Текст книги "Пуле переводчик не нужен"

Pas trop de zele (фр.).

Не слишком усердствуйте.

Наставление Талейрана молодым дипломатам

Переводчик. Индия. Палам

Я вздрогнул, увидев его выходящим из‑за конторки паспортного контроля. В голове сразу же пронеслась мысль, что правительственный визит будет безрезультатен. Иначе Обозреватель не появился бы здесь. Для банального освещения визита достаточно было бы и собственных корреспондентов многочисленных газет, журналов и ТАСС, аккредитованных в этой столь дружественной стране. Значит, в Центральном Комитете уверены, что Индия и Пакистан опять не найдут общего языка и новая война неизбежна. Война. Нас с Обозревателем объединяло только одно это короткое слово. Нет, не только. По сложившейся в стране традиции, те члены ЦК, избрание которых в Верховный Совет не могла обеспечить Москва и Московская область, распределялись по всей стране. Обозреватель вот уже несколько раз избирался на моей родине, в Нальчике. И хорошо знал нашу республику – речи себе он, слава богу, писал сам. Не в пример многим партийным боссам, которые и двух слов связать не могли без бумажки, подготовленной помощниками.

Обозреватель приехал за четыре дня до начала визита русского премьер-министра. Нас почти никогда не называли в Индии иначе, чем Russians – русскими, независимо от нашей национальности. Как и перед первой войной, когда он приехал через месяц после меня, таможенники и паспортный контроль были предупреждены – не чинить никаких препятствий русским. Никаким русским – будь то корреспонденты со своими операторами, контрабандисты или наркокурьеры. Эти тоже знали о предстоящем государственном визите, знали об обязательных послаблениях таможенного режима накануне визита (кому нужен громкий скандал в такое время?). Знали они и о неминуемом усилении паспортного режима, но не боялись его – они не террористы, их имен нет в полицейских досье, а документы у них скромные, но подлинные. Таможенники не обижались на спецслужбы и МИД за такую тактику – они свое возьмут потом, наверстают с лихвой, а сейчас небольшое оживление на рынке контрабанды золота, драгоценных камней и наркотиков никого не огорчит: сырье в Россию из Индии не идет, а у «тяжелых наркотиков» – hard drugs из «золотого треугольника» и драгоценных камней объем невелик, можно сделать вид, что ничего не замечаешь. Контрабандисты мешают настоящие сапфиры, топазы и александриты с бижутерией и стразами и смотрят на таможенников невинными глазами младенцев – они знают, что если у них билет до Москвы, их никто сейчас трогать не будет. Определить наличие или отсутствие оптических осей в настоящем драгоценном камне для таможенника – плевое дело, ну да ладно уж… Пусть контрабандистов русские ловят, когда те будут пробираться в европейские страны через западную границу России.

Аэропорт Палам работал в обычном режиме. Мягко звучали голоса дикторов, тихо гудели пылесосы, чуть слышно доносилась музыка из дьюти-фри-шоп – беспошлинного магазина. Покупатели, пользуясь экстерриториальной безналоговой ценой, приобретали японскую и корейскую электронику, приценивались к немецкой и голландской и делали вид, что их вовсе не потрясают цены на американские и английские стереосистемы ценой в тысячи долларов.

В тот день я был дежурным переводчиком в аэропорту. Это была устоявшаяся практика во всех столицах Юго-Восточной Азии и Ближнего Востока, где были крупные русские «колонии», – встречать еженедельный рейс «Аэрофлота», чтобы помочь тем, кого не встречают ни коллеги, ни родные. Сотрудники аэропорта знали в лицо переводчиков посольства, консульства и торгпредства и относились к ним почти как к своим. Особенно таможенники – ведь мы помогали прибывшим заполнять декларации. Но сегодня дежурный таможенник не улыбался мне, как обычно. Не потому, что прибывшие этим рейсом не нуждались в моей помощи – журналисты и дипломаты сами привыкли заполнять свои декларации. Видимо, он все‑таки чувствовал себя не в своей тарелке – ведь неудобно совсем уж не исполнять своих обязанностей! Но, с другой стороны, самое высокое начальство приказало – не усердствовать! Не глядя, брезгливым движением поставил мелом кресты на чемоданах Обозревателя, сделал знак носильщику, которого здесь называли не porter, как везде в бывших английских колониях, а «бера» – искаженное от английского bearer, – забирай, мол, и повернулся к следующему пассажиру.

