Текст книги "Маленький мудрец"

– Капитан Тамм. Юку Тамм. – Слегка поколебавшись, скупо сообщил. – Мы с Валерием одноклассники.

Он был небольшого роста, щуплый, зато голос имел мужественный: низкий и грубый. Можно было подумать, что природа поскупилась, когда отпускала материал на создание этого худосочного капитана Юку. Сначала поскупилась, а потом спохватилась, что так негоже, и добавила перца именно в голос, потому что больше добавлять было не во что. Общаясь с Валерием, капитан слегка наклонялся. Разговаривая же со мной, располагался немного поодаль, чтобы не задирать голову.

– Вы первым обнаружили труп? – строго спросил он.

Так строго, что я моментально почувствовал себя военнослужащим срочной службы и неожиданно ляпнул:

– Так точно!

– Расскажите подробно. – Он вынул из кейса диктофон и прислушался. Ритмичный плеск прибрежной волны показался ему слишком большой помехой для диктофона, и он увел меня в комнату. Миронову в это время «прокапывали» какой-то препарат. Он лежал под капельницей, лицо его не было бледным, но глаза оставались закрытыми. Капитан Юку Тамм включил магнитофон, и я принялся подробно рассказывать. Абсолютно подробно – обо всем, начиная с ресторана, включая историю трехлетней давности, произошедшую в московском Царицынском парке. Но тут я несколько раз подчеркнул: полной уверенности, что я не ошибаюсь, нет.

– Так, – пророкотал своим басом капитан. – Прошу вас пока никуда не отлучаться, вы понадобитесь следствию.

– Подписка о невыезде? – догадался я.

– Какая подписка! – худосочный рот тронула чуть заметная усмешка. – Это же остров. Здесь все, как на ладони. Просто оставайтесь в пансионате. О перемещениях сообщайте мне через Валерия.

– Да мы с ним на пару…

– Вот и хорошо.

Между тем труп упаковали в мешок с наглухо застегивающейся молнией и на носилках внесли в микроавтобус. Рядом пристроили носилки с Мироновым, который начал приходить в себя. Врачи и полицейские как-то разместились в салоне, и машина островного МЧС отчалила от маяка. Пора было отправляться и нам: тете Маале, Валерию и мне.

Тут выяснилось, что Валерий остается. Он будет наблюдать за приборами, пока не приедет сменщик Миронова. Ему должны позвонить из Таллинна и проинструктировать по телефону. Дело в том, что там, в гидрографии работает его одноклассник…

– Валерий, – спросил я, – а в правительстве нет твоих одноклассников?

– Есть, – признался Валерий. – Заместитель министра культуры.

– Прямо не класс, а пушкинский лицей!

– Что ж, – пожал плечами мой друг. – Мы, островитяне, ребята энергичные. Всем известно, что материковые эстонцы произошли от скандинавов, а островные – от тюрков. Так что наша кровь горячей.

– От каких еще тюрков?

– От сибирских. Коми и марийцы, например – наши родственники. Вот так. Однако вы езжайте. Уже и до утра недалеко. А меня завтра отвезут в пансионат.

Мы с тетей Маале сели в «Форд» и отправились восвояси. Я взглянул в боковое зеркало. Лунная дорожка и ритмичные сполохи маяка провожали нас тихим салютом.

Хотелось тихо радоваться жизни. Я и радовался бы, видит Бог, если бы меня привели на маяк не столь ужасные обстоятельства.

Но приключения этой ночи не закончились для меня. Едва я вошел в комнату, как отворилась дверь и в проеме показалась Ева. Она бросилась мне на шею и стала осыпать меня поцелуями. Лицо ее было соленым от слез, я осушал его губами. От чего же она плакала? От счастья? От неведомого мне несчастья? Вместо того чтобы выяснить это, я, как настоящий негодяй, принялся развязывать пояс на ее халате. Под халатом, как я и догадывался, не было никакой рубашки. Под халатом была сама Ева, такая горячая и такая желанная. Руки мои заскользили по восхитительному телу и доскользили наконец до полной, упругой груди, губы прильнули к напрягшемуся соску. Вскоре и моя одежда (с ее помощью, с ее помощью!) оказалась на полу…

Тут я, как мудрая Шехерезада, «прекращаю дозволенные речи», потому что дальнейшее не подлежит никакой огласке, если человек не хочет потерять себя. А я этого не хочу. Я засыпал рядом с ней, обессиленный и счастливый.

