Текст книги "Буденный: Красный Мюрат"

В записке, приложенной к приказу, Сидорин рекомендовал Мамонтову связаться с заместителем командующего 8-й Красной армией Ротайским. «Действуйте быстро и решительно, – писал Сидорин, – на Ротайского можно положиться».

Шкуро в своем письме сообщал, что он занял Воронеж, и просил Мамонтова прислать ему боеприпасов, так как он ожидает наступления красных с севера, а боеприпасов не имеет.

Шкуро, видно, рассчитывал, что Мамонтов, начав новый рейд по тылам 8-й армии, поделится с ним награбленным имуществом и боеприпасами.

Приказ Сидорина и письмо Шкуро были немедленно отправлены командующему 9-й Красной армии Степину с просьбой ознакомиться с ними и срочно отправить их в штаб Южного фронта.

Поздно вечером 4 октября мы вступили на станцию Таловую. Части корпуса, уставшие от продолжительного марша, расположились на ночлег в соседних со станцией поселках. Оказалось, что Мамонтов еще прошлой ночью был в Таловой, но в четыре часа утра у белых поднялась тревога, и Мамонтов, забыв в спешке свою исправную легковую автомашину, выступил с корпусом вдоль железной дороги в направлении Воронежа. Наконец-то мы нашли Мамонтова…

С Таловой началась наша погоня за Мамонтовым. Он уходил вдоль железной дороги, разрушая на своем пути мосты, расстреливая рабочих-железнодорожников. С великой радостью встречал нас трудовой народ Воронежской губернии. Люди приглашали бойцов в свои дома, делились с ними хлебом и одеждой, отдавали для наших лошадей последние запасы сена. Тысячи людей просили принять их в корпус. Добровольцев было так много, что мы решили принимать лишь тех, кто имел собственную лошадь, седло и шашку. Остальных группировали в команды и отправляли на пополнение 8-й армии (идея Троцкого наступать по неказачьим районам оказалась плодотворной; того же мнения, замечу, изначально держались и Буденный с Ворошиловым. – Б. С.).

…В то время как Конный корпус преследовал Мамонтова, 8-я армия, в тылу которой происходило преследование, под давлением противника с фронта оставила рубеж реки Дон и начала отходить, особенно своим правым флангом, со стороны Воронежа. Положение осложнялось тем, что в руководстве армии произошло крупное предательство: заместитель командующего армией, тот самый бывший царский генерал Ротайский, о котором упоминал в своей записке Сидорин, с группой штабных военспецов перешел на сторону белых.

Потерявшая веру в свое командование и расстроенная рейдом Мамонтова, 8-я армия вслед за Воронежем оставила Лиски и покатилась на восток, потеряв связь с соседними армиями. Дело могло окончиться для 8-й армии полной катастрофой, если бы Конный корпус своевременно не разгромил на Дону группу генерала Савельева и не вышел к Таловой для противодействия Мамонтову.

Ночью 7 октября, когда корпус сосредоточился в районе Сергеевка, Мартын, Романовка, Нащекино, мною была получена директива командующего Южным фронтом, подписанная А. И. Егоровым и И. В. Сталиным. В директиве говорилось:

"Согласно директиве Главкома № 4780/оп, ваш корпус переходит в подчинение непосредственно мне, 8-я армия отходит на линию реки Икорец от ст. Туликова до Устья. По имеющимся сведениям, Мамонтов и Шкуро соединились в Воронеже и действуют в направлении на Грязи.

Приказываю:

Корпусу Буденного разыскать и разбить Мамонтова и Шкуро. Для усиления вас приказываю командарму 8-й передать вам конную группу 8-й армии и 56-ю кавбригаду. Последнюю условно, если вы признаете это желательным, ибо, по имеющимся сведениям, она склонна уклоняться от боев и не исполнять боевых приказов. Вам предоставляется, кроме того, право потребовать от командарма 8-й один-два батальона пехоты для обеспечения устойчивости ваших действий. Питание корпуса огнеприпасами производите через штарм 8. Связь со мной держите через штарм 8 или по радио через Козлов.

