Текст книги "...спасай Россию! Десант в прошлое"

Глава 8. Рассказывает Олег Таругин

Вот и Рождество подошло. Императорская фамилия готовится к встрече праздника, в связи с чем активно украшается дворец, с лихорадочной поспешностью шьются бальные платья, новые мундиры, на свет божий извлекаются драгоценности и развязываются мошны для покупки новых… Ну а у меня забот еще больше: ведь мне нужно подготовиться к приезду Вилли и Моретты. Надо подобрать подарки, разработать программу пребывания высоких гостей в России, нейтрализовать маменьку Дагмару, которая все-таки прознала о том, что в Берлине все было не совсем так, как ей было доложено. Maman яростно взвилась на меня, грешного, и целый месяц рассказывала мне о зверствах прусской армии в Дании, о безобразных нравах берлинского двора, о своих святых чувствах к этой «омерзительной нации», которые, по ее мнению, должен испытывать «каждый человек, которому она хоть немного дорога»! Честно говоря, мне до чертиков надоели эти разговоры, но не могу же я, по крайней мере сейчас, сказать ей в лицо, куда ей нужно отправляться со своей пруссофобией! А жаль! Вот бы взглянуть на ее физиономию после примерно такой вот отповеди: «Ваше Императорское Величество! Я сейчас пойду на х…, а вы соблаговолите последовать за мной, только никуда не сворачивайте!» Но мечты мечтами, а делать-то что-то надо. Поэтому я вот уже целый месяц рассказываю ей о своей «неземной любви», взываю к ее материнскому сердцу и привожу кучу идиотских примеров из мировой литературы. Господи Вседержитель, кого я только не призывал на помощь: и Шекспира, и Гомера, и Пушкина, и Шеридана, и Гёте, и даже Сервантеса. Хорошо все-таки, что память у меня неплохая! Постепенно венценосная особа начинает оттаивать, но до решительной победы еще очень и очень далеко. Впрочем, я особенно и не рассчитывал на взаимопонимание в самодержавном семействе: начитаны-с и в курсе об их самодурстве.

Но вот чего я почти совсем не переношу, так это когда маменька начинает привлекать себе в помощь всю камарилью великих князей, княжон и прочую погань. Если императрицу я не могу послать сексуально-пешеходным маршрутом, то с великими князьями у меня разговор короткий: мои адъютанты просто их не пропускают ко мне. А Сергею Михайловичу гвардейские офицеры просто фыркают вслед, и над его визитом в стрелковый батальон императорской фамилии до сих пор хихикает весь Петербург. Сей славный муж приперся на строевые учения и начал рассказывать мне гадости о пруссаках, заодно пытаясь пополнить мои познания в военном деле. Причем свои советы по тактике и стратегии он подкреплял жутко перевранными цитатами из Клаузевица и Жомини. Моего терпения хватило минут на двадцать, по истечении которых я предложил «милому кузену» пойти и почитать вместо Клаузевица что-нибудь более доступное его пониманию. Азбуку, например, но только чтобы с большими картинками, а то может и не одолеть. Любо-дорого было посмотреть, как «кузен Сереженька» пошел красными пятнами и умчался с глаз долой, точно наскипидаренный. А вечером того же дня меня отчитывал на удивление трезвый венценосец. Он громыхал своим утробным басом, объясняя неразумному чаду о важности родственных связей, но в глазах у него скакали веселые чертики, и потому взыскания никакого я не получил. Даже жаль моего «папашу»: ведь когда трезвый – куда как разумен! Э-эх, водка, водка, сколько ж ты людей стоящих загубила…

Кстати сказать, сам Александр III ничего не имеет против моего брака с принцессой из дома Гогенцоллернов. Его принципиальное согласие я получил даже без помощи «заряженной» водки. Он вполне согласен с тем простым фактом, что союз с Германией имеет смысл всемерно укреплять и поддерживать. А уж если к этому приплелась еще и любовь – так и вовсе хорошо. Ведь самодержец действительно без ума от своей супруги и совершенно не может взять в толк: почему это его наследнику нельзя жениться по любви, если это не противоречит интересам государства? Вот только подкаблучник он абсолютный. И раз Марии Федоровне этот брак не по душе, то он будет ругать сына и уговаривать подчиниться матери…