Последним проблеском отплывающего от меня сознания была почему-то знаменитая строчка Фета: «Стояла ночь, луной был полон сад».

Я не слышал, когда Ева покинула меня. Проснулся, однако, не сам – меня разбудили. Я почувствовал настойчивые прикосновения к моему плечу и услышал вежливый бас капитана Юку Тамма:

– Господин Евгений Ломов, пожалуйста, проснитесь.

С трудом возвращаясь к действительности, я сел, свесив ноги с кровати.

Юку Тамм был в форме, она придавала ему если не солидности, то – взрослости.

– Господин Евгений Ломов, вы арестованы по подозрению в убийстве.

Я решил, что он шутит. Сам собой напросился дурацкий возглас «О-ля-ля!» Но это не было, черт возьми, шуткой. В комнате находился еще один человек, тоже в форме, явно подчиненный капитана Тамма. Едва я оделся, он подскочил ко мне и заковал мои руки в наручники. Они быстро вывели меня из помещения и усадили все в тот же универсальный черный микроавтобус. Водитель дал газ, и мы поехали.

– Куда вы меня везете? – с возмущением спросил я.

– В город, – ответил капитан. – В тюрьму.

– Снимите, по крайней мере, наручники – разумно попросил я. – Неужели вы думаете, что я куда-нибудь денусь?

– Не думаем, – спокойно ответил капитан. – Но положено – в наручниках.

– Постойте! – закричал я. – А велосипед! Не я же приехал на желтом велосипеде! Я приехал на машине, на «Форде» тети Маале, хозяйки пансионата, а кто-то приехал на желтом велосипеде и уехал на нем!

Капитан Юку помолчал, как бы раздумывая, стоит ли отвечать подозреваемому, потом решил, так и быть, ответить:

– Никто кроме вас никакого велосипеда не видел. А ваши слова – это только ваши слова.

Совершенно некстати пришло в голову, что в пансионате скоро завтрак, и сразу резко засосало под ложечкой. Я поделился с капитаном своими чувствами:

– Есть хочется.

– Накормят, – отозвался Юку Тамм. – В эстонской тюрьме кормят по нормам в соответствии с международной конвенцией. – И добавил не без ехидства: – Без воровства, усушки и утруски.

Это вселяло хоть какую-то надежду.

Аудиенция

В Таллинне я стараюсь заходить только в те кафе, где работает кто-нибудь из моих знакомых. Нет, я не подвержен комплексам: комплексующий лилипут – это, по меньшей мере, смешно. В общем-то, меня не приводят в слишком большое уныние эти неузнавания во мне взрослого человека, эти естественные вопросы «мальчик, тебе чего?» и естественные извинения: «Простите, я приняла вас…» и так далее. В уныние не приводят. Но – надоели. А вам бы не надоели? Куда приятнее, войдя в кафе, услышать «Привет, Валерий! Как дела?» Кстати, вместо русского «как дела?» эстонцы говорят: «Куйдас кяси кяеб?» – «как рука ходит?» Очень мило, не правда ли?

Я толкаю тяжелую дверь и захожу в кафе «Лай», что на улице с таким же названием – Лай. Не подумайте, однако, что название это связано как-то с собачьим лаем. Просто «Лай» по-эстонски – «широкая». Улица находится в старом городе, и в средние века, когда никакого нового города и в помыслах не было, являлась действительно самой широкой. Она начинается у Вышгорода и степенно спускается к морю.

– Привет, Валерий! – говорит мне хорошенькая барменша с идеальной прибалтийской прической. Светлые локоны до плеч и аккуратная прямая челка. – Привет, – говорит она, – куйдас кяси кяеб?

– Привет, Эви, – отвечаю я и заказываю кофе с ватрушкой.

– Ликер в кофе или коньяк? – спрашивает она, заговорщицки подмигивая.

– Нет, ничего не надо. У меня важная встреча.

Эви кивает и улыбается. Она и в школе всегда кивала и улыбалась, даже если получала двойку.

