Текст книги "Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1"

«Меня пишет Браз. Мастерская. Сижу в кресле с зеленой бархатной спинкой, En face. Белый галстук. Говорят, что и я и галстук очень похожи, но выражение, как в прошлом году, такое, точно я нанюхался хрену… Кроме меня, он пишет также губернаторшу (это я сосватал) и Ковалевского. Губернаторша сидит эффектно, с лорнеткой, точно в губернаторской ложе; на плечи наброшен ее кошачий мех – и это мне кажется излишеством, несколько изысканным…»

Это было в 1898 году, и Браз уже был к тому времени знаменитым портретистом. Он написал множество портретов коллег по искусству, а также давал уроки в своей частной студии в Петербурге (набережная Мойки, № 112). У него учились и З. Серебрякова, и Н. Лансере, и будущая жена Диего Риверы А. Белова. Написанный Бразом портрет Чехова многие считают одним из лучших портретов писателя.

С 1900 года Осип Браз был постоянным участником выставок «Мира искусства», а в 1914 году даже был избран академиком. Он и после революции продолжал писать портреты, а до 1924 года был хранителем отдела голландской живописи Эрмитажа, потому как был большой знаток и коллекционер голландской живописи. Но мороз на дворе крепчал, и уже в 1924 году упрятали академика Браза в Соловецкий лагерь. За него ходатайствовали многие русские знаменитости, и через два года его, еще живого, отправили в ссылку в Новгород, где он, не щадя сил, приводил в порядок местный музей. В 1926 году ему разрешили вернуться в Петербург (уже осчастливленный новым именем) и даже разрешили работать в Эрмитаже. Но он понял, что́ последует дальше, так что в 1928 году перебрался в Париж к семье. В изгнании он еще писал картины, подрабатывал продажей антиквариата, большим знатоком которого был, но, потеряв вдруг в 1935 году жену и обоих сыновей, уехал доживать последний год жизни в лесу Лис. Впрочем, даже лесной воздух не спас его от горя и чахотки, которая унесла его 63 лет от роду…

От стен знаменитейшего на Французском Острове аббатства Руайомон можно по живописным лесным дорогам попасть в знаменитый Шантийи (Chantilly), насчитывающий много веков. Первая римская вилла в тогдашнем Кантилиусе была построена еще в галло-романскую эпоху, а в X веке здесь уже стоял первый замок (к середине XIV века разрушенный). К концу того же XIV века канцлер Франции Пьер де Оржемон построил здесь новый замок, а в середине XV века вдовая Маргарита де Оржемон вышла замуж за барона де Монморанси. Род Монморанси тут продержался два века, и первое достойное их рода жилище соорудил здесь внук Маргариты де Оржемон, коннетабль Анн де Монморанси, для которого его архитектор Пьер Шамбиж создал здесь укрепленный замок, навеянный воспоминаниями об итальянском походе коннетабля. Позднее знаменитый ценитель искусства и меценат Анн де Монморанси решил построить еще один замок и пригласил для работы тех же знаменитых мастеров, что трудились у него в Экуане, – Жана Булана, Франсуа Клуэ, Бернара Палисси, Леонарда Лимузена, Жана Гужона… В течение семи лет, которые коннетабль оставался в немилости у короля, он заполнял этот свой новый дворец (ныне называемый Малым замком или Капитанерией) ценной мебелью, коврами, произведениями скульптуры и живописи. Призванный снова ко двору Генрихом II, влиятельный дипломат и полководец Анн де Монморанси был смертельно ранен в битве при Сен-Дени (где он все же одержал победу) в немалом для той эпохи возрасте (74 года). Его младший сын прожил 81 год, был трижды женат и имел красавицу дочь Шарлотту, к которой был неравнодушен славный король Генрих IV. Шарлотта вышла замуж за принца Конде, и у них был сын, который совсем молодым стал адмиралом, а 35 лет от роду был уже маршалом Франции. Передвигался этот красавец не иначе как в сопровождении трех десятков пажей, наряженных в шелковые костюмы с золотым шитьем, и вдобавок сотни рыцарей-аристократов. Королева Мария Медичи женила его на прекрасной Марии-Фелиции Орсини, которую поэты того времени воспевали под именем Сильвии. Красавица безумно любила своего блистательного мужа, но, увы, он оказался замешан в мятеже Гастона Орлеанского и был казнен в Тулузе 30 октября 1632 года. Людовик XIII реквизировал все имущество Монморанси, а безутешная красавица вдова ушла в мелэнский монастырь, где и завершила свои дни 34 года спустя. Что до поместья Шантийи, то оно было подарено Анной Австрийской ее матери, Шарлотте де Монморанси, принцессе Конде (герцогине Ангулемской), назавтра же после известия о военной победе герцога Энгиенского, которого называют Великим Конде. Великий Конде занялся парком, пригласив для его устройства Ла Кентени и самого Ле Нотра. В этом парке хозяин давал пышные праздники, на одном из которых присутствовал сам король Людовик XIV. Именно трагические события этого праздника описаны в письме мадам де Севинье. В тот день, 23 апреля 1671 года, знаменитый повар Ватель, видя, что угощение опаздывает к королевскому столу, покончил с собой.

