Текст книги "Небытие"

Борис Поплавский
Небытие
Неизвестные стихотворения 1922–1935 годов

Борис Поплавский. Автопортрет

От составителя

Публикуемый сборник Поплавского – очередная попытка сделать общедоступной ту значительную по размеру часть его разбросанного поэтического архива, которая в последние годы стала возвращаться почти из небытия. Этой книге предшествуют три наших издания его стихов, не появлявшихся в печати ни при его жизни, ни за последующие шесть десятилетий. Это «Покушение с негодными средствами» (1997), сделанное по материалам марсельского архива И.М. Зданевича, «Дадафония» (1999), по материалам архива московского Государственного литературного музея, и «Орфей в аду» (2009), по материалам парижского частного собрания. По тем же парижским материалам Е. Менегальдо в разных издательствах опубликовала никому прежде не известные «Автоматические стихи» (1999) и томик «Неизданных стихов» (2003), включающий без малого сто неопубликованных текстов.

К сожалению, после выхода в 2009 году «итогового» тома «Стихотворений», подготовленных А. Богословским и Е. Менегальдо, у читателей могло возникнуть ошибочное представление о том, что поиск в архивах завершён и теперь стали доступными все его стихи. В это объёмное, но поспешно выстроенное и содержащее массу неточностей собрание не вошли как почти весь наш предыдущий сборник «Орфей в аду», так и нынешняя книга.

И после настоящего издания, представляющего десятки вновь обнаруженных текстов, точку в обнародовании поэтического труда Поплавского ставить преждевременно. У него остались и совсем неизвестные стихи, и ещё такие, которые знакомы лишь приблизительно, верные или последние или лучшие варианты которых до сих пор никто, кроме работавших с его бумагами, не видел. И даже многое из того, что издано, не прошло пока серьёзную текстологическую проверку. В одном из приложений к нашему сборнику публикуются некоторые более точные версии текстов, включённых в разные годы в разные издания, в том числе и «гилейские».

Вряд ли вызовет возражение та мысль, что самые яркие и характерные для Поплавского вещи при его жизни напечатаны не были. Но я позволю себе сказать нечто более резкое. Я уверен, что лишь недавнее открытие архивов поэта позволило наконец-то увидеть ценнейшее в его творчестве – многие годы стыдливо уступавшее плодам калечащих условий беженской «культурной политики», вышедшим из-под его пера. А встречающимся сегодня высокомерным невниманием к его живым и необычным стихам мы во многом обязаны как распространённому читательскому заблуждению, что «всё сто́ящее» из «той эпохи» уже хорошо известно, так и замешательству критиков и специалистов, столкнувшихся с очевидной невозможностью отнести его, как они привыкли поступать, к чётко определённому идейному и литературному «лагерю». Такие «поэты неизвестного направления» всегда остаются напоследок.

С. К.

Стихотворения

1. «Какой-то рок играет с нами…»

Ставшая родной мне Русь.

С. Либерман

 
Какой-то рок играет с нами
Смотри я облетел полмира
И вновь пророческими снами
Мне снится хладная Пальмира
 
 
И среди сборищ молча я
Мечтой лелею предков берег
Где днесь всё та же толчея
И врозь текут Нева и Терек
 
 
Родимое столпотворенье.
Как было тысячу годов
Там каждый умереть готов
И потрясать столпы творенья.
 
 
Но все сдаются и живут
Детей растят и деньги копят
И слыша как ветра ревут
Семейные камины топят.
 
 
Откуда ж это? Впряжена
Давно разбойничья лошадка,
Культура строгая жена
Сидит причёсанная гладко,
 
 
Какой-то рок играет с нами,
Смотри! я облетел полмира
И вновь пророческими снами
Мне снится хладная Пальмира.
 

Берлин, декабрь 1922

2. «Небытие чудесная страна…»

 
Небытие чудесная страна
Чьих нет границ на атласах бесплодных
К тебе плыву я по реке вина
Средь собеседников своих бесплотных
 
 
Река течёт сквозь чёрные дома
Сквозь улицы и дымные трактиры
Куда бездомных загнала зима
Сквозь все углы и все чертоги мира
 
 
Смежаются усталые глаза
Горячее покоя ищет тело
Смеркаются людские голоса
И руки сонно падают без дела
 
 
Что там за жизнью в сумраке блестящем?
Но почему так сладко отступая
Закрыть глаза. Как хорошеет спящий
И от него стихает боль тупая
 