Самое интересное то, что в последний момент выясняется: надвигающийся визит значительно серьезнее, чем предполагалось ранее. Это не просто приезд двух членов правящей фамилии. Куда там! Намечается официальный визит кайзера, канцлера, кронпринца, военного министра. Ну и в числе многочисленных сопровождающих – принц Вильгельм и принцесса Виктория. Так что предпраздничный Питер гудит как растревоженный улей…

Лично у меня не вызывает сомнений, что мудрый старый кайзер в компании со своим канцлером, оценив выгоды от намечающегося союза между принцессой из Гогенцоллернов и наследником российского престола, активно способствуют ему. И когда они выяснили, что у наследника возникли некоторые проблемы, то организовали прибытие на поле боя тяжелой артиллерии, пары танковых армий и тактического ядерного оружия. В своем лице. Но если судить по восторженной телеграмме Вильгельма-младшего, то все это организовал он, ценой беспримерного героизма и титанических усилий.

Я тихо улыбаюсь своим мыслям. Ах, этот прекрасный, наивный XIX век. В нем еще остались рыцари, верящие в прекрасные порывы души. И прекрасные души тоже сохранились…

Поезд мерно постукивал колесами, а ее сердце колотилось как сумасшедшее, с такой силой, что казалось, вот-вот вырвется из груди и помчится вперед, обгоняя локомотив. С самого утра она не находила себе места, пытаясь представить: какой она будет, эта долгожданная встреча?

Все те три месяца, которые прошли без Ники, она провела в непрерывных мучениях. Мать, а с ее подачи и отец пытались доказать ей, что любовь к «азиату» просто позорит принцессу Рейха. «В конце концов, если ты разлюбила порядочного и доброде тельного Баттенберга, это еще не повод, чтобы связываться с этим «византийцем»! Неужели ты не видишь, что эти русские – просто варвары?! Ты слышала, что твой Ники натворил на одном из приемов?! Он назвал твою бабушку, великую королеву Викторию, старой шлюхой!» Боже мой, мама, можно подумать, что ей есть дело до того, как он кого назвал?! Ее Ники может называть кого угодно и как угодно, но ее это не касается. На Рождество он прислал ей чудный подарок – русский костюм с настоящими der Kokoschnik и der Sarafan, премило украшенными жемчугом, соболями и золотым шитьем. Когда она появилась в них на маскараде – впечатление было неизгладимое! Дедушка был восхищен, и бабушка тоже. А братец Вилли сказал, что этот костюм – истинное произведение искусства и красота всегда тянется к красоте.

Вот скоро уже замелькают в окне вагона домики петербургского предместья. Вот-вот будет вокзал. Он ждет ее на перроне? Там, конечно, будет официальная встреча, но он – он придет встречать ее?

Нервной походкой она промчалась в салон, откинула крышку рояля и заиграла ту самую песню, что услышала в их первый вечер.

– Что, сестренка, не спокойна? – Вильгельм вошел, грохоча сапогами. – А что мне будет, если я дам тебе что-то очень важное, что должно тебя успокоить?

– Говори, говори! – кинулась она к брату.

Тот засмеялся, обхватил ее своей здоровой рукой, закружил по салону. Она замолотила его в грудь кулачками:

– Говори, говори скорее! Ну что же ты молчишь? Злой!

Вильгельм, хохоча, оторвал ее от себя и вытащил из-за отворота мундира небольшой бумажный конвертик. Она потянулась к нему, но брат ловко убрал руку, словно играя с котенком. Она попыталась схватить, но он снова и снова убирал от нее вожделенный конверт. Наконец, когда она готова была уже разрыдаться, Вилли широким жестом протянул ей конверт:

– Вот, возьми, сестричка, только не надо плакать.

Она лихорадочно пробежала две строки из Гейне:

 
Сохнут жаркие уста,
В одиночестве тоскуя.
 