Каждый из последующих принцев Конде вносил усовершенствования, улучшал (или ухудшал) постройки. В 1770 году был построен так называемый Энгиенский замок в честь сына герцога (позднее расстрелянного Наполеоном в Венсенском лесу). В 1782 году принц Конде воистину по-царски принимал у себя в Шантийи графа и графиню Северных. Под этим псевдонимом путешествовали великий князь-наследник, будущий русский император Павел I, и его супруга Мария Федоровна, урожденная принцесса Доротея Вюртембергская. Гости были растроганы приемом, и когда чуть позже хозяевам Шантийи пришлось бежать в изгнание, спасаясь от ярости революции, Павел I приютил принца вместе с его полком и поставил их на довольствие. Впрочем, чуть позднее, примирившись с Наполеоном, Павел снял бесчисленных гостей с довольствия.

ОДИН ИЗ МНОГИХ РОМАНТИЧЕСКИХ ЗАМКОВ В ПОМЕСТЬЕ ШАНТИЙИ

Последний из принцев Конде – Луи-Анри-Жозеф Конде, отец расстрелянного Наполеоном Луи-Антуана-Анри Конде, умер в Сен-Лё в 1830 году, и наследником семьи стал герцог Омаль, построивший в Шантийи Большой замок и решивший восстановить поместье, которое в 1886 году он принес вместе со всеми его коллекциями в дар Институту Франции. Восстановительные и строительные работы в замке вел с 1840 года архитектор Доме. Сегодня и замок, и парк, и музей Конде с его богатейшими коллекциями произведений искусства доступны посетителю, любому, кто не поленится преодолеть эти неполные полсотни километров от Парижа до Шантийи. Вряд ли самое дотошное перечисление всех этих галерей, вестибюлей, ротонд, залов, террас, салонов, кабинетов даст нам сколько-нибудь исчерпывающее представление о богатстве этой (как любит выражаться здешняя пресса) «пещеры Али-Бабы». Вряд ли даст его и перечисление звучных имен творцов всех этих 500 полотен, 300 миниатюр, 689 рисунков известных мастеров, 500 рисованных портретов, из которых 400 были созданы в XVI веке, а также 500 акварельных портретов Кармонеля, 600 портретов Рафе, 3000 эстампов, бронзовых статуй, эмалей, коллекций керамики, монет и медалей (их около 4000). Не по силам мне описать и сокровища здешней библиотеки (14 000 томов, 1400 рукописей, 5000 эстампов, а еще ведь есть 25 000 томов рабочей библиотеки, письма, архивы…). Однако, не избежав все же соблазна перечислений, упомяну только, что есть здесь творения Рафаэля, Боттичелли, Филиппо Липпи, Перуджино, Тициана, Сальватора Розы, Пуссена, Миньяра, Ватто, Делакруа, Энгра, Коро, Рубенса, Ван Дейка, Рейнолдса, Дюрера, Ле Нотра… Я уж не говорю о коврах, о ювелирных изделиях (и «розовом алмазе»), об эмалях.

