Текст книги "Красный Бонапарт. Жизнь и смерть Михаила Тухачевского"

Об обращении стало известно Ленину, который буквально накануне или сразу после этого письма, еще не зная о его существовании, в записке Склянскому, где распорядился о бессудном расстреле выданного чехами в Иркутске Колчака и объяснил, как и когда надо будет объявить о казни незадачливого Верховного правителя, также интересовался: «Где Тухачевский?» Явно не без участия председателя Совнаркома так и не состоявшегося командарма-13 24 января назначили временно исполняющим обязанности командующего Кавказским фронтом, действовавшим против главных сил Деникина на рубежах рек Дон и Маныч. Укрепленные позиции белых здесь долго не удавалось прорвать, что послужило одной из причин смещения с поста командующего фронтом В.И. Шорина, у которого также возник острый конфликт с влиятельным руководством 1‑й Конной армии – С.М. Буденным и К.Е. Ворошиловым. Последние считали, что их армию намеренно бросают в атаки на неприятельские укрепления без поддержки пехоты. Руководителей Конармии поддерживал близкий к ним со времени боев под Царицыном член Политбюро И.В. Сталин, состоявший тогда в Реввоенсовете соседнего Юго-Западного фронта.

Однако и на этот раз Тухачевский не сразу приступил к своим обязанностям. Вокруг поста командующего главным на тот момент Кавказским фронтом в Реввоенсовете Республики продолжалась какая-то закулисная борьба, не до конца понятная и сегодня. Во всяком случае, в штаб фронта в Саратов Тухачевский прибыл только 3 февраля 1920 года, и уже без приставки «врио». На следующий день он приступил к новым обязанностям. В день приезда Тухачевского в Саратов Сталин сообщил в разговоре по прямому проводу на Кавказский фронт Буденному и Ворошилову: «Дней восемь назад, в бытность мою в Москве, в день получения вашей шифротелеграммы (то есть 23 января, когда Буденный и Ворошилов прислали телеграмму Ленину, Троцкому и Сталину с просьбой сместить либо Шорина, либо их со своих постов, поскольку Шорин будто бы своими нереалистичными приказами поставил Конармию на грань гибели. – Б.С.) добился отставки Шорина и назначения нового ком-фронта Тухачевского – завоевателя Сибири и победителя Колчака. В Ревсовет вашего фронта назначен Орджоникидзе, который очень хорошо относится к Конармии». 5 февраля Тухачевский и Орджоникидзе прислали Буденному и Ворошилову успокаивающую, очень благожелательную телеграмму: «Неприятно поражены сложившейся обстановкой в отношениях соседних армий и некоторых отдельных лиц с героической красной конницей. Мы глубоко убеждены, что старые дружественные отношения возобновятся и заслуги и искусство Конной армии будут оценены по достоинству».

В ту пору, как видим, никакого антагонизма между Тухачевским, с одной стороны, и Сталиным, Ворошиловым и Буденным – с другой, не было. Сталин хлопотал о назначении Тухачевского командующим фронтом (до этого Михаил Николаевич командовал только армиями), а тот вполне лояльно отнесся к Конармии, приняв сторону ее командования в спорах со штабом фронта и командующим соседней 8‑й армии Г.Я. Сокольниковым. Разлад начался позднее, во время похода в Польшу. А кончилось все тем, что Сталин и Ворошилов в 37‑м санкционировали расправу над Тухачевским, а Буденный был среди тех, кто вынес маршалу предрешенный смертный приговор. И даже четыре с лишним десятилетия спустя, когда Тухачевского с товарищами уже реабилитировали, Семен Михайлович, публикуя в 1958 году первую книгу мемуаров «Пройденный путь», предпочел, цитируя разговор со Сталиным, слова о назначении нового комфронта, победителя Колчака, опустить. Хотя Тухачевский и не был уже «врагом народа», крепкую нелюбовь к нему Буденный сохранил до конца своих дней.

С Кавказского фронта завязалась дружба Тухачевского с Орджоникидзе, продолжавшаяся вплоть до самоубийства Григория Константиновича в феврале 1937 года. Гибель Орджоникидзе и его конфликт со Сталиным в последние месяцы жизни тоже стали одной из причин падения Тухачевского.

