Текст книги "Саркофаг. Чернобыльский разлом"

Глава 11

А моя дорога лежала в Припять. Если не считать милицейского наряда из трех человек, четыре месяца назад город был абсолютно пустой. Теперь в городе людно. Откуда-то появились даже кошки и собаки. Они держатся довольно далеко от людей, не решаясь подойти ближе, видимо, вынужденная свобода отучила их от человеческого тепла.

Но больше всего меня поразили свиньи. Да-да, самые обыкновенные свиньи, невесть откуда взявшиеся в городе. Впрочем, обыкновенными их не назовешь, они совершенно облезлые, кожа какого-то синюшного оттенка и внешне они похожи скорее на гончих собак, нежели на раздобревших хрюшек. Где они бродили все это время, как выжили в зоне жесткого облучения и зачем объявились в городе? Ответить на эти вопросы не смогли даже в милиции.

– А может, это и не свиньи, – пряча улыбку, заметил молодой сержант. – Может, это какой-то гибрид под названием собако-свиньи?

– Будет чепуху-то молоть, – остановил его пожилой старшина. – Такого в природе не бывает.

– Не бывает?! – завелся сержант. – А хочешь, докажу?

– Докажу, докажу, – проворчал старшина. – Ну что ты докажешь? Что?

– То, что это гибрид, что, пока нас тут не было, собаки вступили в преступную половую связь со свиньями и те нарожали черт знает кого, – на голубом глазу продолжал сержант.

– Тьфу ты, балабол несчастный! – крякнул с досады старшина. – Кто о чем, а он о связях. Жениться тебе надо, тогда и мысли будут другие.

– За этим дело не станет, – отмахнулся сержант, – а вот про свиней я тебе докажу. Скажи мне, Егорыч, только как на духу, вернее, как на допросе у прокурора: ты хоть раз видел, чтобы деревенские собаки бежали за тобой, когда ты ехал на мотоцикле или даже на машине?

– Конечно, видел. И не раз. Эти дурные псы считают своим долгом облаять каждую машину, каждый мотоцикл, проезжающие по деревне.

– Ага, значит, этот, как ты говоришь, долг, чисто собачья привычка?

– Ну, не лошадиная же, – усмехнулся старшина.

– А свиньи за тобой бегали?

– С ума сошел, что ли? Какая же свинья побежит за мотоциклом?! Она что, дурная? В грязи-то валяться лучше. А если вздумает, то за машиной или мотоциклом и трех метров не продержится.

– Все слышали, что он сказал? – победно уточнил сержант. – А теперь пошли на улицу.

Когда мы высыпали на крыльцо, сержант деловито сел в «уазик» и поехал в сторону леса. Вначале все шло спокойно. Но вдруг из-за деревьев выскочили три поджарых, похожих на гончих собак, свиньи и со злобным хрюканьем припустились за машиной, норовя вцепиться в колеса. Сержант прибавил ходу – свиньи не отставали. Он начал вилять из стороны в сторону – свиньи не отпускали машину ни на шаг. И только когда он врубил четвертую скорость, свиньи, удовлетворенно хрюкая, притормозили и свернули в лес.

– Ну что скажете? – останавливаясь у крыльца, спросил сержант.

Обалдевшие от такого зрелища, мы молчали.

– То-то же, – удовлетворенно потирая руки, усмехнулся сержант. – Не будете спорить. Радиация – она и есть радиация, даже свиньи с ума посходили.

Что касается людей, то когда я увидел, чем они заняты, то подумал, что без радиации здесь тоже не обошлось. Так как жить постоянно в Припяти пока что невозможно, власти решили пойти навстречу, как тогда говорили, пожеланиям трудящихся и разрешили забрать из квартир наиболее ценные вещи. Надо было видеть, как эти трудящиеся тащили в специально отведенное помещение пальто, шубы, костюмы, сапоги и домашнюю утварь, как азартно спорили с дозиметристами, измерявшими уровень зараженности каждой шубы, каждой кофты и каждого сапога.

– Я отчищу, я отмою, я отстираю! – кричали они.