Выйдя из музея, турист не завершает, а только начинает странствие по зачарованному миру Шантийи, ибо слева, над партерами, открывается ему терраса с каменными химерами резца великого Кусту, потом, за Королевским мостом с оленями, его ждут тенистые аллеи, что ведут мимо Энгиенского дворца, мимо часовни Святого Павла XVI века, вдоль пруда – по аллее Сильвии к дому Сильвии. Как вы, может, помните, Сильвией поэтически называл жену маршала Франции, казненного в Тулузе, Марию-Фелицию Орсини, воспевший ее поэт Теофиль де Вио. Поэт прятался в Шантийи от преследований и слагал оды красавице хозяйке (это было в 1623 году). К дому Сильвии, перестроенному Великим Конде, герцог Омаль пристроил позднее ротонду с видом на пруд, и уголок этот овеян также романтической историей любви сестры принца Конде к герцогу де Жуайёзу, который погиб во время охоты на кабана – здесь же в Шантийи в 1724 году в присутствии короля Людовика XV…

По аллеям, по мостикам, мимо скульптурных групп и статуй, мимо деревушки, построенной для празднеств, через каналы, потом по новым аллеям, мимо бассейнов, вдоль новых каналов: мимо уцелевшего в английском саду острова Любви к спасенному благодаря хитрости кабатчика от безудержного энтузиазма ревтолпы Залу для игры в мяч, в котором тоже есть и статуи, и сувениры Алжирского похода, и ковры, и кареты, и еще бог знает что, – путь наш выведет в конце концов к Большим конюшням, которые считают одним из красивейших памятников гражданской архитектуры XVIII века (построены архитектором Жаном Обером для герцога Бурбонского, бывшего министром у короля Людовика XV). В конюшнях (рассчитанных на 240 лошадей) и по краям круглого манежа – аркады, скульптуры, фонтан, над входом – великолепный скульптурный фронтон. А из окон – вид на лужайку ипподрома, на скаковую дорожку…

Боюсь, экскурсия вас утомила, а мы ведь не посетили еще ни леса Шантийи (больше двух тысяч гектаров), ни примыкающего к нему Лисского леса (еще 900 гектаров), ни ближнего леса Руайомон, ни леса Кой, ни леса Понтарме, ни леса Коард. Да ведь и в Большом парке Шантийи с его 650 гектарами зеленой прелести есть где разгуляться…

Тем, у кого все же останется время после экскурсии, отдается на разграбление уютный провинциальный городок Шантийи, его улица Коннетабля с добрым километром магазинов, основанный еще красавицей Шарлоттой Конде приют с коллекцией XVII века фаянсовых аптечных горшков. В доме № 26 на той же улице Коннетабля еще одна сокровищница провинциального городка – местная библиотека, подаренная Институту Франции одним бельгийским библиофилом и эрудитом. В библиотеке непременно встретишь за столами здешних эрудитов, которые объяснят вам, что ученость и редкие книги не в одном только гордом Париже, но и здесь, в этом улье культуры Шантийи, среди его лесов, дворцов, статуй и мерцающих прудов…

Хотя Шантийи всего в полусотне километров от Парижа, не уверен, что стоит спешить с возвращением в шумную столицу. В соседней деревушке вас с удобствами разместят в замке-отеле, принадлежащем Ротшильдам (Шато де Монвил-ларжен), или в так называемом Башенном замке (Château de la Tour), не говоря уж о постоялых дворах и недорогих отелях, которых немало в округе (вроде тех, что разместились на хуторе де ла Шоссе или в деревушке Винёй-Сент-Фирмен)…

