обожают незабываемые ощущения, связанные с переломанными ребрами. Все эти травмы ни в коем случае не связаны с трудом или каким-либо другим созидательным процессом. По негласному коду провинциала сии увечья обязаны быть результатом поездок на сноумобилях (таких моторизированных санках,), лазанья по скалам, плаванья на каноэ по водопадам и, конечно же, пеших прогулок на снегоступах вдоль и поперек национальных парков в сорокоградусный мороз.

Корней Чуковский был не только автором всяческих Тараканищ, Мух-Чикатилл, Бармалитов и прочих ужастиков для детей того нежного возраста, в котором и коренятся все наши с вами неврозы... Ведь именно благодаря детским стихотворениям дедушки Чуковского я впервые ознакомился с концепцией людоедства. Кроме этой мрачной стороны своего творчества Чуковский числился еще и литературным критиком и, промежду прочим, писал, что Антон Павлович Чехов как одержимый созывал к себе в дом всякого рода гостей и пристально интересовался их историями. Неудивительно, что в его рассказах представлено во всей красе население России того времени. С тех пор и повелось, что писатель просто обязан совать свой нос в чужие дела, вынюхивать различные жареные и пареные факты и потом отображать их в своих творениях.

Я, откровенно говоря, не люблю гостей; наверное, поэтому я никудышный писатель. Главным героем моих произведений являюсь я сам собственной персоной, и потому они скучны и невыразительны. Вот если бы они включали скрупулезные описания каких-нибудь плотников и дровосеков, то Нобелевской премии по литературе мне было бы просто не миновать. Вообще еще не известно, чем этот Нобель причинил больше гибельного вреда человечеству – изобретением динамита или учреждением нобелевской премии. Что может быть пошлее и безобразнее писателя, по-собачьи высунувшего язык и ждущего высокого признания кучки душеприказчиков динамитчика?

Однако в перерывах между ожиданием признания и естественной в моем положении апатии и я не гнушаюсь там и сям подслушать историю-другую, а потом выдать ее в качестве новинки читателю...

Некто с экзотическим именем Камерун (уж не знаю, откуда коренные канадцы шотландского происхождения выискивают себе такие имена), сожитель одной из наших сотрудниц, представляет собой яркую личность с блеклой биографией. Как и многие из местных жителей, он – плотник. Но в своей частной жизни Камерун – настоящий путешественник и землепроходец. Как-то он втемяшил себе в голову идею ни больше ни меньше, как пройти пешком, точнее на снегоступах, Алгоквинский национальный парк (да, именно тот, что размером с небольшое ближневосточное государство). Первая же попытка закончилась полномасштабной операцией по его спасению, в которой были задействованы местные вооруженные силы и даже вертолет. Однако это не помешало Камеруну совершить и вторую попытку, которая вновь завершилась неудачей.

Сам я никогда подобных геройств не совершал и потому не могу художественно поделиться весьма ценным опытом шагания по снегу вдали от последних форпостов цивилизации. Поэтому трудно сдержаться и не предъявить читателю пространную цитату из Джека Лондона, тем более, что наверняка это благородное занятие мало чем изменилось за последние сто, да куда там, тысячу лет...

«...Нет труда изнурительнее, чем прокладывать дорогу. На каждом шагу широкие плетеные лыжи проваливаются, и ноги уходят в снег по самое колено. Потом надо осторожно вытаскивать ногу – отклонение от вертикали на ничтожную долю дюйма грозит бедой, – пока поверхность лыжи не очистится от снега. Тогда шаг вперед – и начинаешь поднимать другую ногу, тоже по меньшей мере на пол-ярда. Кто проделывает это впервые, валится от изнеможения через сто ярдов, даже если до того он не зацепит одной лыжей за другую и не растянется во весь рост, доверившись предательскому снегу.