Пока же Михаил Николаевич довольно успешно командовал Кавказским фронтом. Он вовремя повернул 1‑ю Конную армию и ударную группу 10‑й армии, наступавшие на станцию Тихорецкая, на север, что позволило внезапно атаковать кавалерийскую группу генерала А.А. Павлова, последнюю надежду Деникина, в районе станиц Среднеегорлыкская и Егорлыкская и в период с 25 февраля по 2 марта 1920 года разгромить ее в крупнейшем встречном кавалерийском сражении Гражданской войны. Теперь белые практически безостановочно откатывались до Кавказских гор и Новороссийска – единственного порта на Черноморском побережье Кавказа, откуда они могли эвакуироваться в удерживаемый корпусом генерала Я.А. Слащова Крым. Тухачевский в ходе Кубано-Новороссийской операции в марте не позволил Деникину спокойно провести эвакуацию из Новороссийска. Основная часть Вооруженных сил Юга России была пленена в ходе энергичного преследования. В Крым успел уйти лишь сильно потрепанный Добровольческий корпус и меньшая часть Донской армии, тогда как большинство донцов, не пропущенные в Грузию грузинским правительством, сдались Красной армии в конце апреля в районе Сочи. Была разгромлена также Кубанская армия, остатки которой укрылись в горах.

Теперь Тухачевский к громкому титулу победителя Колчака добавил не менее громкий – победителя Деникина, нанеся войскам «царя Антона» (так в шутку называли мягкого и доброго к солдатам генерала подчиненные) последний смертельный удар. 27 марта 1920 года командующий и Реввоенсовет Кавказского фронта доложили Ленину о захваченных пленных и трофеях. В руки советских войск попало свыше 12 тысяч офицеров и до 100 тысяч солдат деникинской армии, более 330 орудий и свыше 500 пулеметов, более 200 тысяч винтовок, вагоны боеприпасов, 240 паровозов, 6 бронепоездов, значительные запасы нефти и бензина…

А Тухачевский, по приказу из Москвы, уже обдумывал поход за Большой Кавказский хребет. 21 апреля он подписал директиву, согласно которой 11‑я армия 27 апреля должна была вторгнуться в Азербайджан и стремительно двигаться на Баку. Но самому Михаилу Николаевичу не довелось непосредственно руководить операцией по вводу войск в Закавказье. Ему был дан другой приказ – на Запад!

Глава пятая
Битва двух маршалов

Поход на Варшаву стал одновременно «звездным часом» Тухачевского и «черным днем» Красной армии, потерпевшей под руководством молодого командующего фронтом свое самое сокрушительное поражение в Гражданской войне. Позднее, в 1923 году, Тухачевский пытался оправдаться в книге «Поход за Вислу», написанной на основе курса лекций в Военной академии РККА. Он признавал свою вину – войну проиграла стратегия, а не политика, военные, а не вожди революции. Попробуй полководец заявить иначе, и его карьера моментально бы закончилась. Тогда Тухачевский не стал бы маршалом, но как знать – может, бывшего подпоручика лейб-гвардии миновала бы горькая чаша унижения и гибели в 1937‑м. Он утверждал: «Политика поставила Красной армии трудную, рискованную и смелую задачу. Но разве может это означать неправильность?! (В том смысле, что не сомневайтесь, дорогие товарищи Ленин, Троцкий и Сталин в моей благонадежности: и в мыслях нет вас критиковать. – Б.С.) Не было ни одного великого дела, которое не было бы смелым и не было решительным. И если сравнивать Октябрьскую революцию с нашим внешним социалистическим наступлением, то, конечно, октябрьская задача была гораздо смелей, гораздо головоломней. Красный фронт имел возможность выполнить поставленную ему задачу, но он ее не выполнил».