Им объясняли, что никакое мыло радиацию не отмоет, что никакая химчистка рентгены не отчистит, но они стояли на своем. А наиболее предприимчивые совали дозиметристам деньги, чтобы те выдали соответствующую справку. Дозиметристы смотрели на них, как на сумасшедших.

– Вам что, жить надоело? – поражались они. – Ведь лучевая болезнь практически не лечится. Одно дело заболеть, работая у реактора, и совсем другое – из-за этого барахла.

Обзывая дозиметристов последними словами, энергичные тетки, вы не поверите, тут же начинали торговать своими вещами. Наибольшим спросом пользовались шубы, дубленки и меховые жакеты – их буквально рвали из рук, так дешево они стоили. Куда их потом девать, никто не задумывался, раз дешево, надо покупать.

Куда солиднее вели себя мужчины, они толпились около ворот гаражей, ожидая, когда власти разрешат их открыть. Какой-то местный чиновник, важно вышагивая перед толпой, объяснял, какие машины можно будет забрать, а какие оставить на площадке отстоя, оказывается, учитываться будет не только степень зараженности машины, но и ее возраст.

Надо было видеть, как одни счастливчики уезжали из города на своих «москвичах» и «жигулях», а другие их оставляли, наивно веря в то, что когда-нибудь им выплатят компенсацию.

– Более четырнадцати тысяч человек побывало в своих квартирах, – рассказывал дежурный по горотделу милиции лейтенант Гутовский. – И все хоть что-нибудь, да вывезли в свои новые дома. Были, конечно, и ссоры, и скандалы, ведь многие просто не понимают, что любимая дубленка может быть опасна для здоровья. Но в целом к нашей работе люди относятся с пониманием.

– Когда много народу, гораздо легче затеряться паршивой овце. Случались ли кражи, не доходило ли до мародерства? – поинтересовался я.

– Четыре месяца назад в Припяти об этом не было и речи, – вступил в разговор сотрудник угрозыска капитан Кравченко. – Город, как вы знаете, был закрыт, а желающих в него попасть мы отлавливали на дальних подступах. Теперь – другое дело, теперь Припять нормальный город, в котором достаточно и жулья, и всякой другой нечисти.

– Это свои, вернее, те, которые уже были у вас на учете, или приблудные из других регионов?

– Приблудные. Именно приблудные! – стукнул он кулаком по столу. – Раньше у нас таких не было. И, знаете, кто занимается этим грязным делом? Ни за что не поверите – шофера. Те самые шофера, которых присылают сюда различные организации, чтобы помочь припятцам вывезти свое имущество. Схема у них простая: пока люди упаковывают вещи в своих квартирах, эти выродки упаковывают вещи в чужих квартирах. Недавно мы задержали двух типов, совершивших шесть квартирных краж. Они не гнушались ничем, тащили телевизоры, фотоаппараты, одежду, детские вещи и даже кухонные полотенца.

Арестовали и других деятелей, которые забирались в магазины и на склады. Эти воровали сигареты, конфеты, продукты, магнитофоны, телефонные аппараты и музыкальные инструменты. Самое ужасное, они ухитрились все это бесконтрольно вывезти за пределы тридцатикилометровой зоны. Я подчеркиваю, бесконтрольно! Мы их поймали, но все украденное они уже реализовали. Между тем уровень зараженности и сигарет, и всего остального был гораздо выше нормы. Вы понимаете, чем это чревато?!

– Еще бы! Это понятно каждому нормальному человеку. А ваши клиенты, они что, совсем недочеловеки?

– Видимо, да. Но поражает и другое. Вся страна направляет сюда лучших из лучших, во всех коллективах борются за право работать на ликвидации Чернобыльской аварии, а руководители некоторых предприятий направляют сюда отбросы. Почти все арестованные жулики или имеют судимости, или задерживались милицией за всевозможные проступки. Думаю, что после суда над преступниками в адрес этих горе-начальников будут направлены частные определения.