Аb uno disce omnes (лат.).

Узнав одного, знаешь их всех.

Сикх. Дели. Палам

Сегодня рейс «Аэрофлота» принимал таможенник Сварам Сингх. Раз фамилия человека Сингх, то не надо говорить о его вероисповедании. Он сикх. Это единственное сообщество людей на всей планете, где все носят одну и ту же фамилию – Сингх, почти одинаково одеваются и совершенно одинаково стригутся и бреются. То есть совсем не стригутся и не бреются. Выросшие волосы на голове собираются в косичку и укладываются под чалму, или, как они сами говорят, тюрбан. Волосы бороды наматываются на специальную нить и прячутся под сеточку, охватывающую подбородок и заведенную за уши. Туда же заправляются и длинные усы. Если вы увидите взрослого мужчину с развевающимися волосами, который ездит по улице взад и вперед на велосипеде, – не удивляйтесь. Это сикх помыл голову и сушит длинные волосы естественным феном. Сохранять волосы – это закон. Сикх всегда в тюрбане – это второй закон. У мужчины-сикха всегда с собой оружие; пусть это даже крохотный кинжал, спрятанный в складках тюрбана, но он при оружии – это третий закон. На правой руке сикха стальной браслет. Это не украшение. Украшения не приличествуют мужчине-воину. Это – напоминание, что он – сикх. Увидев браслет, сикх должен спросить себя: достойно ли сикха то, что я делаю сейчас? Это четвертый закон. И последний, пятый: сикх всегда носит нижнее белье. По его религии, это отличает человека от животного. Вот основные законы, по которым сикх живет.

Но есть еще один закон, самый главный – по которому сикх умирает. Мужчинам-сикхам, как и древним викингам, позорно умереть в своей постели, без кровопролития. Поэтому костяк индийской армии и флота – сержанты и мичманы – в основном сикхи. Много их и в полиции. Если вы сядете в такси к шоферу-сикху, то вы наверняка успеете к поезду или самолету, но несколько ярких ощущений вам гарантированы. И это вовсе не шутка. Несколько перефразируя слова знаменитого кинорежиссера Витторио де Сика, можно сказать, что сикхи ездят по вчерашним дорогам на позавчерашних автомобилях с послезавтрашней скоростью.

Если долго нет войны и неоткуда ждать достойной мужской смерти, штаб тайной сикхской боевой организации – Хальсы – распространяет Сообщение. Там только дата и место. Сикхи понимают. Сикхские юноши и старики-сикхи прощаются со своими семьями и отправляются в указанное место. Там, в уединенных долинах, разбросанных по всему Декану – центру Индии, – старики три дня учат молодежь секретам обращения с холодным оружием. А утром четвертого дня они сходятся в настоящем рукопашном бою. Бой должен быть жестоким и честным. Но старики хотят умереть, и… разве поднимется рука на своего внука? Старик оставит мечом отметину на незащищенном участке тела молодого воина, чтобы показать ему его ошибку. И тот будет с гордостью показывать шрам своим друзьям – он уже был в настоящем бою! Он – воин, сикх!

Их честность и прямота вошли в поговорки, и иногда их путают с простодушием. Недаром очень много индийских анекдотов начинаются словами «Один сикхский джентльмен…». При этом индус непременно сделает характерный жест – проведет рукой под подбородком, обозначая бороду, и перехватит пальцами левой руки правое запястье, обозначая браслет. Сикхи не остаются в долгу и рассказывают анекдоты про индусов, у которых дома женщина – настоящая глава семейства. Женщины… Для них главное – запретить мужчине делать то, что не делают они сами! Жена Сварама Сингха устала выслушивать от своих подруг удивленные упреки – как это Сварам позволяет своему сыну Сардар Сингху ходить бритому, без тюрбана, бороды и усов, и почему она позволяет мужу жевать бетель. Разве объяснишь им, что это результат многих лет, проведенных семьей Сварама вне Индии. До разделения Индостана на Индию, Пакистан и Бенгалию Сварам Сингх служил в английских войсках в Восточной Бенгалии, где пристрастился к бетелю, а после завоевания независимости был помощником начальника охраны в индийском посольстве в Китае. В Китае даже он со своей бородой выглядел экзотично – у китайцев растительности на лице практически нет, а уж молодой Сардар Сингх и вовсе отказался наотрез отращивать бороду – за молодым человеком с бородой в Китае ходила бы толпа зевак! Свараму повезло – после выхода в отставку он смог устроиться таможенником в аэропорту Палам.

