Текст книги "Мэриел из Рэдволла"

4

Ясный рассвет, наступивший после тревожной грозовой ночи, принес наконец тепло и покой. В эту ночь аббат Бернар не сомкнул глаз, и утро застало его в хлопотах. Заботы о Рэдволле, его возлюбленной обители, гнали сон прочь; аббат думал о том, как скорее возместить урон, нанесенный дождем и ветром. Бернар торопливо обошел обитель, чтобы узнать, насколько сильны разрушения. Закончив свой обход на восточной стене, аббат с облегчением вздохнул. Обитель строилась на совесть, и самая страшная непогода не могла натворить здесь больших бед. Однако все вокруг было усыпано сломанными ветками, кое-где несчастливые деревца и дуплистые старожилы Леса рухнули прямо на стены. Внутри аббатства, под защитой крепостных стен, разрушения были незначительны: лишь в саду потрепало ягодные кусты, прибило колосья да неплотно прикрытый ставень в сторожке у ворот был сорван ветром. Бернар благодарно возвел взор к небу, затем спустился по ступенькам и отправился на поиски Кротоначальника, которому предстояло возглавить ремонтную команду. Аббат знал, что вскоре после завтрака от поломок не останется и следа.

Все обитатели аббатства радовались безмятежному утру. Малыши первыми выскочили во двор, наслаждаясь теплом и солнцем. С хохотом и визгом они резвились в саду, не забывая поедать фрукты, сброшенные на землю порывами ветра. Больше всех веселились выдрята-близнецы, Бэгг и Ранн; они носились от груш и яблонь к зарослям земляники и наконец улеглись в тени, попискивая от смеха и за обе щеки уплетая сочные ягоды. К ним присоединились юный племянник ежа-винодела Дарра Дикобраз и друзья-мышата Дандин и Сакстус.

Издалека, от сливовых деревьев, донесся голос слепого Симеона:

– Дандин! Сакстус! Брат Губерт вас уже заждался, и летописи Рэдволла тоже. Вы что, забыли, у вас сейчас урок истории. С годами наш брат Губерт не становится моложе. Недалека та пора, когда нам понадобится новый летописец. А наш долг – хранить традиции аббатства, на то они и традиции. Поторапливайтесь, лоботрясы, я ведь отлично знаю, что вы где-то здесь.

Друзья притаились в земляничных зарослях; Дандин прижал лапу к губам:

– Ш-ш-ш. Он совсем близко. Лежи тихо, – может, пронесет.

– Ну-ка выходите, негодники, – опять позвал Симеон. – Меня вам не провести. Вы под земляничными кустами, я это знаю, хоть и слепой.

Сакстус тихонько потянул Бэгга за хвост и подмигнул ему. Выдренок подмигнул в ответ.

– Брат Симеон, извини, но здесь только мы, Бэгг и Ранн, выдрята, – протянул он. – Никого больше нет.

Симеон вышел из-за деревьев, улыбаясь:

– Вот что, Бэгг и Ранн, считаю до трех. Если после этого вы и третий бездельник, племянник Дикобраза, не отправитесь помогать на кухне, придется попросить матушку Меллус, чтобы хорошенько угостила вас прутом.

А вас, милые мои Дандин и Сакстус, предупреждаю – лучше подобру-поздорову отправляйтесь на урок истории. А то хуже будет, это уж поверьте моему слову. Придется вам прослушать длинную-длинную лекцию о целебных свойствах лекарственных трав. И не старайтесь сдерживать дыхание, это вам не поможет. Перед глазами у меня темнота, но уши и нос еще никогда меня не подводили.

Сакстус и Дандин в понуром молчании поплелись вслед за Симеоном к сторожке. Слепой травник с довольным видом уверенно шагал впереди.

Старый брат Губерт важно восседал за своим столом в сторожке. История аббатства Рэдволл насчитывала не так уж много лет, но со всех сторон брата Губерта окружали старинные книги, древние свитки, пергаменты и манускрипты. Толстый слой пыли лежал повсюду. Брат Губерт как раз писал летопись аббатства, в лапе его, скрипя по пергаменту, покачивалось длинное гусиное перо. Дандин и Сакстус замерли в почтительном ожидании. Наконец брат Губерт бросил на них строгий взгляд поверх очков.

– Кто-нибудь из вас знает, что такое пунктуальность? – осведомился он.

– Уважение, которое мы проявляем по отношению к другим, приходя к назначенному часу, – отбарабанил Сакстус.

– Правильно. Значит, надо понимать, вы проявляете больше уважения к землянике, чем ко мне?