Кто сумеет за весь день ни разу не попасть под ноги собакам, тот может с чистой совестью и с величайшей гордостью забираться в спальный мешок; а тому, кто пройдет двадцать снов по великой Северной Тропе, могут позавидовать и боги. День клонился к вечеру, и подавленные величием Белого Безмолвия путники молча прокладывали себе путь. У природы много способов убедить человека в его смертности: непрерывное чередование приливов и отливов, ярость бури, ужасы землетрясения, громовые раскаты небесной артиллерии. Но всего сильнее, всего сокрушительнее – Белое Безмолвие в его бесстрастности. Ничто не шелохнется, небо ярко, как отполированная медь, малейший шепот кажется святотатством, и человек пугается собственного голоса. Единственная частица живого, передвигающаяся по призрачной пустыне мертвого мира, он страшится своей дерзости, остро сознавая, что он всего лишь червь. Сами собой возникают странные мысли, тайна вселенной ищет своего выражения. И на человека находит страх перед смертью, перед Богом, перед всем миром, а вместе со страхом – надежда на воскресение и жизнь и тоска по бессмертию – тщетное стремление плененной материи; вот тогда-то человек остается наедине с богом».

Через несколько дней отправившегося во второе путешествие Камеруна отвлекли от его уединенного общения с Богом. Обмороженное, хотя еще дышащее тело случайно подобрали какие-то честные браконьеры, и поскольку он показался им несъедобным ввиду полной иссушенности в сочетании с упорной свежезамороженностью, эти благородные рыцари капкана сдали Камеруна на руки взволнованной семье.

Нужно сказать, что в оба путешествия Камерун брал с собой собак, но возвращался исключительно один. В первом путешествии его любимую собаку почти сразу же съели волки. Судьба собаки, сопровождавшей Камеруна во второе путешествие, осталась невыясненной. Некоторые недоброжелатели подозревают, что Камерун сам ее съел. Наверное, поэтому, когда упорный Камерун собрался в третье путешествие, сожительница не дала ему свою собаку. Она нежно сообщила ему, мол, пусть подыхает сам, а бедное животное здесь ни при чем!

Но на этот раз Камеруну улыбнулось счастье, и он, несмотря на сорокаградусный мороз, прошел национальный парк с севера на юг, совершив таким образом поступок, достойный настоящего идиота.

И что, вы думаете, произошло после достижения заветной цели? Ничего особенного. Камерун отправился в четвертое путешествие, причем по тому же маршруту. В этот раз его снова спасали с вертолетом...

Откуда такое стремление подвергать себя смертельной опасности? «Скука!» – скажете вы. Не иначе – скука. А может, и правда, поиск общения с Богом? Может быть, Бога больше нет в храмах, и теперь, чтобы перемолвиться с ним словечком, нужно полностью отдаться на милость Белому Безмолвию?

Сотрудница, поведавшая мне эту эпическую историю Камеруна-первопроходимца, тоже увлекается опасными занятиями в свободное от работы время. Она часто смакует воспоминания о полученных травмах в результате падения с лошади, игры в женский хоккей на траве с применением мячика, изготовленного из цемента. Прыгала она и с парашютом, бросалась с высоты вниз головой, будучи привязанной за ноги, каталась на роликах по тонкому весеннему льду на озере и даже лазала по обледенелому столбу вверх за призами, причем практически голая по пояс... Но особенно ей нравится рассуждать об эволюции цвета синяков.

– Вот тут у меня был синяк размером со сковородку, – гордо заявлет эта весьма увесистая барышня, демонстрируя упитанную коленку. – Сначала синяк был багровым, потом посинел, а затем с краев стал фиолетовым, а в середине черным! – говорит она с сожалением, что этот чудо-синяк остался в прошлом.

А сынишка сотрудницы поделился собственными воспоминаниями о спуске на старом диване через пороги горной реки, прыжках с обрыва, попытке полетов с крыши, игре в бейсбол, в результате которой ему делали операцию в отделении востановительной хирургии лица, а также прочих мелких шалостях.

Из вышесказанного можно сделать вывод, что как бы ни была спокойна и размеренна жизнь человека, все равно при желании он найдет себе приключений вдоволь. Куда нам до местных жителей Канады, этих титанов-пионеров, строителей могучей северной страны! Так и хочется встать и спеть гордый гимн, чтобы почтить память всех безвременно покинувших этот мир, чья жизнь внезапно оборвалась в момент триумфальной погони за восхитительным синяком размером со сковородку.