Получение сего приказа донесите…"

В соответствии с полученной задачей корпус был сосредоточен северо-восточнее Воронежа с целью нанести удар по Воронежу, имея прямую связь с правым флангом 8-й армии. К этому времени разведка корпуса установила связь с подчиненной нашему корпусу кавгруппой 8-й армии, которая 12 октября под нажимом противника отошла из Графской в Девицу (несколько километров юго-восточнее Усмани).

Разведкой было установлено также, что противник из района Графской распространялся в направлении Верхней Хавы. Исходя из сложившейся обстановки, утром 13 октября я отдал приказ корпусу сосредоточиться для нанесения решительного удара на Графскую. Дивизии корпуса и кавгруппа 8-й армии вышли в исходные для атаки районы, но противник, не приняв боя, отошел в направлении Воронежа. Поздно ночью 13 октября корпусу был отдан приказ с утра перейти в наступление, овладеть Тресвятской и выйти на линию Рамонь, Углянец, Тресвятская, Чебышевка.

Однако с утра 14 октября противник силами восьми кавалерийских полков Шкуро перешел сам в наступление в направлении Тресвятская, Горки, Орлово с целью нанести удар по левому флангу корпуса. Корпус, отбив атаки противника, перешел в контрнаступление. В результате четырехчасового боя в районе Тресвятская, Орлово противник понес большие потери и отошел в направлении Бабяково, Новая Усмань. Конный корпус вышел в район Орлово, Горки, Тресвятская, Никоново.

15 октября белые крупными силами, при поддержке трех бронепоездов, вновь перешли в наступление на Орлово и сначала потеснили части 4-й дивизии, но успехом им пришлось пользоваться недолго. 4-я дивизия перешла в контратаку и отбросила белогвардейцев в исходное положение.

Противник, потерпевший поражение в бою с Конным корпусом, отошел на рубеж Чертовицкое, Боровое, Ново-Усмань и 14 и 15 октября вел усиленную разведку расположения корпуса. Теперь наш левый фланг действовал уже в связи с частями 8-й армий, две стрелковые дивизии которой – 12-я и 16-я, – потерявшие связь со штабом армии, временно перешли в наше оперативное подчинение. Однако правый фланг корпуса оставался открытым. Сосредоточение крупных сил белой кавалерии севернее и северо-восточнее Воронежа давало все основания предполагать, что противник попытается еще нанести удар по этому, незащищенному флангу корпуса, в разрыв между 8-й и 13-й армиями. Перед нами встал вопрос: продолжать ли наступление на Воронеж или же привести корпус в порядок, а затем уже нанести противнику решительный удар.

Проанализировав создавшуюся обстановку, мы пришли к выводу, что в силу ряда обстоятельств немедленное наступление корпуса на Воронеж нецелесообразно.

Во-первых, корпус был утомлен многодневными боями. Нужно было дать хотя бы кратковременный отдых, чтобы привести части в порядок и подтянуть тылы.

Во-вторых, не было достаточно точных сведений о силах противника в Воронеже. Мы знали, что в Воронеже находятся корпуса Мамонтова и Шкуро, но не исключено было, что в Воронеже находятся и другие части белых.

В-третьих, мы не имели никаких сведений о системе обороны противника на подступах к Воронежу и в самом Воронеже и не располагали данными о возможности форсирования такой серьезной водной преграды, как река Воронеж.

В-четвертых, необходимо было время и для того, чтобы правофланговые части 8-й армии подготовились для совместных действий с корпусом. Приступая к такой серьезной операции, как овладение Воронежем с открытым правым флангом, надо было обеспечить хотя бы его левый фланг.