Как же развивались события, приведшие в конце концов к походу Красной армии на Варшаву? Советско-польский вооруженный конфликт начался еще в январе 1919 года со столкновения польских войск с частями Красной армии под Вильно. Весной боевые действия распространились на Белоруссию, а летом – на Украину. Польская сторона стремилась создать союз с Литвой, Белоруссией и Украиной при своей ведущей роли в этой новой «федерации» (хотя употреблялся именно этот термин, создания единого государства не предполагалось). При этом Польша претендовала на Вильно, Восточную Галицию, часть Волыни и некоторые пограничные районы Белоруссии. Предполагалось, что в перспективе к федерации присоединятся Латвия, Эстония, Финляндия и Румыния. Советская Россия, в свою очередь, стремилась к установлению коммунистических правительств во всех перечисленных государствах, а в дальнейшем – к присоединению территорий этих стран. Установление советской власти в Польше рассматривалось как пролог к революции в Германии и началу «мировой пролетарской революции». Когда после краха Германии в Первой мировой войне Красная армия вступила в Литву, Белоруссию и на Украину, из местного польского населения стали формироваться отдельные части, предназначенные для «освобождения» Польши, что вызвало протест польского правительства. Позднее, когда в ходе Варшавской операции войска Тухачевского ненадолго вторглись в так называемый Данцигский коридор, из проживавших там немцев успели сформировать Германскую стрелковую бригаду для похода на Берлин, который не состоялся только из-за последовавшего разгрома армий Западного фронта.

Пользуясь отвлечением основных советских сил сначала на борьбу с Колчаком, а потом – с Деникиным, польские войска к концу августа 1919 года, не встречая значительного сопротивления, вышли на линию Двинск (Даугавпилс) – Полоцк – Бобруйск – Каменец-Подольский. Однако успехи Деникина побудили главу польского государства и Верховного главнокомандующего маршала Юзефа Пилсудского прекратить наступление, позволив Красной армии снять основные силы с Западного фронта и бросить их на разгром Вооруженных сил Юга России. Победа белых, не признававших польской независимости, была для поляков в тот момент даже большим злом, чем победа большевиков, хотя бы формально признавших право Польши на самоопределение. В сентябре 1919 года также прекратились бои между польской армией и войсками Украинской народной республики во главе с Симоном Петлюрой.

В период, когда генерал Деникин непосредственно угрожал Москве, советское правительство проявляло склонность, как и поляки, решать конфликт мирным путем. Однако ситуация изменилась с разгромом Добровольческой армии. В декабре 1919 года Польша оставила без ответа мирные предложения советской стороны. С окончательным же разгромом Деникина большевики опять всерьез задумались о возможности экспорта революции в Европу на красноармейских штыках. Еще 27 февраля 1920 года Ленин телеграфировал Реввоенсовету Западного фронта: «Надо дать лозунг подготовиться к войне с Польшей». Это был ответ на выдвинутое тремя неделями раньше польское требование вывести все советские войска с территорий, лежащих в границах Польской Речи Посполитой до 1772 года, то есть до первого раздела Польши. Впрочем, еще до получения польских предварительных условий для заключения мира Ленин прозорливо предвидел, что поляки предъявят «абсолютно невыполнимые, даже наглые требования», и распорядился «все внимание направить на подготовку, усиление Запфронта».

Война между Россией и Польшей становилась неизбежной, причем обе стороны стремились к ней вне зависимости от действий потенциального противника. 5 марта польские войска захватили Мозырь в Белоруссии и продолжали подготовку к большому наступлению. 21 апреля 1920 года в Варшаве был подписан договор с Петлюрой, по которому его правительство признавалось единственной законной властью на Украине, а взамен уступало Польше Восточную Галицию и Волынь до рубежа реки Збруч. Через два дня была заключена военная конвенция о совместных действиях польской и украинской армии против большевиков. Готовилась к войне и Красная армия. 14 марта Ленин телеграфировал Тухачевскому и Орджоникидзе на Кавказский фронт, добивавший Деникина: «Поляки, видимо, сделают войну с нами неизбежной. Поэтому главная задача сейчас не Кавтрудармия (Кавказская трудовая армия. – Б.С.), а подготовка быстрейшей переброски максимума войск на Запфронт. На этой задаче сосредоточьте все усилия. Используйте пленных архиэнергично для того же». Через три дня в разговоре по прямому проводу со Сталиным Владимир Ильич потребовал поскорее ликвидировать деникинские войска в Крыму, поскольку «только что пришло известие из Германии, что в Берлине идет бой и спартаковцы (члены коммунистического «Союза Спартака». – Б.С.) завладели частью города. Кто победит, неизвестно, но для нас необходимо максимально ускорить овладение Крымом, чтобы иметь вполне свободные руки, ибо Гражданская война в Германии может заставить нас двинуться на запад на помощь коммунистам». На этот раз председатель Совнаркома ошибся: на берлинских улицах вели бои не коммунисты, а путчисты из числа правых, возглавляемые землевладельцем Вольфгангом Каппом. Однако идея помочь коммунистической революции в Германии красноармейскими штыками присутствовала у Ильича постоянно.

