Текст книги "Мемуары Мойши. или Синдром Земмельвайса"

2. Клятва Гиппократа

– Разрешите, доктор?

– Конечно. Вы на учете? – Мойша разговаривал с больным, не отрываясь от биографии венгерского врача Игнаца Филипа Земмельвайса, внесшего значительный вклад в развитие антисептики.

– Нет, впервые. Вот талон.

– Слушаю Вас, – отложив книгу, он посмотрел на пациента. Опрятно одетый, в галстуке даже. Приятно было увидеть здесь, в этой глуши, интеллигентную внешность.

– Знаете, доктор, – он мялся как обычно мялись в этом кабинете больные. Мойша понимал их стеснение – с такими вопросами приходили только к санитарному врачу, они отличались от простуды или зубной боли именно своей щепетильностью, – и потому не прерывал. – Такие болезненные ощущения при мочеиспускании… что-то подозрительное…

Лексикон посетителя приятно удивил доктора.

– Вы кем работаете?

– Учителем в школе.

Он улыбнулся:

– Это заметно. Подите в лабораторию вот с этим и сдайте мочу на анализ, а потом приходите ко мне.

Он пришел через полчаса – по сделанному Катей описанию налицо были все признаки гонореи. У Мойши не укладывалось в голове все, написанное на листке – как у такого приличного, с виду, человека может диагностироваться вдруг такое заболевание, свойственное проституткам или дальнобойщикам?

– Простите мне мой вопрос… Но сколько у Вас было половых партнеров за последнее время?

– Два.

– Из них постоянных?

– Один.

– А еще один?

– Но это же личное…

– Извините меня еще раз, просто у нас тут с коллегами спор вышел. Видите ли, какие-то странные признаки эпидемии венерических заболеваний я наблюдаю последнее время. Это заставляет задуматься.

– Это оттуда…

– Откуда?

– Из публичного дома, – шепотом ответил учитель.

– Вы имеете в виду дом досуга?

– Да.

– После его посещения у Вас начались признаки гонореи?

– Именно. Но, пожалуйста, никому ничего не говорите – мне такая слава в маленьком городке, сами понимаете, без надобности.

– Разумеется. Но и я Вас, в свою очередь, должен предупредить о необходимости ограничить половые контакты с супругой.

– Ну само собой.

– Замечательно. Вот Вам рецепт, идите с ним в аптеку. И лечитесь. Пить по схеме в инструкции.

Когда он ушел, Мойша вызвал Катю и всплеснул руками:

– Ты была права.

– Ты о чем?

– Дом терпимости. Ты делала анализ мочи учителю?

– С гонореей?

– Да. Все оттуда же.

– Я же говорила, – она махнула рукой и направилась к выходу.

– Стой! Куда ты?

– А что такое?

– Надо же что-то делать!

– Что, например?

– Ну не знаю, главному сообщить или мэру! Это же разносчик заразы. Его надо или закрывать, или меры принимать!

– Какие?

– Ну не знаю! Пусть раздают контрацептивы что ли!

– Думаю, что ты с твоими предложениями будешь иметь бледный вид в глазах начальства. Я бы на твоем месте даже не рыпалась.

– Как ты можешь так рассуждать? Существует опасность эпидемии, может быть, она уже шагает по городу. Это угроза для всего населения, а ты говоришь сидеть на попе ровно!

Катя пожала плечами:

– Ну не знаю. Сходи, конечно, к главному, но…

Мойша не пошел – он полетел в кабинет главного врача, чтобы поделиться своим открытием. Тот – трезвый сегодня – всплеснул руками:

– Да ты что?! Не может быть! Вот те раз!

– Пока, конечно, об эпидемии говорить рано – заболевания у всех посетителей этого места разные, но признаки очень нехорошие. Судя по тому, что заболевания вообще становятся следствием посещения этого… кхм… заведения, надо принимать меры. Обо всем надо сообщить мэру.

– Я сейчас же поеду в мэрию, а ты вот что… – главврач огляделся и запер дверь кабинета. – Ты только никому пока ничего не говори. Посеешь панику – греха не оберемся. Это, видишь ли, детище нашего мэра он им гордится до невозможности. Вот, дескать, поправил состояние бюджета, новую статью доходов нашел. Это еще проверить надо – оттуда или нет. А если мы с тобой его начинанию крылья подрежем, сами же будем виноваты… Я ему сейчас все расскажу, а ты пока никому ни слова. А там видно будет.