16 октября, учитывая сложившуюся обстановку, я выслушал мнение начдивов и, посоветовавшись с комиссаром и начальником штаба корпуса, отдал корпусу приказ на закрепление по рубежу Излегоша, Рамонь, Тресвятская, Рыкань для подготовки решительного удара с целью овладения Воронежем…

Ждать наступления противника – таково было мое окончательное решение. Это решение было объявлено на совещании начдивов и наштадивов, командиров бригад, полков и их начальников штабов. Командирам всех степеней, комиссарам и начальникам штабов я приказал с полным напряжением готовить части и соединения к бою в любую минуту и вести усиленную разведку противника…

Три дня корпус стоял под Воронежем, ожидая наступления противника. А наступления все не было…

На совещании мы составили и затем отправили в Воронеж с двумя пленными казаками обращение к трудовому казачеству, находившемуся в рядах белой армии.

В обращении говорилось:

"Братья трудовые казаки!

Отпуская ваших станичников, захваченных в плен нашими разведчиками 16 октября с. г., Федора Зозеля и Андрея Ресуна 1-го партизанского полка 5-й сотни, заявляем вам, что вы напрасно губите себя и свои семьи, оставленные вами далеко на Кубани и Дону, воюя с нами. Мы знаем, за что воюем – за свободу своего трудового народа, а вы – за генералов, помещиков, которые забирают у ваших отцов и жен хлеб и скот, отправляют его в Англию в обмен на патроны, снаряды и пушки, которыми вы слепо убиваете таких же трудовых братьев крестьян и казаков, сражающихся за лучшее будущее всего трудового народа.

Бросайте, братья, воевать, расходитесь по домам или переходите на нашу сторону…

Командир Кон(ного) корп(уса) ст(арший) уряд(ник) С. Буденный.

Донской казак, инспектор Конкорпуса Ефим Щаденко.

Казак Голубинской станицы С. А. Зотов".

На этом же совещании кем-то было внесено предложение, вызвавшее веселое одобрение – написать письмо Шкуро.

Прославившийся своей жестокостью Шкуро мнил себя полководцем нового времени и питал зависть к славе других, в частности и к темной славе генерала Мамонтова. Он считал себя завоевателем Воронежа и был недоволен приходом в город Мамонтова, так как опасался попасть в его подчинение. Отношения между Шкуро и Мамонтовым обострились с первых же дней, когда сотни Шкуро встретили мамонтовцев пулеметным огнем при их подходе к Воронежу. После отъезда Мамонтова из Воронежа Шкуро полностью взял власть в свои руки…

Письмо писали все, как в свое время казаки турецкому султану: не стесняясь в выражениях, не придерживаясь дипломатических тонкостей.

Если исключить некоторые чересчур красочные выражения, то содержание письма было примерно такое:

«Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, за кровь и слезы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напоминаю: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов. Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Буденный».

Переслать письмо генералу Шкуро не представляло особой трудности. Наши разведчики часто пробирались в Воронеж и отлично знали, где расположен штаб Шкуро. Отвезти письмо взялся один из наших лихих храбрецов Олеко Дундич (хорват, настоящее имя которого было Томо. Попав в 1916 году в русский плен, он впоследствии присоединился к отряду Буденного. Погиб в бою в 1920 году. – Б. С.).

В Воронеж с письмом генералу Шкуро Дундич, переодевшись в форму белогвардейского офицера, поехал вечером. Он благополучно добрался до штаба Шкуро, передал письмо дежурному офицеру, а затем объездил весь город, изучая систему обороны противника…

Итак, мы ожидали наступления противника. Наше ожидание вызвало, очевидно, недовольство и в штабе Южного фронта. Надо думать, что оно было воспринято по меньшей мере как недопустимая медлительность и недостаточная решительность командования Конного корпуса. Об этом свидетельствует полученная нами 18 октября директива Реввоенсовета Южного фронта, копии которой были посланы командующим 8-й и 13-й армиями и начальнику штаба Реввоенсовета республики. В директиве говорилось о том, что на Кавказе разрастается восстание против белых, что командующим войсками против повстанцев назначен Шкуро, одна из дивизий которого уже на Кавказе и разбита в боях, что, по данным воздушной разведки, обнаружившей переброску эшелонов из Воронежа на Касторное, есть возможность предположить, что части корпуса Шкуро из района Воронежа уводятся и заменяются Тульской пехотной дивизией и вновь прибывшими частями из Новочеркасского, Ростовского, Гундоровского и Митякинского полков, что левофланговые части 13-й армии пересекли железную дорогу Елец – Касторное в районе Екатериновки, и отсюда делался вывод, что «общая обстановка на фронте требует самых активных действий».