20 марта главком С.С. Каменев предложил Ленину «ввиду важности польского фронта и ввиду серьезности предстоящих здесь операций… к моменту решительных операций переместить на Западный фронт командующего ныне Кавказским фронтом Тухачевского, умело и решительно проведшего последние операции по разгрому армий Деникина». Репутация Михаила Николаевича как полководца была уже столь высока, что считалось необходимым назначить его командующим самым важным фронтом.

В роли противника Тухачевского на этот раз выступал маршал Юзеф Пилсудский, у которого был гораздо более значительный, чем у 27‑летнего командующего Западным фронтом, опыт участия в Первой мировой войне. Маршал был вдвое старше – к моменту сражения под Варшавой ему исполнилось 53 года. В Первую мировую Пилсудский был на генеральских должностях – командовал им же сформированной 1‑й бригадой польских легионов в австрийской армии, затем был военным министром созданного Германией и Австро-Венгрией Королевства Польского, до того как в 1917 году был заключен немцами в Магдебургскую тюрьму, после того как отказался разрешить польским солдатам принести присягу германскому кайзеру. То, что Пилсудский был опытнее Тухачевского в руководстве большими массами людей в условиях более «правильной», чем Гражданская, Первой мировой войны, сильно помогло ему в ходе советско-польской войны, которая во многих отношениях (наличие линий окопов и заграждений, сравнительно высокая плотность войск и артиллерии, наконец, столкновение между собой двух национальных армий) была все-таки ближе к сражениям 1914–1918 годов, чем к боевой практике Гражданской войны в России. Победа на Висле стала подлинным «звездным часом» «начальника Польского государства» и помогла ему утвердить свою диктатуру в Польше шесть лет спустя. Как знать, если бы победу тогда одержал Тухачевский, не изменила ли бы она его судьбу, не сделала ли бы в будущем настоящим «советским Бонапартом»?

25 апреля началось польское наступление на Украине, а 28‑го был утвержден предложенный Тухачевским план разгрома поляков. 29‑го Михаил Николаевич вступил в Смоленске в командование войсками Западного фронта. Своей свояченице Лидии Норд Тухачевский будто бы говорил, что время Гражданской войны было для него тяжелым испытанием, поскольку «воевать приходилось против своих». А вот на польском фронте, заявил Тухачевский, он «почувствовал себя как рыба в воде», поскольку здесь уже пришлось воевать не против русских людей с другими кокардами, а против внешнего, иноземного врага. Сходные чувства испытали тысячи русских офицеров и генералов, в том числе А.А. Брусилов, выразившие готовность под влиянием патриотических чувств вступить в ряды Красной армии для борьбы с поляками.

7 мая армии Пилсудского и Петлюры захватили Киев и на широком фронте вышли к Днепру, заняв плацдармы на его восточном берегу. Чтобы помочь советскому Юго-Западному фронту, Тухачевский, не ожидая сосредоточения всех сил, начал 14 мая наступление на Свенцяны, Молодечно и Борисов и занял эти города. 22 мая, в самый разгар операции, он был удостоен высокой чести. Вместе с С.С. Каменевым и А.И. Егоровым Тухачевского без окончания академии причислили к Генеральному штабу. Этот акт знаменовал признание полководческого искусства командующего Западным фронтом. В изданном по этому поводу приказе Реввоенсовета Республики необычное решение мотивировалось следующим образом: «М.Н. Тухачевский вступил в Красную Армию и, обладая природными военными способностями, продолжал непрерывно расширять свои теоретические познания в военном деле. Приобретая с каждым днем новые теоретические познания в военном деле, М.Н. Тухачевский искусно проводил задуманные операции и отлично руководил войсками как в составе армии, так и командуя армиями фронтов Республики, и дал Советской республике блестящие победы над ее врагами на Восточном и Кавказском фронтах».