Револьверные выстрелы

Иной раз хочется понять, откуда берутся разные типажи людей. Особенно это занимательно в провинции, где многие поколения остаются на одном месте и взаимоперемешивание народонаселения случается нечасто. Видимо, необходимо обратиться к истории, чтобы понять, отчего мои добрые соседи столь необщительны (за долгих семь лет мы не только не перебросились маломальским словечком, но и вообще не видели друг друга), или почему местный человек предпочитает сидеть дома впроголодь и курить траву, а не пойти и не заработать себе на что-нибудь более питательное.

Все началось более ста сорока лет назад, когда некто по имени Хант обосновался на берегу тогда еще пустынного водоема и решил, что здесь возникнет населенный пункт, который впоследствии, разумеется, назвали Хантсвилль И где я был тогда? Если б я вовремя подсуетился, то этот населенный пункт назвали бы Кригерсвилль, хотя, впрочем, это совершенно не звучит... Так что, может, оно и хорошо, что я не подсуетился и прибыл сюда с некоторым опозданием.

Так или иначе, мистер Хаит запретил употребление алкогольных напитков на своем берегу, и все питейные заведения сконцентрировались на противоположном. Рассматривая старинные фотографии, поражаешься тому, как похожи их герои на сегодняшних окрестных жителей. Вот те же Джоны и Фрэнки стоят с увесистыми пивными кружками, только одежка более стильная. И неизменно на грязных шеях повязаны галстуки. А как же... Кругом ведь плескался девятнадцатый век. Эпоха обязывала.

В 1877 году корреспондент одной захудалой газетенки, проезжая через деревню, ставшую впоследствии славным городом Хантсвиллем, рапортовал: «Несчастная, потребительская деревушка, в которой проживает, пожалуй, не больше ста жителей». Другой журналист в 1879 году призывал остановить пьянство и перестрелки, которые в основном губили молодое население. Его коллега добавлял масла в огонь: «Улицы этого селения полны дохлых лошадей, куч навоза и прочих отбросов, а также непроходимой грязи, которой могла бы гордиться любая индейская деревушка времен первопроходца, досточтимого Жака Картье».

Нравы того времени отлично отражены в правилах местной гостиницы с гордым названием «Альбион». Правила гласили: «Джентльмены, ложащиеся в постель не снимая сапог, должны платить сверх прейскуранта; три удара в дверь означают, что произошло убийство, и вам нужно явиться для расследования; пожалуйста, напишите ваше имя на обоях, чтобы мы знали, что вы здесь были; недостающая ножка стула, если она вам понадобится, находится в шкафу; револьверные выстрелы – не причина для беспокойства; за керосиновые лампы требуется доплата, свечи – бесплатно, но они не должны гореть всю ночь; не отрывайте куски обоев для раскуривания ваших трубок (обои нужны для ведения записи имен постояльцев); если идет дождь и на вас капает через дырку в потолке, – зонтик под кроватью; крысы не опасны, даже если они гоняются друг за другом по вашему лицу; двое джентльменов, проживающих в одной комнате, должны договориться пользоваться одним креслом; если в наличии нет полотенца, пользуйтесь одеялом».

Если вы полагаете, что я выдумал эти правила, то вы не угадали. Я переписал их из исторической брошюры, описывающей наш край (Larry D. Cotton. Wiskey and Wickedness. Vol. 3. Muskoka and Parry Sound Districts, Ontario 1850 to 1900).

Приятный нрав местных жителей проявлялся и во время великих потрясений, постигших наш город. Самый страшный пожар в истории Хантсвилля случился в 1894 году. Выгорел весь центр города как раз по ту сторону реки, где, по завещанию Ханта, было запрещено употребление горячительных напитков. Немедленно, как только начался пожар, жители послали призыв о помощи в близлежащие населенные пункты Брейсбридж и Гравенхёрст. Однако добровольные пожарные команды прибыли, когда огонь уже был потушен. Поскольку пивные оказались на другой стороне реки и не пострадали от огня, пожарники прямиком отправились туда. После нескольких стаканчиков виски они затеяли драку, и самые шустрые были арестованы местным констеблем. Оставшиеся пожарники обступили констебля и предъявили ультиматум: если их товарищей немедленно не освободят, то они завершат разрушение того, что не уничтожил пожар. Арестанты были немедленно отпущены, и пожарники покинули город со следующим поездом.