Монморанси

Монморанси Сен-При • Сеп-Лё-ла-Форе • Энгиен

Город Монморанси (Montmorency), что разместился километрах в пятнадцати к северу от Парижа на вершине холма, царящего над долиной Монморанси и равниной Паризи (или Паризиев), издавна привлекал и новых жителей, и художников, и просто путников, искавших красоты и покоя, привлекал изумрудными склонами холма, цветением знаменитой вишни «монморанси», близостью леса с его вековыми каштанами. В конце XIX века Монморанси так неудержимо влек к себе богатую публику, что здесь сдавали в сезон до 300 меблированных вилл. Любимым развлечением дачников были прогулки по лесным аллеям среди каштанов верхом на ослах. Конечно, в эпоху автомобилей близость к перенаселенному Парижу не осталась безнаказанной для провинциального рая. Новые строения потеснили старинную часть города (а все же она уцелела), они почти свели на нет легендарные вишенники, да и прославленному лесу пришлось тяжко, не говорю уж об ослах. Только с начала 70-х годов XX века здесь взялись за охрану леса, создали охранную зону для прогулок, начали восстанавливать каштаны. И надо сказать, местные жители оказали яростное сопротивление варварству «дикой цивилизации»: они отстояли от спекулянтов часть старого города, отбились от соседства с автострадой… Так что двадцатитысячный Монморанси сохранил и поныне атмосферу провинциального городка. Лишь на плато Шампо выросли местные «Черемушки», торжественно именуемые «ансамблем жилых домов», в остальном Монморанси все же сохраняет нечто от старого идиллического облика и по-прежнему влечет к себе парижан по воскресеньям, когда им не надо спешить на работу, да и прочих туристов манит – в меру их просвещенности.

История этого старинного города тесно связана с родом Монморанси. Еще в X веке один из основателей рода, в ту пору носивший скромную фамилию Бушар (лишь в XII веке Бушары стали Бушарами де Монморанси, когда их сумел, хотя и не без труда, привести под свою руку мудрый король Филипп I, внук достойного киевлянина Ярослава Мудрого), – так вот, тот первый из известных нам Бушаров получил от последнего короля династии Каролингов позволение построить на здешнем хоть и невеликом, а все же холме укрепленную башню и стены. В XIV веке замок и город сожгли англичане, да и позднее были войны, но мало-помалу бароны Монморанси стали герцогами и пэрами Франции, а при советнике короля и камергере двора, маршале Франции и коннетабле Анн де Монморанси (XVI век) достигли высшей власти, и тогда взялся коннетабль перестраивать и достраивать начатую еще его отцом бароном Гийомом де Монморанси усыпальницу рода (а позднее – церковь), посвященную святому Мартину (церковь Сен-Мартен). Меценат-коннетабль пригласил самых знаменитых архитекторов того времени (Жана Булана и Филибера Делорма), и строительство растянулось на сорок лет. Из того, что нынче предстает взору неленивого странника, особое внимание привлекают уцелевшие старинные витражи (уцелело их 14 из 22), ценители выделяют центральный – тот, где Дева, св. Мартин, св. Блез, св. Денис и св. Лаврентий. Внимательный посетитель заметит в соборе различные надписи и памятники, увековечившие память признанного лидера польской эмигрантской колонии во Франции, некогда друга русского императора, а позднее – главы польского правительства в изгнании князя Адама Чарторыского, а также память борца за свободу Польши, адъютанта Тадеуша Костюшко, писателя Юлиана Урсына Немцевича. Это соседство не случайно. В Монморанси после подавления русским правительством Польского восстания 1830–1831 годов собралось немало представителей националистически настроенной польской элиты. Изгнанников пригрел герой Наполеоновских войн генерал Князевич. Вероятно, это он и привлек Немцевича в Монморанси, где принимал его у себя и где позднее Немцевич поселился в доме № 14 на Рыночной площади. Впрочем, иные считают, что драматурга, поэта и романиста Немцевича привлек тот факт, что в Монморанси жил великий Жан-Жак Руссо. В жизни Руссо тихий Монморанси сыграл немалую роль. Писатель снял одноэтажный дом в имении Монлуи и жил в нем почти постоянно на протяжении пяти лет, до швейцарской ссылки. Здесь Руссо завершил свою «Новую Элоизу», написал «Эмиля» и «Об общественном договоре». Руссо гостил в Монморанси у герцога Люксембургского и у своей покровительницы мадам д’Эпине. Сохранился дом в Монлуи, которому посчастливилось попасть в «Исповедь» Руссо. В доме этом жили два священнослужителя-янсениста, которых Руссо прозвал «кумушками», подозревая, что они его злейшие враги и осуществляют слежку за ним. Ныне в этом реставрированном доме собирают документы о жизни Руссо и его эпохе, изучают искусство XVIII века, ставят спектакли, печатают брошюры…

