Текст книги "Просыпается слово: Cтихотворения, переводы"

Борис Суслович
Просыпается слово. Стихотворения, переводы

В оформлении книги использованы рисунки Александры Горелик

© Boris Suslovich (Борис Суслович), 2006

© Alexandra Gorelik (Александра Горелик), графика, 2006

Boris Suslovich. The waking of the word

All rights reserved.

No parts of this book may be reproduced without permissions

Все права сохраняются за автором

 
В час, когда, забывая ненужную зрячесть,
смотришь слепо и мудро,
в этот медленный час, озираясь и прячась,
просыпается утро.
 
 
В час, когда отыскать в стоге сена иголку
станет проще простого,
в этот медленный час меж собакой и волком
просыпается слово.
 

“По линии жизни и смерти…”

История этой книги такова. В юности Борис Суслович писал стихи. Как миллионы двадцатилетних. Потом замолчал – казалось, навсегда. А три года назад вернулся к стихосложению – неожиданно для самого себя. Как домой после долгой отлучки:

 
С днём рожденья! Годков подрубил дровосек:
веселиться, зубами скрипя…
Но из зеркала смотрит другой человек —
видно, хочет поздравить тебя.
Ты расстался с ним, помнишь? Он умер давно
и опять появился на свет.
Так рождается звук в безголосом кино,
Он диктует тебе позабытую роль,
будто ты её раньше не знал,
и твои пятьдесят – это только пароль,
для пловца перед стартом – сигнал.
Сменишь место и время, отчизну и век —
и вернёшься к себе. Ненадолго. Навек.
 

Думается, деление книги по разделам с определенными названиями – далеко не случайно. Ибо почти каждый настоящий поэт, сам того не подозревая, проходит несколько этапов творческого становления, психологически связанных с его отношением к окружающему миру.

Первый творческий этап – хронологически соответствующий в этой книге совсем маленькому разделу “В те мреющие годы” – у молодых поэтов обычно связан с противопоставлением себя миру, с борьбой за свое творческое место под солнцем. Но Борис Суслович уже в те годы делает для себя замечательное открытие – о том, что жизнь – это

 
“…беспрерывный монолог без слов, стихами…”
 

Но позвольте, как же могут быть стихи без слов? Оказывается, могут. Ведь в поэзии слово – не цель, а средство, меняющийся и взаимозаменяемый элемент, зеркало той поэтической реальности, того поля, однажды войдя в которое, ты становишься лишь проводником – по определению Александра Блока – “музыки эпохи”. Второй раздел книги – “Мысль, дошедшая до слов” – это промежуток между мыслью и словом, между словом и музыкой, между “взлётом и паденьем”…

Наконец, стремление заговорить свободно, как бы “надличностно”, но в то же время от первого лица, подняться над повседневностью, сиюминутностью, – и вот перед нами самый значительный по объему раздел книги – “Брызги на Млечном Пути”.

 
Шорохов нет и в помине,
только мотор дребезжит…
Ночь. Посредине пустыни
медленно движется джип.
Притормози наудачу,
выйди на вольный простор.
Кажется, прошлое прячут
камни разрушенных гор.
Кажется, жизни начало —
брызги на Млечном Пути.
Только что время стояло
здесь, но успело уйти.
 

На наших глазах совершается восхождение на вершину поэтического осознания мира, себя, своего места в нем. Немаловажное обстоятельство, помогающее автору в пути, – обретение стихами национального звучания. Борис Суслович – поэт ярко национальный, еврейский. При всей влюблённости в русское слово…

Что же дальше? Восхождение удалось. Добравшись до вершины, автор книги видит “Фильтрованный свет”. Этот свет слепит, но дает другой – особый – взгляд: когда смотрят “слепо и мудро”. К этому и приходит Борис Суслович:

 
Среди подводящих итоги
я не был сегодня помечен,
когда между судеб и улиц
разлёгся кровавый маршрут,
и, не разбирая дороги,
бежал людоед мне навстречу —
во времени мы разминулись
на десять бессчётных минут.
 