Вот так знание истории позволяет вполне насладиться современностью. Теперь, бродя по улицам родного города и не находя на них ни дохлый лошадей, ни куч навоза, я ощущаю щемящее чувство гордости за тот нелегкий путь, который прошел этот край.

Конечно, вся цивилизация пришла к нам из Торонто. Если бы не переселенцы из этого славного мегаполиса, мы до сих пор проживали бы в стесненных обстоятельствах захолустья. Но теперь местные жители недолюбливают приезжих. Два месяца в году, точнее, в июле и августе, в магазинах ощущается нехватка продуктов, по узким улочкам невозможно проехать из-за столпотворения автомобилей, всюду очереди, шум, гам... Но стоит закончиться лету, как наш славный городок погружается в сладкое беспамятство, постепенно покрывается осенними листьями, которыми в туристических автобусах приезжают полюбоваться небольшие группки японцев, и наконец все покрывается снегом, и больше никто не беспокоит нас до следующего лета. Это ли не счастье – пользоваться всеми благами цивилизации, которые проникли сюда в угоду толп отдыхающих, при том, что они конкурируют с тобой за место под солнцем только два месяца в году?

Теперь, когда я узнаю в местном жителе какие-либо черты его предков, я больше не сержусь и не удивляюсь. Дикость и грязь, которые вскормили здешний народ на зарнице его существования, просто поражают воображение. С другой стороны, вся эта история вселяет надежду. Может, и другие дикие места проживания человека со временем обретут благородные или, по крайней мере, приемлемые черты. Вот, может быть, не пройдет и полутора веков, и российская деревня станет респектабельным местом отдыха горажан. Мы так привыкли осуждать всех и вся... Мы так кичимся своей цивилизованностью, не задумываясь о том, что еще каких-нибудь сто лет назад людям нужно было защищаться от крыс зонтиком и не обращать внимания на револьверные выстрелы в соседнем номере.

Дайте время, и все у человечества прийдет в норму, как говорится, будет все путем. Если, конечно, оно не собьется с пути или какие-нибудь страшные инопланетяне не возьмутся за наше перевоспитание.

Щенков по осени считают

Не хотелось никого видеть. Сел играть на пианино. Слышу кто-то приперся. Я – ноль внимание. Играю громче, вроже как ни в чем ни бывало. Заходит зять. Я ему не переставая играть: «Чего пришел?» А он мне: «Ах, как вы замечательно играете. Это не Шопен?», спрашивает. «Нет, не Шопен. Это дребедень моего сочинения» – я ж понимаю, что он не музыку пришел послушать.

«Есть очень хочется. Покормите меня!» – откровенно признается зять.

Я ему рад, но делаю вид, что сержусь. Говорю: «Жрать нечего. Съезди чего-нибудь купи». А он мне: «Все-таки замечательная у вас музыка», а видно по глазам, что кушать ему очень хочется.

Тут я опомнился. Почувствовал, что был груб. Стал извиняться, но он не поверил. Видно было по мне, что я смачно промолвил это свое: «Чего пришел?»

Я вообще весьма нелюдимый. Мне бы вполне хватило общаться с родственниками раз в неделю, или даже раз в месяц, но к нам ходят из-за моей жены. Она милая и вкусно готовит, если в настроении. А с гостями – она всегда в настроении. Тут и мне перепадает, когда жаренной картошки, а когда и посущественнее.

Я вообще считаю, что слишком часто людям не нужно видется. Ведь от этого возникает постоянное неудобство, словно бы кто-то навязывает тебе свою жизнь, или словно бы ты навязываешь свою жизнь другим.

В юнности я повторял, что у влюбленных нет и не может быть одной крыши. Теперь я точно знаю, что это глупости. Как же тогда может статься, что от любви крыша едет!

Так или иначе, пришлось мне общаться с людьми сверх нормы, ибо сука у меня ощенилась. То есть натурально принесла шесть щенков. Ясное дело, товар нужно куда-то сбывать. А то у нас итак три соьаки, а так получалось девять, точно как у английской королевы.

Дал объявление в газету, и тут началось.

А какой породы щенки?

Бассет-хаунд.

А как они выглядят?

Как бассет-хаунд.

Ну, а все-таки?

Вам всех шестерых описать?