Мы ничего не знали о восстании на Кавказе, не пользовались данными воздушной разведки, не имели точных сведений о действиях левофланговых частей 13-й Красной армии, но противника перед своим корпусом знали хорошо. Нам достоверно было известно, что корпус Шкуро в полном составе находился в Воронеже и являлся основной ударной силой белых. Предположения, основанные на данных воздушной разведки о переброске белых войск из Воронежа, казались нам неубедительными. Если действительно летчики заметили эшелоны, следующие из Воронежа на Касторное, то это скорее всего были поезда с награбленным в Воронеже имуществом и бежавшей из Воронежа буржуазией.

Предположение, что корпус Шкуро заменяется Тульской дивизией, было равносильно утверждению, что белые решили сдать Воронеж. Тульская дивизия была советским формированием, захваченным Мамонтовым во время его первого рейда в районе Грязи, Тамбов, Козлов. При отходе на юг Мамонтов увел эту дивизию с собой и разместил ее в районе Нижнедевицка. Дивизия эта не представляла собой серьезной силы – она буквально разбегалась. Дезертиры из Тульской дивизии одиночками, мелкими и даже большими группами пробирались лесами севернее Воронежа в расположение частей Конного корпуса, и мы передавали их 12-й стрелковой дивизии. Что касается Новочеркасского, Ростовского, Гундоровского и Митякинского полков, то таких частей либо вообще не существовало, либо около Воронежа и близко не было.

И на основе этих малоправдоподобных предположений давалось указание:

«Не втягивать части корпуса в позиционное расположение, а действовать маневром. Безотлагательно разбить противника в районе Воронежа, дав возможность 8-й армии выйти на указанную линию, имея в дальнейшем задачу стремительного маневра в направлении Касторное, Курск».

Составители директивы, по-видимому, не имели представления о сложившейся обстановке под Воронежем (крупное превосходство сил противника, его неоспоримое позиционное преимущество, состояние погоды и т. д.)…

Особенно удивляло меня то, что эту директиву подписали Егоров и Сталин.

Это, очевидно, объяснялось тем, что штаб Южного фронта не был еще полностью очищен от очковтирателей и дезинформаторов, и они сумели приложить свою руку к директиве. Кто-то, видимо, рассчитывал, что, толкнув Конный корпус на превосходящие силы противника, засевшего в Воронеже, он приведет его к поражению.

Но мы были тверды в ранее принятом решении – ждать наступления белых – и не сомневались, что наступающий противник будет разгромлен, после чего корпус сможет нанести удар в районе станции Касторная и таким образом полностью выполнить задачу, поставленную командованием фронта.

Ожидая наступления противника, мы неустанно готовили части и соединения к самому решительному, ожесточенному бою….

Не знаю уж, повлияло ли на Шкуро наше письмо, рассчитанное на то, чтобы привести его в ярость, но он, как и ожидалось, решил воспользоваться тем, что Конный корпус выдвинулся вперед с открытым флангом, что главные силы 8-й армии еще не подтянулись к Воронежу и что между 8-й и 13-й армиями был большой разрыв.