Дальнейшая жизнь частенько выставляла ей плохие отметки, порой – несправедливые. Она терпеливо кивала и улыбалась, не говоря худого слова о своих обидчиках: ни о сбежавшем муже, великодушно оставившем ей ребенка, ни о секретарше торговой фирмы, которая выжила ее с работы, приревновав к генеральному директору, может быть, впрочем, и не без основания. Идеальная работница сферы обслуживания. Посетитель не должен догадываться ни о каких ее трудностях и заморочках. У посетителя, небось, и своих хватает. А здесь – кивок и улыбка. Идеальная эстонская женщина.

Я беру поднос с кофе и ватрушкой и направляюсь к пустующему столику у окна. Поднос ставлю не на стол, а на подоконник. Забираюсь на стул, устраиваюсь боком к столику, лицом к окну. За окном – широкая улица, мощенная брусчаткой, приспособленная для проезда закованных в латы всадников. На противоположной стороне улицы – российское посольство. Туда я и отправлюсь через пятнадцать минут. Очень не хватает Евгения. Последнее время большинство моих контактов с официальным внешним миром происходило через него. Это избавляло меня от многих неудобств, неловкостей и объяснений. Он всегда понимал меня с полуслова, и всегда правильно. Как-то мы сошлись с ним… Я тогда еще работал в цирке. Я имитировал широко известного смешного клоуна. Я старался делать то же, что и он, только работал не на арене, а на бордюре. Свой природный недостаток я обратил на пользу искусству, потому что только маленький человек может бежать непрерывно по круглому бордюру и ему на этой бесконечной бархатной дорожке будет просторно. Музыканты задавали бешеный темп, мой бег, мои антраша, мои репризы – все укладывалось в эти ритмы, а они были зажигательны. Евгений иногда приходил к своему отцу, дирижеру циркового оркестра. Высокий, мешковатый парень навел меня на мысль об одной репризе, в которой ему отводилась роль «подсадки». Значит, так. Я скачу под музыку по бордюру со связкой воздушных шаров. Иногда я останавливаюсь и принимаюсь заигрывать с детьми, сидящими в первых рядах, дурачусь и одариваю их шарами. Когда добегаю до высокорослой «подсадки», «подсадка» встает с места и жестами просит у меня воздушный шар. Я протягиваю шар, но в последний момент прокалываю его иголкой. «Подсадка» в досаде замахивается на меня, я отбегаю на безопасное расстояние и жестами и мимикой изображаю такой примерно текст «Нехорошо обижать маленьких; я такой маленький, а ты такой большой – ай-ай-ай».

Это был мимолетный штрих, который добавлял моему выходу веселости.

С Евгением мы поладили, я договорился, чтобы ему платили за выходы. Копейки, но ему было приятно в принципе. На мою удачу, он работал расклейщиком объявлений и, стало быть, своим временем мог распоряжаться свободно. Мало-помалу мы сошлись поближе, стали настоящими друзьями. В особенности после смерти Лики, когда я остался один. Да он вскоре и поселился у меня, рассудительный, неглупый, независимый парень, воспитанный, как говорится, матерью-одиночкой – у циркового дирижера давно уже была другая семья. Флегма, полная моя противоположность. Как сказал поэт, «они сошлись – волна и камень, стихи и проза, лед и пламень»…

А теперь он арестован по обвинению в убийстве. Бред.

Бред, бред.

Я взглянул на часы. До встречи в российском посольстве оставалось пять минут. Я соскочил со стула и вышел из кафе.

– Это… вы?

Секретарь посольства был растерян, но пока я закрывал за собой дверь, справился с собой и с улыбкой пожал мою руку, тактично стараясь не наклоняться, чтобы не подчеркивать разницу в росте.

Он представился:

– Иван Иванович.

До чего же нравится мне такое имя-отчество! А встречается редко. Я подумал, что это к добру и улыбнулся.

– А вы – Валерий…

– Янович, – подсказал я.

– Слушаю вас, Валерий Янович.

– Мой друг и соавтор арестован по подозрению в убийстве, которого он не совершал, и сейчас находится в тюрьме на острове Метсамаа. – Я подумал и уточнил:

– В городе Луйгесааре.

– Как будто там есть другие города, – резонно заметил секретарь посольства.

– Да, конечно. Но поймите меня – я волнуюсь. Он же российский подданный, заберите его!

– Расскажите все, что вы знаете по этому случаю.

– Подробно?

– Подробно.

И я начал с ресторана.