А ниже – приписка: «Я постарел на сто лет, ибо каждый день в разлуке был для меня годом». От записки тонко пахло сиренью. Она прижала письмо к губам, и ей показалось, что бумага еще хранит тепло его рук…

Потом был вокзал в Петербурге, и оркестр, гремящий медью гимны двух держав, и выстроенные шпалерами русские гвардейцы. Дедушка медленно шел вдоль строя, а рядом с ним шагал громадный человек – русский император. За ними тяжело шел отец. В последнее время кронпринц чувствовал себя неважно и постоянно был раздражительным и грубоватым. Но русского наследника рядом с ними не было. Она не поверила своим глазам: неужели он не приехал? Слезы навернулись на глаза против ее воли, но тут же исчезли – к ней торопливо, наплевав на придворный этикет, шел, нет – бежал Ники. Несмотря на холод, он был в одном мундире, и в руках – огромный букет ее любимых чайных роз.

Спешившие позади него адъютанты загородили их от всех, и он просто обнял и даже чуть приподнял ее над землей. В этот момент она поняла, что счастливее ее на земле человека нет…

…Я поставил задохнувшуюся от счастья Викторию-Моретту на землю и протянул ей розы. Да уж, похоже, что Вильгельм был прав, когда в 1887-м сказал (вернее, должен был бы сказать, но теперь не скажет никогда), что она просто очень хочет замуж, и все равно за кого, лишь бы подходящего пола. Странно, неужели эта воспитанная немочка действительно так рвалась в брачные узы?

– Ты скучал без меня? – Самый разумный вопрос, который может задать девушка.

– Я не скучал. – Ее лицо вытягивается, глаза широко открываются. – Я просто без тебя был мертвым.

Она расцветает и, видимо тоже забыв обо всех правилах этикета, обнимает меня. Из-за спины слышен страшный шепот Ренненкампфа:

– Ваше Высочество! Идите к Их Величеству! Они уже сердятся…

Ага. Венценосец действительно крутит головой, грозно сверкая глазами. Рядом, словно из-под земли, вырастает Победоносцев:

– Ваше Высочество! Я понимаю ваши чувства, но…

Да ладно, ладно, уже иду. Ну вот он я, наследник престола российского, собственной персоной. Я подхожу к кронпринцу.

– Ваше Высочество… – Отдаю ему честь.

Он поворачивается ко мне и чуть наклоняет голову. От этого он становится похожим на больную, нахохленную ворону, которую по какому-то капризу обрядили в синий мундир. Очень светлые, почти бесцветные глаза уставились на меня безо всякого выражения. Хотя нет, выражение есть. Нехорошее такое выражение… Вот ведь зараза! Не можешь никак простить мне доченьку, англофил гребаный? М-да, стоящий был бы кайзер, особенно для меня. Хорошо, что я знаю… Ну что ты уставился на меня, метастаза ходячая? Я единственный здесь, кто знает: кайзером тебе быть чуть более трех месяцев. У тебя уже неоперабельный рак горла, понял ты, колбаса немецкая?

А, вот и мой «сердечный друг», «кузен» Вилли. Стоит чуть поодаль, пытается сделать вид, что ему совершенно неинтересно. А завидует ведь принц Гогенцоллерн. Что делать, друг мой, что делать… Кронпринцем тебе практически не быть. Это я тебе мог бы сказать. Только не скажу. А вот прием на фиг испорчу. Прямо сейчас.

Я подхожу к Вильгельму и протягиваю ему руку. Он стискивает ее в железном рукопожатии. Левой рукой я приобнимаю его за плечо:

– Я чертовски рад, кузен, принимать тебя. Думаю, ты оценишь, насколько русские могут быть благодарны и как умеют принимать своих друзей.

– Здравствуй, кузен! – Его голос дрожит от волнения. Еще бы, чтобы так нарушать все традиции ради него! – Я очень… я тоже чертовски рад тебя видеть!

Краем глаза я вижу, как улыбается старый кайзер. Старикан не слишком любит своего сына, зато души не чает во внуке. Отто фон Бисмарк тоже чуть усмехается в знаменитые усы. А вот батюшка, кажется, недоволен. Правда, по физиономии Александра III почти невозможно судить о его настроении, но все-таки мне сердце вещует – недоволен самодержец, недоволен…

…Вот наконец и закончился встречный парад. Прошли церемониальным маршем преображенцы, проскакали кавалергарды и лейб-уланы, и теперь все вместе рассаживаются по саням. В первых, разумеется, оба императора. Во вторых – наследники. Должны были быть. Вот только я внес кое-какие коррективы в этот план.