На четвертые сутки нашего ожидания, когда дождь перестал и на смену ему пришла теплая погода, а с нею и плотные, непроглядные туманы, Шкуро перешел в наступление. Ночью 19 октября его конные части выступили из района Бабяково, Новая Усмань и на рассвете под прикрытием тумана ворвались в село Хреновое и потеснили заслоны 6-й кавалерийской дивизии. Но этот успех белогвардейцев был очень кратковременным. Получив сведения о нападении белых на Хреновое, начальник дивизии Апанасенко развернул главные силы дивизии в боевой порядок и перешел в контрнаступление. Тем временем 4-я дивизия, поднятая по тревоге, спешно выступила в направлении села Новая Усмань на помощь 6-й дивизии. Удачным маневром Городовиков вывел свои части в тыл противника, связанного боем с 6-й дивизией, и нанес белогвардейцам внезапный удар. Сильный туман не позволял ни нам, ни противнику применять пулеметы и артиллерию, поэтому бой с первых же минут принял характер ожесточенной сабельной рубки. Зажатые с фронта и тыла, белые не выдержали натиска наших частей и, оставив село Хреновое, в панике побежали в направлении Воронежа, бросая застрявшую в грязи артиллерию, пулеметы, санитарные линейки. Однако лошади противника, изнуренные ночным маршем по тяжелой дороге, уже не могли соперничать в резвости с лошадьми наших бойцов. Путь отступления белоказаков был устлан их трупами.

Преследование противника велось до реки Воронеж, где наши передовые части были остановлены огнем автоброневиков и бронепоездов, выдвинутых Шкуро для прикрытия своей конницы. Кроме того, со стороны Сомово, при поддержке бронепоездов, перешла в контрнаступление пехота противника, стремясь нанести фланговый удар нашей 6-й дивизии, занявшей село Бабяково. Но белогвардейская пехота вырвалась слишком далеко и оказалась полностью вырубленной подошедшей бригадой 4-й кавалерийской дивизии. Наиболее эффектно действовали бронепоезда противника. Один из них, скрытый в выемке железной дороги между Воронежем и станцией Отрожка, обстреливал наши части, занявшие оборону по левому берегу реки Воронеж, и те, что наступали вдоль железной дороги на станцию Отрожка. Наши артиллеристы, выкатившие орудие для стрельбы прямой наводкой, не смогли подбить бронепоезд. Тогда я с эскадроном особого резервного кавалерийского дивизиона принял свои меры против бронепоездов белых. Когда мы ворвались на станцию Отрожка, там на путях стояли санитарный поезд и несколько паровозов. Начальник санитарного поезда – женщина в офицерской кубанской форме, – растерянно обратилась ко мне:

– Что делать?

– Стоять на месте и ждать, – ответил я ей мимоходом. Подъехав к машинисту одного из паровозов, я приказал ему пустить паровоз на полных парах в сторону бронепоезда, который маневрировал между станциями Отрожка и Тресвятская. Это приказание было сейчас же выполнено, и в результате бронепоезд, потерпев крушение, прекратил огонь.

Для того чтобы парализовать маневр второго бронепоезда, действовавшего между Отрожкой и Воронежем, я поручил железнодорожникам взорвать один пролет железнодорожного моста. И это поручение было выполнено добровольцами.

К вечеру 19 октября передовые части корпуса заняли Отрожку и Монастырщину. Противнику было нанесено серьезное поражение. Корпус захватил много пленных и большие трофеи, в том числе бронепоезд «Генерал Гуселыциков» и бронеплощадку «Азовец». Инициатива была в наших руках, но ввиду того, что части корпуса во время боев растянулись, а также в связи с наступлением темноты я решил, что прежде чем нанести решительный удар по противнику, необходимо подтянуть артиллерию и отставшие части. Поэтому соединениям корпуса был дан приказ отойти на линию Боровое, Бабяково, Новая Усмань и привести себя в порядок.

На рассвете 20 октября корпус, взаимодействуя с 12-й и 16-й стрелковыми дивизиями 8-й армии, перешел в наступление с задачей овладеть Воронежем, и на восточных подступах к городу закипел жаркий бой. Противник за ночь успел подтянуть свежие силы и закрепиться на рубеже реки Воронеж, прикрыв все имевшиеся переправы сильным пулеметным и артиллерийским огнем. Весь день кипел бой, не давший перевеса ни той, ни другой стороне.