Секретарь слушал меня внимательно, но мне вдруг показалось, что он не столько вникает в суть моего изложения, сколько рассматривает меня и прислушивается к моему голосу. Когда я дошел до брейка в ресторане, он вежливо прервал меня и спросил:

– Послушайте, Валерий Янович, а вы случайно в цирке не работали?

– Работал.

– Тогда я ваш большой поклонник.

Он помнил все мои репризы, особенно репризу с проколотым шариком, он и сейчас с удовольствием ее смаковал.

– Это была «подсадка», «подсадку» звали Евгением Ломовым.

– Это… тот самый? – уточнил он.

– В том-то и дело! – воскликнул я, не скрывая радости, что выделился из общего ряда, и секретарь Посольства, к счастью, – любитель цирка; теперь, конечно же…

Это был пожилой человек, сделавший не слишком блестящую карьеру. Но чувствовалось, что это обстоятельство не портило ему настроения. Он предложил мне сесть, я устроился в кресле, секретарь сел напротив меня.

– Вы уверены, что ваш Ломов…

Я ответил очень серьезно, без эмоций:

– Принимая во внимание характер этого человека, его настроенность на конкретную работу, которой мы с ним занимаемся, и полное отсутствие мотивов преступления, абсолютно уверен.

– В таком случае я бы на вашем месте не стал хлопотать о выдаче его России.

– Но почему?

– Вы верите в беспристрастность российского следствия и беспристрастность российского суда?

– Не знаю, мне как-то не приходилось пока…

– Перестаньте, – мягко сказал секретарь. – Вы неглупый человек, это видно. Судебных нелепостей у нас полно. Это читается даже в средствах массовой информации. И трагических нелепостей, – добавил он с горечью.

Я подумал, что он слишком близко к сердцу принимает всякого рода «нелепости». Может быть, поэтому он в своем возрасте все еще третий секретарь посольства во вчерашней союзной республике. Притом – самой маленькой.

Секретарь наклонился ко мне и сказал, понизив голос:

– Вы говорите, что убитый был связан со скинхедами?

– Я точно не могу утверждать, но Евгений, кажется, его узнал…

– Они очень сильны, – вздохнул он. – Они непозволительно сильны. Нет, не богаты. Но у них есть единомышленники. И те, кто придерживает их как резерв, на всякий случай. Поэтому они чувствуют свою безнаказанность. Это чувство безнаказанности должно прочно сидеть в них, веселить и кружить их стриженые головы. Ради этого следствие и суд будут скорыми и неправыми. Хотя, может быть, я и преувеличиваю.

Да нет, он не преувеличивал, пожалуй.

– Так что же мне делать, Иван Иванович, посоветуйте. Мой друг в беде. Его надо выручать.

– Это так просто, – усмехнулся секретарь. – Нужно всего лишь найти настоящего убийцу.

– Вы шутите. А мне не до шуток.

– Да, я понимаю. А кто расследует убийство?

– Капитан ЮкуТамм.

– Вы его знаете?

– Да. Мы вместе учились. Он если что вобьет себе в голову… Упрямый, как все малорослые… кроме меня. В общем, соответствует своей фамилии.

– Тамм?

– Да. По-эстонски – «дуб».

– Иногда это не так уж плохо. Но он честный человек?

– Да, пожалуй. Эстонцы, в общем-то, честные чаще всего.

– Нужно найти убийцу, – сказал Иван Иванович.

– Как в этом я помогу? Он же не сыщик-одиночка. У него целый штат…

– Это так. Но вы – москвич. Может быть, в Москве и нужно искать… В связи с убитым кавказцем.

– Месть?

– Возможно.

– Что ж, спасибо за совет, – сказал я, слезая со стула.

– Не за что, – улыбнулся третий секретарь Иван Иванович. – У нас ведь еще недавно была Страна Советов. Так что советы раздавать мы научились.

Этой шутке лет сто. Так ведь и Иван Иванович не молод.