Сакстус и Дандин потупились и молчали, словно языки проглотили. Брат Губерт неторопливо отложил перо:

– Что ж, приступим к уроку. Сначала вы по очереди напомните мне устав нашего аббатства. Дандин, ты первый.

Дандин тяжело вздохнул, возвел глаза к потолку, словно надеясь увидеть там устав, потоптался на месте и неуверенно начал:

– Ну, значит, это… жители аббатства, они… это… братья и сестры, живущие в мире и согласии… ну и они стремятся избегать вражды и насилия, где только это возможно… они относятся с любовью и уважением к Стране Цветущих Мхов, к ее… ну, деревьям, травам и все такое… а также ко всем живым созданиям.

– Продолжай, – кивнул брат Губерт Сакстусу. Тот затараторил куда смелее и увереннее:

– Жители Рэдволла стремятся помогать неимущим и страждущим, утешать их и поддерживать, давать прибежище вдовам и сиротам, а также всем живым созданиям без исключения. Нуждающихся они готовы наделить едой, одеждой и кровом. Братья и сестры аббатства неустанно совершенствуют свои знания, особенно в искусстве врачевания, усердно постигая науку исцеления больных и раненых.

Вновь настала очередь Дандина:

– Да, они должны исцелять раненых… И что еще… Ах да! Они помнят, что земля щедро дарует им пропитание и… ну, как там… Стремятся приумножить ее богатства, ну и… бережно взращивают урожай и живут в полном согласии с природой. Ко всему, что живет и дышит, они относятся с любовью и благоговением, протягивая лапу к оружию лишь в том случае, когда над аббатством Рэдволл нависает угроза нападения врагов. В военную годину, ежели такая наступит, все обитатели Рэдволла обязаны проявить мужество и твердость духа. Распоряжения отца настоятеля являются законом для всех и должны выполняться неукоснительно. Но даже в сражении лишь крайняя необходимость может заставить жителей Рэдволла посягнуть на жизнь другого существа. Для беспричинной жестокости нет и не будет оправданий.

Брат Губерт вышел из-за стола:

– Сакстус отвечал превосходно, четко и вразумительно. Что до тебя, Дандин, ты частенько запинаешься и мямлишь. Вижу, устав нашего аббатства не слишком запал тебе в душу. Впрочем, когда ты дошел до войн, боев и сражений, тебя точно подменили.

Дандин смущенно опустил глаза, сунул лапу в рот и принялся грызть когти.

– Ну ладно. Теперь, Сакстус, будь добр, поведай нам, что в течение всей минувшей осени, весны и зимы свершается в Большом Зале нашей обители.

Сакстус в растерянности потер нос:

– В Большом Зале… Что же там свершается?.. А, там вышивают огромную картину. Ты это имеешь в виду, брат Губерт?

Брат Губерт протер очки рукавом:

– Я что-то не пойму, Сакстус, кто из нас спрашивает, а кто отвечает. Может, ты, Дандин, расскажешь своему приятелю, что к чему.

Пришла очередь Дандина блеснуть знаниями.

– С самого начала минувшей осени в Большом Зале нашего аббатства все его жители и обитатели окрестных лесов совместными усилиями создают чудесный гобелен.

На нем будет изображен основатель нашего аббатства Мартин Воитель во время великой битвы против полчищ злобных хищников – лис, горностаев, крыс, хорьков и ласок. И этой огромной дикой кошки Цармины. Нет, наш Мартин Воитель недолго возился с этим сбродом. Он надел сверкающие доспехи, взял свой знаменитый меч, поднял щит да как погонит их прочь из Страны Цветущих Мхов. Уж он им задал жару! Как взмахнет своим мечом!

Рраз! Что тут началось! Крысы визжат, хорьки попрятались кто куда, лисы воют. А Мартин знай их мечом – бац! бац! Они наутек, а он за ними да как даст им…

– Довольно, довольно. Экий ты кровожадный. Скажи, откуда ты так хорошо все знаешь про битвы?

Дандин гордо улыбнулся, задорный огонек сверкнул в его глазах.

– Не зря же сам Гонф, Король воров, приходится мне прадедушкой. Ты же знаешь, Гонф был верным другом и соратником Мартина Воителя. В своем деле он не знал себе равных. И еще он слагал замечательные баллады.

Брат Губерт понимающе кивнул:

– Да, друг мой, твой прадед был невероятный вор и плут и в то же время храбрый воин и отважный путешественник. Но все, что он делал, свершалось во благо других, а не во вред. Если память не изменяет мне, он женился на прекрасной Колумбине – это само по себе говорит о том, что сердце у него было доброе. Только смотри, Дандин, не вздумай пойти по его стопам и попробовать себя в воровстве. Пусть лапы твои всегда будут чисты! Кстати, я хотел тебе кое-что показать. Погоди-ка, это где-то здесь.