В наши руки попал убитый в бою начальник штаба одной из дивизий белых, и мы нашли у него боевой приказ, который помог нам раскрыть замысел Шкуро. По этому приказу и также по ходу боя мы установили сосредоточение главных сил противника в направлении Придачи и Бабяково для удержания переправ на реке Воронеж и последующих контрударов по правому флангу корпуса. В связи с этим я решил наносить главный удар на Воронеж не с востока, где были сосредоточены основные силы Шкуро, а с севера. Выполняя это решение, 6-я кавалерийская дивизия должна была сковать противника с фронта, наступая с рубежа Нов[ая] Усмань, Бабяково на восточную окраину Воронежа, а 4-я кавалерийская дивизия с подчиненной ей резервной кавбригадой (бывшей конной группой Филиппова) форсировать реки Усмань и Воронеж в селе Чертовицком и, взаимодействуя с 21-й железнодорожной бригадой, нанести удар по Воронежу с севера на юг по Задонскому шоссе. На 4-ю дивизию ложилась главная и наиболее трудная задача. Ей предстояло совершить марш по тяжелой лесисто-болотистой местности, а затем форсировать крупные водные преграды. 12-я стрелковая дивизия 8-й армии, взаимодействуя с 6-й кавдивизией, наступала на юго-восточную окраину Воронежа.

21 и 22 октября соединения корпуса вели упорные бои, выполняя поставленные им задачи. Особенно ожесточенные схватки разгорелись в районе Отрожка, Репное, Придача. Противник на этом участке с отчаянным упорством оборонял переправы, обстреливаемые почти всей артиллерией нашего корпуса.

В ночь на 22 октября был получен приказ Реввоенсовета Южного фронта, одобрявший действия Конного корпуса…

С утра 23 октября части корпуса вновь перешли в наступление. Артиллерия корпуса и 12-й стрелковой дивизии и все имевшиеся у нас бронепоезда открыли ураганный огонь по противнику. Белые напрягали все силы, чтобы отбить атаки 6-й дивизии, наступавшей на Воронеж с востока, и 12-й стрелковой дивизии с юго-востока и не дать им возможности форсировать реку Воронеж. Завязался ожесточенный бой, продолжавшийся в течение всего дня. Когда стемнело, противник начал жечь дома, чтобы осветить переправы на реке, но ничто уже не могло остановить части 6-й кавалерийской и 12-й стрелковой дивизий, упорно продвигавшиеся вперед…

Ровно в 6 часов утра 24 октября дивизии Конного корпуса (4-я с севера, 6-я с востока и юго-востока) ворвались в Воронеж. Одновременно вошла в город и 12-я стрелковая дивизия.

4-я дивизия, продолжая атаку, устремилась к западным окраинам Воронежа с целью отрезать пути отхода противнику к реке Дону. Белогвардейцы, почувствовав угрозу окружения, всеми силами навалились на 4-ю дивизию и, прорвавшись, в панике бежали в юго-западном направлении. Лишь полк «воронежских казаков», сформированный из добровольцев, отставных генералов и офицеров, чиновников и купцов, пытался оказать сопротивление. Но это были тщетные попытки. Воронеж уже находился в наших руках…

С победой под Воронежем обстановка начала резко меняться в пользу советских войск. Конный корпус выходил на правый фланг главной ударной группировки деникинской армии, рвавшейся на Москву. Под угрозой оказывались важнейшие железнодорожные артерии и тылы белых, питавшие их ударные части в районе Курска, Орла.

Уже после Гражданской войны, на VIII съезде Советов, в личной беседе со мной В. И. Ленин спросил:

– Вы понимаете, что ваш корпус сделал под Воронежем?

– Разбил противника, – ответил я.

– Так-то просто, – улыбнулся Ленин. И тут же сказал: – Не окажись ваш корпус под Воронежем, Деникин мог бы бросить на чашу весов конницу Шкуро и Мамонтова, и республика была бы в особо тяжелой опасности. Ведь мы потеряли Орел. Белые подходили к Туле».