Кронпринц Фридрих подошел к саням и уже оперся на руку Васильчикова, чтобы усесться назад, рядом со мной. А вот те шиш! Васильчиков бестрепетной рукой направляет его на переднее сиденье.

– Вашему Высочеству будет удобнее сидеть напротив Его Высочества и видеть его глаза, – по ясняет Ренненкампф на своем безупречном не мецком.

Вот только Павел Карлович забыл пояснить, что я собираюсь сесть не совсем напротив кронпринца. Поэтому стоит посмотреть на эту ошалелую физиономию, когда напротив него оказывается Моретта. А рядом с ним – «братец Вилли». Фридрих делает попытку вылезти из саней, но не тут-то было! Васильчиков, Хабалов, Шелихов и Махаев уже стоят на полозьях, Ренненкампф и Эссен заняли свои места по бокам от кучера, и я от всей души рявкаю: «Пошел!» Сани идут быстро и легко, и вот мы уже на заполненных народом улицах.

Я встаю и приветственно машу рукой. Фридрих пытается повторить мой подвиг, но Хабалов, повинуясь условному знаку, толкает кучера в спину. Тот дергает поводья, и Фридрих тяжело рушится обратно на прикрытое медвежьей шкурой сиденье. Вот так, Ваше Высочество, у нас все делается только с моего разрешения.

Улыбнувшись, я предлагаю «братцу Вили» поприветствовать петербуржцев. И вот мы уже стоим, поддерживая друг друга. Так, а сейчас – первый номер нашей программы…

К нашим саням бросается несколько человек. Это студенты, курсистки, рабочие и работницы. И все тянут руки к Вильгельму. У мужчин в руках цветы, а девушки стараются поцеловать принца куда-то под его нафабренные усы. И все дружно выкрикивают здравицы на немецком языке. Разумеется, в его честь. Ого! А глаза-то у него на мокром месте. Он протягивает руки к приветствующим, что-то неразборчиво кричит им в ответ…

– Поразительно, – скрипит Фридрих. – Я никогда бы не подумал, что в вашей стране, Ваше Высочество, так обожают моего сына.

Ну, насчет «обожают» не уверен, но Васильчиков получил задание и с честью его выполнил.

– Ваше Высочество, – мой голос сух, как песок в Сахаре, – мой народ любит меня и готов полюбить моих друзей.

Бац! Вторая оплеуха кронпринцу. Нужно быть кромешным идиотом, чтобы не понять: раз тебя так не приветствуют – ты не входишь в число моих друзей. Но что-то я отвлекся, а ведь сейчас будет второй номер нашей программы…

Она сидела в санях, румяная от мороза, и прижималась к плечу Ники. Он нежно придерживал ее за руку, чуть поглаживая, незаметно для остальных. Ей все нравилось: и город, шумящий приветствиями, и быстрый лет саней по заснеженным улицам, и…

Внезапно она увидела, как к ней из толпы бросилась девушка в белой фате поверх легкой шубки. За ней торопился молодой офицер, бежали еще какие-то люди, но она видела только девушку. Та подбежала и протянула ей букетик из белых орхидей.

– Возьмите, Ваше Высочество. Пусть мой свадебный букет сделает вас такой же счастливой, как сделал меня.

Немецкий был плох, но понятен. Словно в забытьи она протянула руку, взяла букет.

– Будьте счастливы на русской земле! – крикнула девушка ей вслед.

Она все еще разглядывала букет, когда Вилли откашлялся и произнес:

– Разве это не символично?

Интерлюдия

Ослепительный свет заставлял слезиться глаза, а голоса звучали, точно далекие сирены тревоги.