Брат Губерт принялся рыться в книгах и свитках; сторожку наполнили облака пыли. К тому времени как он извлек наружу какой-то небольшой предмет, все трое вовсю кашляли и чихали. Пришлось им выйти из сторожки; устроившись в прохладной тени у стены, Губерт вручил Дандину свою находку. Это была маленькая флейта из яблоневого дерева, украшенная затейливой резьбой; около самого мундштука красовалась буква «Г».

– Как-то я просматривал старинные пергаменты, – пояснил брат Губерт. – Там говорится, что на протяжении шести поколений отпрыски рода Гонфов верой и правдой служили церкви Святого Ниниана. И прежде чем твой прадед покинул аббатство Рэдволл, мать Жермена, наша первая настоятельница, подарила ему эту флейту. Но Гонф, верно, решил, что она для него слишком роскошна, и оставил ее здесь. Он ведь всегда предпочитал простые тростниковые флейты. Взгляни, я думаю, это та самая: лет ей явно немало и на ней вырезана первая буква имени Гонфа. Флейта твоя по праву, Дандин. Но сумеешь ли ты научиться на ней играть?

Дандин не отводил от флейты сияющих глаз.

– Я попробую, брат Губерт. У меня наверняка получится.

Прежде чем вернуться в сторожку, брат Губерт отряхнул одежду от пыли.

– Завидная уверенность. Может, уже на празднике в честь дня рождения аббата ты порадуешь нас своей игрой?

Сакстус сощурился от яркого солнечного света:

– Верно, ведь скоро праздник. Когда он будет, брат Губерт?

– Через три дня. Старшие братья и сестры давно уже потихоньку готовятся к торжеству. Сами знаете, наш отец Бернар очень скромен. Вот он и не хочет, чтобы вокруг его юбилея поднимали много шума. Поэтому все приготовления пока держатся в тайне. Вам, молодым, только заикнись о празднике, сладу с вами не будет. Но надеюсь, вы меня не подведете.

Друзья, узнав о грандиозном торжестве, немедленно принялись скакать от радости, тормошить друг друга и хохотать:

– Урраааа! Да здравствует аббат Бернар!

Суровый брат Губерт расплылся в улыбке:

– Ну ладно, неугомонные, бегите. Всем нам предстоит немало хлопот. Вам тоже не придется болтаться без дела.

5

На дальнем северо-западе полуденное солнце отражалось в блестящей поверхности моря; крысы, усталые и отупевшие после разгульной ночи, поднимали якоря. Пиратские корабли на всех парусах выходили в море в поисках наживы – золота, драгоценностей и невольников. Из огромного окна пиршественного зала Габул наблюдал за своим флотом. Вот они, его корабли, – «Стальной клинок», «Черный парус», «Крысиная голова», «Острый клык», четыре быстроходные судна, четыре бесшабашные команды.

Капитаном «Острого клыка» Габул назначил Куцехвоста; сей достойный представитель крысиного племени не блистал умом, однако был рабски покорен своему повелителю, великому Габулу, властелину морей. Габул прекрасно знал, что новый капитан туп как пробка, знал он также, что это не помешает ему сообщить Салтару, капитану «Темной королевы», о смерти его брата Бладрига. «Темная королева» обычно бороздит южные моря, значит, можно не сомневаться, что пути Салтара и Куцехвоста пересекутся и предводитель пиратов с «Темной королевы» узнает, как сложил голову его брат.

Габул подошел к столу, схватил жареную чайку и в задумчивости принялся жевать. Салтар пользовался славой головореза, на пути которого лучше не становиться.

Ни разу в жизни Габулу не доводилось скрестить с ним клинки. Однако поговаривали, что в драке Салтар орудует ужасающим железным крюком, которым насквозь пронзает соперника, прежде чем прикончить его своей кривой саблей. Габул глухо зарычал, с отвращением выплюнул мясо и швырнул жареную чайку из окна.

Габул зловеще усмехнулся. Он привык вести игру наверняка. Вытащив из-за пояса длинный кривой кинжал, он отправился в дальний конец зала. Там висел расписной занавес, закрепленный под потолком на перекладине и ниспадавший до самого пола. Когда Габул откинул занавес, в каменной стене обнаружилась глубокая щель. В эту щель Габул сунул свой кинжал так, чтобы острый клинок выдавался наружу. Габул был известен как бесстрашный боец, но он не полагался на слепую судьбу, особенно со времен происшествия с той юной мышью.