Доверительный тон главного успокоил Мойшу. А более всего успокоило его то, что сразу по окончании аудиенции отправился главный врач с докладом к своему непосредственному начальству. Которое тоже было неприятно удивлено и раздосадовано внезапным открытием:

– Да ты что?! Как такое могло случиться?! Да… Это ведь если правдой окажется, нам всем тут несдобровать… Я открыл, ты не доглядел…

– Так-то оно так, Николай Иваныч, только…

– Что только?

– Понимаете, молодой специалист, мнительный, подозрительный, да еще и из Москвы.

– Ты намекаешь..?

– Нет. Я просто думаю, что он может излишне сгущать краски. Во-первых, как он сам сказал, эпидемии пока нет, а народу через борд… извините, через дом досуга уже порядочно прошло. Во-вторых, эти же шлю… специалисты дома досуга раньше работали индивидуально – и никаких нареканий на них не имелось, верно? Как это они все разом заболели? Так не бывает. Вполне возможно, что источник заражения совершенно другой.

– А какой?

– Помните, лет пятнадцать тому назад в сети общепитов бытовой сифилис нашли?

– Так то сифилис, а ты говоришь гонорея и вши эти еще…

– Наука пока не знает точных источников распространения хламидиоза. То, что у одного дурака гонорею нашли, еще не повод лишать бюджет профицитной статьи.

– И что ты предлагаешь?

– Закрыть столовые!

– В которых 15 лет назад был бытовой сифилис? Ты в своем уме?

– Я-то в своем, только и Вы, Николай Иваныч, головой подумайте. Где гонорея, там завтра и сифилис появится. Он вынужден будет в область написать, хватятся – а у нас уже и меры приняты! Столовые закрыты! Поднимем старые отчеты, что он тут давно обитает, и привет. А среди бля… специалистов дома досуга работу проведем, пусть почистят свои кадры. Только потихоньку, без придания этому, так сказать, общественного резонанса. Одно дело, когда проблему сами вскрываем и меры принимаем, и совсем другое – когда ее извне вскрывают. А после на орехи раздают. Верно?

Николай Иваныч только руками развел – он, конечно, знал, что Никонов мужик опытный в таких вопросах, но чтобы настолько! И уж, конечно, не мог он догадаться, что за двадцать лет работы главврачом сменил Федор Федорович талант хирурга на талант аппаратчика. А он куда как важнее при такой должности. Потому что, как говорил товарищ Сталин, кадры решают все. И как говорил он же, незаменимых нет. Хорошего хирурга выучить можно, а вот хорошего аппаратчика поискать надо!

Слова главного врача оказались пророческими – спустя пару дней на прием к Мойше записался механик из автоколонны. У него были подозрения на твердый шанкр – методом сдачи несложных анализов подозрения подтвердились, у рабочего человека оказался первичный сифилис. Прописав тому лекарство, Мойша снова бросился в кабинет главного врача.

– Федор Федорыч, я опять по тому же вопросу.

– По какому? – главный, как ни в чем не бывало, изучал очередной номер «Озерских ведомостей», в котором было помещено интервью с руководителем вновь открытого дома досуга.

– По дому досуга. Опять клиент. И на этот раз уже не гонорея и не вши.

– А что?

– Сифилис.

– Тааак… И что же?

– Вы у мэра были?

– Был.

– И что он сказал?

– Что работу проведет. Начнут там презервативы раздавать или еще что.

– А когда?

– Ну что ты впереди паровоза бежишь! Всему свое время, успокойся…

Тон главного показался Мойше подозрительным. Он решил поделиться своим открытием с Виктором, пока еще не зная, что ему следует и чего не следует делать в такой ситуации.

– Да что ты, старик, с ума сошел?! Ты правда думаешь, что из-за этого борделя у нас эпидемия начнется?

– Судя по ряду признаков, она уже началась.

– Ты преувеличиваешь, по-моему. Несколько больных – еще не признак эпидемии. Да и потом – кто там работает? Те же вчерашние индивидуалки. Была эпидемия, когда они по одной работали? Нет. А сейчас откуда ей взяться? Как это они вмиг все заразились?

– Это тоже не дает мне покоя.

– Так вот и успокойся. И делом займись. Кстати, у меня послезавтра день рождения. Отмечать будем в ресторане. Приглашаю.

– С радостью! Что тебе подарить?