Однако на этот раз до победы, тем более блестящей, было еще далеко. Не помогли Тухачевскому и добываемые бессонными ночами из чтения трудов классиков «новые теоретические познания в военном деле». Причисление к Генштабу, можно сказать, «сглазило» успех в Белоруссии. Польские войска 30 мая контратаковали и с помощью подошедших резервов восстановили положение. Только 15‑я армия А.И. Корка смогла удержать небольшой плацдарм в районе Полоцка. Резервов у Тухачевского не оказалось. Он вложил все силы в первый удар, рассчитывая резервы создать позднее, из новых дивизий, перебрасываемых с Кавказского и Восточного фронтов от Петрограда и внутренних округов. Но эти дивизии опоздали к началу польского контрнаступления. Тем временем под Киевом Первая конная армия Буденного, перешедшая в наступление в один день с началом польского контрудара в Белоруссии, прорвала фронт и 8 июня перерезала пути снабжения киевской группировке поляков. Польские войска стали поспешно отступать от Днепра. Пилсудский, рассчитывая, что армии Тухачевского еще не оправились от понесенного поражения, перебросил несколько дивизий из Белоруссии для борьбы с конницей Буденного, разбить которую считал не таким уж трудным делом. Расчеты маршала строились на опыте Первой мировой войны, когда кавалерия показала полную беспомощность в условиях позиционной войны, сплошной линии фронта, окопов полного профиля, проволочных заграждений и насыщения войск артиллерией и пулеметами. Однако в советско-польской войне была совсем другая плотность войск и особенно огневых средств. Не было и сплошных линий окопов, в большинстве случаев отсутствовала колючая проволока – страшный враг кавалерии.

Первую конную полякам разбить не удалось, а Тухачевский, воспользовавшись ослаблением польских сил перед Западным фронтом и получив значительные подкрепления, в том числе 3‑й конный корпус Г.Д. Гая, перешел 4 июля в наступление с самыми решительными целями. Главный удар наносился на правом фланге, который должен был пройти вдоль границ Литвы и Восточной Пруссии. Несколько польских дивизий планировалось окружить в районе Германовичи – Лужки – Глубокое, тогда как основная часть противостоявших Западному фронту неприятельских войск загонялась в болотистое Полесье. В мемуарах Тухачевский утверждал: «Уже к 7 числу выяснилось с полной определенностью, что войска противника подверглись полному разгрому в районе нашего главного наступления». Главнокомандующий «подвергшихся разгрому» польских войск маршал Юзеф Пилсудский в своей книге «1920 год», написанной как ответ на «Поход за Вислу», иначе расценил результаты сражения в Белоруссии. Он подчеркнул, что «седанский замысел» Тухачевского не удался. Поляки избежали окружения и отступили без больших потерь в людях, часто не имея даже соприкосновения с советскими войсками. Зато испытали сильное моральное потрясение от того, что не удалось удержать или вернуть путем контратак достаточно укрепленные, как казалось, позиции. Над польскими генералами и солдатами тяготел опыт мировой войны, когда линии окопов, прикрытые колючей проволокой, считались почти неприступным препятствием, способным задержать продвижение неприятельских армий на многие месяцы. При этом забывали, что плотность боевых порядков и особенно артиллерии на советско-польском фронте была в несколько раз меньше, чем, скажем, на русско-германском фронте в 1915–1916 годах, и даже колючей проволоки катастрофически не хватало.