– Я здесь всего месяц, – продолжает подполковник милиции Владимир Момот, – и столкнулся с поразительным фактом. Просматривая сводки за май – июнь, я не обнаружил ни одного случая пьянства и тем более самогоноварения. Теперь же, неведомо каким образом, образовался и этот нарыв. Сначала сотрудники ГАИ обратили внимание на то, что на дорогах заметно увеличилось количество аварий, причем почти все совершены пьяными водителями. Между тем в тридцатикилометровую зону не ввозится ни одной бутылки спиртного.

– Так уж и ни одной? – усомнился я.

– На законном основании, то есть по накладным, ни одной. Возник вопрос: откуда здесь так много спиртного? Пришлось заняться этой проблемой вплотную. И вот что мы выяснили: оказалось, что во многих селах действуют подпольные винокурни. На сегодняшний день мы выявили шестнадцать очагов самогоноварения, конфисковали десятки самогонных аппаратов, сотни литров самогона и многие тонны закваски.

Двадцать четыре человека привлечены к различным видам ответственности. Когда мы беседовали с односельчанами задержанных, выяснилось, что подпольный промысел самогонщиков ни для кого не был секретом, более того, многие охотно пользовались их продукцией. А ведь она производилась в пределах тридцатикилометровой зоны, из материалов, которые либо выращены, либо приобретены в этой зоне, значит, эта самогонка не просто отрава, а отрава с радиоактивными хвостами. Так что проблемы со здоровьем всем этим выпивохам обеспечены.

…Дни шли, а я все не мог разыскать курсантов пожарно-технических училищ, которые работали на трубе. Сложность была в том, что здесь никто не работает постоянно, отработав положенное время или выполнив какое-то конкретное задание, люди уезжают домой. Так было и здесь, одни об операции на трубе ничего не знали, так как только что прибыли в Чернобыль, другие что-то слышали, но кто работал наверху, понятия не имели, третьи знали все, но уже уехали из зоны.

И только на третий день, подключив к поискам милицию, я нашел человека, который знал все. К сожалению, он знал куда больше, чем мне хотелось, именно майор внутренней службы Вячеслав Шпак сообщил огорчительную весть о том, что все курсанты, работавшие на трубе, разъехались по домам.

– Что же мне теперь делать? – расстроенно вопрошал я. – Где их искать?

– Я же сказал, разъехались по домам. А живут они в самых разных городах и селах Украины. Так что искать бесполезно, не найдете. Но вы не переживайте, – пожалел меня майор, – ваша беда поправима.

– Да? Как? – оживился я.

– Одним из разработчиков, а потом и руководителем этой операции был я. Так что, если хотите, могу рассказать во всех подробностях.

– Хочу, еще как хочу! – выхватил я блокнот.

– Так вот, – куда-то вдаль устремив взгляд, начал Вячеслав Михайлович. – Как известно, крыша четвертого блока возвышается на семьдесят шесть метров. От нее начинается вентиляционная труба, которая поднимается еще на семьдесят четыре метра. То есть если считать от земли, то высота трубы сто пятьдесят метров.

Еще при строительстве АЭС на трубе сделали несколько кольцевых площадок, которые необходимы для технических нужд. Эти площадки – что-то вроде балкончиков из металлических прутьев. Так вот, во время взрыва на эти балкончики выбросило довольно много радиоактивного вещества. Короче говоря, труба фонила так сильно, что не давала возможности работать на уже очищенной крыше.

Кран на эту высоту не достанет, а если бы и доставал, то как убрать этот треклятый мусор? Значит, нужны люди. Посылать туда кого-либо в приказном порядке мы не имели права, уж очень там жесткое излучение. Выход один: бросить клич и искать добровольцев. Как раз в это время у нас работали пожарные из Луганска. Узнав, что для опасной работы нужны добровольцы, двадцать человек шагнули вперед. Но когда их обследовали врачи, всем пришлось, если так можно выразиться, сделать шаг назад – у ребят уже были почти что предельные дозы облучения.