Надо сказать, что в эпоху Просвещения, да еще и раньше, в Монморанси собиралось изысканное, просвещенное общество, бывали Дени Дидро и усердный корреспондент русской императрицы барон Гримм. Многих поначалу привлекало сюда общение с меценатами Монморанси, чей род, как известно, угас в 1632 году, когда четвертый герцог Монморанси (Генрих II) был по приказу Ришелье обезглавлен по обвинению в измене. История города связана и с царствованием «доброго короля» Генриха IV, которого род Монморанси поддержал довольно рано. На старости лет (а пятидесятилетний возраст тогда считали старческим) добрый король без памяти влюбился в пятнадцатилетнюю красавицу Шарлотту-Маргариту Монморанси, которая была просватана за его друга, маршала Франсуа де Бассомпьера (позднее Ришелье упрятал его в Бастилию, где маршал написал интересные мемуары). Желая приблизить красавицу ко двору и не отдать ее другу, король написал маршалу хитрейшее письмо – вот оно:

«Бассомпьер, хочу поговорить с тобой как с другом. Я не просто влюблен в мадемуазель де Монморанси, я просто осатанел и вне себя от любви к ней. Если ты на ней женишься – при том, что я люблю тебя, – я тебя возненавижу. Предпочитаю, чтобы этого не случилось и чтобы это не испортило наших добрых отношений. Я решил выдать ее за своего племянника, за принца Конде, и держать ее подле моей жены. Это будет утешением для моей старости».

Нетрудно разгадать замысел старой лисы. Но король просчитался. Принц Конде очень ревностно приглядывал за молодкой и был вскоре вознагражден за свои усилия. После казни четвертого герцога Монморанси город Монморанси перешел в наследство его жене, а потом и всему роду Конде.

В нынешнем Монморанси осталось не так много следов былых замков и каштановых аллей. Но все же они есть, и, прогуливаясь по парку и улицам городка, можно вспомнить легенды былых лет и строки из «Исповеди» Руссо.

ЖАН-ЖАК РУССО ЖИЛ В МОНМОРАНСИ ДО САМОЙ ШВЕЙЦАРСКОЙ ССЫЛКИ.

Фото Б. Гесселя

В Монморанси селились и новые русские эмигранты, из тех, кому было на что снять жилье да вдобавок не нужно было спешить в Париж на работу. После войны, в 1946 году в Монморанси поселился с семьей известный 66-летний график, а также вполне преуспевающий художник кино и театра Александр Мартынович Арнштам. Родился он в Москве, в семье фабриканта, восемнадцати лет от роду занимался в студии Юона живописью, а также изучал химию в Берлине, готовясь, как желал его отец, стать художником на фарфоровой фабрике. Правда, в Берлине он изучал также философию и анатомию, рисовал карикатуры и посылал их в петербургский сатирический журнал – Чуковскому. Женившись на девушке из хорошей семьи, он поселился с ней в Париже и стал заниматься живописью, а вернувшись двадцати семи лет от роду в Москву, еще и закончил юридический факультет Московского университета.

С 1908 до 1918 года Арнштам жил в Петербурге-Петрограде, оформлял книги, издавал свой журнал, оформлял спектакли и даже заведовал каким-то просветительным комитетом в Наркомпросе. Казалось, что можно будет выжить. Он даже оформил книги самого Луначарского и самого Брюсова, сотворил панно «Рабочий с молотом». Но в конце 1919 года ЧК пристегнула его к какому-то наспех сфабрикованному «процессу 19-ти», так что, несмотря на заступничество Горького с Луначарским в его пользу, отсидел творец «Рабочего с молотом» девять месяцев в тюрьме, где, впрочем, создавал по заказу самого Госиздата какую-то «азбуку на тему революции» (скажем, так: «параша» – прибор для сгущения воздуха свободы, а может, еще чего-нибудь почище требовал Госиздат). К 1921 году Арнштам интеллектуально созрел и, получив с помощью тестя латвийский паспорт, двинулся через ненадежную Ригу в более надежный Берлин. В 1922 году он уже возглавлял берлинское издательство «Academia», участвовал в выставках, оформлял спектакли и фильмы, ездил на съемки в Испанию, рисовал афиши. Во время немецкой оккупации французские друзья прятали его в департаменте Дром.