 
По линии жизни и смерти,
её обнажённому краю,
скользит Тот, кого я не стою,
беду от меня отводя.
А я, ничего не заметив,
как будто разрыв за спиною —
лишь гром на исходе дождя…
 

Э. Ракитская, член Союзов писателей Москвы и Израиля

В те мреющие годы
1978–1981

«Время восстановимо…»

 
Время восстановимо
по клочкам, уцелевшим в мозгу,
если память – причина
спотыканий на каждом шагу
на пути к безразличью,
если каждый обиженный взгляд
или глупая стычка —
катапультой швыряют назад;
 
 
если ловишь минуту,
раздражённо бегущую вспять,
если проще свихнуться,
чем от сердца тебя оторвать,
если тащатся мимо
наши встречи в наручниках снов,
время восстановимо,
 
 
если время с тобой заодно;
если злясь и дурачась,
тяжеля и коверкая груз
сопричастности, прячешь
застарелую фразу: "Не трусь,
не копайся в умершем,
это – лишнее. Истина – рост
фантастических версий,
фантастических грёз".
 

1978

Елабуга, 31 августа 1941 года

 
Зачем-то дрожит огонь,
и пепел летит на платье,
и тени со всех сторон,
и некогда разогнать их,
 
 
и некому. Здравствуй, Смерть!
Узнала? Встречай жилицу.
Вдвоём веселей, поверь.
Подай мне стакан – напиться.
 
 
Ну где же ты? Говорить
хочу, задавать вопросы.
Позволь мне лишь докурить
последнюю папиросу,
 
 
да выпить глоток воды,
да Муру черкнуть два слова.
Ну что же ты? Подходи.
Готова. Давно готова.
 

1978

«Мы родились в те мреющие годы…»

 
Мы родились в те мреющие годы,
когда дыханье мрачное Амана
уже не разлагало нашу землю
и воздух незаметно очищался
от сероводородных воскурений.
Необъяснимо трудно нам, живущим,
преодолев снотворное гниенье,
сердца очистить от золы распада.
 

1978

«Разбросанным по датам городам…»

 
Разбросанным по датам городам
назначено свиданье деловое.
На утвержденье календарный план,
отчёркнутый гранитною Невою
на взмётанных копытах площадей,
на залах неопознанных музеев,
на несуразной сутолоке дней,
сумевших призадуматься, глазея
на жизнь, на беспрерывный монолог
без слов, стихами, неразъёмным цветом —
внезапно уходящий из-под ног
кусочек ночи, спугнутый приветом.
 

1978

«Задыхается небо от жёсткого ритма…»

 
Задыхается небо от жёсткого ритма,
миллионы снежинок рихтуют проспект.
Скороспелка-декабрь шпарит белым петитом
черновой, неотделанный текст.
 
 
Это ж надо: в читалке разобраны книги,
а куплет озорной настроенью под стать.
Почему мне так весело? Хочется прыгать,
хорохориться, снегом в прохожих швырять.
 
 
Холодящая радость рассыпана всюду,
и дорога бездельника с нею слилась.
Я хочу, чтоб сегодня исчезли зануды,
чтоб испуганный вечер бежал, торопясь
 
 
разгадать черновик, ничего не запутав,
по пути белизной протирая мозги
всем, кого он сочтёт недостаточно глупым,
недостаточно юным… Ты слышишь? Беги!
 

2 декабря 1978

«Я брёл по старому мосту…»

 
Я брёл по старому мосту
в начале марта, в полвторого.
…Боясь растаять на лету,
ища пристанища любого —
хоть мост над спящею рекой —
снежинки липли к мостовой.
 
 
Пока лететь им суждено,
полёту радуясь, как дети,
им, беззаботным, всё равно,
найдётся ли, кому их встретить.
Пытаясь обрести ночлег,
они смыкались. Падал снег.
 

1981

Мысль, дошедшая до слов
2003–2004

Молитва

 
«Извини меня, Б-же!»
Пляшите, ублюдки.
«Искупи меня, Б-же!»
Ликуйте, скоты.
Плотью мёртвых евреев набиты желудки,
кровью мёртвых евреев замызганы рты.
 