А Миронов вот что рассказал: Денис приехал к нему из Москвы по просьбе бывшего сослуживца капитана третьего ранга в отставке Гостева. Этот Денис приходился двоюродным племянником жене капитана Валентине. Гостев написал по старой привычке простое (не электронное) письмо, где просил приютить парня на время на маяке, потому что именно на маяке парень сможет отдохнуть от московских напряженностей и неприятностей. То есть успокоить на природе расшатавшиеся нервы. Деньги на прокорм гарантировались. Ну, Миронов, кстати сказать, советский мичман в отставке, согласился: пусть приезжает, природы хватит. Парень этот, Денис, действительно каким-то неспокойным оказался. К несложным работам, которых всегда хватает на маяке, его приохотить не удалось. Зато быстро протоптал дорожку в город. Попивал-погуливал, благо был при деньгах: родители подпитывали его счет, а он пользовался кредитной картой. Задушевных бесед с ним как-то не получилось. Однажды, будучи в легком подпитии, стал приставать к Миронову: вот вы, мичман российского флота, а служите этим куратам. Вам не обидно? Миронов тогда ответил: «Вот тут ты, Денис, не прав. Что значит – «кураты»? Это же не просто обзываловка, это значит – «черти». А меня окружают не черти, а нормальные люди. И ничего плохого мне не делают. Да и я им… Я служил раньше в гидрографии, был командиром посылочного катера. Доставлял на маяки продовольствие, ГСМ, запчасти, почту. Вот мне и предложили эстонцы эту работу. Она мне знакома. А что на отшибе – так это и к лучшему. Потому что когда вокруг «огни большого города», вообще люди, меня обязательно тянет выпить. А мне нельзя. А кураты – не кураты здесь ни при чем».

Мы сидели возле его кровати в бывшем советском военно-морском госпитале – всего на шесть палат – Юку Тамм, я и тетя Маале. Вопросы Миронову задавал, естественно, Юку, тетя Маале поправляла (без надобности: Миронов и сам был на это способен) ему подушку, а я просто слушал и наматывал на ус.

В тот злополучный вечер Миронова сильно потянуло к стакану и к разговору о жизни. Он мысленно все время полемизировал со своим молодым жильцом – настало время поговорить. Старый моряк приготовил выпивку, закуску, но Дениса все не было. Наконец Миронов услышал звук подъехавшей и тут же отъехавшей машины. Он уже разлил и ждал. Денис не шел. Миронов выругался в сердцах и жахнул стакан. А следом и другой. Тут ему стало плохо, он позвонил тете Маале и потерял сознание.

– Как ребенок, – сказала тетя Маале нежно. – Как большой ребенок.

Юку задал Миронову несколько уточняющих вопросов и выключил свой диктофон.

Мы вышли из больнички. Тетя Маале села в свой «Форд», я попросил ее подождать меня и обратился к Юку:

– Поговорим?

Юку пожал плечами и кивнул на скамейку, стоявшую в тени двухэтажного здания больнички.

– Отпусти Ломова, – сказал я.

– Нет, – твердо сказал Юку. – Не отпущу. Мы «откатали» его пальцы. Все отпечатки на месте преступления его. И следы – тоже его. Так что не отпущу.

– Никто и не скрывает, что он там был. Он и обнаружил труп.

– Обнаружил или сотворил? – строго спросил Юку.

– Ты что, в самом деле думаешь, что Евгений – убийца?

– Думаю, – твердо сказал Юку. – У него был мотив.

– Мотив?

– Мотив. Он приревновал армянку к этому Денису.

– Позволь, Юку, но в ресторане были и другие постояльцы пансионата: шведы и француз Жак. Они тоже подбежали на выручку Еве.

– Но их не было потом возле дизельной. И они не состояли с Евой в интимных отношениях.

– А Евгений?

– А Евгений состоял.

– А откуда тебе это известно? – спросил я.

– Это – профессиональная тайна. У нас свои методы, разглашению не подлежат, – важно произнес этот самодовольный «пинкертон».

Ну что тут скажешь? Дуб он дуб и есть – хоть в капитанском звании, хоть в каком. Я спросил напоследок:

– И ты готов передать дело в суд?

– Нет, – ответил Юку. – Не готов. Я должен найти орудие убийства. Пистолет с глушителем. Гильзы вблизи не оказалось. Но пуля – точно разрывная. Пол-лица снесло к черту.

– А если я найду настоящего убийцу?

– Ты? – усмехнулся Юку. – Ну, найди.

Я уже соскочил со скамейки, и он смотрел на меня сверху вниз. Так мы и стояли некоторое время, изображая немую сцену: самоуверенный капитан полиции и придурочный лилипут, который несет невесть что. На этом и расстались. Тем более что тетя Маале уже распахнула дверцу машины и манила меня пальцем.