Рука Сварама непроизвольно скользнула в карман, нащупала треугольник свернутого листика бетеля, скрепленный тоненьким черешком. Там еще три-четыре перчинки и крохотный кусочек негашеной извести. Сикхи редко балуются бетелем. Рот наполнился слюной в предвкушении приятного ожога, но нет, правила не разрешают жевать бетель на рабочем месте. И не отлучишься – русский рейс пришел переполненным. Хотя по таможенной части работы почти нет – дипломаты и журналисты, да и проверка формальная. Но придется ждать конца смены. Ничто не меняется так медленно, как уклад жизни, даже в зонах высокой технологии – меняется техника, электронные дисплеи бесшумно мигают номерами рейсов и временем прибытия вместо трескучих механических табло, уже другие самолеты рулят по аэродрому, но костюмы мужчин, выражение их лиц, манеры – остаются прежними. Сверни из зала в узкий служебный коридор – обнаружишь угол, заплеванный бурой слюной от пережеванного бетеля и сидящего около урны на корточках свипера – уборщика из касты неприкасаемых. Свипер по‑английски – подметальщик. Если бы сикх мог знать наперед…

Peine forte et dure (фр.).

(Жестокая и длительная боль.)

Формула приговора к пытке

Свипер. Дели. Палам

Никто не обратится к нему по имени, его одежда и поза показывают – он свипер. Это как прислуга в отеле – уже седой, а все «бой» да «гарсон»! Ему нельзя выходить в пассажирский зал: там убирают люди из варны шудра – хоть и уборщики, но неизмеримо выше по кастовой лестнице. Они могут даже пользоваться пылесосами. Стараясь не привлекать ничьего внимания, всегда на корточках, переступая, переваливаясь, как утка, ногами в сандалиях, сделанных из старой автомобильной покрышки, он убирает служебные помещения, коридоры, подметает пространства под лентами транспортеров, по которым бесконечным потоком струятся толстые разноцветные чемоданы. Чемоданы с бирками, которые ничего не говорят ему, – свипер почти не верит в существование всех этих стран и городов. Сам он в конце бесконечного дня съест лепешку хлеба, испеченного на плоском листе жести. Жесть лежит на двух кирпичах. Между кирпичами экономно тлеет огонь. Разводить огонь на территории аэропорта нельзя, но все знают – если лишить свипера и этого, он умрет от голода. С лепешкой он выпьет стакан черного, крепкого чая, сваренного в консервной банке, с наслаждением выкурит сигарету – в киоске напротив автобусной остановки их продают поштучно.

Ничто не меняется вокруг, только жизнь с каждым годом все труднее и печальнее. Раньше его жена разводила огонь из стеблей выжатого сахарного тростника, а теперь он сам разводит огонь из упаковочной стружки. Жена умерла при родах. Упаковочная стружка быстро прогорает, не нагревая жестяной лист так, как нагревали стебли сахарного тростника. И в Туглахабад уже не хочется ехать. Раньше он мог купить на свой дневной заработок – четыре рупии – муки на три лепешки (одну себе, одну жене и одну дочери), три стакана чая и три сигареты – выкурить одну в полдень, одну после работы и одну в Туглахабаде, перед сном, сидя на пороге своей хижины и глядя, как солнце, кровавое от лессовой пыли, садится за красные стены форта. В Туглахабаде – развалины древней крепости Великих Моголов. Ее стены сложены из перекаленного, но очень прочного плоского кирпича. Неприкасаемым нельзя иметь просторное жилище – не позволяют обычаи касты, и они складывают из старинного кирпича низкие, в полтора метра высотой, лачуги. Если завтра выходной, он поедет, примостившись на заднем бампере допотопного автобуса, через весь город в Туглахабад. Или сходит в гости к брату, благо он живет недалеко от аэропорта.