 
«Пощади меня, Б-же!»
Чума и проказа —
«Рвётся сердце моё!»
палестинский Содом,
«Я как прах пред Тобою!»
Рамалла и Газа,
«Переполнен стыдом!»
каждый двор, каждый дом.
 
 
«Исцели меня, Б-же!» Пуста синагога.
«Сотвори меня вновь!» Я остался один —
cлепок вечного Б-га, единого Б-га.
«Защити мой народ, Милосердный!» Аминь.
 

5 – 10 октября 2003

«Больничный коридор… Куда, в какую пропасть…»

Маме

 
Больничный коридор… Куда, в какую пропасть
меня уносишь ты с поверхности Земли?
Прошу, не торопись! Прошу, дверьми не хлопай!
Дай дух перевести! Постель перестели!
 
 
Куда пропало всё: цветы, врачи, палаты?
Есть только коридор, зыбучий, как песок.
Волочит за собой, уводит вдаль куда-то,
истоптанный сто раз и вдоль, и поперёк.
 
 
Жизнь разлетелась вмиг осколками плафона.
Жизнь вспыхнула, как мысль, дошедшая до слов.
Остался коридор, безликий и бессонный
больничный каземат из стен, дверей, углов.
 
 
С утра и до утра по замкнутому кругу
бегу, иду, ползу. Нащупываю край
земного бытия. Отдёргиваю руку.
Свет. Выход. Кнопка. Лифт.
Жизнь, здравствуй! Смерть – прощай!
 

3 – 27 ноября 2003

«Ханука, тихий вечер…»

Сыну

 
Ханука, тихий вечер.
Сказка приходит в дом.
Благословляем свечи,
свечи горят рядком.
 
 
Свет раздвигает стены,
пламя взлетает ввысь.
Праздник во всей вселенной.
Время, остановись!
 
 
Дай мне в тебя вглядеться,
дай мне тебя понять.
Радость сжимает сердце.
Время уходит вспять.
 
 
Пламя стоит стеною,
светит годам, векам.
Юный еврейский воин
вносит светильник в Храм.
 
 
Время за мною мчится,
чуду наперерез.
Свечи летят, как птицы,
в нежную темь небес.
 
 
Будет народ мой счастлив?
Где она, благодать?
Свечи давно погасли.
Сказка, иди-ка спать.
 

26 – 30 декабря 2003

Два стихотворения

Памяти Тали Хатуэль и её пятерых детей,

убитых арабскими дикарями 2 мая 2004 года

Поезд

 
Детская считалочка: «Раз, два, три».
За окном качаются фонари.
Перекрёсток, улица, дом родной,
как вагон, качаются подо мной.
Детская считалочка: «айнс, цвай, драй».
Над землёй, оставшейся «юденфрай»[1]1
  свободной от евреев (немецкий)


[Закрыть],
только дым без запаха тянет ввысь
лагерную заповедь: «Не родись!»
 

Дом

 
Будто сам собою
загорится свет.
Хоть кричи от боли —
никого здесь нет.
Запахи остались,
тени, голоса.
До свиданья, Тали[2]2
  роса (иврит)


[Закрыть],
ты теперь – роса.
 

Май 2004 – декабрь 2005

«Этот город ушёл под воду. Погрузился в одно мгновенье…»

 
Этот город ушёл под воду. Погрузился в одно мгновенье.
Минареты торчат из ила. Куфию качает волна.
Вместо потного небосвода кровлю торкает мох растений,
и медуза глядит уныло из расплющенного окна.
 
 
Никого уже не разбудят исступлённые муэдзины —
всем последний покой подарен океаном еврейских слёз.
Там, на дне ожидать их будет вечно юная Палестина:
среди тысяч двуногих тварей десять праведных
не нашлось…
 

2 – 9 мая 2004

Забор

 
Что за детское горе?
Хочешь плакать – слова не нужны.
Ты сидишь на заборе,
рвёшь себе потихоньку штаны.
 