Пилсудский так прокомментировал происшедшее: «Бедному солдату было тем более трудно понять это великое окопное искусство, что все узлы обороны, отсечные позиции и пронумерованные линии были чаще всего, как близнецы, похожи друг на друга, то есть существовали только на бумаге или были обозначены на местности какой-нибудь невзрачной, полузасыпанной траншеей. Когда же настала пора прекратить все эти чудачества, когда пропали впустую все труды солдата ради восстановления прежнего положения, наверное, чрезвычайно важные для высшего командования, – солдат, как обычно бывает в таких случаях, встал перед альтернативой: либо он со всеми своими усилиями просто неспособный и бессильный, и тогда европейские шпоры не для него, либо его командиры сами не ведают, что творят. Это было для солдата моральным потрясением, от которого трудно было оправиться…»

Тухачевский же с самого начала подходил к войне с Польшей как к войне маневренной, опираясь на опыт своих побед над армиями Колчака и Деникина. В июльском наступлении он смело сконцентрировал две трети сил Западного фронта на узком участке в 90 километров и добился успеха. 11 июля войска Тухачевского заняли Минск, 14‑го – Вильно, 15‑го – Молодечно, 19‑го – Барановичи и Гродно, а 23‑го – Пинск. Армии польского Северо-Восточного фронта отступали в беспорядке. Сохранился рассказ беженки-помещицы о пережитом во время польского отступления в Белоруссии: «Когда я с дочерью приехала в город (Минск. – Б.С.), нельзя было и думать о том, чтобы попасть в поезд. За ночь железнодорожники испортили 25 паровозов, а посланные их усмирять и оберегать подвижной состав жандармские и полицейские чины отказались повиноваться, солдаты выкидывали публику с вокзалов, грабили и убивали население и поджигали город… Нас подхватила на возы последняя отходящая воинская часть… Мы ехали среди грабежей, избиений и пожаров, чинимых отступающей польской армией. Все местечки на нашем пути горели. Нам пришлось 28 верст ехать сплошным лесом: распространился слух, что большевики устроили засады в лесу, чтоб перехватить наши обозы. Обезумевшие от страха поляки, посыпая каким-то горючим порошком по обе стороны дороги, устраивали сплошные огненные завесы. Пылали и трещали громадные сосны, взрывались снаряды, попадающие в огонь, мы задыхались, опалили себе щеки и руки, а лошади бока, но ни остановиться, ни податься куда-нибудь нельзя было; отстающие подводы бросались на произвол судьбы, ибо всякое промедление могло грозить катастрофой, большевики шли по пятам и окружали лес».

Здесь зафиксировано не только паническое отступление войск Пилсудского, но и применение поляками тактики «выжженной земли». О том, что неприятель основательно разрушал пути сообщения, а также здания, могущие быть использованными в военных целях, пишет Тухачевский, видя в этом одну из причин неудачи под Варшавой: из-за паралича железных дорог Западный фронт не получал достаточно боеприпасов, продовольствия, снаряжения и людских пополнений. Это же отмечал и тогдашний советский главком Каменев: «Белопольское командование с исключительной жестокостью, до бессмысленности, при отходе разрушало свой тыл, особенно железнодорожные пути и путевые сооружения… Вообще надо отдать справедливость, что в отношении разрушения белопольское командование превзошло во много раз наших противников гражданского периода войны». Но не стоит преувеличивать значение порчи железных дорог для развития советского наступления. Тухачевский энергично занимался восстановлением разрушенного и достиг здесь серьезных успехов. Об этом писал и Пилсудский: «Мне хотелось бы отметить тщательную и энергично проведенную подготовку к быстрейшему налаживанию железнодорожных перевозок вслед за наступающими войсками. Энергия, которую проявил в этом деле г-н Тухачевский, поражала меня в течение всей операции в июле – августе 1920 года. Достаточно сказать, что после моей победы под Варшавой я обнаружил в Малкине – станции, удаленной от Варшавы на 80 км, – вагоны для широкой колеи, оставленные при поспешном отступлении противника. Такой прогресс в деле ремонта и пуска железной дороги при всех разрушениях, которые мы на ней оставили, является одним из самых больших достоинств нашего противника. И все это в значительной мере благодаря энергии и предвидению г-на Тухачевского». Так что сетования самого бывшего командующего Западным фронтом и других советских авторов на почти непреодолимые трудности снабжения в ходе Варшавской операции кажутся, мягко говоря, несколько преувеличенными.