А они любят бегать?

Эти собаки обладают прекрасными охотничьими качествами: превосходное чутье, надежность, а также невероятная прожорливость. Так что вы с ними набегаетесь... С давних времен с бассетами ходят охотиться на лисицу и кролика. У них такие длинные уши, что иногда они наступают на них передними лапами при ходьбе.

Ну, в наше время не многие охотятся. А то, что они подвижные, это жаль. В том-то и дело, что я инвалид...

А... Так вы не беспокойтесь. Эти собаки чрезвычайно ленивы...

Другой звонок.

Буду ли я выглядить на фоне этой собаки энергичным?

О, да... Эти собаки чрезвычайно ленивы...

Неужели? А я хотел брать щенка на утренние пробежки...

Наконец в дом потянулись покупатели. Щупали щенков, заглядывали им под хвост... Короче, зла на них не хватает.

А жена беспокоится... Что ж мы с девятью собаками будем делать? Смех смехом, а свора порядочная получается. Так что в начале у нас их десять было. Более того, у кобеля, отца шестерни, была любовь с другой сучкой, но та так и не забеременила. Она вообще была агрессивной и мы ее сбыли с рук, через мою сотрудницу, которая возилась с собаками, и даже имела в хозяйстве ослика. А мать щенков всячески уворачивалась от ухаживаний кобеля, попу к стенке прижимала, но... заберемнела.

Я ученый, – говорит очередной посетитель.

Это замечательно. У Альберта Эйнштейна был бассет. Он вам поможет открыть, или даже закрыть теорию относительности.

Я – политолог...

Тогда собака вам не поможет...

Больше не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Отключил телефон и снова сел играть на пианино. Слышу кто-то приперся. Я – ноль внимание. Играю громче, вроже как ни в чем ни бывало. Заходит зять. Я ему «Чего пришел?» А он мне: «Ах, как вы замечательно играете. Это вашего сочинения?», спрашивает. «Нет, это как раз – Шопен.» хмуро вру я, понимая, что он не музыку пришел послушать.

Порт надежды

Как это не банально звучит, но сидеть в глуши скучно. Иной раз хочется подняться и отправиться в путешествие. К примеру, посетить... другую глушь! Особенно интересно поехать куда глаза глядят, куда, как говорится, заведет дорога, и остановиться там, где получится, без нудного планирования и упований на заведомый комфорт и обилие достопримечательностей.

Хочется хлебнуть такой пространственной свободы. Особенно когда обычное пристанище начинает тяготить, родные стены давят своей надоевшей предсказуемостью. Если вы можете наугад в полной темноте пробраться к собственной кровати ни разу не ушибившись – это верный признак, что пора путешествовать.

Я, как отъявленный специалист по глубинкам, расправил свои пожухлые паруса и отправился в чарующее, хоть и несколько болезненное блуждание. Канада – опасная страна в этом отношении. По ней можно блуждать долго, ибо просторы эти, как известно, нескончаемы и мало освоены. Одолеваемый подобными мыслями, я отправился на юг и бросил якорь в непримечательном городке, покоющемся где-то на берегу озера Онтарио. Видимо, меня привлекло название – Port Hope, порт надежды. Как часто в географических названиях встречается слово «надежда»! От малоизвестных и позабытых они вырастают до эпохальных глыб, вроде Мыса Доброй Надежды. Чарующее своей наивностью название... словно бы надежда может быть злой... Вы бы назвали какой нибудь монолит, торчащий из океана, – Мысом Злой Надежды? Я бы – нет.

А вообще, по совести говоря, мы уже забыли, что означали путешествия в былые времена. Покидая Европу, люди расставались навсегда. Некоторых месяцами болтало в вонючей плавучей тюрьме бурное море, пока они добирались до пункта назначения – пустого клочка земли, которую нужно было взлелеять и освоить для нас, сегодняшних пришельцев. А мы пожаловали на все готовенькое. Примчались в новеньких самолетах, из окон которых Канада кажется бархатным ковром лесов. Так что не надо смотреть свысока на тех, кто в муках обустроил для нас этот суровый край. Давайте же аккуратно платить налоги и переходить улицы в положенном месте, хотя бы из уважения к тем, кто, мучаемый цингой и томагавками, закладывал для нас будущие города.