 
Забирайся повыше,
отдохни от ребячьих обид.
Ветер звёзды колышет,
кроме зада, нигде не болит.
 
 
Что за детская шалость?
Сколько лет просвистело с тех пор…
Посмотри, что осталось —
островерхий железный забор.
 
 
Лязгу времени вторя,
с каждым мигом сгущается тьма.
Ты сидишь на заборе,
смотришь в небо и сходишь с ума…
 

Июль – октябрь 2004

Лестница

 
Луч, забрызганный тенью,
появился, пропал,
полоснув по ступеням,
уходящим в подвал.
 
 
Удержаться не в силах,
ты бежишь что есть сил,
не держась за перила,
не касаясь перил.
 
 
…………
 
 
Ну, кузнечик, доволен?
Наскакался вполне?
Опоясанный болью,
ты лежишь на спине.
 
 
Эх, ступени, ступени,
кто ж лежачего бьёт?
Поднимайся: паденье —
лишь расплата за взлёт…
 

Сентябрь – ноябрь 2004

Жертвоприношение (Рош-hа-Шана)

 
В середине сентября
время, кажется, застыло,
чтобы нам не стыдно было
рвать листы календаря.
 
 
Почему-то новый год
начинается с вершины,
с той загадки, что поныне
нас и манит, и гнетёт.
 
 
Протрубит судейский рог
ломким голосом ягнёнка.
Нас ведут следы ребёнка
за невидимый порог.
 
 
То ли вместе, то ли врозь
мы идём, сцепивши руки,
ожиданием разлуки
прожигаемы насквозь.
 
 
Мы с тобой пришли на суд.
Мы с тобой лежим в исподнем
на кострище новогоднем,
не надеясь, что спасут…
 

Сентябрь – октябрь 2004

«Помнишь, моя родная, первую нашу встречу…»

Ане

 
Помнишь, моя родная, первую нашу встречу —
провинциальный мальчик не был тобой замечен.
 
 
Помнишь, родная, вечер на захудалой даче —
сладкое имя «Анна» мне принесло удачу.
 
 
Миру любимых звуков радуюсь, как умею.
Строгое имя «Анна» – магендавид на шее.
 
 
Сладкое имя «Анна», строгое имя «Анна»,
гордое имя «Анна» стало мне талисманом.
 

12 – 16 октября 2004

Брызги на Млечном Пути
2005

Бар-мицва

Сыну

 
…Ветер времени в ушах —
сколько судеб вместе слито!
Ты идёшь за шагом шаг,
прижимая к сердцу свиток.
 
 
Непривычная сперва,
мысль о сущем, мысль о главном.
Прозвучит не раз, не два
имя деда – Шлойме-Залман[3]3
  еврейское имя моего отца, переведённое как «Зиновий»


[Закрыть].
 
 
Через девяносто лет
возродится, будто внове,
тот библейский, резкий след
вместо пресного – «Зиновий».
 
 
Прадед с дедом, я и ты
за столом сегодня вместе.
Мы соединим мосты
«ломир але»[4]4
  давайте соберёмся [вместе] (идиш)


[Закрыть] – нашей песней.
 
 
Выпьем капельку, чуть-чуть.
Нам с тобою утром рано
отправляться в дальний путь
через годы, через страны.
 
 
Сколько пройдено дорог!
Только б выдержали ноги…
Соберётся весь наш род
на ступенях синагоги.
 

Декабрь 2004 – февраль 2005

«Утро впустило в спальню…»

Ане

 
Утро впустило в спальню
длинный, как спица, луч.
Б-же, какой нахальный,
Б-же, как приставуч!
 
 
Он подползает ближе,
колет со всех сторон…
Б-же, какой бесстыжий!
Где мой спаситель – сон?
 
 
Только глаза открою —
сна и в помине нет.
Утро зовёт с собою,
Ласково манит свет.
 
 
В дымке луча – свобода,
хлопанье крыл, полёт…
Только вот кислорода
в лёгких недостаёт.
 
 
Ах, до чего же кстати
помощь ко мне спешит
из глубины кровати,
из глубины души.
 