И тогда родилась идея обратиться в пожарно-технические училища, и для проведения этой операции пригласить спортсменов-разрядников, причем не борцов или штангистов, а парней, умеющих бегать по вертикали и не боящихся высоты. Пожарно-прикладной вид спорта воспитывает именно эти качества, поэтому мы позвали «прикладников».

Через день курсанты из Харькова и Львова были в Чернобыле. Любо-дорого было на них смотреть, ребята легкие, быстрые, цепкие, с такими чертиками в глазах, что я сразу понял, если эту работу не сделают они, ее не сделает никто.

Как в каждом серьезном деле, так и здесь, кто-то должен быть первым. У нас первому предстояла серьезнейшая задача провести радиационную разведку на всех площадках. Мы уже подсчитали, что дольше 25 минут на трубе находиться нельзя, поэтому договорились так: на 23-й минуте я включаю сирену. Это значит, что надо все бросать и как можно быстрее – вниз. Замечу, что скобы, по которым предстояло бегать, в радиационном смысле слова, тоже грязные.

На разведку пошел харьковчанин Виктор Сорокин. Одели его, как полагается, в свинцовые трусы и такую же рубашку, сверху – защитный спецкостюм, на руки – свинцовые перчатки, на глаза – черные очки. Само собой разумеется, снабдили дозиметром и рацией, чтобы он передавал данные о радиационной обстановке на разных уровнях.

Как истинный спортсмен, перед стартом Виктор слегка размялся, освоился в 20-килограммовом костюме и по команде начал штурмовать трубу. Как же красиво он шел, я бы даже сказал, не шел, а летел!

Мы знали, что отметка 94 метра самая грязная, и, не скрою, опасались не только за здоровье, но и за жизнь нашего разведчика. Но Виктор ее проскочил с ходу, правда, сообщить ничего не смог, из-за сильной радиации рация вышла из строя. На отметке 101 метр радиация была чуть меньше, на 113 – еще меньше, на уровнях 125 и 137 метров радиоактивного мусора совсем мало, а на самой верхней, 150-метровой отметке, его практически не было. Чтобы можно было поднимать инструмент, Виктор привязал веревку – и вниз. Ушло на эту необычную разведку 22 минуты.

Теперь картина прояснилась. На самой верхней, пятой, площадке можно работать двадцать пять минут, на четвертой – двадцать, на третьей – пятнадцать, на второй – десять, а на самой нижней и самой грязной – всего семь минут. После долгих размышлений решили, что работать ребята будут парами, наверху может случиться всякое, поэтому необходима страховка. Не дай бог, травма или какие-то другие непредвиденные обстоятельства, худо-бедно, но один другому поможет.

Так как на 150-метровой отметке мусора практически не было, мы решили ее не штурмовать, а на 137-метровую высоту первыми помчались Роман Кожухов и Виктор Горбенко. Они работали так слаженно и лихо, что расчистили не только свою, но и часть нижней площадки. Комья бетона, графита и прочей гадости ребята сбрасывали прямо в жерло реактора. Когда спустились, то, на секунду задержав следующую пару, объяснили, что штыковыми лопатами работать неудобно.

Анатолий Фролов и Виктор Зубарев схватили совковые и помчались наверх. На пятнадцатой минуте сломались черенки лопат, но курсанты свое дело сделали, они брали куски радиоактивного мусора руками и сбрасывали их в пасть реактора.

Чем ближе к реактору, тем больше мусора, поэтому на следующих площадках работали по две, а то и по три пары. На самую нижнюю, где можно было находиться не более семи минут, пошли майор Судницын и курсант Авраменко. Эти семь минут казались нам вечностью, ведь все хорошо знали, какой там высокий уровень радиации, да и кратер реактора совсем рядом.

Но вот взвыла сирена, и последняя пара скатилась вниз. Все, дело сделано! Тогда же в знак победы на 150-метровую высоту был поднят красный флаг. Как ждали его все чернобыльцы! Ведь за наших ребят болели все, кто в тот день был у четвертого блока, находились в Припяти, расчищали дороги или стояли у пультов работающих реакторов. Думаю, что ни один спортсмен, какую бы ни взял высоту, какой бы ни поднял вес, не удостаивался такой благодарности и такого восхищения, какое выпало на долю курсантов.