– Таким образом, проверка комиссии ООН показала, что хотя действия доктора Фалина и магистра Крупиной носили характер преступной халатности, но промежуточный хроноконтакт не являлся заранее запланированным. Хотя, разумеется, наши коллеги должны были насторожиться, встретив аборигена, в одиночку напавшего на шестерых вооруженных противников ради спасения совершенно незнакомых лиц. Наши коллеги, между прочим дипломированные психотерапевты, не приняли во внимание наличие у данного аборигена боевого и руководящего опыта. Их не насторожил тот факт, что абориген самостоятельно пришел к выводу об их иновременном происхождении, совершенно спокойно воспринял их сообщение о хроноконтактах…

– Может быть, хватит лирики? – Низкий глухой голос прервал нервную речь говорящего. – Переходите сразу к существу вопроса, коллега.

– Да-да… Так вот, эксперты из комиссии ЮНЕСКО пришли к выводу, что матрикант проводит целенаправленные планомерные действия по изменению хронокластера реципиента. Судя по отрывочным данным наблюдений…

– Почему «по отрывочным»? – встрял заинтересованный фальцет.

– В связи с утратой группой Фалина мнемотранслятора постоянное наблюдение за действиями матриканта невозможно. А по отрывочным данным можно сделать следующие выводы: матрикант подбирает и подготавливает себе людей, способных в дальнейшем занять ключевые посты в государстве. Подготовка кандидатов ведется с упором на силовые методы решения возникающих задач. ИД также ведет активную подготовку к реформированию вооруженных сил, основываясь на опыте позднейших военных конфликтов и собственном боевом опыте. Вероятно, он также попытается осуществить научную и техническую революции в России.

– Ну, так уж и революцию. Он что – гений?

– Нет. Но по оценке Фалина и Крупиной, матрикант обладает достаточным запасом знаний для определения круга первоочередных задач и отыскания людей, способных их решить. Уже отмечены его контакты с Менделеевым, Славяновым, Величко и другими ведущими деятелями науки и техники того времени. Особо отмечается опасность того, что матрикант, по-видимому, обладает значительным запасом сведений по истории развития науки и техники в период конца XIX – начала ХХ века. И как отмечают эксперты ООН, уже начали проявляться первые последствия его вмешательства.

– А именно? – Низкий голос заметно взволновался. – Что имеется в виду?

– Коллеги, прошу вас учесть, что информация совершенно секретна. Прошу всех выключить диктофоны и лингверы. На сегодняшний день уже отмечено 32 случая хроноамнезии.

Теперь гул голосов напоминал рев урагана, мчащегося на свое черное дело.

– После неудачной попытки захвата одного из лиц, близких к матриканту, последний провел, хотя и на примитивном, доступном ему уровне, тщательное расследование происшедшего. И что особенно настораживает: матрикант не только сделал верные выводы, но и обучил близких к нему лиц простейшей, но весьма эффективной форме защиты от внедрения психоматрицы…

– И что же нам теперь делать? – выкрикнул кто-то близким к панике голосом.

– Спокойно, коллеги, спокойно! – Председатель собрания дождался, когда в зале наступила настороженная тишина. – Мы, безусловно, продолжим попытки добраться до источника наших бед через реципиентов. Есть одна интересная задумка… Но основной упор будет сделан на другое. Поскольку мы затрудняемся остановить своими методами это безу мие, Исполнительный комитет ООН настоятельно, я подчеркиваю, настоятельно рекомендовал нам привлечь к операции специалистов… э-э-э-э… другого профиля!

– Они нам что, десант там предлагают высадить? – снова встрял недовольный бас.

– Возможно, дойдет и до этого! – отрезал председатель, ответом ему был новый взрыв возмущения. Переждав его, председатель продолжил: – С настоящего момента все это дело берет под свой контроль спецпредставитель Генерального секретаря ООН – мистер Роджер Валлентайн. Прошу любить и жаловать!

– С вашего позволения – лорд Валлентайн! – Холодный голос пронесся по залу, словно снежный заряд.

В заднем ряду поднялся высокий плотный мужчина. Неспешно пройдя по проходу к подиуму, он встал рядом с председателем и оглядел примолкшее собрание из-под нахмуренных бровей.