Когда‑то власти решили проложить огромные дренажные трубы – осушить территорию аэропорта Палам, во время муссонных дождей превращающуюся в болото. Но… строительство так и не завершили – кончились деньги. И теперь лежат вдоль дороги в аэропорт громадные, больше человеческого роста высотой бетонные трубы, а в них, завесив мешковиной вход, живут неприкасаемые, которые раньше работали на стройке. Их нанимали на работу каждый день, и каждый день, рассчитавшись с поденщиками, считали их уволенными. Нет хлопот с пенсионным фондом, да и воровать у бедняков легче. Профсоюзы не защищают неприкасаемых, так как те боятся забастовок и всяких требований больше голода и болезней. Им надо жить по законам своей касты. Тщетно активисты из разных профсоюзов пытаются привлечь на свою сторону тысячи неприкасаемых. Выполняя самую грязную, самую тяжелую работу за самую низкую плату, они не хотят никакого изменения в своей жизни, если это изменение исходит от людей, а не от богов. Они твердо знают – любое послабление сейчас обернется страшной болью, ужасным и долгим мучением в будущей жизни. Если ты неприкасаемый, ты должен прожить жизнь так, как положено неприкасаемому. И не роптать. Тогда, быть может, в следующей жизни ты поднимешься на ступеньку выше. Если же нет – то наказание будет ужасным. Ты можешь стать вонючим скользким червем, питающимся нечистотами. Будешь роптать – боги найдут еще более ужасное перевоплощение.

Мы часто мечтаем о бессмертии… Европейцу никогда не понять, почему так ненавидят бессмертие и постоянную реинкарнацию все индусы. Потому, что они страстно стремятся прекратить это кружение по карме, прервать цепь перевоплощений, умереть совсем, раз и навсегда, успокоиться в нирване – единении с Буддой. Этого жаждут даже мудрейшие брахманы. Ведь и они не застрахованы от роковой ошибки, которая в следующей жизни может превратить их в неприкасаемых или в грязное животное. Нет, надо безропотно принимать ту жизнь, которая тебе дарована богами, и не пытаться ее изменить. Поэтому неприкасаемые из Дели едут в Туглахабад, где рядом с древней крепостью растет городок приземистых лачуг. Понемногу старинный форт превращается в трущобы…

Войти, согнувшись, в узкую дверь. Сложив перед грудью ладони, сделать «намасте» – приветствие людям и богам. Лечь, кряхтя, на циновку в углу. Вот и все. Стоит ли ради этого ехать сюда через многомиллионный Дели? Но это – дом. Здесь живут тени его жены и троих детей. Только старшая пережила тот возраст, когда дети начинают ходить и говорить. Ей было всего десять лет, когда толпа пылающих праведным гневом индусов забила ее насмерть – только за то, что она, мучимая жаждой, не перелила из колодезного ведра воду в свое ведро, а напилась из общего. Другому бы это простили – но ведь она неприкасаемая, она осквернила общинный колодец! Что же до младших, то свипер помнит только их плач – тоненькую жалобу на голод, на отсутствие молока в груди у матери, на безжалостных слепней, кусающих в слезящиеся уголки глаз. Он долго не мог найти работу, и они жили на те гроши, что приносила жена. Она ходила к минарету Кутуб Минар попрошайничать. Гиды, которые водят иностранных туристов вокруг Кутуб Минара, говорят, что это – одно из чудес света, самый высокий кирпичный минарет в мире, сооруженный императором – моголом Кутубдином в XI веке. А рядом, во дворе старинной мечети Джума Масджид, другое чудо – семиметровый железный Столб, с шестью строками на санскрите, который не ржавеет, хотя простоял шестнадцать веков, с тех пор как его поставил здесь король Гупта в IV веке. Не ржавеет в климате Индии, потому что выкован из чистого железа. Железа лабораторной чистоты, которое в принципе не могло существовать на нашей планете тысячу шестьсот лет тому назад и которое по своей цене не уступает золоту – а ведь весит он шесть с половиной тонн!

По преданию, если стать спиной к Столбу и сомкнуть вокруг него руки, охватив Столб у себя за спиной, то будешь богат и счастлив. Столб радует бедняков, вселяя в них надежду, – бедняки худые, и руки у них от работы жилистые и длинные, они всегда обнимают Столб. А богатые толстяки, хотя и очень стараются, редко могут сомкнуть руки вокруг Столба. Но они не огорчаются – им и так неплохо жить на свете. Только русских не поймешь – они одеты как господа, говорят как господа, а стараются обнять Столб изо всех сил! У русских в группе всегда найдется человек, который станет сзади Столба и будет помогать своим товарищам сомкнуть руки вокруг него. Зачем ему это, ведь от этого он сам не станет богаче? Они, как и индийцы, предпочитают ездить или на автобусе, или на двухместном моторикше – он вдвое дешевле такси.