Взятие Варшавы и сокрушение Польши как пролог к мировой пролетарской революции виделись Тухачевскому как великое дело, лишь немногим уступающее в значении Октябрьскому перевороту. Еще перед началом июльской операции он издал знаменитый приказ, нацеливающий бойцов и командиров Западного фронта на сокрушение «белой Польши», на предстоящее в недалеком будущем последнее решительное наступление на польскую столицу: «Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на Запад. На Западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад!.. На Вильну, Минск, Варшаву – марш!»

Три года спустя Тухачевский размышлял, почему блестяще начавшееся наступление закончилось катастрофой: «Основными причинами гибели операции можно признать недостаточно серьезное отношение к вопросам подготовки управления войсками. Технические средства имелись в недостаточном количестве в значительной степени благодаря тому, что им не было уделено должного внимания. Далее, неподготовленность некоторых наших высших начальников делала невозможным исправление на местах недостатков технического управления. Расхождение ко времени решительного столкновения почти под прямым углом главных сил Западного и Юго-Западного фронтов предрешило провал операции как раз в тот момент, когда Западный фронт был двинут в наступление за Вислу. Несуразные действия 4‑й армии вырвали из наших рук победу и в конечном счете повлекли за собой нашу катастрофу».

Использовал бывший командующий Западным фронтом и другой традиционный аргумент всех битых полководцев – якобы подавляющее превосходство противника в численности войск. Тухачевский уверял своих читателей и слушателей, что Западный фронт на заключительном этапе операции располагал не более чем 40 тысячами штыков и сабель, тогда как в противостоявших ему польских войсках штыков и сабель было более 70 тысяч.

Как же на самом деле развивались события и почему армии Тухачевского в первый и последний раз в его жизни оказались разгромлены? Замысел собственно Варшавской операции был, как всегда у Тухачевского, блестящим. Один из ближайших сотрудников маршала в послевоенные годы комбриг Г.С. Иссерсон, которому посчастливилось выжить в ГУЛАГе, вспоминал, как в 1936 году во время поездки в Париж начальник Французской военной академии говорил ему: «У вас ведь тоже есть большой стратег – Тухачевский. Его обходной маневр вокруг Варшавы импонирует». Командующий Западным фронтом решил брать польскую столицу глубоким обходом с севера. Он ошибочно полагал, что в этом направлении отходят основные силы польской армии. Кроме того, наступление на севере выводило Красную армию к Данцигскому коридору и границам Восточной Пруссии. Тем самым перерезалась основная линия снабжения Польши военными материалами из Франции и Англии через порт Данцига (Гданьска) и появлялся реальный шанс на штыках принести революцию в Германию.

Экспорту революции Тухачевский в «Походе за Вислу» посвятил специальную главу «Революция извне». Он утверждал: «Положение в Польше… рисовалось в благоприятном для революции свете. Сильное пролетарское движение и не менее грозное движение батраков ставило польскую буржуазию в очень тяжелое положение. Многие польские коммунисты считали, что стоит только нам дойти до этнографической польской границы, как пролетарская революция в Польше станет неизбежной и обеспеченной. Действительно, когда мы заняли Белостокский район, мы встретили там самое горячее сочувствие и поддержку рабочего населения. На массовых митингах выносились резолюции о вступлении в Красную Армию (Тухачевский не учитывал, что в самом Белостоке, то есть среди местных рабочих, резко преобладали не поляки, а евреи, которые к революции и Красной армии относились благожелательно; однако по их поведению никак нельзя было судить о настроениях рабочих-поляков. – Б.С.). Крестьянство в первое время относилось к нам подозрительно под влиянием агитации ксендзов и шляхты, но очень скоро освоилось с нами и успокоилось. Батрацкое население определенно нам сочувствовало. Таким образом, то, что мы видели в занятой нами части Польши, безусловно, сочувствовало социалистическому наступлению и готово было воспринять его…»