Неудобство любого путешествия – это чувство неприкаянности и бездомности. Именно этой монетой приходится платить за предполагаемое разнообразие ландшафтов.

Так или иначе, охваченный страхом оказаться без ночлега, я взмолился Господу, чтобы он меня не оставил прозябать без крыши над головой и обеспечил мало-мальским пристанищем. Не случайно малюсенькая гостиница, на которую я буквально чудом наткнулся в темноте, оказалась напротив храма, ибо, по всей видимости, Богу удобнее обеспечивать жильем по месту службы. Мой милый Создатель позаботился для меня заранее, еще в 1789 году, основав славный городок, этот порт надежды... Порой я верю, что это было сделано только для того, чтобы мне было где переночевать в тот занимательный вечер, когда я, бросив родные пенаты, вдруг принялся путешествовать. Декарт вполне поддержал бы такой мой субъективизм, но вот уже несколько столетий нам приходится обходиться без Декарта, и это, к сожалению, как раз-таки объективный факт.

Гостиница располагалась в старинном доме. Лесенка с крошечными ступеньками круто вела наверх. Мы, сами того не замечая, превратились в грузных акселератов, в то время как наши предки были миниатюрными гномиками, они сидели на малюсеньких, низеньких стульчиках, бегали ножками по хрупким ступенькам и своими ручками творили историю, не в пример нам, долговязым остолопам двадцать первого века. Представьте себе, что еще через двести лет люди начнут вырастать до размеров среднеупитанных динозавров, вот будет потеха!

Так или иначе, в домике, в котором я намеревался провести ночь, наверное, когда-то жил священник, а посему привидений опасаться не было надобности. Ведь людей положительных сразу принимают на небеса без конкурса и без экзамена, а посему их душам не приходится пугать растрепанных в ночной панике постояльцев.

Я поднялся по крутой лестнице и вошел в тихую, даже до какой-то напряженной молчаливости, комнату. Как бы мы ни перемещались в пространстве, кажется, что ничего не меняется. Еще Сенека отмечал, что от себя не уйдешь. Да и не только он... Многие обращали на это внимание. Порой так удивительно выходит: уедешь куда-нибудь на край света, а там все то же самое. Пылинки вальсируют в солнечном луче, жесткий матрас и неизменное тиканье часов. Конечно, в окне меняются пейзажи. То леса, то озера, а то и моря, но вот вокруг себя все остается как прежде, словно бы мы носим с собой непроницаемую оболочку, пластиковую ауру собственного «я», и как бы далеко не заносила нас страсть к перемещению в пространстве – от себя не уйдешь, по крайней мере, придерживаясь надежных рамок материального существования.

Стоило мне устроиться поудобнее, как медленно приползла иллюзия того, что вот так бы я и прожил здесь всю оставшуюся жизнь, вот в этой самой комнате с катастрофически размеренным тиканьем часов. Вот так бы и смотрел на эту старинную улицу и ничего бы не делал, или, может быть, писал бы странные и никому не понятные вирши, исключительно для себя, а может быть, и на одному мне известном языке...

Это желание немедленно поселиться навсегда в самом странном и что ни на есть случайном месте преследует меня часто. Несколько раз я следовал этому порыву, но теперь я устал и отгоняю привычное чувство почти сразу, как оно появляется. А тут повлияла магия имени места... Порт Надежды...

И что человеку в этой самой надежде? Надежда всегда связана с будущим, а будущее, как известно, вещь недолговечная, а посему и ненадежная. И что же нам всем не живется в чарующем своей простотой и в то же время многосложностью настоящем моменте? Разве не этот самый момент является единственным связующим звеном человека с вечностью? И зачем человеку вечность? Разве нам плохо в нашей скоротечности? По-моему, многие из нас в ней вполне освоились и прижились.

Ночь прошла спокойно. Били часы сначала на одной башне, потом на другой. Где-то вдали протарахтел тривиальный поезд.

Наутро планы остаться в Порту Надежды на всю жизнь улетучились. В гостинице на следующую ночь все места были заняты, и это означало, что я продолжу свое внезапное путешествие.