Живя в Монморанси, Арнштам не только оформлял фильмы и рисовал афиши (привлекая к работе сына Кирилла), но и сам написал либретто, а также исполнил костюмы и декорации для балета «Нана» на музыку Томази (по роману Золя). Премьера состоялась в 1962 году в Страсбурге, имениннику было 82 года. Похоронив жену в Монморанси, Арнштам переехал в Париж и поселился в любимом квартале Пале-Руаяль. Он рисовал этот старинный архитектурный шедевр в разное время суток, готовя макет книги «Пале-Руаяль». Смерть застала его за работой, и его похоронили на кладбище в Монморанси, где он упокоился рядом с супругой. Было ему уже 89 лет. Полсотни лет напряженного, высокопрофессионального труда в эмиграции пошли ему на пользу.

В Монморанси похоронен и еще один русский художник – Иван Артемович Кюлев. Родился он в Ростове-на-Дону, учился у Серова и Коровина. Потом война, турецкий фронт, Югославия. В Париж к брату он переехал в 1926 году, причем весь его багаж пропал дорогой. Пришлось работать и упаковщиком и грузчиком, но участвовал он и в салонах. Рисовал иллюстрации к Гоголю. В 1930 году он вступил в общество «Икона», учился у старообрядца П. Софронова, преподавал рисование в Христианском студенческом движении. А в 1940 году написал картины на темы «Божественной комедии» Данте, Апокалипсиса и Книги Иова, провел несколько выставок – в Брюсселе, Медоне и во Флоренции. Скончался он 94 лет от роду в Русском старческом доме в Монморанси. На здешнем кладбище, кстати, немало былых обитателей этого дома…

В 1951–1953 гг. в том же старческом доме (авеню Шарля де Голля, дом № 5) прожили почти три года супруги-поэты Ирина Одоевцева и Георгий Иванов. Сохранилось письмо Георгия Иванова, посланное отсюда в США Роману Гулю с просьбой прислать в адрес здешнего русского библиотекаря «пачку старых – какие есть – номеров «Нового журнала»:

«…сделаете хорошее дело. Здесь двадцать два русских, все люди культурные и дохнут без русских книг. Не поленитесь, сделайте это, если можно. Ну, нет, это не русский дом Роговского (речь идет о русском старческом доме на Лазурном Берегу в Жуан-Ле-Пене. – Б.Н.). Я там живал в свое время за свой собственный счет. Было сплошное жульничество и грязь, и проголодь. Здесь Дом Интернациональный – бывший Палас, отделанный заново для гг. иностранцев. Бред: для туземцев с французским паспортом ходу в такие дома нет. За нашего же брата апатрида (любой национальности) государство вносит на содержание по 800 фр. в день (только на жратву), так что и воруя – без чего, конечно, нельзя, – содержат нас весьма и весьма прилично».

Такое вот вполне прозаическое письмо написал из Монморанси известный поэт. Но и стихи он писал здесь тоже:

 
Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу.
 
 
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
березки, дымки, колоски…
 
 
…Я вижу со сцены – к партеру
Сиянье… Жизель… Облака…
Отплытье на остров Цитеру,
Где нас поджидала че-ка.
 