Даже потерпев разгром под Варшавой, Тухачевский отказывался верить, что национальное сознание большинства польских рабочих и крестьян отвергало идеи коммунистической революции, а Красная армия и Советская Россия с самого начала войны воспринимались основной массой поляков как наследницы царской армии и Российской империи. Битый полководец тщился доказать, что только поражение красных в Варшавском сражении способствовало распространению мнения о преобладании у поляков национального чувства над классовым, тогда как в случае победы советских войск все было бы наоборот: «Разговоры о пробудившемся национальном чувстве среди польского рабочего класса в связи с нашим наступлением являются, конечно, следствием проигрыша нами кампании. У страха глаза велики. Не надо забывать, что при подходе нашем к Варшаве рабочее население Праги (варшавского предместья. – Б.С.), Лодзи и других рабочих центров глухо волновалось, но было задавлено буржуазными польскими добровольческими частями. Расчет на революцию в Польше, как встречу нашего наступления, как следствие разгрома орудия принуждения в руках польской буржуазии, имел под собой серьезные основания и, если бы не наше поражение, он увенчался бы полным успехом».

Но и в этом пункте Пилсудский опроверг Тухачевского. Польский маршал саркастически заметил: «Г-н Тухачевский вел свои войска к Висле и за Вислу во имя и ради насаждения при помощи силы того, что он называет революцией. В соответствии с этим он выбрал и название главы – «Революция извне». Но цель войны, очерченная такими словами, уже сама по себе ясно показывает, что внутренняя революция у нас не существовала, если ее нужно было принести извне на острие штыков. Во всяком случае, не подлежит сомнению тот факт… что Советская Россия вела с нами войну под лозунгом навязывания нам, полякам, своего, т. е. советского строя и такую цель она назвала «революцией извне». То, что Советы преследовали в войне именно такую цель, мне было хорошо известно с самого начала, поэтому я сразу же хочу отметить, что лично я воевал за то, чтобы эта революция извне не была принесена к нам на советских штыках». И продолжал: «Г-н Тухачевский не хочет видеть, что в течение всей войны, которую Советы вели с нами, в ближнем, а еще больше в глубоком тылу фронта, повернутого против нас, другие советские войска и другие собратья г-на Тухачевского не занимались ничем другим, как только с трудом подавляли те или иные выступления против Советов! Да и большая часть армии г-на Тухачевского начала войну с нами только после того, как подавила различные восстания где-то в глубине Советской России. В Польше ничего подобного не было. И войска, если только они были собраны, свободно могли быть направлены для борьбы с тем, кто стоит перед фронтом, а не с тем, кто находится за ним! За всю войну только в нескольких местах я был вынужден послать небольшие отряды, да и то не для боя, а для проведения массовых обысков и изъятия оружия, которым мне можно было угрожать. Помню, как одному высокому представителю одного из западных государств, который… как и г-н Тухачевский, ожидал, что что-то должно «бурлить» и «клокотать», я показывал, как в моем тылу железные дороги и телеграфы работают без всякой охраны. Может, г-н Тухачевский усмотрит в этом, как и в других местах, недоразвитие «революции», и наоборот, в восстаниях, с которыми сам боролся в тылу своего фронта, – излишек контрреволюции. В полководческой стратегии и расчетах эти слова ничего не меняют. Факты говорят, что в своих расчетах г-н Тухачевский ошибся, у меня же не было ошибки ни в сердце, ни в мыслях… В достижении своей цели – оставить между Варшавой и Советами возможно более широкое пространство – я действовал как человек, знающий театр войны как свои пять пальцев; каждый здесь принимал меня за своего, а не за чужого, и разговаривал со мной на вполне понятном мне языке. И я хорошо видел, что подавляющее большинство населения относилось к Советам и их господству с глубоким недоверием, а часто и с явной неприязнью, видя в них – обоснованно или необоснованно, это также для стратегии неважно, – разгул невыносимого террора, который получил название еврейского. Поэтому в течение всей войны я не чувствовал беспокойства за свой тыл, что там может вспыхнуть какое-то восстание».