 
Крылья вминая в спину,
с неба вернёт домой
лучшая половина,
ангел-хранитель мой!
 

Декабрь 2004 – май 2005

Радуга

 
…Тучи застыли, словно
им уже сотни лет.
Небо прорезал ровный,
пахнущий солнцем свет.
 
 
Кто, осушая сырость,
сложит внутри меня
из многоцветья мира
радужный контур дня?
 
 
Кто мановеньем жезла
песне вернёт крыло?
Радуга, ты исчезла.
Солнце тебя сожгло.
 

Январь – февраль 2005

«Девочка, после досмотришь сон…»

Дочери

 
Девочка, после досмотришь сон —
в школу бежать пора.
Детство спешит за тобой вдогон,
дразнит тебя с утра.
 
 
Скоро расстанешься с ним, уйдя,
не попрощавшись, в путь…
Падают тёплые капли дождя —
руку лишь протянуть.
 
 
Капли сольются в озёрца дней,
выльются в русла лет…
Ты промелькнёшь в проёме дверей —
детство махнёт вослед.
 

20 – 25 февраля 2005

«Господи, тебя сторонятся…»

Н. П. Караченцову

 
Господи, тебя сторонятся
на порушенной Руси.
Николая-свет-Петровича
от погибели спаси.
 
 
Пусть судьба, как тёща клятая,
заточила остриё —
отведи косу подъятую,
дай ему прожить своё.
 
 
Ни еврея нет, ни русского
в этот мёртвый, лишний час.
Сжалась жизнь в полоску узкую.
Сохрани её – для нас.
 

6 – 7 марта 2005

Апрельский дневник

Маме

14 апреля

 
Жить бы всю жизнь от него вдали,
век бы его не видеть…
Для инвалидов придуман лифт
в Северном Тель-Авиве.
 
 
Был ли заранее предупреждён,
был ли к нам вызван срочно —
вместо рентгена проверил он
кости твои на прочность.
 
 
Что это? Падаем с высоты
в лифт, в мясорубку, в яму…
Я-то отпрыгнуть успел, а ты —
ты оступилась, мама.
 
 
Дьявол запишет успех на счёт —
первый? второй? который?
Видишь табличку у лифта: «Вход»?
Выход – носилки «Скорой».
 

17 апреля

 
Ты уходишь к кому-то,
кто нужнее, чем сын.
С каждой новой минутой
я всё больше один.
 
 
Время клетку замкнуло,
жизнь на миги дробя:
жду, прикованный к стулу,
не тебя, а себя.
 
 
Я молюсь онемело,
то шепча, то крича.
Разрывается тело —
так душа горяча.
 
 
Сквозь завесу наркоза
вижу в сумерках дня:
на лице твоём – слёзы,
скальпель режет меня…
 

22 апреля

 
Праздник в больнице – нелепость, вздор,
выдумка, наважденье.
Где он? Не вижу его в упор.
Празднуем, тем не менее.
 
 
Запах свободы… Смертельный грех —
рабскому сдаться страху.
Ныне рождается человек,
чист от земного праха.
 
 
Каждая щель от окна до дверей
выскоблена до блеска.
Нет ни пылинки. В палате твоей
воздух «Кашер ле Песах».
 
 
Каждый твой час вознесён наверх
и возмещён сторицей.
Накося выкуси, сучка Смерть —
не за что уцепиться!
 

27 апреля

 
Коридор бесконечен,
как больничная ночь.
Мне помочь тебе нечем,
мне себе не помочь.
 
 
Но судьбе не прикажешь,
и не наша вина:
стопудовую тяжесть
ты волочишь одна.
 
 
Только вера, родная,
нам нужна позарез.
…Спят скитальцы Синая,
сходит манна с небес.
 
 
Спят заложники Торы.
Чуть мерцает звезда…
До конца коридора
не дойти никогда.
 

Йом hаАцмаут

 
С запрокинутой головой
сколько сможешь ты простоять?
Пять минут? Или, может, пять
дней творенья? Пойди, постой.
 