– В связи с критической ситуацией, возникшей по вине вашего института, мне даны полномочия на проведение любых мероприятий, могущих остановить катастрофу, – веско обронил лорд Валлентайн. Зал в третий раз взорвался гулом возмущенных голосов. Невиданное дело – их, ученых, отдают на растерзание какому-то чиновнику, пусть и высокого ранга! Валлентайн мрачно усмехнулся и продолжил, не дожидаясь тишины: – Не беспокойтесь, до допросов третьей степени не дойдет!

После этой шутки (шутки ли?) в зале наступило относительное спокойствие.

– С чего планируете начать, коллега? – вложив максимум сарказма в последнее слово, задал вопрос фальцет.

– С таинственно и бесследно пропавшего мнемотранслятора, – ответил спецпредставитель. – После окончания собрания убедительная просьба подойти ко мне всем членам группы доктора Фалина.

Рождественский Санкт-Петербург – это… это… Ну не Куприн я, не Гаршин, не Станюкович и даже не Боборыкин. Потому и описать просто невозможно. Нет слов, чтобы передать эти балы, елки, фейерверки, катание на коньках и тройках. Вся рождественская неделя прокатывается передо мной, как одна большая цветная волна, оглушающая грохотом салютов и оркестров, ослепляющая пестрыми красками балов и маскарадов, вкусно благоухающая пряниками, ананасами и морозцем. И, разумеется, главную роль в этой волне сыграла Моретта. Целых семь дней мы вновь были неразлучны. И да простят меня моралисты запрошлого века, уже на третий день она была готова начать со мной жизнь во грехе. Не размениваясь на всякие мелочи типа помолвки и свадьбы.

Откровенно говоря, ее страсть начинает меня несколько настораживать. Эдак ведь после свадьбы она попробует пришпилить меня к своей юбке, а вот это уж никак не входит в мои планы. Хотя девица и мила и я вовсе не чужд плотских радостей (особенно в новом, молодом теле!), но я ведь здесь не на секс-каникулы остался… Ладно, поживем – увидим.

После попытки «хронокарателей» захватить Васильчикова я предпринял кое-какие меры предосторожности на будущее. Во-первых, Васильчиков тщательнейшим образом описал все симптомы ментального захвата, и каждый из моих близких вызубрил их как Отче наш.

Во-вторых, где-то я читал, что самый простой способ избежать ментального вторжения – занять мозг рутинной, монотонной работой. Я не знаю, можно ли попробовать «оседлать» меня самого – черт их, потомков, знает, а ну как можно вторгнуться и в уже захваченный мозг, но на всякий случай освежил в памяти таблицы Брадиса. А все мои адъютанты и ординарцы в любой момент готовы начать вспоминать все молитвы и строевые песни, какие только знают. Авось поможет.

Кстати сказать, я дал самое простое объяснение происшедшему. Все просто, господа, – это болезнь такая. Ну, что-то вроде лунатизма или помешательства. Мол, болячка эта редкая, но иногда случающаяся чуть ли не эпидемиями. Бойцы проглотили легенду, не задумываясь, и теперь готовы встретить «болезнь» во всеоружии.

Новый год прошел, и царская семья вместе с высокими гостями перебралась из Питера в любимую Александром Гатчину. Я могу только приветствовать этот переезд: в парке много укромных местечек, весьма подходящих как для поцелуев с Мореттой, так и для занятий рукопашным боем.

Как-то раз на наши молодецкие забавы поглядел «кузен Вилли» и тут же загорелся попробовать. И попробовал. Чтобы уравнять шансы (ха-ха!), я засунул левую руку за ремень, хотя благородный Вильгельм и считал, что это лишнее: ведь он на целых семь лет меня старше, а значит – сильнее. Это пагубное заблуждение покинуло его секунд через восемь, когда его, болезного, вытягивали из сугроба. Эх, собирался же ведь поддаться, да уж больно хорошо он стоял. Рука и ноги сами все сделали, не дожидаясь команд от головы…

К чести Вильгельма, он совершенно не обиделся. Только когда очухался – стал выпрашивать у меня Васильчикова. Или Ренненкампфа. Или далее списку. Хоть одного. Чтобы научил. Ну своих, кузен, я тебе, ясен перец, не отдам, но насчет кого-нибудь из казачков – подумаем…

Во время одной из прогулок с Мореттой мы, «совершенно случайно», попались на глаза моей августейшей матушке. Хабалов и Васильчиков наладили контакты с ее фрейлинами и, действуя через них, сумели направить прогуливающуюся императрицу в нужное место.