– Абонемент в дом досуга! Шучу! Расслабься! А лучше сходи куда-нибудь с Катюхой, она вишь как по тебе сохнет…

– Да ну тебя…

– Слушай, ты о чем-нибудь, кроме работы думать можешь?! – Анестезиолог обратил взгляд на лежавший на столе свежий номер «Озерских ведомостей», такой же, какой только что читал главврач. – На вот, угомонись.

– Что там?

– Меры по твоему обращению уже приняты – закрыт ряд столовых, в которых ранее обнаруживался бытовой сифилис.

Мойша с удивлением принял газету из рук товарища и стал читать.

– «Администрацией города принято решение о приостановлении деятельности столовых №15 и 47, в которых, по мнению санитарного врача, имели место антисанитарные условия. Так, за последнее время к нему обратились несколько горожан с жалобами на признаки бытового сифилиса. По данным нашей газеты, 15 лет назад в этих же столовых аналогичное заболевание уже отмечалось. Выезд на место показал, что с тех пор мало что изменилось – столовые переполнены лицами без определенного места жительства, в воздухе стоит смрад, на столах пыль и грязь. Не удивительно, что в такой обстановке плодились микробы и бактерии. Однако, теперь стараниями городской управы с этим покончено. Спасибо Моисею Самуиловичу за своевременный сигнал!» Вот это да!

– Чего?

– Они там все с ума посходили, что ли? Какой, к черту, бытовой сифилис? Сифилис там вполне себе обычный – вирусный, передающийся половым путем! Я же говорил главному!

– Да успокойся ты. Без внимания не оставят. Что ж они, по-твоему, на свой народ наплевали? А помирать начнут?

– Вот и я о том же. Что это такое? – он потряс газетой в воздухе.

– Ничего особенного. Просто прикрывают задницу. Не могут же они в газете сами про себя такое написать. А выводы сделают, вот увидишь, обязательно сделают. Иначе бы и вовсе замолчали.

– Ну разве что… И все-таки я думаю, кто же является источником заразы?

Главный специалист дома досуга озерчан Настя Шишкина не только своим личным примером показывает, как работать надо, но и лекции товарищам читает с удовольствием. На одну из таких лекций даже корреспондент Денисов пришел – посмотреть да послушать, чтобы было чем с читателем поделиться. Он тут давеча вопросы закрытия столовых – разносчиков заразы – освещал, и так ему после посещения этих грязных злачных мест тошно стало, что захотелось душу отвести. А где это сделать, как не в доме досуга?

– Я считаю, – хорошо поставленным, твердым голосом, исполненным учености, говорит Настасья, – что в век рыночной экономики такой способ пополнения городского бюджета как создание дома досуга жителей города есть большой рывок вперед. На западе такое уж давно практикуется – в Нидерландах, например, досуг граждан давно является источником пополнения государственной казны. А мы чем хуже? Ничем. Дело просто в том, что первому всегда трудно. Решимость должна присутствовать. А она еще присутствует не у всех. Не все еще такие сознательные, как наш уважаемый мэр, Николай Иваныч. А вот он – пионер. Пионер, значит, первый. И потому, дорогие девочки, я целиком разделяю его энтузиазм в столь славном начинании и вас призываю к тому же! Оставайтесь сверхурочно! Перевыполняйте план – и благодарный народ впишет ваши имена золотыми буквами в историю нашего славного города!

Аплодируют девочки Насте. Хорошо говорит Настя, старается. И слова с делом не расходятся – отвел душу корреспондент после грязной забегаловки. Уж так помогла ему в этом Настасья, просто слов нет как! А насчет трудовых успехов – это тоже по ее части.

Когда журналист выполз от нее после трехчасового марафона досуга, она и бровью не повела. И даже когда Марья Степановна привела ей нового клиента – анестезиолога Виктора из местной поликлиники – только грудь в корсете поправила. Посмотрел журналист и присвистнул – вот уж где и впрямь героиня капиталистического труда. Другая бы на ее месте в обморок упала, а она ничего. Не знал несчастный писака, что и доктора Настя заездит до потери пульса – вот что делает с людьми гражданская сознательность!

Март 1847 года, Пешт.

Весна приходила в столицу Венгрии как всегда звонко и мелодично. Капель вовсю звенела по вымощенным брусчаткой мостовым и улочкам, а птицы, словно сошедшие со цен театров, где давались представления оперетт Листа и Штрауса, во все горло возвещали о смене времени года, и приходе долгожданного марта, всегда несущего все новое, светлое и прекрасное в серые будни повседневной жизни.