Отступив назад, Габул осмотрел ловушку. Замысел хорош: никто не догадается, где таится опасность.

Вдруг взгляд его беспокойно бегающих глаз упал на колокол. Словно зачарованный, Габул медленно обошел вокруг основания. Нет, еще никому из крысиных королей не удавалось заполучить такой дивный трофей. Своей когтистой лапой, унизанной кольцами и браслетами, Габул постучал по сверкающему боку колокола. Чуткий колокол тут же загудел. Прислушиваясь к чистому музыкальному звуку, Габул погладил прохладную резьбу.

– Давай-ка поговорим, красавчик, – пробурчал он себе под нос. – Пора нам получше узнать друг друга. Я – Неистовый Габул, твой хозяин, великий и грозный. Но тебе не нужно меня бояться. Настанет день, когда своим громовым звоном ты будешь созывать мой доблестный флот и вселять ужас в моих врагов. О, ты станешь голосом Габула, величайшего из королей! Я установлю тебя на самой вершине своего замка, и пусть звон твой днем и ночью гремит над миром. Ветер будет раскачивать тебя, и все моря узнают о том, что Габул – их единственный повелитель!

Вдруг, словно пронзенный внезапной мыслью, Габул отскочил от колокола. С шумом захлопнув за собой дверь, он бросился вниз по лестнице. Перескакивая через ступеньки, он спускался все ниже и ниже. Двое стражников охраняли вход в подземелье. Габул замахнулся на них и проскрежетал:

– Прочь отсюда! Я хочу остаться с ним один на один.

Стражников мгновенно и след простыл. Габул вошел в камеру, низкую и тесную, как клетка. Он приблизился к решетке и довольно осклабился при виде несчастного узника, томившегося здесь:

– Ну что, колокольный мастер, теперь-то ты готов мне служить?

Джозеф Литейщик был прикован к стене; тяжеленная цепь обвивалась вокруг его пояса. На полу стояли лужи, так как морская вода сочилась здесь отовсюду. Еще недавно Джозеф был крепкой, полной сил мышью, но теперь он страшно исхудал и осунулся. Однако, когда колокольный мастер вскинул голову, глаза его сверкнули огнем непримиримой ненависти.

– Запомни, крысиное отродье, – сказал Джозеф, – я не буду служить тебе никогда. Пусть лучше тело мое пойдет на корм рыбам.

Словно не расслышав ответа, Габул продолжал:

– Ты сделаешь то, что я велю, Джозеф. Я знаю, для тебя это пустяки. Построишь башню, надежную башню и водрузишь колокол на самой вершине моего замка. Пусть весь мир трепещет, слушая его гул.

Джозеф рванулся вперед, натянув цепь:

– Никогда! – Голос его дрогнул от гнева. – Никогда я не запятнаю своей чести служением тебе. Никогда не помогу сбыться твоим безумным мечтам и отвратительным планам. Я отлил этот колокол для барсука, повелителя Саламандастрона, непримиримого врага грязных подонков, чинящих на море разбой и насилие. И никогда он не зазвонит в твою честь, крыса!

Габул вытащил меч и загрохотал им по прутьям решетки.

– Тысяча чертей! Мне наплевать, для кого ты его отлил, безмозглая тварь. Колокол мой, я сделаю с ним все, что вздумается.

Джозеф опустился на пол, безнадежно покачав головой:

– Вижу, злость лишила тебя рассудка. Ты можешь мучить меня как угодно, можешь лишить жизни, но ничего не добьешься.

Габул сунул меч в ножны. Потом вцепился когтями в решетку и процедил сквозь зубы:

– Значит, я могу мучить тебя как угодно. А как насчет твоей дочери?

Черты колокольного мастера исказились от муки.

– Умоляю, оставь ее… Она еще совсем дитя… Неужели ты посмеешь измываться над ней?

В эту минуту Габул пожалел, что утопил дочь колокольного мастера. Впрочем, решил он, раз старый дуралей думает, что она еще жива, можно отлично позабавиться.

Пожалуй, выйдет потеха на славу.

– Если возьмешься за ум и построишь колокольню, так и быть, я позволю тебе увидеться с дочерью. Но не раньше, чем будет уложен последний камень.

Джозеф до предела натянул цепь. Он так прикусил губу, что кровь потекла по подбородку. Слова, казалось, застревали у мастера в горле, но он знал – другого ответа быть не может.

– Послушай, Габул, Никогда я не положу камня в основание твоей башни. Ты повсюду несешь смерть, страдания и рабство, и я тебе не помощник. Надо лишиться остатков совести, чтобы служить тебе, после того как я своими глазами видел, как твои приспешники расправились с капитаном и командой нашего корабля. Знаю, больше мне не видать моей дочери. Сердце мое разрывается, но каждый должен поступать, как велят ему долг и честь.