Если выйти за черту города Монморанси, то можно обнаружить в его окрестностях немало трогательных следов старины. В полутора километрах от города, в деревушке Дёй, уцелели, даже и после военного обстрела, остатки очень старой церкви Святого Евгения. Некоторые памятники старины уцелели в деревне Сен-Брис-су-Форе. В трех километрах от города, в гуще леса, можно увидеть охотничий замок, в котором живали короли. Дальше, в деревне Сен-При (Saint-Prix), сохранились старинная церковь, а также замок Террасы, который летом 1840 года снимал своей семье для отдыха Виктор Гюго. Как некогда в замке Рош, Гюго наслаждался обществом детей – с одним строил шалаш, с другим кормил кроликов, а то и просто любовался красотой подросшей Леопольдины. Но при этом обстановка была более спокойная, чем некогда в Роше, ибо пленительной Жюльетты Друэ на сей раз не было под боком, в соседней деревне. 14 мая 1840 года Гюго писал в письме старой приятельнице:

«Если бы можно было вернуть улетевшие годы, я хотел бы все начать заново с тех чудных летних недель, когда мы проводили упоительные вечера вокруг Вашего фортепьяно, а дети играли вокруг нас и Ваш милый отец всех согревал и все освещал вокруг».

В те минувшие годы Гюго казалось, что все у него впереди, все великие достижения. Его опьяняли посулы будущего. Но вот он обрел все и понял, что ничего не могло быть лучше тех дней, когда детки его росли, подавая надежды…

Проехав (или прошагав по лесу) еще два километра от Сен-При, мы попадем в Сен-Лё-ла-Форе (Saint-Leu-la-Forêt). Здесь, под каштанами, в окружении могучих дерев прячутся целых два замка, один постарше, другой чуть поновей. Они высились еще и в начале XX века в местечке Сен-Лё-ла-Форе, то есть Святой Лё Лесной. Места эти издавна принадлежали принцам Конде, но в пору Революции были национализированы, а позднее, уже в эпоху Первой империи, были куплены братом императора, королем Голландии Луи Бонапартом и его женой королевой Гортензией, приходившейся в ту пору императору невесткой, и притом любимой невесткой. Всемогущая чета владела этими местами недолго, но успела снести самый старый из замков. А потом, как известно, в Париж вошла победоносная русская армии во главе с «белым ангелом» императором Александром I, и вот в один прекрасный весенний день 1814 года русский император посетил в Мальмезоне отставную императрицу Жозефину, с которой Наполеон развелся в 1809 году, поскольку она так и не принесла ему наследника. Во время визита Александра I Жозефине было каких-нибудь пятьдесят и она умела быть вполне обольстительной. А в тот день она очень старалась. Во время ее прогулки по саду об руку с русским императором явилась ее дочь, бывшая по мужу королевой Голландии, Пармы и Пьяченцы, а может, и еще чего-нибудь, – королева Гортензия. Она была в полном расцвете своих тридцати лет… Гортензия и не заметила, как они остались наедине с императором Александром, и она так вспоминала потом в знаменитых своих мемуарах:

«…Было трудно начать разговор… в присутствии завоевателя моей страны… К счастью, эта неловкость длилась недолго.

Мы вернулись во дворец… Он уехал, и мать выбранила меня за мою холодность».

Император не заставил себя ждать, он вернулся в прекрасный Мальмезон очень скоро и приезжал туда не раз, и один приезжал, и с прусским королем, и с великими князьями Константином Павловичем и Михаилом Павловичем, и с будущим царем Николаем. Гортензия вспоминала позднее, что Александр говорил ей:

«Моя мать-императрица просто в ужас пришла, узнав, что мои братья в Париже. Она боится соблазнов, которые таят в себе француженки. Я со страхом посылал их сюда в Мальмезон».

Так что Мальмезон для Александра был полон соблазнов.

Великие князья, впрочем, сумели противостоять соблазнам, чего не могу сказать с полной уверенностью о самом императоре.

«…Молодые великие князья, – вспоминает Гортензия, – выделялись благородством своих манер… и своими гуманными чувствами. Им пришлось проехать через многие наши деревни, лежавшие в развалинах, и они рассказывали мне об этом со слезами на глазах…»

Визиты императора и его встречи с молодой королевой участились.

«Однажды он сказал моей матери, – вспоминает королева Гортензия, – что если б он думал только о своем благе, то предложил бы нам дворец в России, да только мы не найдем там такой красоты, как в Мальмезоне, и мое хрупкое здоровье не перенесет суровости тамошнего климата».