А вот как описывает бои за Воронеж противостоявший Буденному генерал Андрей Григорьевич Шкуро. При чтении его мемуаров надо помнить, что в Вооруженных силах Юга России сохранялся дореволюционный старый стиль – юлианский календарь, так что его даты запаздывают на тринадцать дней по сравнению с буденновскими, приведенными по новому стилю. Шкуро свидетельствовал: «Я получил приказ взять Воронеж. 6 сентября произошло столкновение моих разъездов с разъездами возвращавшегося из рейда Мамонтова, ибо казаки не узнали друг друга. Вскоре недоразумение разъяснилось, и 8 сентября наши корпуса соединились у Коротояка. Мамонтов вел за собою бесчисленные обозы с беженцами и добычей. Достаточно сказать, что я, едучи в автомобиле, в течение двух с половиной часов не мог обогнать их. Казаки Мамонтова сильно распустились, шли в беспорядке и, видимо, лишь стремились поскорее довезти до хат свою добычу. Она была, по-видимому, весьма богата; например, калмыки даже прыскали своих лошадей духами.

Мамонтов получил директиву перейти на левый берег Дона и овладеть Лисками, облегчая этим задачу донских генералов Коновалова и Гусельщикова, тщетно атаковавших эту важную узловую станцию. Мамонтов допустил крупную ошибку – он перевел на левый берег Дона не только свои войска, но и громадные обозы, имея в тылу у себя лишь единственный узкий мостик. Для охраны своего правого фланга он выставил лишь один конный полк. Вытянувшись в бесконечную колонну по низменному берегу Дона, люди Мамонтова двигались вниз по его течению. В это время значительные силы красных, занимавших командные высоты, окаймлявшие низменность, перешли в наступление и, сбив фланговый полк донцов, атаковали отряд во фланг. Обозы бросились в паническое бегство; паника передалась и строевым частям; на единственном мосту через Дон происходила невообразимая давка. Установив пулеметы, большевики стали обстреливать мост, нанося мамонтовцам потери и увеличивая смятение.

Как раз в это время с противоположного берега Дона появился я во главе 1-й Кавказской дивизии. Бросив Волчий дивизион на мост в плети и в шашки, я расчистил его и прилегавшую к нему местность от беглецов и тотчас же перевел по нему через Дон два конных полка, которые наказом и показом устыдили донцов и перешли в контратаку; к ним присоединилась Донская дивизия Секретева. Вскоре красные были сбиты с высот и прогнаны.

Однако тем временем произошла у Мамонтова и другая неудача: высланная по левому берегу, вниз по течению Дона, Тульская пехотная дивизия – бывшая красная, перешедшая в Туле на сторону Мамонтова, – была внезапно атакована, прижата к реке и разбита, причем потеряла свыше 3000 пленными, всю артиллерию и пулеметы. Брошенные на выручку ее донские полки атаковали, в свою очередь, победителей, отняли артиллерию, часть пулеметов и отбили до 2000 пленных тульчан. Затем, приведя обозы в порядок, Мамонтов перевел их обратно на правый берег Дона. Однако мои казаки успели-таки разбить брошенные повозки; многие щеголяли уже в новой одежде и даже в калошах…

Не дожидаясь подхода остальных полков, переправившиеся ранее два полка сунулись было атаковать Воронеж, но были отбиты. Город был сильно укреплен несколькими ярусами окопов с густой проволочной сетью впереди. Четыре броневика курсировали по многочисленным железнодорожным путям; имелась и тяжелая артиллерия. Однако, видимо, дух защитников был не на высоте, ибо многочисленные составы, уходившие от Воронежа, свидетельствовали о начавшейся эвакуации города. 16 сентября я атаковал город. Несколько атак было отбито, и потери росли. В 2 часа дня Волчий дивизион, партизаны и Горско-Моздокский полк помчались в конную атаку. Когда они бешеным карьером подскакали к проволоке и стали рубить ее шашками, гарнизон окопов обратился в бегство; то же сделали и броневики. Вокзал был взят. Начался уличный бой с отступавшими отрядами красных. Они бежали в предместье города, взорвав за собою мосты через реку Воронеж. Наша артиллерия завязала с ними артиллерийский бой.