 
Разрастаясь, гремит салют.
Вместо звука крошится свет…
Для тебя даже места нет —
потерпи эти пять минут!
 
 
Пять минут – ерунда, пустяк.
Вырываясь из пустоты,
рыбы, птицы, ручьи, цветы
обживут первобытный мрак.
 
 
Приближается твой черёд.
Небо в схватках… Разрыв, как крик…
Чтобы ты в этот мир проник,
размыкается створ ворот.
 
 
…Ты застыл от Творца вдали,
за мгновенье до тишины:
день рожденья твоей страны —
день рожденья Его Земли.
 

11 – 29 мая 2005

Попытка плагиата

 
Мне посланный, исчез фантом письма…
 

В. Слуцкий

 
А дела стоят, как опоры
недостроенного моста,
по которому очень не скоро,
никогда, не пойдут поезда.
 

Б. Слуцкий

 
Фантом письма, конечно, не исчез:
он не был послан. Не был и написан.
Коль не лежит в основе интерес,
не возникает виртуальных писем.
 
 
И поезда не будет, жди-не жди:
моста опоры тиною покрылись,
как загодя меня предупредил
мой тёзка, то есть Ваш однофамилец.
 
 
И ничего не удержать в руке:
одни шестёрки в карточной колоде…
Лишь дёргаться, как рыба на крючке,
неважно в чём, в стихе ли, в переводе.
 

17 июля 2005

«Лишь шаг вперёд…»

 
Лишь шаг вперёд
с крыльца родного:
ступил на лёд —
коснулся слова.
 
 
И нет причин
быть виноватым.
Лишь шаг один —
земля поката.
 
 
Летишь, как тюк,
в слепом паденьи.
Но в сердце – стук
стихотворенья.
 

22 – 25 июля 2005

Муравейник

 
Я вас видел вчера —
и сегодня искать вас не буду.
По безбрежью двора
вы несётесь куда
то. Вы всюду.
Всё бегом и бегом,
ни на миг передышки не зная.
С вами я незнаком.
Что мне ваша несметная стая?
 
 
…Свет ночных фонарей
расплескался по лунным дорогам,
будто я – муравей
в муравейнике, созданном Б-гом.
Чуть отличен от вас,
но имеет ли это значенье
в первый утренний час
меж Субботою и воскресеньем?
 

Июль 2004 – август 2005

12 августа 1952 года

 
Меня вряд ли сегодня помнят —
мы расстались давным-давно —
спёртый воздух казённых комнат,
зарешеченное окно.
 
 
…Стенка резко толкает в спину.
Взгляд последний. Последний шаг.
Крик, с которым я мир покину,
застывает в моих ушах.
 
 
Застывая, грубеют руки.
Застывая, гортань болит.
Как вода, утекают звуки:
майн нешоме… майн блут… майн лид…[5]5
  моя душа… моя кровь… мой стих… (идиш)


[Закрыть]
 

Май 2005 – май 2006

Изгнание (Шесть стихотворений)

1

 
Этот август блаженный,
этот август блажной
притаился геенной
за моею спиной.
 
 
Жизнь с удавкой на шее
под восторженный рёв:
"Выгоняйте евреев
из еврейских домов!"
 
 
Что за глупости – шея?
Повисел и забыл:
"Изгоняйте евреев
из еврейских могил!"
 
 
Как в отстойнике, тихо.
Спит земная юдоль.
За дверьми Гуш-Катифа[6]6
  Район сбора фруктов (иврит) – блок поселений в секторе Газа, уничтоженный в августе 2005 года


[Закрыть]
только боль…
 

2

 
Тишина, как в гробнице,
даже ветер устал…
Хорошо ли Вам спится,
господин генерал?
 
 
В кабаках и трактирах,
предвкушая бедлам,
все погромщики мира
аплодируют Вам.
 
 
Лишь бездомные топчут
тропку в рай, стар и мал…
Мы не снимся Вам ночью,
господин генерал?
 

3

 
Обвинения, крики
принимаем, скорбя…
Защити нас, Великий,
от забывших Тебя.
 