Когда свипер был мальчиком, в Дели были настоящие беговые рикши. Отец рассказывал, что русским не разрешают ездить на таких рикшах. Один русский, чтобы доставить укушенного змеей товарища в госпиталь, посадил его в коляску, а сам впрягся в оглобли. А рикша бежал рядом. Глупо, но так русский не нарушал своих законов. Нельзя ездить на рикше, но можно его везти. Странно. У них тоже, наверное, есть касты – этим можно, а этим нельзя. Они обязательно подадут милостыню. Дают немного – русские никогда не давали раньше бумажные деньги, только мелочь. Иногда – много мелочи, но бумажные деньги – никогда. Может быть, у них такой обычай? (Они и подумать не могли, что новые русские будут сорить деньгами, и вовсе не мелкими, по всему миру.) Зато их женщины – единственные, кто может не только заплакать, глядя на то, как жена свипера держит крохотного от недоедания ребенка на одной своей ладони, но и нежно прикоснуться к нему рукой. А русские мужчины всегда спрашивают: «Как тебя зовут?» Значит, ненастоящие они господа… Не знают, что раз я антьяджа – неприкасаемый и раз я не кули – чернорабочий, значит, я свипер, подметальщик, и имя тут ни при чем.

В ваш Сити не заложенная,

из Дувра пароходами

дотла не разворованная,

индийскими свободами

в насмешку не дарованная.

Константин Симонов

Переводчик. Индия. Амритсар

Страсть к общению с убогими и юродивыми, по‑видимому, у русских в крови. Зря экскурсовод распинался перед ними о красотах Золотого Храма и других исторических памятников Амритсара. Они воспринимали все это только как дополнительную нагрузку к основному аттракциону, ради которого, честно говоря, и проделали эту утомительную дорогу. Они знали от друзей, уже побывавших в «священном городе сикхов», о главном экспонате этого музея под открытым небом. У моста через рукав священного Инда лежали на подстилках из связок хвороста обрубки человеческих тел. Прокаженные, которым удалось прожить так долго, что от их конечностей почти ничего не осталось. У каждого такого ложа стояла алюминиевая миска, куда сердобольные туристы кидали милостыню. Экскурсовод рассказывал, что на собранное добрые люди и ходячие прокаженные покупают продукты для этих несчастных, готовят для них еду, покупают лекарства. В Индии прокаженные не изолируются. Их много на центральных и торговых улицах Бомбея и Калькутты. Но те передвигаются сами и сами просят милостыню, вызывая ужас и сострадание. Мы сначала, пока не привыкли, носили рубашки с длинными рукавами, несмотря на жару, – эти несчастные, чтобы привлечь к себе внимание, пытаются тронуть тебя за локоть… А здесь самые «подвижные» ползали по дороге, толкая перед собой алюминиевую миску с мелочью. Остальные смотрели на них со своих хворостяных лежанок, как старики снисходительно и с легкой завистью смотрят на резвящихся детей. Словоохотливый гид рассказал нашим специалистам и их женам, что прокаженные лежат на кучах хвороста, так как покормить несчастного – это куда ни шло, но носить его в туалет никто не будет. Несмотря на то что они в душе готовились к этому зрелищу, туристам стало не по себе. Они быстро роздали несчастным милостыню, и мы прошли к мосту.

Если постучать по перилам моста или потопать по настилу, вода под мостом закипит от собравшейся на кормежку рыбы. Индусы щедро сыплют в воду шарики жареного теста, очень похожие на те, что делают для бульона у меня на родине. Разница, однако, в том, что здесь в каждом шарике – папиросная бумажка с приветствием богу – надписью: «Харе, Рама!» Индусы за много лет приучили рыбу к этому ритуалу, и ее здесь развелось видимо-невидимо. Индусы, правда, обижаются на сикхов – говорят, что те по ночам стучат по дну своих лодок и поднимают сети, полные откормленной священными шариками рыбы…