Пользуясь растерянностью красных, Стрелковая бригада в ночь на 17 сентября навела мост через Дон и на рассвете вместе с приданным к ней Волжским полком вторглась в город. Перепуганные красные бежали и из предместья. Мы стали хозяевами города, а главное – почти вся железнодорожная линия Воронеж – Лиски перешла в наше пользование…

В Воронеже нами было взято 13 ООО пленных, 35 орудий, бесчисленные обозы и громадные склады, однако несколько пощипанные казаками, которые все щеголяли теперь в новых гимнастерках, сапогах и… калошах. Штаб красной 13-й армии сдался добровольно в плен (кроме командующего, недавно умершего). Временно командовавший армией, бывший начальник штаба ее, Генерального штаба капитан Тарасов дал чрезвычайно ценные показания. Он объяснил (и подтвердил это приказами), что все время нарочно подставлял под наши удары отдельные части красной 13-й армии; он сообщил также, что Буденный, закончив формирование Конармии, движется с нею с востока, имея задание разбить порознь меня и Мамонтова. Капитан Тарасов и его подчиненные были приняты на службу в Добрармию.

Население Воронежа, еще недавно претерпевшего жестокие репрессии от большевиков за восторженный прием, оказанный им проходившему через город Мамонтову, держало себя несколько выжидательно. Действительно, ужасна была работа Чрезвычаек. Из домов, подвалов и застенков все время вытаскивали все новые и новые, потрясающе изуродованные трупы жертв большевистских палачей. Горе людей, опознавших своих замученных близких, не поддается описанию. Захваченная целиком местная Чрезвычайная комиссия была изрублена пленившими ее казаками. Также пострадал и кое-кто из евреев, подозревавшихся в близости к большевикам…

Освобожденные офицеры, рабочие и даже крестьяне охотно записывались в Стрелковую бригаду, которую я стал разворачивать в дивизию. 8 сентября я раздвинул верст на 30–40 пределы занятой мною зоны. Однако Гусельщиков так и не подошел к Воронежу. В городе уже начала ощущаться некоторая деморализация казаков. До них стали доходить с Кубани неясные слухи о разногласиях между кубанским народным представительством и Главным командованием.

– Мы воюем одни, – заявляли казаки. – Говорили нам, что вся Россия встанет, тогда мы отгоним большевиков, а вот мужики не идут; одни мы страдаем. Многие из нас уже побиты. Где новые корпуса, которые обещали? Все те же корниловцы, марковцы, дроздовцы, да мы, казаки.

– Вот Рада за нас заступается, да Деникин ее за то не жалует. Не можем мы одни одолеть всю красную нечисть. Скоро нас всех побьют; тогда опять большевики Кубань завоюют.

При объездах мною полков казаки часто задавали мне щекотливые вопросы. Что мог ответить им я, отрезанный почти три месяца от Кубани и не знавший сам, что там, в сущности, творится? Казаки стали стремиться на родину под разными предлогами. Все, кто имел право быть эвакуированным по состоянию здоровья и кто раньше оставался добровольно в строю, теперь стремились осуществить свое право. Командиры полков были завалены ходатайствами об увольнении в отпуск. Некоторые казаки дезертировали, уводя с собой коней и приобретенную мародерством добычу. Иные собирались целыми группами и от моего имени требовали себе вагоны, а то и просто захватывали их силой. Из-за отсутствия надлежащего надзора на железных дорогах дезертиры проезжали безнаказанно до Кубани и Терека никем не тревожимые и поселялись в станицах, вызывая там зависть одностаничников, сыновья и братья которых продолжали рисковать жизнью на поле брани.