Maman застала нас в момент жаркого объяснения в обоюдных чувствах. Моретта так очаровательно смутилась, а потом мы оба так слезно умоляли Дагмару о благословении, что она не выдержала. Растаяв окончательно, Мария Федоровна поименовала Моретту дочерью, поцеловала ее и дала согласие на помолвку. Есть! Победа! На радостях я чуть сильнее обычного приложился вечерком к плодам французской провинции Шампань и встал поутру с больной головой. Но с радостным сердцем…

– …Ваше Высочество! Пожалуйте к Их Величеству!

Интересно знать: что это моему «папашке» понадобилось от меня в такую рань? Ведь еще и одиннадцати нет. Не терпится поговорить со мной о помолвке? Дату обсудить? Наверное: о чем мне еще с ним разговаривать?

Оставив свою «свиту» за дверями, я прохожу мимо караула дворцовых гренадер в кабинет к царю. Так, похоже, mon papa успел «заправиться» с самого утра. Черняев так и вообще на сомнамбулу похож. Еще бы: телосложением-то он помельче будет, а пить приходится наравне.

Его Величество манит меня к столу.

– Вот что, наследник. Решили мы тебе разрешить с этой немкой обручиться.

Спасибо на добром слове. Знаю я, кто «решил разрешить».

– Благодарю вас, Государь, – я стараюсь выразить максимум радости в голосе. – Вы сделали меня счастливейшим человеком на свете.

– Теперь так, – басит Александр. – Вот, подойди-ка, посмотри, как мы это решили организовать…

Он встает из-за стола, обходит его, показывает на разложенные на нем бумаги. Интересно, интересно: чего это они с пьяных глаз напридумывали?

Я склоняюсь над столом. И в тот же момент оказываюсь словно зажатым в стальные тиски. Одной рукой Александр резко прижимает меня к себе, а другой закрывает рот, не давая издать ни звука. Я делаю попытку вырваться, цепляю его ногой за лодыжку… Тщетно! С тем же успехом я мог бы попробовать выдернуть фонарный столб.

– Скорее! – рычит Александр.

Черняев вытаскивает что-то из стола и идет ко мне. В руках у него… Шприц! Мать вашу! Надо же было так бездарно попасться!

Я изо всех сил начинаю вырываться. Кажется, хватка ослабевает. Ну, ну еще чуть-чуть…

Рука, закрывавшая мне рот, внезапно исчезает, а через миг мне перелетает пудовым кулачищем в бок. Ох ты! Меня никогда не били копром для забивания свай, и я не испытываю ни малейшего желания это испытать, но теперь я, кажется, знаю, на что это похоже.

Из меня выбит воздух, я судорожно силюсь вдохнуть, но рука уже снова закрыла мне рот. Черняев совсем рядом… Не-е-ет!

В отчаянии я повисаю в руках «императора» и со всей дури бью «Черняева» обеими ногами в грудь. Того подбрасывает в воздух, и он тяжело рушится на пол, попутно приложившись головой к столу.

От инерции удара качнуло и «Александра». Мне удается извернуться, и я наношу хлесткий удар расслабленной кистью куда-то назад, мечтая попасть в пах. Если судить по тому, как дернулся нападающий, я попал. А ну-ка еще…

После четвертой попытки рука, зажимающая мне рот, слабеет. Я резко дергаю головой. Ура! Рот свободен!

– Ко мне! Помо… – Конец фразы комкается вторым ударом «копра».

«Черняев», должно быть, получил преизрядно, потому что лежит совершенно неподвижно. Шприц выпал из его руки и теперь валяется возле стола. Туда-то и волочит меня «Александр», пытаясь, видимо, закончить все в одиночку…

За дверью грохает выстрел, затем дверь с треском распахивается, и в нее влетает медвежья шапка дворцового гвардейца. Через мгновение за ней следует ее обладатель, с выпученными глазами на окровавленном лице. Он мешком налетает на «императора», чуть не сбивая нас обоих с ног. А следом в кабинет врывается моя банда.