1924

3. «Как сумасшедший часовщик…»

 
Как сумасшедший часовщик
Моя душа в любви гнездится
Небесный свод колёс звездится
Блистает крышки гладкий щит
 
 
Маячит анкер вверх и вниз
Как острый нож двурогий гений
Упорствует пружины фриз
Зловещий что круги в геенне
 
 
Станина тяжкая висит
Отточенным блестящим краем
Доскою где растут весы
Железным деревом над раем
 
 
И сложный шум журчит сверля
Своей рукою многоперстой
Над полостию мной отверстой
Где жизнь однажды умерла
 
 
И вновь свербит легко во тьме
Под крышкою теперь закрытой
Самостоятельный предмет
В земле груди у нас зарытый.
 

1924

4. «Не забывал свободу зверь дабы…»

 
Не забывал свободу зверь дабы,
Летает дождь перед его глазами.
Он встрепенулся, но отстал и замер.
Увы, в бездельи счастливы рабы.
 
 
По нас: судьбу на двор вози возами.
По-Божьему: щепоткою судьбы.
Промеж сердцами сотни вёрст ходьбы,
И се в верхах, а мы идём низами.
 
 
Не покладаем утренний покос
Бесславной жизни лицевых волос
Под бритвою направленной до казни
 
 
Так сон и смерть, не причиняя боль,
Всечасно укорачивают голь
Земную, что не ведает боязни.
 

1924

5. «Планеты в необъятном доме…»

 
Планеты в необъятном доме
Летят живым наперекор
А проводник таясь как вор
Грустит в Гоморре иль в Содоме
 
 
Иль как церковные часы
Что вертятся во мгле бессменно
Иль милая Твои власы
Когда мы будем в гробе тленном
 
 
Алмазами тяжёлых глаз
Сияет жизнь и шепчет нега
И я живу таясь средь вас
Расту как хлеб растёт под снегом
 
 
Мой час ещё настать не мог
Водой весны не полон жёлоб
И над землёю одинок
Нахохленный и мокрый голубь
 

1924

6. В смирительной рубашке

 
Томление, увы, который раз
Я это слово повторяю с пеньем
В нерадостном молитвенном успеньи
И в тёмном слове сердца без прикрас
 
 
Раздавлен мир безмолвием и сном
Сутулые к земле свисают плечи
Дыба надежды крючит и калечит
Расплющивает жизнь казённый дом
 
 
В стеснении немыслимом душа
Не издаёт по месяцам ни звука
Проходят годы тяжело дыша
Иная нам иная мёртвым мука
 
 
Как тяжело писать иль говорить
Мрачны и вечно заспанны поэты
Под серым небом где в тисках орбит
Влачатся звёзды и ползут планеты.
 

1924

7. «Любимое моё отдохновенье…»

 
Любимое моё отдохновенье
Несложная словесная игра.
Ах проигрыш в неё – одно мгновенье,
Ах выигрыш, ах страсти до утра.
 
 
На гладкой карте не узнаю ль даму,
А вот четыре короля вокруг,
Спокойные, как сыновья Адама
Средь царственных своих сестёр-подруг.
 
 
Но этот гордый и безвольный род
Тузов бессмертных окружает лето,
Толпятся униженные валеты
И прочих карт безымянный народ.
 
 
Кто будут козырьми? Чья злая власть
Превозмогает двойкою фигуру,
Но что должны неумолимо пасть,
Когда, приблизясь ко второму туру,
 
 
Их соберут рукой неторопливой
В бесцветный и возвышенный квадрат,
Что совмещает королей счастливых,
Что не хотят во тьму, и тех, кто рад.
 

Париж 924 октябрь

8. «На кожу рук на кожуру перчаток…»

 
На кожу рук на кожуру перчаток
Слеза стекает как прозрачный пот
Зелёный снег и месяца начаток.
Вот Цезарь Форум клык Тарпейский вот
 
 
Противиться немыслимо не мыслю.
Стою молчу иду молчу молчу.
Три чашки на железном коромысле
Декабрь и сон любовь ли вздымут чуть
 
 
Как неразумно мы щадили нежность
Зазнался и ослушался слуга
Что был до смеха раболепен прежде
Ах в расточеньи множатся блага.
 