Я забрался на сиденье, и мы отправились в пансионат.

Прикосновение к тайне

Я решил начать «следственные действия», не выходя из пансионата. Осмотр велосипедов не дал ничего. Никаких особенностей грунта возле маяка не было, а если и были, то я о них ничего не знал. Я и сам не знал, на что надеялся наткнуться. Утром я вызвался помочь Тиине делать уборку в комнатах постояльцев. Тиина приносила в большом пластмассовом (разумеется, желтом!) ведре воду, а я вовсю махал тряпкой, заползая под кровати и внедряясь в платяные шкафы. Если к делу подойти с вдохновением (как к любому делу следует подходить с вдохновением), то мокрая тряпка вполне может сойти за спортивный снаряд. Не нужно только никаких удлинителей в виде швабр и специальных тряпкодержателей. А нужно гнуться и напрягаться, гнуться и напрягаться, и пружинить, и получится вполне нормальная разминка. Одновременно я осматривал вещи. Заглядывал в карманы висевшей в шкафах одежды, но ничего такого, за что можно было бы уцепиться, не обнаружил. Тиина добродушно на меня посматривала. Это была хорошая девушка с ровным характером. Она жила в городе Луйгесааре, но в пансионате у нее тоже имелось спальное местечко, и она частенько оставалась ночевать. В городе жила ее мать, она иногда приезжала в пансионат вместе с ребенком лет полутора-двух. Это была девочка. Она говорила Тиине «мама» и висла на ней. Никто не спрашивал Тиину об отце ребенка. Не рассказывает – значит, не хочет. Захочет – расскажет. Дело личное. Излишнее любопытство не красит эстонского человека. Говорят, что эстонец может пятнадцать лет проработать бок о бок с коллегой и не знать, женат он или нет. Так шутят об эстонцах местные русские. А я не понимаю, что здесь смешного.

Но вот мы с Тииной вошли в комнату рыжего шведа, и я почувствовал сильный толчок в груди. На полу возле письменного стола стоял изящный кейс. Само по себе это обстоятельство не должно было меня взволновать. Кейс как кейс. Сейчас время красивых вещей, и глупо было бы предполагать, что нормальный не нищий швед отправится в заграничную поездку с облупленным фибровым чемоданчиком, обтянутом брючным ремешком. Но монограмма! Кейс украшала изящная золотистого цвета монограмма. На ней были изображены три буквы. Они нагло, дразнясь, лезли мне в глаза – дразнясь и цинично смеясь, радуясь своей открытости и безнаказанности. СВС – вот что это были за буквы, те самые, что красовались на бумажке, лежавшей возле трупа.

Вот так.

Тиина между тем, подхватив ведро, устремилась из комнаты. Это было как нельзя более кстати. Украсть кейс? А вдруг в кейсе – просто ценности. Тогда что: обыкновенная кража? Позор, позор, и даже не мне, а тете Маале, конец ей и ее нелегкому бизнесу. Брр… Не трогать кейс? А вдруг… Внезапно в коридоре зазвонил телефон. Я услышал, как Тиина поставила на пол ведро, прежде чем раздалось ее «алло». Кажется, я получал шанс открыть кейс…

Но тут я услышал голос рыжего шведа. Он поздоровался с Тииной. А она сказала:

– Иди, комната открыта, там Валерий, он мне сегодня помогает.

Как странно: она сказала это по-эстонски. И швед ее понял, потому что по-эстонски же ответил ей:

– Хорошо.

И зашагал к двери.

Я никогда в жизни не смогу ответить на вопрос: как я очутился под кроватью, что меня толкнуло на это, неблаговидное, в общем-то, действие. Могу точно сказать, что не было у меня никакого плана, не успел он возникнуть в голове, как я уже лежал на полу под обширным деревянным ложем и рассматривал ноги в белых носках «фроте» и огромных белоснежных кроссовках. Потом в поле моего зрения попали женские ноги в резиновых тапочках, но вскоре они вышли из сектора обзора. Оставалось только навострить уши, что я и сделал.

– Где же твой мелкий бес? – спросил рыжий. Я представил, как Тиина пожимает плечами.

– Не знаю, убежал куда-то, непоседа… А почему ты его так называешь? Он ведь взрослый человек.