А ведь аплодировали им не инфантильные подростки, а немало повидавшие во время работы на АЭС мужчины! Я не знаю, какие вручат курсантам кубки и грамоты, но бесспорно, что они мастера спорта, причем в самом высоком смысле этого слова, ведь их забег на 150-метровую трубу четвертого блока уникален и, смею вас уверить, неповторим.

Глава 12

Четыре месяца назад я рассказывал о том, что все области Украины обязались построить поселки для людей, которые были эвакуированы из тридцатикилометровой зоны. И вот я в одном из таких поселков. Называется он Сукачи, и построили его кировоградцы, причем всего за три месяца, и все дома сдали под ключ. Сто восемьдесят кирпичных коттеджей, магазин, медпункт, баня, быткомбинат, почта, словом, все, что нужно для нормальной жизни – вот что такое Сукачи.

– По документам в нашем поселке 730 человек, – заглядывая в толстенный гроссбух, рассказывал председатель сельсовета Василий Тарасенко, – хотя на самом деле около восьмисот просто еще не все прописались. В основном это жители двух сел Чернобыльского района – Ладыжичи и Теремцы. Мы даже расселили людей так, чтобы старые соседи оказались рядом, чтобы и стар, и млад поскорее забыли о свалившейся на них беде. В поселке более сотни детей, есть и родившиеся на новом месте, прекрасные, здоровые малыши. Да что там говорить, давайте походим по улицам, познакомимся с людьми, заглянем в любой, понравившийся вам дом, – предложил Василий Аркадьевич.

Я ухватился за это предложение и вскоре облюбовал довольно большой, двухэтажный дом.

– Сюда можно? – на всякий случай спросил я.

– А чего ж нельзя?! – сбил кепку на затылок председатель.

Я постучал в калитку. Тишина. Постучал сильнее. И тут же заливистым лаем отозвался рыжий щенок. Потом, сладко потягиваясь, показался котенок.

– Хозяева, – позвал Василий Аркадьевич, – принимайте гостей!

– Проходите, проходите, – вышла из сарая хозяйка. – Я с коровой вожусь. Извините, не слышала.

– Мама, кто там? – раздался певучий голос, и на крыльцо вышла ладная молодица.

– Принимай, Галина, гостей, – молодцевато расправив плечи, поздоровался председатель.

– Ну, надо же, как кстати! – всплеснула руками молодая хозяйка. – Ты ж, Василь, в сельсовете недавно, а ветеринарный врач давний. Посмотри Зорьку, а? Сипит она что-то, может, что с легкими? Мама, проводите Василя к Зорьке, а я покажу дом.

Да, показать есть что. Пять комнат, просторная кухня, множество кладовок и чуланчиков, просторный подвал, курятник, сарай.

– Вы не поверите, но кировоградцы не только построили дом, но даже его обставили и оставили необходимую утварь. Вот этот стол, стулья, кастрюли, ножи, ложки, вилки, чашки и даже будильник – все подарили строители, – рассказывала Галина. – А в сарае дрова, уголь, несколько кур, петух, живите, мол, хозяева, не тужите.

– А какая у вас семья? – поинтересовался я.

– Мама, муж, трое детей и я. Младшему, Толику, всего три месяца. Вот он, бутуз какой, да?! – с любовной гордостью показала она малыша.

– С работой проблем нет?

– Ну что вы! Муж работает трактористом, а я пока что сижу с маленьким. Как только подрастет, опять займусь полеводством, я ведь бригадирствовала, девчата ждут не дождутся.

– По родным Ладыжичам не скучаете?

– Как не скучать?! Конечно, скучаю. Но раз уж так случилось, надо обживаться на новом месте. Поселок наш, сами видите, каких поискать! А остальное в наших руках. Мой старший сын во втором классе, у него уже новые друзья. У первоклассницы Светы тоже новая жизнь на новом месте. Ну а для Толика Сукачи – родина. Нам эти места обживать, а детям жить.