– Назад! – рявкает «Александр» грозно. – Прочь!

С полгода тому назад это, может быть, и сработало бы, но с тех пор многое изменилось. Ренненкампф, не говоря худого слова, нацеливает «смит и вессон» прямо в лоб «самодержца».

– Руки вверх! Буду стрелять! – сообщает он таким голосом, что совершенно очевидно: это не шутка.

А вот интересно: если «Александр» сейчас свернет мне шею, а мои орлы его за это пристрелят – во что все это выльется, с исторической точки зрения?

Хронокаратель не собирается меня отпускать, но, видимо, если его здесь убьют, то в будущем у него тоже возникнут некоторые неприятности. Пат.

Да нет, не пат. Краем глаза я вижу, как Шелихов осторожненько смещается в сторону. Давай, милый, давай, родной…

Они кидаются вперед все вдруг. Эссен взмахивает кортиком, и я чувствую, что руки, сжимавшие меня, слабеют. Звучит несколько глухих ударов. Свобода!

Я моментально откатываюсь в сторону, вскакиваю на ноги. Ого! Досталось императору по самое не могу. Голова в крови (рукоять револьвера Ренненкампфа подозрительно сверкает красным лаком), рука пропорота (кортик Эссена тоже в крови), мундир разорван (в руках у Егора и Филимона куски сукна). Но это еще не конец. Ну ладно Шелихов с Махаевым, но адъютанты-то, адъютанты! Цвет русского дворянства яростно месит ногами упавшего царя. Э-э! Вы что творите? Он же сейчас от «геморроидальных коликов»[13]13
  От этой «болезни» скончался, по официальной версии, Петр III.


[Закрыть] скончается!

– Отставить! Прекратить!

Они поворачиваются на мой голос «все вдруг». Затем кидаются ко мне:

– Государь! Вы живы!

– Государь, вы не пострадали?

– Батюшка, твое величество, цел ты?

Я кое-как успокаиваю своих спасителей. А в коридоре уже слышен топот ног, крики, команды.

Мои парни мгновенно смыкаются вокруг меня. Картина маслом: на полу лежит окровавленный всероссийский самодержец, возле стола – его адъютант с пробитой башкой, в центре кабинета стоит расхристанный цесаревич, вокруг которого ощетинились револьверами Ренненкампф, Васильчиков и Хабалов, и выставили вперед кортик, шашку и бебут[14]14
  Кривой кинжал. С 1907 года состоял на вооружении русской армии под наименованием «кинжал кривой солдатский обр. 1907 года».


[Закрыть] Эссен, Шелихов и Махаев соответственно.

Я лихорадочно соображаю. Если сейчас сюда ворвутся люди – быть беде. Быть большой беде! Эта шестерка рассуждать не станет. Если уж они на царя руку подняли, то остальных… Да они их в мелкую сечку покрошат!

– Быстро! Дверь закрыть! Тела из коридора убрать! Хабалов, Махаев: делайте что хотите, но чтобы четверть часа сюда никто не входил! Хоть дворец поджигайте!

Я подхожу и нагибаюсь к Александру. Ну, жить, похоже, будет, вот только интересно бы знать: кем? Это вообще Александр или внедренец? Вот сейчас как очухается да как обвинит меня с моими ребятами в попытке переворота. Вот будет номер! Может, его и в самом деле… того?

– Государь, – негромко произносит Васильчиков, – позвольте нам закончить. Пожалуйста…

– Все равно не будет проку от сумасшедшего на троне, – добавляет Ренненкампф. – Государь, вы молоды, вы умны, при вас Россия расцветет…

– Царь-батюшка… – Господи, и Шелихов туда же! – Дозволь. Я его легонько, он и не почует даже.

Эссен молчит, но по его лицу видно, что с предыдущими ораторами он согласен на все сто. Э, э, э!

– Николай Оттович, не надо отдавать Егору кортик. Ради бога, подождите. Видите, он приходит в себя…