 
Ах ах да ах разахался я что-то
Не привыкать к безведрию судьбы
Печаль неудержима как икота
Спиной но в спину как бревно дыбы
 
 
Сон укорочен Ты взываешь глухо
Пойдёмте холодно уж поздний час
Но я как веко закрываю ухо
Так в декабре случается подчас.
 

1924

9. «Весенний дождь, усилившись вдвойне…»

 
Весенний дождь, усилившись вдвойне,
По тонкой крыше барабанил мерно.
Мы за вином мечтали о войне
И пели песни голосом неверным.
 
 
Белёсый долго колебался день,
Огни горели на соседней даче
И прерывая нашу дребедень
Тряслись под гору легковые клячи.
 
 
Увы! никто не ведал за столом,
Как близок берег легковой охоты
От тех, кто глупо пели о былом
И о сраженьях с озорной охотой
 
 
Что сменит летом смертоносный гром
Грозы весенней непорочный голос
И у певцов над молодым челом
Не побелеет кучерявый волос.
 
 
И уж летящая издалека
Их поцелует смерть среди поляны
И выронит ослабшая рука
Тяжёлое оружие улана.
 

1924

10. «Когда стеная как хор валькирий…»

 
Когда стеная как хор валькирий
Над нами очередь перелетала
Жалел я френч мой не из металла
И бескозырка моя не кивер
 
 
Когда же старший влетая в город
Кричал команду на всём скаку
Я видел сзади расшитый ворот
И африканский его скакун
 
 
Я думал спрыгнет. На барабане
Разложит быстро табак и карту
Но шёл он с нами спокойно в баню
И огорчался теряя в карты
 
 
Сегодня ж руки я на колена
Кладу пред зеркалом моим и вдруг
Я вижу остров Святой Елены
Старик и капковый его сюртук
 

1924

11. Елена – Alias – Дендритис,
Покровительница Родоса
Посвящение в трёх вариантах

 
Как Фауст я спустившись в бывший мир
Нашёл Елену той же не иною
И уж готов Троянскою войною
Смутить души эпистолярный мир
 
 
Стоят цари пред долгою стеною
По ветру вьётся эллинский мундир
Но в стане неподвижен командир
Но вот он встал: сражён Патрокл мною.
 
 
Елена Ты пленившая Тезея
Покинь пергамент выйди из музея
И дружескую кровь останови
 
 
Но конь судьбы уже подкачен к двери
Я выхожу в богов упорно веря
И воинам сим предаюсь любви
 

 
Пришла в кафе прекрасная Елена
Я нем; все неподвижны; нем гарсон
Елена Ты встряхнула мёртвый сон
Воскресла Ты из ́небытия плена.
 
 
Я с подозрением поцеловал висок
Но крепок он. Но он не знает тлена
Мешает стол мне преклонить колена
Но чу! оружие стакану в унисон.
 
 
Изменника я войсковой оплот
Вздымаю стул; но вдруг проходит год
Смотрю кругом: не дрогнула осада
 
 
О Троя что ж погибнет Ахиллес
Но вот Улисс; он в хитру лошадь влез
Иду за ней, хоть умирать досада
 

 
Парис и Фауст; Менелас, Тезей
И все им современные цари
Тебя ль не знают, что ж и днесь цари.
О разомкнись пергамент и музей
 
 
Я поступаю в армию. Смотри
Вот! Троя вот! и сколько в ней друзей,
Погибнем мы от дружеских связей
Но Ты повешенная над землёй пари.
 
 
Геракл раз уж брал несчастный град
Зачем мы новых возвели оград.
Миг гибели за десять лет сраженья
 
 
Твои глаза за всю мою судьбу
Ведь даже Гёте и Гомер в гробу
Что жили лишь для Твоего служенья
 

Париж. 26. XII. 924

12. «Оне сидели на блестящих стульях…»

 
Оне сидели на блестящих стульях,
А я за ними наблюдал в окне
Ведь я живу [среди] рабочих в улье
Где лестницы и нужники одне
 
 
И попивая ароматный чай
(Так там дымится жёлтая моча)
Они слова бросали невзначай,
Я даже выругался сгоряча.
 
 
И ухожу, бросая взгляд косой,
И вдруг заметил, от меня в углу
Сидит скелет с блестящею косой
И разливает кофе по столу.
 
 
И вдруг заметивши меня в окне,
Как будто поздоровался со мною
Но замечали ли его оне
Болтая за зеркальною стеною.
 

1924

13. «Скажу не может сладкая морковь…»

 
Скажу не может сладкая морковь
Вас заменить. Вас о безвкусны розы
Сын Севера я полюбил морозы
И шасть на юг. Но шасть назад любовь
 
 
Однообразны и прекрасны грёзы
Коль шарики катятся. Венка кровь
За белым шаром шар морковный вновь
Овалы губ. Затем овалы-слёзы
 
 
Бесплодная вползает красота
На кафедру за нею шасть! мечта
«За всем» потом как завсегдатай – горе
 
 
И заспанный служитель человек
Сажает каждый нововшедший век
На синее сиденье прямо в горы
 

I. 1925

14. «Играли облака бравурно…»

 
Играли облака бравурно
Им хлопал воздух раз два три
В лучах сиреневых зари
Мне было холодно и дурно
 
 
Касалась снега мокрая нога
Спускался с неба зимний вечер падкий
Река как дева хладная строга
Не шевелила вовсе юбкой гладкой
 
 
Украдкой дни летели без оглядки
Святая жизнь топорщилась моя
Как воротник что натирает шею
Я часто думал вот та самая
От коей умирают и лысеют
 
 
Слегка течёт и вся во власти сил
И всё ещё гордится хоть и нечем
Как толстое пальто что я носил
Невероятно поднимая плечи
 

<1925>

15. «Как всё разошлось, как всё минуло…

 
Как всё разошлось, как всё минуло
Что мешало зачем мешать
Ты нагнулась и камешек кинула
Не боюсь мол словес мышат
 
 
Властно мокрое небо шумело
Бились ветви в холодном поту
Твёрдый нос твой из белого мела
В чёрном воздухе провёл черту
 
 
Час итога как жёсткая тога
День покрыл. Совершенно темно.
Вышел поезд на горку из лога
Пассажирка взглянула в окно
 
 
И в гудении пара и жара
В хлёстком лязге колёс-ножей
Хрустнул вечер в зубах как гитара
Разбудив постовых сторожей
 
 
Семафор замахнувшийся шашкой,
За железным упал соловьём,
Мы надели неловко фуражки,
Мы вернулись на дачу живьём.
 

1925

16. Аквар<и>ум

Марку Мария Талову

 
Кафе, нейтральный час подводный свет
Отёки пепла на зелёных лицах
Вторые сутки говорит сосед
И переутомлённо веселится
 
 
Всплывает день над каменной рекой
Возобновляется движение и счастье
И воскресенью честь отдав рукой
Восходит флаг над полицейской частью
 
 
Так вот она [так вот она]: земля
Я наконец достиг её и тронул
Как рваный киль пустого корабля
Что в мягкий ил врезается без стону
 
 
Так вот она какая жизнь людей
Вот место где пристёгнуты подтяжки
Вот рай где курят и играют в шашки
Под дикое жужжание идей
 
 
Не верил я что можно жить в воде
Не выплывая и не умирая
И даже не заботясь об еде
А как-то так вздыхая и играя
 
 
Паря бездумно в голубой беде.
 

Париж 1924–1925

17. Елэне

 
Последний день перед опасной встречей
До завтра! Мелкая душонка: Ты судьба.
Ужель смогу до встречи уберечь я
И воспитать любовь: Тебя! Тебя; но ба!
 
 
Осёл! осёл! неисправимый этот,
Ребёнок этот. Я боюсь (отец),
Что обойдя вокруг земного света
Ко мне б он не вернулся наконец.
 
 
С привычками холодного буяна
С сноровками испытанного пса.
Всё ж не большой тревогой обуяна
Глядит душа на поезд искоса.
 
 
Вагоны цифр на снеге циферблата
Вот первый класс: вот третий класс: второй:
Вот пять: вот шесть, вот класс седьмой бесплатный:
Он встречи милостыня (Ты тяжка порой)!
 
 
Но ан в окне (мой сын) Моя любовь
Я дрогнул дрогнул. (Хоть и рад со злости.)
В котле кипит крылатом водна кровь.
Она свистит. И шасть ко мраку в гости.
 

<1925–1926>

18. «Токая ленноя зима…»

 
Токая ленноя зима
Стикла по жолобу намедни
Что не пришли оброк в зимать
Ни сон словес ни злобы бредни
 
 
На уступивший неба склон
Как на мост порожняк дву конный
Влетела оттепель в стекло
Но выдержал косяк оконный
 
 
Под талый прошло годний снег
Не ужто Ты за мыслил бегство
Молю: Не уступай весне
Моё последнее наследство
 
 
Я слышу запрядная гиль
Со сном нахальным под диваном
Уж шепчутся мои враги
Опасны гости и не званы.
 

1925

19. «Анюта царевна и дева…

… le dragon qui venait effroyable

Goulument dévorer la pucelle agréable.

Vauquelin de la Fresnaye

 
Анюта царевна и дева
Вкушает от страшного древа
 
 
Герой не медли ни минуты
Вон борется с древом Анюта
 
 
Но чу преисполнитесь гневом
Анюта вздыхает под древом
 
 
Анюта прозрачна Анюта
На нас не возложишь вину ты
 
 
За шумную гибель от гнева
За мокрую радость под древом
 
 
И тихие стоны и толки
Восходят на книжные полки
 
 
Как синее пламя над ботом
И знамя над местом работы.
 

<1925>

20. «Качалка счастья сорвалась с крюка…»

 
Качалка счастья сорвалась с крюка
Тонка мочалка и нерасторопна
Но снова вешает трапецию рука
Вращает снова в воздухе ужо па.
 
 
Слонами пахнет цирк. Над головой
Его флажок развёрнутый по ветру
Выходят аккуратные борцы
Садятся в поезд хитрые мальцы
И уж (змею) глотают километров.
 
 
О переезда снежный контрабас
Ба сын миноги вовсе не безногий
Верблюды входят горячась в лабаз
Иль Вы со мною несомненно многи.
 
 
Цирк входит в поезд не дойдя по пояс
Дрались на шашках мы в купе подолгу
 
 
Долг не отдавши засыпали чай
Чай пыли не избегнешь невзначай
Удачи ждали издали гондолы
 
 
Цирк невесёлое Ты общежитие
Дрожит в фойе на колесах дрожит
Слон православных называет жид
И вызывает их на мордобитие
 
 
Арены ресторанной посреди
Пустующей как первые ряды
 

1925

21. «Тебе табу Тибет что б больше те…»

 
Тебе табу Тибет что б больше те
О сволололо похожее на сволочь
Родительный падеж мечты мечте
И именительный падеж от полно полночь
 
 
О вы забавы некие Либавы
Что знамо порт я уважаю спорт
Потом для ри для ри для рыбы чёрт
Шасть две строфы верти робя на славу
 
 
Неодолимое деление ланит
На две посредством носа посредине
Меня загадочностью новою пленит
Но я серди серды я не люблю сардины.
 
 
Гардины неумеренно горды
Вы неуверенны но верен я поверьте
Как орды духов или их орды
Таинственно обязанные смерти
 

<1925–1926>

22. «Живущий суетен а спящий мёртв…»

 
Живущий суетен а спящий мёртв
Куда не глянь всё суета и гибель
Твердит герой «Достойные враги бы»
Невидный враг над ним смеётся чёрт
 
 
Обидный мрак приоткрывает спящий
Солидный зрак живущему не впрок
Так смысл некий оселок ледащий
Булат, була. Была Ты мне в упрёк
 
 
Точи точи то чи не безопасно
Запасный путь запасся пуд ли пут
Или аршин или кру́ган. Исус,
Забыл мя отче я ж совсем капут
 
 
Безотговорочно таможенный контроль
Льзя отговариваться но ваться обуза
Ан бьёт слеза горюча как петроль
Иль керосин о дети кара пуза
 
 
Я карапузом поднимаюсь в дом
Дом дом звонок застану ль поезд дома
Бегу по Богу как с горы бидон
Стоит мерзгляк <нрзб.> о тот Мадонна
 
 
Сажусь на снег спасибо и на том
 

1925

23. «Не верьте гибнет кто не может жить…»

 
Не верьте гибнет кто не может жить
И кто дрожит безмерно дорожит
Подходят незаметные ножи
Стал храбрый взял их как бы злато жид
Подходит смерть глядя. О взгляд косой
Костой молчит он равнодушен к блядям
Мы гладим позабыв о шоколаде
Постой мы прачки, спрячь-ка, мы косой
Утюг витюг, в огне стоит пожарный
Дрожа к нему к немому он к воде
Он деву режет лезвием ножа
Поджаривает гладит он поджарый
Но смерть пошла не за любовь за деньги
Ничто за за, о не уговоришь
Ужо так грит не хочешь хорошенько
Бац этим самым. Я упал. Воры!!!
 