Прибежал из школы Сашка, прилетела Света, они наперебой начали рассказывать о своих успехах, а тут свежих пеленок потребовал Толик, так что Галина забегала, как белка в колесе.

Мы еще немного походили по усадьбе, поговорили о погоде, о видах на урожай и стали прощаться. Со всеми попрощались, только Свету и ее бабушку никак не могли найти. Но когда выходили на улицу, в дальнем углу увидели бабушку и внучку. Тоненькая девочка в распахнутой курточке бережно держала в руках такую же тоненькую яблоньку, а бабушка аккуратно и неторопливо копала ямку.

«Раз люди сажают деревья, значит, жить им тут долго, долго и счастливо, – подумал я. – Ведь придет время, и кому-то надо будет собирать урожай».

Глава 13

…Прошло несколько лет. И вдруг у меня дома раздался телефонный звонок. Странный звонок! Какой-то человек, даже не представившись, с первых же слов ринулся в атаку.

– Все, что вы знаете о причинах трагедии в Чернобыле и о чем писали до сих пор и вы, и ваши коллеги, и всякого рода господа ученые, – ложь. Бессовестная ложь! – гневно кричал он. – А правды кое-кто боится, так боится, что не останавливается перед преступлением. Да-да, перед преступлением! – чуть ли не по слогам выкрикнул он. – Куда девался человек, который еще в 1986-м пытался сказать правду? Только не говорите, что не знаете. А если не знаете, то грош вам цена. Этот человек бесследно исчез! Когда исчезают банкиры или нечистые на руку олигархи – это понятно, но когда пропадают физики-сейсмологи – это уже черт знает что!

– Какие преступления, какие физики? – воспользовавшись секундной паузой, вклинился я в гневный монолог. – Вы, видимо, не туда попали.

– Туда, – саркастически усмехнулся он и назвал мою фамилию. – Еще в 1986-м читал ваши чернобыльские репортажи и, честное слово, диву давался, почему вы не попытались разобраться в причинах трагедии.

– Так ведь о них никто ничего толком не знал. А если и знал, то помалкивал, – после паузы добавил я. – Одним нельзя было говорить, другим – писать, цензура-то была советская, с ней шутки плохи.

– Не все были такими робкими. Один человек, я его хорошо знал, осмелился сказать правду, и не только коллегам. Он составил докладную записку, с которой прорвался к представителям правительственной комиссии. Те прочли и ужаснулись! Выводы, которые сделал о причинах аварии Михаил Петрович Четаев, а именно так звали этого удивительного человека, настолько не укладывались в сложившуюся схему, что от него отмахнулись. Четаев настаивал! Тогда им занялись «искусствоведы в штатском». Михаила Петровича так запугали, что он вернулся в Нальчик, где жил раньше, и, как говорится, лег на дно.

– А вы говорите, пропал…

– Не перебивайте, – не скрывая досады, повысил голос мой собеседник, – а то положу трубку.

Я хотел было сказать, что это не я ему звоню, а он мне, но он, видимо, почувствовал, что изрядно меня заинтриговал, и продолжал вести беседу в присущем ему стиле:

– Но Четаев был не тем человеком, который смиряется с поражением и дрожит от страха при виде личностей, сидящих под портретом Дзержинского. Короче говоря, он поднял голову и заговорил. Больше того, он известил нас, что решил перебраться поближе к столице и поселиться в Подмосковье. Мы ждали его с нетерпением, ведь Михаил Петрович был сейсмологом от Бога. Ждем до сих пор… хотя прошел уже не один год. Мы точно знаем, что из Нальчика он выехал. Выехать-то выехал, а в Москву не приехал. Где он и что с ним, неизвестно. Это – во-первых, – устало вздохнул человек на другом конце провода. – А во-вторых, Чернобыль может повториться. Я не шучу! Я знаю, о чем говорю.

– Да кто же вы?! И почему обо всем этом рассказываете мне, а не кому-то другому? Если хотели меня заинтриговать, считайте, что это вам удалось.