Доктор Игнац Филип Земмельвайс показался на пороге больницы Святого Роха с маленьким саквояжем в руках. Директор клиники доктор Клейн принял его с распростертыми объятиями:

– Доктор! Искренне рад встретить Вас сегодня. Нам много писали о Вас, в том числе и из университета. Наша клиника очень нуждается в такого рода специалистах…

Молодой врач несколько смутился.

– Я, право, еще не вполне специалист. Можно ли так назвать вчерашнего школяра, выпускника университета, только вставшего с кирхи?

– Будет Вам скромничать. Не желаете ли свежего кофе перед началом рабочего дня?

Визитер не отказался. После легкого завтрака в компании знатного доктора они вместе отправились на кафедру, где Клейн познакомил его с новым коллегой, невысоким рыжим доктором Франтишеком Коллечкой. Старший товарищ сразу приглянулся Земмельвайсу, в отличие от чересчур приторного Клейна, и уже скоро они остались одни и принялись обсуждать основные направления работы кафедры и проблемы, с которыми она сталкивалась в ежедневной деятельности.

– Конечно, это прежде всего послеродовая горячка и сепсис. Но я думаю, что не открою Вам здесь ничего нового. Вы в университете, наверняка, проходили эти заболевания и знаете, что это – вечный бич акушерских и гинекологических отделений. Уже много лет медицина ничего не может с этим поделать…

– Да, – тяжело вздохнул Земмельвайс. – Даже не верится. Наука шагает вперед семимильными шагами, а мы топчемся вокруг банальной беды, которая год от года уносит десятки жизней.

– Да, статистика, к сожалению, пока неутешительна. Но есть и успехи. Прошу в отделение.

Коллеги облачились в белые халаты и прошли в родильное отделение, где осматривали новорожденных. Земмельвайс ознакомился с их описаниями – частотой кормления, эпикризами отклонений, затем побеседовал с роженицами.

– Здравствуйте, милые дамы, – учтиво произнес он, перешагнув порог родильной палаты. Женщины, по традиции, увидев нового статного доктора с умным лицом, украшенным лихими закрученными усами, стали кокетливо поправлять прически и прятать лица за веерами. Даже в этих, измученных беременностью и родами, женщинах, сохранялось в такие минуты женское начало.

– Познакомьтесь, наш новый доктор, герр Земмельвайс. Он будет курировать некоторых из Вас, поэтому можете смело высказывать ему свои пожелания и предложения.

– Господин Земмельвайс, – произнесла самая решительная, бойкая, рыжая, дородная фрау Хельринг. – Скажите, почему нашим мужьям не допускается присутствовать при родах, хотя бы даже в соседней палате? Многие из нас придерживаются того мнения, что присутствие супруга облегчило бы нашу тяжелую роль в этот момент…

– Фрау Хельринг, как Вам не стыдно, – покраснел Коллечка. – Мужчина по Священному Писанию не создан для подобных действ, а равно и для их созерцания! Как отреагирует на это доктор Клейн?

– Видите ли, помимо религиозных и морально-этических соображений, – более сдержанно и логично отвечал Земмельвайс, – существует еще гигиена. Мы только что обсуждали с уважаемым коллегой вопросы послеродовой горячки и сепсиса у рожениц. Медицина буквально с ног сбилась в поисках универсального средства борьбы с этими напастями, и потому любое присутствие постороннего человека здесь может внести в незащищенный организм матери заразу так, что мы даже не учуем этого!

– Полноте, Вы пугаете нас, доктор. Среди всех нас ни у одной не было тех недугов, о которых Вы говорите.

Земмельвайс и Коллечка переглянулись.

– Счастье, фрау Хельринг, что все так обстоит. Молитесь Богу, чтобы и впредь не постигло Вас и никого из вас эта беда. Но в самом деле – механизм проникновения вируса в организм пока не достаточно исследован наукой, чтобы мы могли допускать посторонних к родам даже на допустимое расстояние!

Рядом на кровати лежала молодая фрау Ранч – судя по животу, она вот-вот должна была уже рожать. Она согласилась с мнением молодого доктора.

– А мне кажется, доктор Земмельвайс прав. Все-таки они врачи, и на них возложена сложная и ответственная задача бороться за жизнь нашу и нашего потомства, и потому им сподручнее рассуждать о таких вопросах.