Полюбовавшись толпами верующих, считающих, что омовение в водах Биаса принесет им здоровье и счастье, мы уже собрались пойти пообедать в кафе – к сикхам, кстати, полакомиться жареной рыбой. И вдруг, к своему ужасу, я увидел двоих русских, со счастливыми улыбками рассыпавших мелочь по мискам прокаженных. Я точно знал, что вся мелочь была израсходована двадцать минут назад. Откуда эти резервы? Радостно улыбаясь, двое ракетчиков показали мне на небольшой киоск. «У этих капиталистов все продумано! Там сидит специальный меняла, и он бумажные рупии разменивает на мелочь. Сколько хочешь!» На Кавказе говорят: «Пусть не только твой друг, но и твой враг будет умным – тогда победа будет сладкой, а поражение – не таким горьким». Я сдержался. Я знал, что мой следующий вопрос повергнет их в ужас – ведь они видят перед собой результат этой ужасной болезни. Но не спросить нельзя. Надо, чтобы они запомнили этот урок раз и навсегда. Как запомнил его я после случая, произошедшего в пакистанской деревушке Наушехро Фироз. Перед возвращением в Карачи надо было расстаться с бородой, выросшей за время экспедиции, и я зашел к местному парикмахеру. Он почти закончил бритье, когда колокольчик на двери звякнул и в проеме показалась фигура безногого инвалида. Он в руке, на которой остались только небольшие бугорки от пальцев, держал пачку «Мальборо». Протянув сигареты парикмахеру, он сделал благодарственный жест, прижав правую руку к груди, безмолвно развернулся и исчез. На мой вопросительный взгляд брадобрей ответил:

– Это наш местный нищий, мы все его опекаем. Сегодня пятница, священный день мусульман, и я сделал для него доброе дело – побрил ему голову, чтобы он мог носить традиционную чалму. Кто‑то угостил его сигаретами, а он, чтобы сделать в свою очередь доброе дело, подарил их мне – он знает, что я люблю эти сигареты.

– Довольно дорогие в Пакистане, – сказал я, просто чтобы поддержать разговор и сделать ему приятное.

– Да, пожалуй, – согласился он, – но этому человеку их не жалко – он не курит, бедняга. И так еле жив. Проказа!

Я не помню, как вышел из парикмахерской и дошел до нашего «газика». Но помню, что брил он меня бритвой «Золинген» – я ее запомнил, потому что удивился, увидев чудо немецкой сталелитейной промышленности в этой глуши. «Золинген» по‑немецки – близнецы. Эти бритвы называются так, потому что продаются парами в обтянутой бархатом коробочке. Пришел я в себя от густого запаха «Тройного одеколона», который мы возили с собой для гигиенических нужд. Лицо горело – я его несколько раз буквально вымыл одеколоном. Но и после этого на душе было неспокойно. Интересно, какой из двух бритв он побрил прокаженного? У этой болезни инкубационный период достигает восьми лет. Есть время на раздумье…

Так что выхода у меня не было:

– Как вы думаете, откуда он берет столько мелочи? Это ходячие прокаженные вечером собирают мелочь у лежачих и сдают меняле. Он принимает мелочь по 110 пайсов за бумажную рупию. А почем он мелочь продал вам?

– По три бумажные рупии за две мелочью, – прокричали они, набирая скорость по тропе, ведущей под мост, к реке, которая у священного Амритсара, как им недавно сказал гид, дезинфицирует не хуже медицинского спирта.

Я тогда был твердо уверен – если бы у них был спирт, они бы впервые употребили его для наружной процедуры. Русские – удивительный народ! Они считают, что чума, холера, проказа – это экзотика, и не может относиться никоим образом к гражданам нашей страны. Как сказал мне один дипломат: наши соотечественники во времена СССР в основной массе были очень счастливые люди – ведь они не знали, как убого они жили… Но зато они были действительно счастливы, когда могли себе позволить за границей что‑то ранее недоступное. Шато Капитонович Китовани – геолог (настоящий!) со стажем. До Пакистана он работал во Вьетнаме. Все везли оттуда пароходом замечательную бамбуковую мебель. И Шато привез положенную ему тонну бамбука. Только не мебель, а коллекцию бамбуковых стволов – от тоненького, в мизинец, до редкостного, в обхват, ствола очень старого бамбука. И подарил какому‑то тбилисскому музею. А в Китае он беспрерывно приставал ко всем, чтобы ему объяснили, что сколько стоит. Он не смог понять юани и фыни, и ему, как ребенку, надо было объяснять по картинкам на банкнотах. А так как все картинки там были посвящены разным этапам построения социализма в Китае, то объяснять приходилось так: фонарик стоит один трактор (механизация сельского хозяйства), а рубашка – одну плотину (электрификация). Кожаный портфель – два самолета и один трактор. Редкий грузин! Он точно был счастлив и считал себя богачом. Как и многие другие мои соотечественники. Может, они и не знали, что бедны. Но подсознательно они все же любили посмотреть на чужие страдания и подать милостыню. Приятно ведь сознавать, что есть люди, которые живут много хуже их…