Русский климат, снег, Сибирь вообще составляли тогда вечный предмет салонных разговоров. Но для хрупкой уроженки острова Мартиника, ее матери, и французская весна 1814 года казалась слишком суровой…

Однажды под вечер они все трое гуляли по огромному парку Сен-Лё, близ замка Гортензии. Жозефина весело опиралась на руку последнего в своей жизни поклонника. Она не отказала себе в прихоти надеть воздушное, легкое платье, забыв, как коварна весна во Франции. Была только середина мая, и к вечеру похолодало. Счастливая эта прогулка оказалась для нее роковой. Вернувшись домой, в Мальмезон, она слегла, но еще вставала несколько раз, переодевалась и выходила к царственным гостям, с легкой руки Александра навещавшим ее. 27 мая русский император прислал ей своего врача. 28-го он обедал в Мальмезоне с Гортензией и ее братом. Он находился неподалеку от угасающей Жозефины… Она умерла 29 мая. Император приказал воздать ей все почести, какие положены усопшей императрице…

Он ходатайствовал перед крайне этим раздраженным Людовиком XVIII в пользу королевы Гортензии. 30 мая король подписал указ, отдававший ей во владение замок Сен-Лё и положивший ей пенсию в размере 400 000 франков в год.

У подножия южного склона холма Монморанси раскинулось на площади в сорок с лишним гектаров недвижное зеркало вод (истинная редкость во Франции, небогатой озерами, да еще и, можно сказать, в парижском пригороде). А на берегу этого редкостного «моря» лежит прелестный курортный городок Энгиен-ле-Бен (Энгиен-на-Водах, он же Ангиен, он же Анген-ле-Бен, он же Анжен, в общем, что-то вроде Минвод). Собственно, до середины XIX века (еще точнее, до 7 августа 1850 года) это все называлось Монморанси, несмотря на многовековые попытки владельцев этих мест напрочь избавиться от имени Монморанси и стать Энгиенами. Вы, может, еще не успели забыть, что род Монморанси угас в 1632 году, когда по приказу Ришелье был обезглавлен последний герцог Монморанси. При Людовике XIII владения Монморанси перешли к роду Бурбонов-Конде. И вот на протяжении двух столетий новые владельцы пытались избавиться от ненавистного названия и ненавистной памяти Монморанси, предлагая назвать владение Энгиен. Однако всякий новый правитель, как назло, возвращал Монморанси его прежнее название. Людовик XVIII пошел навстречу бедным Конде, переименовав городок, но тут умер последний представитель рода Конде, и местные жители потребовали у короля-гражданина Луи-Филиппа, чтобы им вернули их прежнее гордое имя. Ну а в 1850 году был создан близ водной глади новый «сельсовет» (commune), его-то и назвали Энгиенским, чтобы больше не было споров. Но еще и до этого административного акта в Энгиене случилось чудо, которое способствовало процветанию этих Богом забытых мест. В 1788 году любознательный монморансийский священник отец Луи Котт обнаружил в одном из ручьев, впадавших в озеро (носившем малопоэтичное название «Вонючий ручей»), изрядное содержание серы. Сообщение, сделанное отцом Коттом в Королевской академии наук, произвело сенсацию. В особое возбуждение пришел энергичный предприниматель Луи Гийом Ле Вейяр, который уже взял в свои руки железистые воды пригородного Пасси. Не теряя времени, Ле Вейяр приобрел у принца Конде концессию на эксплуатацию серных вод Энгиена и открыл здесь водолечебницу. Видимо, еще и до открытия лечебницы распространился слух, что воды Энгиена спасают от язвы. Воду стали продавать в бутылках, в нее окунались, ею полоскали горло. Еще лет тридцать спустя это процветающее предприятие перешло в руки парижского финансиста Пелиго, который поставил его на широкую ногу: расширил территорию водолечебницы, насверлил новых скважин и окружил озеро приятным променадом. Утверждали, что воды Энгиенса исцелили от застарелой язвы самого Людовика XVIII, так что публика валила на курорт валом. При этом близость Парижа позволяла, укрепляя здоровье, не отрываться от дел, от друзей, от любовниц, от всей парижской суеты. Городок Энгиен рос как на дрожжах, и это с восторгом отмечал один из завсегдатаев курорта Александр Дюма-отец: