Текст книги "Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге"

ДЕЯНИЯ АПОСТОЛОВ, рассказанные Ремом, сыном Сидония-галла

(В переводе со старофранцузского Бориса Романова, с собственным PostScriptum)

Предисловие

Большие художественные произведения о событиях евангельских времён появляются весьма редко. Можно вспомнить разве что «Камо грядеши» (“QuoVadis”) Генриха Сенкевича, «Серебряная чаша» Томаса Костейна, «Варавва» М. Корелли, «Иуда» Т. Гедберга или «Комиссия по делу Христа» О. Мандино.

К таким книгам, скажу без ложной скромности :) можно отнести и мою «Повесть об апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге». Эта книга – увлекательно изложенная и расширенная автором версия канонической книги Нового Завета «Деяния святых апостолов».

Напомним читателю, что каноническая книга Нового Завета «Деяния святых Апостолов» (лат. ActusApostolorum или ActaApostolorum) повествует о событиях, происходивших вслед за евангельскими. Традиционно считается, что её автором является евангелист Лука, автор третьего Евангелия. Деяния начинаются с описания Вознесения, которым заканчивается Евангелие от Луки. Деяния – единственная книга Нового Завета, которая имеет характер исторической хроники. Среди других новозаветных книг она выделяется также необычайно широкой географией действия – от Иерусалима до Рима и большим количеством действующих лиц, многие из которых безусловно историчны и упоминаются в других исторических источниках.

«Повесть об апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге» – это рассказ о тех же событиях молодого римлянина Реми Оттона, ставшего волею случая свидетелем и участником многих событий тех времён, происходивших в Иерусалиме. Если канонические «Деяния святых Апостолов» занимают объём около 40 страниц, то в “Повести об Апостолах…” почти 200 страниц (более трёсот в формате eBookна Amazon.com). Все события «Деяний святых Апостолов» изложены в моей книге гораздо более подробно, и, как положено в беллетристике, с увлекательными детективными сюжетами, которые при этом, как я полагаю, нисколько не противоречат книге Нового Завета – и при этом делают более понятными некоторые загадочные места канонической книги св. Луки.

В книге немало страниц посвящены не только христианской тематике, но и зороастризму, ессеям, и, отчасти, буддизму. Сюжет книги связан также со «спецслужбами» Понтия Пилата в Иудее: одно из главных действующих лиц на протяжении всего сюжете – офицер службы Афрания (того самого, который описан в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова).

Впервые моя книга «Повесть об апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге» была опубликована в издательстве «Искусство СПб» в 1999 году небольшим тиражом, и с тех пор не переиздавалась. Книга, я думаю, может быть интересна всем, кто интересуется христианством, зороастризмом, буддизмом, иудаизмом, а также всем любителям приключенческого жанра.

На обложке – картина Дюрера «Четыре апостола» (Durer Albrecht. "Four Apostles"). Слева направо: апостолы Иоанн и Пётр, евангелист Лука и апостол Павел.

Теперь, после этого предисловия, предлагаю вниманию читателя повесть Реми Оттона.

Глава 1. Чудо Вознесения

Прошло сорок дней с тех пор, как из гробницы на краю Гефсиманского сада исчезло тело распятого на кресте Иисуса из Назарета, которого Его ученики называли Иисусом Христом и Спасителем, Мессией. В первые дни после загадочного исчезновения в Иерусалиме было много шума, – ведь все знали, что по просьбе первосвященника иудейского синедриона Каиафы гробница охранялась римскими легионерами. К вечеру третьего дня после казни, во второе воскресенье апреля, всему городу стало известно, что заграждавший вход в гробницу огромный камень с утра был кем-то отвален, а гробница в скале оказалась пуста, – лишь один лоскут от погребальных пелен нашли там легионеры каппадокийской когорты и не могли ничего объяснить. Хотя главные враги Назарянина саддукеи и говорили, что тело выкрадено учениками, но им никто не верил: все знали что именно саддукеи глаз не спускали с этой гробницы.

Однако не верили и ученикам Иисуса, которые утверждали, что Он воскрес на третий день после распятия на Голгофе: если даже их Учитель и воскресил из мертвых за месяц до своей казни Лазаря из пригорода, и многие были тому свидетели, то как человек может воскресить сам себя? Если Он являлся своим ученикам после смерти, то пусть они в это и верят, – так в конце концов рассудило большинство, и через месяц после казни в огромном Иерусалиме вряд ли было больше нескольких сотен людей, которые ещё обсуждали эту загадку. Каких только пророков и чудес не видел Иерусалим! Сотни лет стекались сюда чародеи и маги не только из Палестины, но и из Сирии, из Египта, других дальних стран! Иногда, бывало, и умирали здесь, или бывали убиты, но никто не воскрешал сам себя, это уж факт. Может быть Назарянин был самым великим из всех, кто проповедовал и совершал чудеса, но человек не может воскресить сам себя. Его ученики либо лгут, либо тронулись умом, – так думало большинство, кто слышал рассказы об этом. Так думал и я почти до того сорокового дня после загадочного происшествия в Гефсиманском саду.

За два дня до этого, – до того, как я стал свидетелем чуда, – мои родители, знакомые с некоторыми учениками Распятого, говорили меж собою, что те по-прежнему утверждают свое, – что воскресший из мертвых Иисус Христос несколько раз являлся им в теле, что Он жив и вновь учит их. И ещё – ученики якобы ожидают нового чуда: по закону Моисееву, что как первенцы в иудейских семьях должны быть принесены на сороковой день по рождении в храм Иерусалимский, так и первенец из мертвых всего рода человеческого должен явиться на сороковой день по Воскресении в небесный храм перед лицом Сущего, – так сказал один из учеников. Уже забытые было подробности последних дней и проповедей Распятого, и казни вновь и вновь обсуждались тем вечером, пожалуй впервые в моем присутствии.

Не знаю почему, но эти рассказы сильно взволновали меня. С мыслью о чуде я заснул и с этой же мыслью проснулся утром, и решил узнать подробности, и где это чудо должно произойти.

Родители говорили об учениках Назарянина и вчера и ранее сочувственно, но скорее жалея их, чем веря. Я в свои пятнадцать лет не очень-то умел сочувствовать, но в чудеса я верил и конечно же хотел их видеть! Я слышал рассказы о воскрешении Лазаря, – как этот спеленатый с головы до ног труп, четыре дня пролежавший в гробнице-пещёре в Вифании, на глазах у сотен людей по громкому слову Иисуса вышёл из пещёры живой, а ещё минуту до этого трупный запах шёл из нее… Я считал личным упущением, что не видел чудо воскресения Лазаря, чудо воскресения самого Иисуса, и мне хотелось верить, что оно было, что Он жив! Теперь у меня в запасе было время и я хотел увидеть, как Воскресший общается со своими учениками и как Он уйдет на небо…

Найти учеников оказалось не так просто, родители не знали где они обитают теперь, они не показывались на людях с тех самых безумных для Иерусалима дней. К тому же, хотя мы уже десять лет как прибыли из Галлии в миссию прокуратора Иудеи, и родители обжились в Иерусалиме основательно, но барьер между нами и иудеями был по прежнему высок. Среди последних семидесяти учеников Иисуса было несколько не иудеев, но ни одного галла среди них не было, мы все здесь друг друга знали. На поиски, как я понял, у меня оставалось два дня: на сороковой день после того воскресения (16 Нисана по их счету) ожидалось чудо. За эти два дня я обегал все пригороды Иерусалима, поговорил со всеми своими знакомыми сверстниками, и только к вечеру накануне назначенного дня я узнал, что некоторых из учеников видели пару раз за Кедроном и Иосафатской долиной, на Елеоне, на северном холме этой горы.

Наступала пятница, по их счету это было 26-го Ияра, а я считал дни по древнему жреческому календарю, которому научили меня родители. По этому календарю год начинался со дня весеннего равноденствия, и отдельно считались солнечные и лунные месяцы, и дни этих месяцев. Теперь шёл второй месяц, и солнечный и лунный, и дни совпадали, оба были 27-е дни, дни небесных тайн, и это укрепляло мою уверенность в том, что небывалое совершится.

Вскоре после восхода солнца я был уже на северном холме, и поудобней устроился недалеко от широкой тропы в Вифанию, среди невысоких кустов, рядом с одной из диких маслин, которых росло здесь немало. День наступал ясный, с холма хорошо был виден Иерусалим, тропа в Вифанию была пуста. Я приготовился ждать долго, и взял с собой из дома узелок с козьим сыром, белыми лепешками и молоком. Через час из Вифании в город по дороге далеко внизу холма прошли несколько крестьян, а моя тропа была по-прежнему пуста в обе стороны, – по ней вообще редко ходили, были в Иерусалим дороги покороче. Ближе к полудню я слегка подкрепился, лег в тень маслины и заснул. Заснул спокойно и почему-то был уверен, что не прозеваю чудо и что оно произойдет именно здесь, на северном холме масличной горы. Спал я долго, и мне снилась лестница на небо, по которой в свете дня легко и бесшумно поднимались и спускались как будто бестелесные люди в белых одеждах, наверное ангелы иудейских пророческих книг, о которых рассказывали родители после встреч с ессеем Садоком, о котором я ещё расскажу.

Когда я проснулся, Солнце уже заметно склонилось к Иерусалиму, небо по-прежнему было ясное, безоблачное, было очень жарко. Почти сразу я увидел вдали на тропе со стороны Иерусалима десяток маленьких фигурок, не спеша шедших вверх, именно сюда, на северный холм. Лучи Солнца как будто мягко вели их. Иногда они останавливались и что-то обсуждали, окружая человека в белой накидке. Когда они подошли поближе, оказалось что их одиннадцать, и двенадцатый был русоволосый, с небольшой бородкой, в белой накидке-таллифе. Он выделялся среди них, простых иудеев, по виду рыбаков или крестьян. Было тихо, и ветерок едва шевелил листья маслин, и ничего больше ещё не было слышно. По мере их приближения становилось заметно прохладнее, жара как будто спадала, и воздух становился по осеннему ясен. Скоро я начал различать отдельные слова, но смысл ускользал от меня, хотя арамейский, на котором они говорили, я знал уже довольно хорошо.

Кто был русоволосый в белой одежде? Иисуса в Иерусалиме я видел несколько раз. Обычно Он проповедовал в их храме, а нас, не иудеев туда не пускали, но дважды я видел и слышал Его беседы с людьми: один раз возле купальни Вифезда около овечьих ворот, – год назад, когда Он исцелил там больного, калеку чуть ли не с рождения. Другой раз это было около храма, уже в последний Его приход в город, после воскрешения Лазаря, когда толпы окружали Его и шли за Ним. В пятницу 14 Нисана, в день казни Назарянина, родители не выпускали меня из дома, боясь беспорядков. И посыльный от прокуратора оповестил нас с утра о возможных беспорядках, что возбужденные саддукеи столпились около претории, а в толпах на улицах снуют ещё и фанатичные зилоты, для которых выхватить из-под накидки кинжал и полоснуть чужестранца – заветная цель. К тому же, как оказалось, в тот день по обычаю, накануне пасхи выпустили из тюрьмы какого-то разбойника, – в общем денек был ещё тот! Отец, помню, в очередной раз сокрушался, что до сих пор торчит в этой дикой провинции и ругал иудеев, их фанатизм, упрямство, презрение ко всему чужому и к власти цезаря. У отца было немало хороших знакомых среди книжников, к которым он ходил иногда, но никто толком не мог объяснить отцу про этого Иешуа. Всем им было ясно, что Он необыкновенный человек, этот Галилеянин, никто даже не мог вспомнить подобного человека, и иудейские знакомцы отца сравнивали Его с предсказанным в их Пятикнижии Мессией, но чем больше Иисус говорил, тем более становилось непонятно, чего же Он хочет, – хотя говорил Он среди простых людей очень просто, я сам слышал.

Сначала думали, что Галилеянин выступает за ученых и умных фарисеев, или даже за ессеев, у одного из которых крестился в воде. Но потом знакомые книжники отца стали отзываться о Назарянине с недоумением, потом и вовсе раздраженно, хотя и признавали, что даже некоторые старейшины в Синедрионе, как Никоим, по-прежнему уважают Его и сожалеют только, что Его правда в конечном счете неприемлема ни для кого. "Это как если бы наш Господь спустился на землю, и вместо славы Израиля стал бы говорить о спасении каждого, да ещё теперь и не только в Израиле!", – говорил отцу при мне старый книжник Аарон, один из знакомых отца, – "Да Он и называет Себя теперь Сыном Господа, и куда не посмотри в книги Отцов, почти все сходится про Мессию, только что не из Вифлеема пришёл". Было много таких разговоров, однажды Аарон пришёл сильно возбужденный и с порога сказал отцу: "Из Вифлеема! Его ученик Левий рассказал мне, и старуху нашёл, Саломию, которая принимала Младенца у Марии!" Отец даже привстал, – он, надо сказать, очень интересовался Галилеянином и часто обсуждал все происшествия и слухио нём с матерью. Но это было почти все, что я слышал о Галилеянине от отца и его иудейских знакомцев. Обычно в самом начале разговорово нём меня отсылали из дома к моим друзьям, или в наш внутренний двор или в мою комнату.

Последний разговор, который я слышал уже после казни, был у отца с одним из книжников и тем же Аароном. Отец выяснял тогда у гостей, когда родился Иисус. Иудеи не отмечали свои дни рождения из-за законов Моисея, да если бы даже и захотели, то их запутанный солнечно-лунный календарь с плавающим началом года (когда ячмень заколосится!) не позволил бы им это. Даже две переписи, проведенные Квиринием в этой провинции, когда были также и попытки привязать иудейский календарь к римскому, плохо удались. Это знали даже мы, мальчишки, и какое-то время дразнили иудейских сверстников, – "не знаешь когда родился, не знаешь куда сгодился", – но отец скоро запретил нам эти маленькие радости.

Почему-то именно сейчас, когда одиннадцать и русоволосый медленно поднимались по дороге на северный холм Елеона, я пытался вспомнить, что выяснил тогда отец про день рождения Галилеянина. Я уже не сомневался, что это был Он, хотя это казалось невероятным!.. Тридцать три, это я вспомнил сразу, – они быстро выяснили, что прошлой осенью Ему было 33 года. Потом Аарон вспомнил, что в последний день праздника Кущей, прошлой осенью, спросили Его в ожесточенном споре в Храме с фарисеями, сколько Ему лет, что Он позволяет Себе так разговаривать со старейшинами, и Он сказал в тот день, что сегодня 33, и сказал ещё: "Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой: и увидел и возрадовался. На это сказали Ему иудеи: Тебе нет ещё и пятидесяти лет, – и Ты видел Авраама?" – Фарисеи умели даже в таком бурном споре тонко пошутить: ведь дело было в Храме, который был построен Иродом как раз почти пятьдесят лет назад, и они пытались перевести спор в шутку: мол, Ты моложе нашего Храма, а говоришь об Аврааме как никто из наших старейшин, которые ещё видели как Храм строился, не говорит; о Храме, который, кстати, Ты грозился недавно разрушить и затем воздвигнуть в три дня… Аарон тогда нахмурился и замолчал. "Ну и что?" – спросил отец. "Эээ, потом он сказал такое, что никто говорить не смеет, только первосвященник в святая святых. И ты не спрашивай"

… И тут меня словно молния ударила: до меня дошло, о каких трех днях говорил Иисус, – это ведь о Своем будущем распятии и воскресении на третий день после казни говорил Он!

А я молчал сейчас, лежа в траве, затаив дыхание и начиная бояться, что меня обнаружат. Вернее было не страшно, но как-то неудобно. Кто я такой, чтобы подсматривать за ними, – мелькнула мысль. Но ветерок затих, наступила полная тишина, как будто специально для меня, и я успокоился и почувствовал себя легко, даже как будто чуть парил над землей, не чувствуя ни ее, ни свое тело.

Они были уже довольно близко и шли теперь молча, что-то обдумывая и глядя себе под ноги. Только Иисус, – это был Он, я узнал Его, – только Он смотрел вперёд, вдаль, и глаза Его вбирали все, и от него наверное исходила та прохлада, которая была так приятна и делала воздух по осеннему ясным.

– И все же, Господи, не в сие ли лето восстановишь Ты царство Израилю? – это спросил один из них, с твердыми чертами лица, и его тут же укоризненно и тихо поправил самый младший из всех, юноша немногим старше меня, может на пару лет. Он сказал было:

– Симон, ведь говорили уже…

Но Иисус знаком руки остановил их, – прямо напротив меня, они были теперь прямо напротив меня, всего на расстоянии не более двадцати локтей! Остановил и сказал:

– Не надо Иоханан, только ты, Иаков и Кифа знают это, а другим скажу ещё: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти; но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли…

Тут Он полуобернулся в мою сторону и, как будто видя меня (но ведь не мог видеть, Его ученики не видели, и я даже не дышал в тот момент!), добавил к сказанному:

– И за двадцать локтей отсюда слышат меня народы от края земли, и через две тысячи лет отсюда не услышит Меня мой народ, который был Мой, а теперь ваш ещё и не ваш уже. И это не вам я говорю сейчас, Иоханан и Иаков, Кифа и Андрей, все вы, а тому, кто слышит сейчас за двадцать локтей. Вам же – путь до края земли, вы – Мои свидетели и посланники…

Меня била мелкая дрожь и я боялся дышать. Если бы Он позвал меня сейчас, я не знаю, смог бы я подняться или нет. Думаю, что по одному движению Его глаз я перенесся бы по воздуху прямо на дорогу. Я уткнулся головой в землю и закрыл глаза. Когда я открыл их, они медленно шли вверх по широкой тропе в сторону Вифании. Прохлада и ясность удалялись вместе с ними, и я почувствовал жар вечернего Солнца. ещё чуть слышно долетал до меня их разговор, отдельные слова, но я уже не понимал их. Ветерок вновь шевелил листву, а я привстал и смотрел им вслед.

Hад вершиной холма на востоке поднималось легкое белое облако, похожее на ласточку с раскинутыми крыльями. Одиннадцать почему-то остановились не доходя до вершины, а Иисус медленно шёл дальше, вверх по тропе, шёл как будто прямо в облако и чуть паря над травой. Я протер глаза… Чем дальше уходил Иисус от застывших на дороге рыбаков, тем больше Он становился! Я протер глаза, чтобы избавиться от иллюзии, но это продолжалось.

Стоя на коленях под маслиной, я видел, как Он становился все выше и выше. Чем дальше, тем выше! Он поднял руки и они как будто срослись с крыльями облака-ласточки. Спокойное сияние исходило от этой теперь уже гигантской, в треть неба фигуры в белом, с белыми крыльями. Теперь казалось уже, что Он застыл на месте, и только растет вместе с облаком, повернувшись к нам лицом, и огромные глаза Его сияли в облаке как два неярких Солнца, а длинные русые волосы уже сливались с облаком. В этом сиянии уже неразличимы были на земле у дороги Его ноги в сандалиях, и только два серебристых столба струились вверх, скрываясь в вышине. Я стоял на коленях, наверное разинув рот. Думаю, что Его ученики на дороге испытывали те же чувства. И вдруг в этих двух колоннах стали различимы две фигуры, тоже в белых одеждах, и двинулись к людям на дороге.

Не помня себя, я кинулся вверх и бежал что есть духу прямо к ним, к этим ученикам, к чуду! Ведь надо же было спросить, что они видели, видели ли они? В те минуты я забыл, что это совсем незнакомые мне люди, иудейские рыбаки и крестьяне, что между нами пропасть. Мы все были свидетелями чуда, или только я, – вот что для меня было действительно важно в тот миг. Две высокие фигуры в белом меж тем уже стояли рядом с учениками, с обоих сторон дороги, края их накидок скользили тихой волной по траве. Меня они как будто не видели и обращались только к ученикам:

– Мужи Галилейские! Что вы стоите и смотрите в небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придёт таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо.

Сказав только это, обе фигуры исчезли; только воздух, где они стояли ещё секунду назад, светился. Я уже не мог сдерживаться. Я закричал прямо в спины ученикам Иисуса, закричал на своем галльском наречии, на котором говорили только в семье:

– Парни! – но тут же сообразил, и перешёл на койне, который знали все в Иудее, – Вы…Вы…Что вы видели?! Спины дружно вздрогнули и в легком облачке дорожной пыли все они как по команде повернулись ко мне. Сначала мне показалось, что они потрясены моим появлением не меньше, чем всем предыдущим. Один из них даже пошатнулся и протер глаза, как будто я был призраком, а не их ушедший только что в небо Иешуа! – Кто ты? Как тебя зовут? И как ты оказался здесь? – первым спросил меня бородатый и курчавый, с зелеными глазами рыбак, которого немного времени назад Иешуа называл Кифа, по-еврейски Камень.

– Я Рем, сын Сидония-галла, начальника писарей из претории. Мой отец знает книжника Аарона, и Никодима-старейшину, и ессея Садока, и эллинов из семидесяти ваших, – лихорадочно перечислял я тех, кто мог быть им знаком и симпатичен. – Я… тут был и видел… Все видел… Это правда? Это – чудо, которое вы ждали?

– Ты был там, на северном холме? В двадцати локтях от нас? – Это сказал, что-то сообразив и вспомнив, видимо, странные слова Иисуса, Кифа, и все бурные эмоции переливались огнем в его сине-зеленых глазах.

– Зачем ты был там? – Затем Кифа спросил у других, не дожидаясь моего ответа: – Кто знает Сидония-галла? Фома, ты всех в городе знаешь, и ты Иоханан, ты знаешь всех чужих, кто он?

Иоханан, самый молодой, кивнул головой и сказал что знает, и добавил что-то по арамейски, что я не понял. Но Кифа сразу успокоился и только повторил свой вопрос ко мне:

– Зачем ты был здесь, на холме?

Я рассказал сбивчиво, все как было. Они слушали молча, потом обменялись несколькими фразами на малопонятном мне галилейском диалекте. Потом Иоханан сказал на койне всем, и для меня:

– Христос знал, что Рем был здесь, в двадцати локтях от нас. Значит, он может идти за нами.

Строгий, с резкими чертами Симон (потом я узнал, что он бывший зилот), сказал:

– Позади нас, на двадцать локтей.

Все улыбнулись. Словно гора спала с плеч. Мы медленно двигались в сторону Иерусалима, и я, наконец, задал главный вопрос:

– Что это было? Чудо?

– Для тебя да, чудо. Для нас – Первенец из мертвых всего рода человеческого предстал пред Отцом Своим на сороковой день по воскресении, по закону Моисееву и по Новому Завету с Отцом нашим.

До сих пор я слышал только от отца (а он – от книжников, а те – от Назарянина) слова о Новом Завете (и то – лишь само это слово), но меня эти иудейские законы мало интересовали, хотя им была подчинена вся ежедневная жизнь иудеев в Иерусалиме, и римляне вынуждены были считаться с этими законами и заветами Моисея. Меня поразило другое, что не мог понять никто, – ни иудеи, ни римляне, ни я. Как Он воскрес из мертвых и что мы видели сейчас? Это было похоже на фантастический сон, и если бы одиннадцать галилеян только что не подтвердили мои видения, я решил бы, что все это, что было полчаса назад, приснилось мне.

Солнце между тем клонилось к закату, а мы подходили к броду через чистый поток Кедрона.

– Рем, – сказал мне Симон-Кифа, – теперь, если захочешь, ты можешь быть с нами. Среди семидесяти, избранных Христом этой зимой, есть самаряне, сирийцы, еллины, и после зимы многие присоединились к Христу. Теперь, значит, среди нас будет ещё и свободный галл, гражданин Рима.

Последнее он сказал кажется с легкой усмешкой в голосе, но я решил уже не реагировать на иудейские насмешки и приколы, – как называл я про себя все их запутанное и жесткое особенное. Иисус снимал все это Своим взглядом из облака, Своими глазами, которые теперь уже не забыть никогда.

– Хочу быть с вами, – сказал я. Кифа продолжил:

– Ты знаешь Долину сыроварен, близ Храма? А дорогу Овечьей тропы из нее? Ну вот, эта дорога упирается как раз в ворота дома Иосифа-книжника. Приходи через десять дней к этому дому, а до этого разыщи еллинов-семидесятников и Николая Антиохийца из них же. Фома объяснит тебе, где их найти. Поговори с ними, там познакомишься и с другими. Они расскажут тебе многое, чтобы этот день казался тебе не только чудом, но и промыслом Христовым.

Десятки вопросов роились в моей голове, но галилеяне уже расходились по двое, по трое, и я, чтобы показать им, что и я чего-то стою, крикнул им в догонку:

– А знаете почему облако было похоже на ласточку? Потому что сегодня день неба, и священный тотэм сегодня – ласточка!

Это я только что вспомнил из отцовского жреческого календаря и спешил удивить их своей осведомленностью. Иоханан обернулся и серьезно ответил мне:

– Что же, молодец, Рем. Тебе надо встретиться ещё с персом Бахрамом из наших новых учеников, – у него тоже есть древний календарь, календарь Авесты, и он тоже разгадывает небесные знамения. И ещё поговори с нашими из ессеев, вы сговоритесь вместе.

Фома, быстрый и хорошо говоривший на греческом, немного задержался со мной и объяснил, где найти учеников-еллинов, и Николая, и Бахрама, и ессеев. На тропе среди смокв у самого входа в город мы растались и с ним… Среди шумных толп в Иерусалиме я шёл как во сне. Если бы не Кифа, Иоханан и Фома, живые люди, которые были свидетелями всего, что я видел сегодня, я сейчас думал бы, что видел сон. Теперь наоборот, – в толпе мне казалось что именно сейчас я вижу сон, а там, на холме за Кедроном была явь.

Дома сразу заметили мое состояние. Я рассказал отцу и матери все, что видел, и про свой разговор с учениками Иисуса. Мы жили тогда с краю квартала у претории Понтия Пилата, и стена нашего внутреннего двора выходила в иудейскую часть города. В Иерусалиме любые новости разносились быстро, в один час, но вечерние толпы на улицах вели себя как обычно и отец сказал, что никто в городе ничего не знает, и не видел ничего в районе Елеонской горы. Тогда я вспомнил и рассказал ещё о странной приятной прохладе и ясности воздуха, окружавшей воскресшего Галилеянина и учеников в радиусе примерно пол стадии вокруг них: может только в этом кругу и видно было все, чему мы были свидетелями? Другого объяснения не было, на том и порешили.

Позже, ближе к ночи, к нам пришёл ещё нередкий гость, римский сотник Лонгин, державший стражу на Голгофе в ту самую пятницу, накануне пасхи, когда был распят Иисус. Отец был знаком с Лонгином ещё раньше, но после того дня они встречались почти каждую неделю у нас дома, и Лонгин искал учеников Распятого, потрясенный всем тем, что видел на Голгофе. Я с восторгом повторил свой рассказ во всех подробностях для Лонгина. Сначала он не хотел поверить даже в то, что русоволосый в белой накидке среди одиннадцати на дороге был тем самым воскресшим Иисусом, и Лонгин расспрашивал о чертах Его лица, каков Его взгляд, голос, бородка, усы, одежда. Он спрашивал, были ли видны на руках и ногах следы от гвоздей, которыми прибили Его к кресту. Этого я не рассмотрел с двадцати локтей, а стопы ног из-за кустов вообще не видел, и белая накидка была длинная, почти до травы, до земли. И руками Он в мою сторону не показывал, только лицом оборотился однажды. Лонгин почему-то огорчался именно из-за этого, что я не видел следы гвоздей, хотя в остальном, как оказалось, мое описание полностью совпадало с Тем, кого он шесть часов видел рядом на кресте, и слышал Его голос. Я обещал узнать у моих свидетелей про все, что интересовало Лонгина, но он предложил даже пойти со мной по тем адресам, которые дал мне Фома.

Отец и мать обрадовались, – они не хотели, чтобы я один влезал в эту запутанную иудейскую историю, какой бы чудесной в прямом и переносном смысле она ни была. Лонгин ещё более успокоил родителей, напомнив что Марк Пилат и его жена Клавдия сочувствовали Галилеянину, и если в последние месяцы изредка и вспоминает кто-либо в претории эту историю, то с возмущением против иудейской верхушки и фанатизма толпы. Впрочем, были и такие, кто презирал всех иудеев чохом, а общение с кем-либо из них считал позорным для римлянина.

Разговор был долгий. Мне на всю жизнь запомнился этот вечер, когда впервые в жизни я на равных говорил с отцом и с матерью, и с мужественным Лонгином. Мы вышли в наш внутренний двор, на мраморную площадку рядом с прудом, под звездное ночное небо. Отец распорядился принести кувшин своего любимого фалернского вина и фрукты. Под раскидистой маслиной, за низким широким столом продолжился этот разговор. Впервые в жизни отец налил вина и мне. Я весь вечер пил одну чашу маленькими глотками, чтобы не опьянеть быстро и запомнить этот разговор.

Я не знаю точно, в каких богов верили тогда мои родители. Они, конечно, поклонялись римским богам во главе с Юпитером в положенные веселые праздники, но верили своим галльским жрецам, из древнего рода которых происходил мой Сидоний. ещё он верил в персидскую древнюю премудрость, которую называл Авестой, и говорил, что в ней корни всех верований. Он привез некоторые свитки Авесты из своего давнего путешествия с посольской миссией Рима на восток, ещё до моего рождения, и очень дорожил этими свитками. В них были и предсказания о Спасителе всего человечества, который выведет всех на новый путь в начале новой эры, названной там эрой Рыб. Все это вспоминали и обсуждали в тот вечер.

Ночь была безлунной. Звездное небо над головой медленно вращалось, над нами плыло созвездие Скорпиона. Мы вышли на плоскую крышу восточного крыла дома. В Иерусалиме было тихо и темно. Только угадывались на фоне звездного неба купол иудейского храма, очертания Антониевой башни, Хасмонейского дворца с бойницами, да виднелись отсветы факелов в претории, все остальное тонуло во мраке и тишине. Базары, караван-сараи, нижний город с его кривыми улочками и налезающими друг на друга лачугами, – все уже спало в темноте. На горизонте восходил красноватый Марс и яркая звезда рядом с ним. "Это Насхира, звезда подающая стремя", – сказал отец, – "она не терпит умников и приносит удачу бойцам. Хватит умничать, пора спать". Действительно, была уже глубокая ночь.

Все утро и часть дня я ждал, когда Лонгин освободится от своих доблестных каппадокийцев, от службы. Он пришёл уже далеко за полдень, уже не в своих сверкающих доспехах, а в свободном хитоне. Мы поели, выпили гранатовый сок с молоком. Через полчаса я и Лонгин были на окраине нижнего города, у Верблюжьего пруда, где стояли не самые худшие дома поселенцев-парфян, когда-то, до римлян, бывших завоевателей и благодетелей Иудеи.

Почти сразу мы нашли по описанию дом Бахрама, того самого, о котором сказал мне вчера Иоханан. Он жил один в двух небольших и очень чистых комнатах дома, дверь второй выходила в красивый внутренний двор, поросший густым разнотравьем. В пристройке к дому висели пучки этих трав, с приятным свежим запахом. Бахраму было около двадцати, большая черная парфянская борода, аккуратно расчесанная, уже украшала его. О персах и их магах я имел тогда весьма смутное представление, и думал о них как о фокусниках, только может покруче. Лонгин, видно, больше знал о Парфии и магах, так как с порога сказал Бахраму несколько слов на незнакомом мне языке, после которых Бахрам улыбнулся приветливо, хотя и явно недоверчиво. Впрочем, потом выяснилось, что это мне показалось. Но тогда я поспешил предъявить ему записку от Фомы. Бахрам назвал его по-гречески Дидим (Близнец) и стал по-восточному гостеприимен. Но не только. Какой-то свет появился в его глазах.