– На это я и рассчитывал, – добродушно усмехнулся мой собеседник. – А заинтриговал вас кандидат геолого-минералогических наук Игорь Николаевич Яницкий. Если хотите продолжить наш коллоквиум, то жду вас послезавтра на Большой Ордынке в здании когда-то сверхсекретного Всесоюзного института минерального сырья.

Так как встреча предстояла неординарная, я навел справки об Игоре Яницком. Оказалось, что он солидный ученый и авторитетнейший в своих кругах человек. Его статьи и монографии печатаются как у нас, так и за рубежом, кроме того, за ним числится несколько патентов на самые серьезные открытия и изобретения.

До его лаборатории я добрался без проблем, но когда по шаткой лестнице спустился в запущенный полуподвал, когда увидел стоящий на подпорках из книг прадедовский письменный стол, когда какой-то молодой человек пригласил присесть и предложил продавленное, с торчащими пружинами кресло, ей-богу, стало не по себе.

– А где Игорь Николаевич? – стараясь не выдавать своей растерянности, спросил я. – Мы условились на одиннадцать.

– Сейчас будет, – не отрываясь от прибора с тускло мерцающим экраном, бросил молодой человек. – На часах десять пятьдесят восемь.

Ровно в одиннадцать, если так можно выразиться, с последним боем курантов, дверь в полуподвал с треском распахнулась, и в лабораторию влетел невысокий, крепко сложенный мужчина предпенсионного возраста. Как это ни странно, ни внушительные залысины, ни большие роговые очки нисколько его не старили, а рука была сухой и крепкой.

– Я не опоздал? – взглянул он на часы. – Не опоздал. А вы давно с грустью и недоумением разглядываете наш антиквариат?

– Да нет, я не разглядываю, я…

– Ладно-ладно, – решительно сгреб он со стола какие-то бумаги. – Не делайте вид, что эта обстановка вас не удручает. Так мы теперь живем, в таком противоестественном состоянии находится вся наша наука. Я-то хоть отвоевал этот подвал, а у других и этого нет. Поэтому молодежь и драпает от нас на Запад. Последний мой ученик, – кивнул он на молодого человека, – как только защитится, тоже рванет за речку. Что скажешь, Сережа, рванешь или будешь корпеть около этих приборов полувековой давности?

– Рвану, – односложно бросил молодой ученый.

– Можешь прямо сейчас, – благословил его Игорь Николаевич. – Но ненадолго. Нам надо поговорить, – взглянул он на меня.

– Вернусь после обеда, – пообещал юноша и выскользнул за дверь.

Игорь Николаевич достал какие-то схемы, графики и таблицы, разложил их на столе и пытливо заглянул мне в глаза.

– Вы кто по образованию, гуманитарий или технарь?

– Гуманитарий.

– Что-нибудь о строении Земли знаете?

– Только то, что она круглая и что правильнее ее было бы назвать планета Вода, так на две трети состоит из океанов и морей.

– Тогда придется начинать с нуля, – вздохнул Игорь Николаевич, разворачивая на столе какой-то чертеж. – Прежде всего запомните, что Земля – не монолит, она состоит из кубов, октаэдров и тетраэдров. Эти гигантские блоки не спаяны друг с другом намертво, они подвижны и, в свою очередь, состоят из более мелких, но тоже огромных глыб. А между этими плитами так называемые разломы, которые на поверхности совершенно не видны. Правда, не видны они, если так можно выразиться, невооруженным глазом, но мы этот глаз вооружили и любой разлом находим без особого труда.

– А я думал, что разломы – это гигантские трещины и глубокие ущелья, – признал я свое невежество.

– Ничего подобного! Разломы заполнены породой, но более мягкой, чем тот материал, из которого состоят блоки. Кстати говоря, все полезные ископаемые, которые мы берем из недр Земли, находятся в тех самых разломах. Теперь понимаете, почему так важно установить их расположение? Как ни странно, но разработать методику поиска разломов помогла…гонка вооружений. Когда Советский Союз всерьез занялся изготовлением атомной бомбы, понадобилось много урана, а он в разломах. Но в каких? И тогда мы разработали методику поиска урановых месторождений по выбросам гелия. Этот инертный и взрывобезопасный газ стал своеобразным индикатором наличия урана, а, следовательно, и разлома. Правда, гелий присутствовал на золоторудных и некоторых других месторождениях. Со временем мы научились понимать язык гелия, и появилась целая отрасль науки – гелиеметрия.