– Не знаю. Какой-то он вездесущий: и артист, и поломойка, и оператор на маяке…

Ах, вот оно что: на маяке. У меня опять екнуло сердце. Он?! Кроссовки вышли из зоны наблюдения, раздались звуки легкой возни и голос Тиины:

– Перестань. Не надо этого. Не хочу я так…

Я подумал, что если это швед убил парня, то нервы у него железные: как ни в чем не бывало кобелится после этого возле девушки. Он сказал:

– Ну чего ты, ну, Тиинушка!

– Не трогай меня, я живой человек. Во мне все перегорело, не вороши.

– И ты что же, ни разу тут ни с кем?..

– Нет, ни разу, нельзя. Грех это.

– А со мной – не грех?

– А с тобой – не грех.

– Ну так в чем же дело? – хохотнул рыжий.

– А с тобой тоже теперь – грех.

Приехали!

– Не любишь ты нас.

– С чего ты взяла?

– Сколько дней уж здесь отдыхаешь… Живешь своей жизнью. И дочку не хочешь посмотреть.

– Почему не хочу? Привези – посмотрю с удовольствием.

Воцарилось молчание, и я почти физически ощутил, как тяжело ворочается мысль в голове у Тиины, как трудно подбираются для нее слова. Наконец Тиина сказала:

– Когда хотят, по-другому разговаривают.

– Неужели?

– Ужели.

Парню, похоже, наскучили такие тонкие материи, и он спросил, посмеиваясь:

– Послушай, Тиина, может быть, просто на тебя никто не смотрит: ты какая-то блеклая!

Вот скотина!

– Почему не смотрят? – с достоинством ответила невозмутимая эстонская женщина. – Смотрят. Но я не соглашаюсь.

Как-то все нехорошо получилось. Гоняясь за страшной тайной, наткнулся на тайну совсем иного рода, до которой мне не было никакого дела. Словно подсмотрел в замочную скважину. Просто так. Из любопытства. Черт возьми! Дурак!

– Как-то у вас тут сложно все. В Швеции – гораздо проще. И веселее.

– Вот ты и уехал из отцовского дома в свою Швецию, Карл, – констатировала Тиина. Потом сказала: – Ты пойди, погуляй пока. Я здесь закончу.

Блеклая – не блеклая, а нагибаться-разгибаться, орудуя тряпкой, при этом толстокожем Карле не захотела. Тут Карл сообщил:

– Ты не думай, я деньги привез. Здесь хватит надолго. Бери вот.

– Спасибо, – сказала Тиина, и по еле уловимым звукам я понял, что она сделала книксен. Потом раздался такой звук: на стол шлепнулся конверт.

Карл ушел, минут через десять ушла и Тиина, кажется, предварительно опустошив конверт. Я услышал поворот ключа в замке. В голове пронеслось: «Круто ты попал».

Я вылез из-под кровати и осмотрелся. Кейс с монограммой безмятежно стоял на прежнем месте. На столе действительно валялся пустой конверт. Видимо, благоразумная Тина рассовала деньги по карманам. Но дело было не в этом. Дело было в том, что на фирменном конверте нагло торчали те же самые буквы: СВС. Прихватив конверт, я забрался на подоконник и распахнул окно. Убедившись, что никто меня не видит, легко спрыгнул на мягкий газон.

Надо отдать должное Юку: он примчался в пансионат сразу после моего звонка. Карл оказался на месте, и Юку скрылся с ним в его комнате. Мне предложено было подождать. Находясь во дворе, я видел, как Юку запирает изнутри распахнутое мною окно. Сдерживая волнение, я расположился на скамейке с томиком Пушкина в руках. Один том из собрания я всегда вожу с собой. Пушкин успокаивает меня, утешает и помогает сосредоточиться.

 
А счастье было так возможно,
Так близко! Но судьба моя…
 

Но мне недолго пришлось качаться на волнах онегинской строки. Не прошло и пятнадцати минут, как надо мной навис капитан Юку Тамм. Он кинул на мою раскрытую книгу визитную карточку: «Карл Пихкоя, менеджер. Центральный баскетбольный клуб Стокгольма». Дальше – телефон, факс, мобильный телефон. Центральный баскетбольный клуб. По-английски – Central Basketball Club. Сокращенно – СВС.

Тут уж Юку вволю покрутил, глядя на меня, пальцем у виска.

Сел в машину и уехал.