Фрау Ранч была еще совсем молодой и очень милой девушкой – при весьма астеническом телосложении носить плод было намного тяжелее, чем, например, той же госпоже Хельринг с ее параметрами, но она более, чем достойно справлялась с бременем, возложенным на нее природой. Земмельвайс взглянул на нее очень нежно и улыбнулся. Она ответила ему.

– Ну не знаю, – не унималась Хельринг. – Как по мне, так чему быть, того не миновать. Если Господь даровал мне и моему ребенку право жить на земле, то ничто не в силах изменить его решение, и уж тем более никакая зараза!

– Несомненно, но и человек должен в таких случаях делать все, от него зависящее, чтобы Божьему промыслу ничего не помешало, – заключил Коллечка. Потом перевел взгляд в принесенные с собой бумаги и добавил: – Ну а чтобы Вы были покойны и не возбуждали умы рожениц, уже завтра мы Вас выпишем. Так что готовьтесь, а нам с доктором пора осмотреть другие отделения… Прошу Вас, доктор.

Вечером, в гаштете, двое врачей, приглянувшихся друг другу, разговаривали за кружкой пива.

– Как там нынче, в Вене? Как университет? Я приехал оттуда пять лет назад, и с тех пор тоска по альма матер не покидает меня.

– Университет живет. Профессор Айсман, кстати, велел кланяться Вам.

– Да что Вы?! Мой любимый старенький профессор Айсман, когда-то он выделял меня среди всех своих учеников!

– Он и теперь помнит Вас и очень лестно отзывается. К сожалению, о моем распределении в Пешт узнали только несколько дней назад, но этого времени хватило, чтобы он провел мне подробную экскурсию по проблемным местам клиники Святого Роха.

– Да. Многие из наших врачей учились у него. Доктор Клейн тоже, кстати.

– А вот об этом можно судить с большой натяжкой.

Коллеги рассмеялись – доктору Земмельвайсу не чуждо было чувство юмора.

– А Штраус? Пишет по-прежнему?

– Вена без Штрауса это все равно что больница без врача.

– Замечательно сказано. Прозит!

Утро в больнице началось со схваток у фрау Ранч. Земмельвайс пока не имел права принимать роды – чтобы допустить его к процедуре по действующим тогда правилам нужно было, чтобы он отработал на кафедре две недели, и потому он только смотрел, как делает это доктор Коллечка. Пустая бюрократия не позволила специалисту ассистировать своему коллеге, и для этого был приглашен из прозекторской доктор Хоффман. Последний хоть и слыл опытным хирургом, но все же основную часть времени посвящал патологоанатомии, что породило в Земмельвайсе сомнения относительно целесообразности его присутствия здесь.

Молодые врачи все мнительны – и Игнац Филип не был исключением. Роды прошли удачно, хоть и с применением кесарева сечения, но все же и роженица, и плод были спасены. Земмельвайс осмотрел роженицу – температура была в норме, она сама была в сознании, правда, просила пить, но это было нормальным явлением после разрешения от бремени, доктор не придал этому значения.

Проблемы начались на следующий день – у роженицы начался сепсис. Дежурная сестра утром доложила врачам, что больная всю ночь пролежала в жару, просила пить, утром отказалась от еды, а сейчас и вовсе пребывала в пограничном состоянии. Коллечка и Земмельвайс бросились в палату.

Игнац сел рядом с кроватью фрау Ранч и взял ее за руку – она была ледяной. Веки девушки были сомкнуты, щеки полыхали огнем, она металась по подушке и бредила:

– Господи… где… где он? Почему? Когда придет доктор?

– Успокойтесь, Агнес. Я здесь, доктор Земмельвайс здесь.

Только услышав его фамилию, сквозь бред она с трудом разлепила веки и попыталась поднять голову с подушки – но безуспешно.

– Вы здесь… Я умру, доктор?

– Ну что Вы, Агнес! Просто у Вас температура, такое бывает от перенапряжения при родах…

– Я знаю, что я больна… Молю Вас только об одном – спасите малыша… Мне необходимо увидеться с ним…

Земмельвайс посмотрел на Коллечку – тот отрицательно покачал головой. Иного ответа ожидать не приходилось – у нее был страшнейший сепсис, природа которого была не известна науке, и подвергать опасности жизнь младенца доктора не имели права. Щеку Земмельвайса обжег просящий, молящий взгляд Агнес – умирающая женщина выказала последнюю волю, и молодой доктор был не в силах совладать с собой.

– Рита! Принесите сына фрау Ранч.