– Если я правильно понял, что лежит в разломе, – вопрос второй, главное, гелий указывает на наличие разлома, то есть на возможность подвижки гигантских плит относительно друг друга.

– Верно! А чем чревата эта подвижка?

– Землетрясениями?

– Точно, землетрясениями. В том числе и медленными. Позже я объясню, что это такое. А пока что должен вас поздравить, – лукаво прищурился Игорь Николаевич, – в науке, которая называется физика Земли, вы делаете определенные успехи. Раз уже дело пошло так ладно, ответьте-ка на такой вопрос: надо ли учитывать при строительстве плотин, атомных электростанций, химических заводов и крупных зданий расположение разломов?

– Конечно. Иначе все полетит к черту!

– Именно, к черту, – как-то особенно внимательно взглянул на меня Игорь Николаевич. – А теперь посмотрите сюда, – пригласил он, расстелив на столе тектоническую карту Советского Союза.

– Карта-то вроде старенькая, – заметил я, указывая на потрепанные углы и затертые изломы.

– Не то слово, – вздохнул Игорь Николаевич, – она составлена в семидесятые годы прошлого века. Но суть не в этом. Суть в том, что эта карта, как никакой другой документ, разоблачает так называемых придворных ученых и тех, кто им покровительствовал. Если взглянуть на этот лист даже без очков и лупы, то сразу бросится в глаза, что вся территория, кроме горных районов, не имеет разломов. А из этого следует, что строить разрешается что угодно и где угодно – это вполне устраивало «отцов» бесчисленных строек коммунизма. Мы-то знали, что разломов великое множество, что карту надо переделывать, что последствия этой слепой политики могут быть катастрофичными, ведь наша планета очень маленькая, устроена очень сложно и не терпит легкомысленного отношения. Обо всем этом мы писали в правительство, завалив Кремль тревожными докладными записками, но от нас отмахнулись, как от назойливых мух.

– Но это же преступно! За эту ложь придется дорого платить.

– Уже платим. А в будущем эта плата может быть еще выше, – швырнул на стол очки Игорь Николаевич. – Первый звонок прозвучал в сентябре 1983 года. Неподалеку от всем известного курортного Трускавца расположен Стебниковский калийный комбинат. Отходами комбината является так называемый жгучий рассол, состоящий из хлористо-фтористых соединений. Он настолько ядовит, что за считанные секунды сжигает все живое. Так вот, для его хранения выбрали два оврага, перекрыли их плотиной и слили туда четыре с половиной миллиона кубометров этого яда.

14 сентября плотину ни с того ни с сего прорвало, и весь рассол хлынул в Днестр. То, что было дальше, можно назвать самой настоящей экологической катастрофой. Река стала мертвой, в ней погибло все, от мальков и взрослых рыб до травы, жучков и паучков. А берега, которые омывала эта, с позволения сказать, вода! Резиновые сапоги, в которых люди забредали в речку, буквально растворялись в этом вонючем рассоле. Стали выяснять причины прорыва дамбы. Первая, как всегда, – диверсия. После долгого расследования люди с Лубянки с досадой и разочарованием вынуждены были признать, что диверсии не было. Вторая – напортачили строители, тоже отпала, правда, частично. А когда к расследованию, хоть и с неохотой, но все же подключили физиков Земли, мы быстро установили, что в соответствии с той дурацкой картой, плотина была построена точнехонько над разломом.

В тот роковой день произошло медленное землетрясение, то есть огромные блоки перемещались относительно друг друга не мгновенно, а медленно. Мы знали, что, как правило, это сопровождается резкими скачками атмосферного давления. Проверили данные метеостанции – точно, скачки были.