1925

24. «Прекратите лекцию о лектор…»

 
Прекратите лекцию о лектор
Пусть остынут от науки лбы
Брат петух бишь петел иль олектор
Возгласи возврат любви судьбы
 
 
Я сидел со смертию на кресле
Было тесно и стеснялись мы
Чёрные и розовые чресла
Совмещались под покровом тьмы
 
 
Иль в автомобиле у штурвала
Где твой глаз как компас помогал
Улица катилась вал за валом
Лёгкий ветер фыркал и лягал
 
 
Пели пароходы у заставы
Дружным хором потрясая порт
Но шофёр не прыгните с поста Вы
Автомобилист духовный горд и твёрд
 
 
Заведёт прекрасную сирену
Заушит русалку на воде
И как бык на жёлтую арену
Вылетит наперекор судьбе
 

<1925>

25. «Будь всему топорная опора…»

 
Будь всему топорная опора
И живи с весёлостью тапёра
В зубы бей рояль так его так
Пребывай в спокойствии своём
Пребывай в страдании чужом
Пребывай в величии всеобщем
Будь ужом баржой моржом ужо.
 

<1925–1926>

26. «Роальд Амундсен улетает на полюс…»

 
Роальд Амундсен улетает на полюс
Убережёт от тихого распада
Таинственное счастье страшный сон
Поцеловал Тебя слегка в висок
Пусть встречи минут только помнишь полночь
Я помню счастье но не помню помощь
 

1925

27. «Роальд Амундсен улетает на полюс…»

 
Роальд Амундсен улетает на полюс
Вот скользит в облаках металлический крест
а кузнечики ходят по снежному полю
металлический звон расточая окрест
С ним собачки летят на бензиновых крыльях
Санки крепкие, как и советы друзей
 

<1925>

28. «В туманные утра туманные речи…»

 
В туманные утра туманные речи
Обманны жесты тела и лица
Но им нельзя ни верить ни перечить
Ужо б молчать. Молчу с улыбкой подлеца
 
 
И так всегда когда нельзя назад
Когда заснул шофёр на перекрёстке
Хохочет тихо осуждённый сад
И с треском листья падают как доски
 
 
Так мы идём в оранжевом снегу
Упасть упасть в кленовые сугробы
Жизнь передать последнему врагу
Заговорить с усилием коровы
 
 
Упорно ветер смотрит сквозь очки
Задорно отвечает на вопросы
Ещё живут на скамьях старички
Ещё дымятся розы-папиросы
 
 
Но уж через осенний плагиат
Ползёт жужжа из синтаксиса в сердце
Огнём зелёным пышет клумбы ад
И шар стоит с улыбкой самодержца
 
 
И в нём года бегут вниз головой
И вверх тормашками стоит гонец суровый
Пока кругом по линии кривой
Скелеты ходят в макинтошах новых
 

<1925>

29. «Невеста погибла в одиннадцать лет…»

Блоку

 
Невеста погибла в одиннадцать лет
Её посетил безобразный скелет
Невеста ужели на суше нет места
“Amore’’ зачем Вы отправились в море
Но вдруг замечаю летит потолок
Полнеба открыто каков уголок
На облаке лоб призакрывши рукою
Невеста лежит под скелетом в покое
Читатель ты мнишь я мораль замарал
Ах полноте деве скелет адмирал
 
 
Стояли девушки рядами
Махая рукавом ау
А я при женщине при даме
Беспечно умер на полу
Ах как ты смел растрел пострел
Но боже не хватило стрел
У синего енота в чашке
У Пушкина на промокашке
 
 
Лилея алее проходит аллеей
К пустынному дому ну впрямь к мавзолею
Но вдруг из-под моха
 

<1925>

30. «Я утром встал была ещё весна…»

 
Я утром встал была ещё весна
Желтело небо белое синело
И дым стоял недвижно как сосна
Над улицей что ласково блестела
 
 
И мне казалось ждут меня в бюро
Где жёлтые на солнышке столы
И где мальчишка городской урод
Разносит чай или метёт полы
 
 
Я думал: воскресенье на носу
Как сладко встать в двенадцатом часу
А вечером идти в кинематограф
Светилось сердце как больной фотограф
 
 
Я вспомнил вдруг читателей друзей
Что ждут с дубьём мою литературу
Едва споткнись попробуй ротозей
И зрителей что сколько не глазей
Остались тем же дураком и дурой
 
 
Так стал я вдруг врагом литературы
 

1925