 
Дай очистить от скверны
взбаламученный край.
Но своих самых верных —
не карай…
 

1 – 8 августа 2005

 
Бурлящая площадь… Митинг
в расплавленном Тель-Авиве.
Собравшиеся немеют —
к трибуне подходит Мать.
Ложатся слова, как нити,
стежками на пуповине:
"Скажите мне, кто посмеет
детей-инвалидов гнать
 
 
из дома? Детей безногих?" —
глаза обжигает пламя —
"Они заплатили кровью
за каждую горсть земли!"
…Потом ты стояла, Нога,
под дулами телекамер.
Посмели. И даже бровью
при этом не повели.
 
 
Мы были народом света
когда-то. Народом чуда
когда-то. Клеймо бесчестья
проказой горит во лбу.
Отторгнет чужих планета.
Но дети молиться будут.
И Матери с ними вместе
рыдать, закусив губу…
 

19 – 21 августа 2005

трое детей которой стали инвалидами после теракта

 
Кто-то пляжится шумно и весело,
кто-то, вспыхнув, сгорает за миг…
Из посёлка выходит процессия,
покидая пространство живых.
 
 
Что нам было в Синае обещано?
Нам ли? Было ли? Как посмотреть…
Разуверясь, еврейская женщина
просто чиркнула жизнью о смерть.
 
 
Всё, что было покойницей нажито,
не отыщешь в остывшей золе.
Похоронят сгоревшую заживо
в самой мягкой пуховой земле.
 
 
Сколько ей пролежать там, неведомо:
двести лет или пять, или год…
Поражение станет победою:
кто отмучился – вновь не умрёт…
 

4 – 10 сентября 2005

 
Ты, познавший горючее горе,
потерявший и землю, и род,
рассекаешь житейское море,
как избравший свободу народ.
 
 
Путь мучителен. Ноги устали.
Далеко до небесных дверей.
Но в зрачках – улыбается Тали,
прижимая к груди дочерей.
 
 
Взгляд, пронизанный солнечным светом,
от безверия пусть сохранит
наши души, заблудшие где-то…
Щит еврейства. Спаситель. Давид.
 

22 – 30 августа 2005

Черновик

 
Когда зачехлены лады,
и ночь вокруг глуха,
как приближение беды,
сокрытие стиха.
 
 
Ты полон сил, как супермен —
и выжат, как лимон.
Тебя берут в любимый плен —
безжалостный полон.
 
 
Слова бредут издалека,
и ты теряешь их.
Твоя усталая рука
уронит лучший стих.
 
 
Лепечешь, звуки теребя.
Но нет его – и нет тебя.
 

25 – 30 августа 2005

«Мы едем, едем, едем…»

 
Мы едем, едем, едем
в далёкие края…
 

С. Михалков

Сыну

 
Едем, едем, едем
в дальние края,
никаких соседей —
только ты и я.
 
 
Встречные машины
обрубают нам
ночи воздух винный
с ветром пополам.
 
 
Меж землей и небом
виден путь прямой.
Ты ещё там не был,
маленький герой.
 
 
Ухватись за звёзды,
выпрямись, рванись!
Мне с тобою поздно —
годы тянут вниз.
 
 
Ты же, непоседа,
улетаешь прочь.
…Два велосипеда
вспарывают ночь.
 

Июль – август 2005

Автопортрет

 
С днём рожденья! Годков подрубил дровосек:
веселиться, зубами скрипя…
Но из зеркала смотрит другой человек —
видно, хочет поздравить тебя.
 
 
Ты расстался с ним, помнишь? Он умер давно
и опять появился на свет.
Так рождается звук в безголосом кино,
в чёрно-белом – рождается цвет.
 
 
Он диктует тебе позабытую роль,
будто ты её раньше не знал,
и твои пятьдесят – это только пароль,
для пловца перед стартом – сигнал.
 
 
Сменишь место и время, отчизну и век —
и вернёшься к себе. Ненадолго. Навек.
 

3 – 20 сентября 2005