– Но Игнац! – попытался укоротить его Коллечка, но он ответил ему словами вчерашней пациентки:

– Малыш здоров. Значит, на то воля Господа. Значит, все обойдется.

Агнес Ранч умерла вечером. Сепсис и горячка сделали свое дело. До поздней ночи Земмельвайс сидел в своем кабинете за книгами по санитарии. Но как назло ничего нового они ему не сообщали.

– Уже темно. Вы идете, Игнац? – спросил Коллечка, стоя в дверях. Тот отвечал, словно не слыша его вопроса:

– Я думаю, что знаю причину случившегося.

– Игнац, причина случившегося стара как мир…

– Послушайте меня. Вчера Вам ассистировал Хоффман, так?

– Ну да, он часто мне ассистирует. Он опытный хирург и…

– Часто или всегда?

– Часто.

– И как часто после этого умирают роженицы?

Коллечка побелел, когда до него дошел смысл вопроса молодого коллеги.

– Вы хотите сказать?..

– Именно это я и хочу сказать. Подняться из прозекторской, оторваться от трупа – и сразу приблизиться к роженице. Это ли не нарушение клятвы Гиппократа?

– Но мы не можем обвинять человека без доказательств.

– Доказательства будут.

Утром Земмельвайс запросил у ординатора протоколы операций, в которых Коллечке ассистировал Хоффман. Затем сравнил их с историями болезней тех, кто был на столе в те дни – выжила только удивительно жизнестойкая фрау Хельринг. Как видно, ее слова о Боге помогли ей, и Всевышний не оставил сиротой ее ребенка, что запросто могло случиться с легкой руки доктора Хоффмана.

Спустя пару дней о своем наблюдении Земмельвайс решился сообщить Клейну, но, как порядочный человек, решил сначала ввести в курс дела самого Хоффмана. Он спустился в прозекторскую.

Там был накрыт стол, многие коллеги стояли здесь, выпивали и закусывали. Земмельвайс не поверил своим глазам – здесь же стоял Коллечка, держа в руках бокал шампанского и закуски.

– Игнац, прошу Вас! Вы, верно, на знали, у доктора Хоффмана сегодня день рождения!

Земмельвайс увлек коллегу в сторону.

– Что Вы здесь делаете?

– Я же говорю…

– Это я понял. А как же санитария? Здесь же, простите, трупы вскрывают…

– Пустое, стол продезинфицирован.

– Только руки не промыты.

– О чем Вы?

– Руки доктора Хоффмана не в микробах от трупа, а в крови фрау Ранч и еще десятков матерей!

Земмельвайс круто развернулся и покинул пиршество. Коллечка, тяжело вздохнув, посмотрел ему вслед и подумал только, что с таким напором он долго здесь не продержится.

Игнац летел по коридорам больницы с твердым намерением вывалить доктору Клейну сейчас же все на-гора, когда вдруг налетел на санитарку, несшую в руках кувшин с водой и судно. От удара при столкновении кувшин выскочил из ее рук и разбился, облив новый костюм Земмельвайса. В таком виде показываться главному врачу было нельзя, и вскоре выяснилось, что не было бы счастья, да несчастье помогло…

– Извините ради Бога.

– Да что мне твои извинения, – ворчала старая санитарка. – Кто теперь убирать это все будет? – Она еще не знала в лицо молодого доктора, да если бы и знала, то вряд ли разговаривала бы иначе, но Земмельвайса сейчас занимало не это. Она произнесла ключевую для него фразу – кто будет все это убирать? Он совершил значительную научную находку – но как это исправит положение? Как изменить ситуацию с сепсисом?

Он вернулся в свой кабинет и принялся штудировать учебники по первой помощи и вирусологии. В голове крутился один-единственный вопрос: каким универсальным средством избавить рожениц от мук послеродовой горячки? Даже если завтра доктора Хоффмана отставят, а прозекторскую вовсе закроют в этой клинике, то изменится ли ситуация? Что будет, если не прозектор, а профессиональный хирург станет ассистировать Коллечке? Где гарантия, что заразу не внесет он? Мыслями он новь вернулся к вопросу фрау Хельринг: что если тот же хирург придет на работу из гаштета, с улицы? В чем суть проблемы?

Земмельвайс оторвался от книг и взглянул на свои руки. Будучи главным инструментом хирурга, орудием спасения человеческих жизней, они так же могли служить и орудием ее погибели. В эту секунду он почувствовал себя Архимедом, и захотелось закричать что есть сил: «Эврика!»