Спустившись к завтраку, я чинно был представлен пожилой паре. Они с первого же слова выдали свой слегка потускневший британский акцент. Я, отсутствующим взглядом глядя в окно, послушно первым заговорил о погоде. Мои собеседники оживились и подхватили чарующий своей пустотой разговор. Пара сообщила мне, что живут они в Канаде с 1967 года и что только что вернулись из поездки по Южной Англии. Я закивал, что, дескать, бывал, бывал...

– Вам понравилось? – сразу спросила дама.

Я отчего-то молчал. Ее лицо нахмурилось, поскольку выражало безусловную готовность услышать положительный ответ.

– Вам не понравилось? – с удивленным раздражением спросила она. Теперь британская леди напомнила мне учительницу из моего наскучившего детства. Я очнулся от щиплющих ноток в ее внезапно раздраженном голосе.

– О, да, да... Конечно... – поспешил ответить я, чтобы разрядить обстановку. – Я просто пытался вспомнить название места, которое произвело на меня наибольшее впечатление. Кажется, Гластонберри. Этот храм с разрушенным сводом, у которого вместо крыши бездонное голубое небо. (Это бабник Генрих восьмой позаботился, он как раз тогда увлекался разрушением католических соборов). Да, и еще... – я наморщился потому, что перед глазами у меня появился зеленый холмик. – Да, и еще вот могила короля Артура. Ведь говорят, что он похоронен именно там!

Я отчетливо помнил, какое впечатление произвело на меня это место. Я даже в свое время разродился стихотворением:

 
Останки собора
В Гластонберри
Глядели сурово,
Мол, все бери!
Ни стен, только ребра,
И те без крыш,
Торчали недобро,
Мол, что молчишь?
Артура могила
Зелена вся,
А небо – нет силы
Опомниться!
И верно, в селении
Должен храм
Быть лишь обрамлением
Небесам.
А то, возвышая
Свой грузный вес,
Собой заменяет
Он суть небес!
 

– У нас есть по крайней мере пять мест, где, говорят, похоронен король Артур, – отрезвил меня голос собеседника. На его пожухлом, но гладком лице играла легкая улыбочка, приправленная учтивой издевкой.

– Вот тебе на... – расстроился я. Столько лет меня вдохновляло это воспоминание, а теперь оказалось, что, может быть, это вовсе и не могила Артура. Припомнилось, что мой бухгалтер мне на днях сказал, что кладбище полнится могилами незаменимых людей. Эти мысли окончательно испортили вкус тоста с вареньем, который я пытался поглотить.

Англичане еще некоторое время лепетали о своих планах, что они приехали на какой-то турнир по игре в кегли на траве. Я слушал молча, учтиво кивая в такт их размеренной речи. Сам же я думал, что хотел бы так же лет в семьдесят таскаться по земле и играть в кегли.

Потом за общий стол подсела пара из Квебека. Супруга, видимо, чувствовала себя неудобно, потому что плохо понимала по-английски. Я приветливо сказал ей пару слов на языке Мольера, на что она неожидано отреагировала бурным потоком фраз на Квебекском диалекте, ловко выпрыгивающим из ее подвижного рта. Из этого монолога я понял только то, что ей неуютно, потому что она плохо понимает по-английски. Иногда мне кажется, что я плохо понимаю французскую речь даже не из-за того, что пропускаю знакомые слова, а потому, что мне не понятна сама суть слов говорящего. Вот и супруг из Квебека, обрадовавшись, что разговор зашел по-французски, задал мне вопрос.

– Вы едете в Квебек на неделю?

Я оцепенел и не знал что ответить. Ну с чего он взял, что я еду именно в Квебек? И главное, почему вдруг на одну неделю? Господин из Квебека принял мое замешательство за непонимание и повторил свой вопрос по-английски, от чего он не прозвучал менее странно. Вот в чем собака зарыта. Я их плохо понимаю потому, что имею дело с другим типом мышления. Они делают предположения и таким образом задают вопрос. Мы бы спросили: «Куда путь держишь?», а эти сами себе что-то решают – и все дела.

– Же не се па... – (мол, не знаю) – растеряно пробормотал я и поспешно ретировался в свою комнату собираться к отъезду. Я действительно не знал, куда еду. А разве кто-нибудь из нас знает ответ на этот вопрос?