Габул призвал на помощь все свое коварство, и черная душа его быстро подсказала ему еще одну изуверскую выходку. Осклабившись, он широко раскинул лапы:

– Ха, Джозеф, ты слишком упрям. Но я вижу, смелости тебе не занимать. Знаешь, приятель, иногда я даже жалею, что уродился таким кровожадным и свирепым.

Всякому ведь охота быть честным и добрым вроде тебя.

Что ж, на досуге я подумаю, как поступить с тобой. Но, лопни мои глаза, приятель, ты наверняка не прочь повидаться с дочерью.

На глаза доверчивого узника навернулись слезы признательности.

– Прошу тебя, дай взглянуть на нее хоть краешком глаза! Она для меня дороже всего на свете!

Габул снял связку ключей с вбитого в стену крюка:

– Тысяча чертей! Не такой уж я злодей. А к старости, похоже, стану совсем слюнтяем. Иди за мной.

Колокольный мастер и его мучитель вошли в пиршественный зал. Звеня цепями, Джозеф обеспокоенно огляделся вокруг:

– Где же моя дочь?

Габул коснулся колокола острием меча:

– Не так быстро, приятель. Не желаешь построить башню, скажи хотя бы, что значат все эти фигурки и слова, вырезанные на моем колоколе.

Джозеф, волоча за собой цепь, обошел вокруг колокола. Тревожные мысли о дочери роем теснились у него в голове. Наконец он заговорил, медленно и неохотно:

 
Буду бить на свадьбах я, души съединяя,
Буду днем и ночью бить, время отбивая,
Буду по утрам будить и сестру и брата,
Буду о беде гудеть голосом набата.
В час последний голос мой будет литься следом
Над ушедшим в Темный Лес молодым и дедом.
Много-много долгих лет, праздников и буден,
Чистый, ясный и густой звон мой звучен будет.
Мир несу я и добро и норе и дому,
Но запомни: голос мой – смерть и горе злому.
 

Габул бросил на Джозефа злобный взгляд:

– Вздор! Я велю соскоблить эту ерунду, всего и делов!

А эти рисунки, что они значат, отвечай, колокольный мастер!

Джозеф пожал плечами:

– Тайна их открыта лишь Владыке барсуку, повелителю крепости Саламандастрон. Это он дал мне пергамент с изображениями. Барсукам, правящим огненной горой, известно много из того, что для всех других навсегда останется тайной. Но где моя дочь, ты обещал отвести меня к ней.

Габул подвел Литейщика к распахнутому окну:

– Море велико, приятель, очень велико. Жаль, я не могу тебе показать то место, где лежит твое чадо. Отправляйся-ка сам на поиски.

И в то же мгновение Габул изо всей силы толкнул узника.

На закате дня юная мышка брела по пустынному берегу, отбрасывая на песок длинную тень. Голод, жажда, укусы бесчисленных мошек разбудили ее и вынудили покинуть укрытие. На плече мышка по-прежнему несла толстую узловатую веревку. Длинная цепочка следов тянулась за ней на гладком песке – в этом пустынном месте, где обитали только хищные птицы, она была наедине с небом и морем. Мышка попыталась утолить голод водорослями, выброшенными на берег приливом, но они так пропитались солью, что обожгли рот, и она с отвращением выплюнула их. Мышку шатало от слабости. Она остановилась и огляделась вокруг, приставив лапу к глазам.

Должна же где-нибудь быть пресная вода. Мышка направилась прочь от моря, на юг, где виднелись песчаные дюны.

Идти по горячему песку было трудно, мышка то и дело падала, но упрямо поднималась и вновь брела вперед. Скатившись кубарем с песчаного холма, она протирала запорошенные песком глаза и вновь принималась карабкаться по склону. Одолев дюну, она наконец увидела живое существо. На сей раз это была не чайка, а маленькая ящерица – прикрыв глаза, она нежилась на солнце. Заметив мышку, ящерица юркнула в сторону, настороженно поглядывая на незнакомку из-под опущенных век.

Мышка хотела заговорить с ней, но из пересохшего рта вырвался лишь невнятный хрип. Качнув головой, ящерица неприветливо сказала:

– Ты не лягуха. Зачем квакаешь? Что надо?

Мышка с трудом выдохнула одно-единственное слово:

– Воды.

– Вода далеко. Ты не ящерица, тебе конец. До воды не дойти. Скоро тебя съедят. – И ящерица глазами указала наверх.

Подняв голову, мышка увидела, что чайки кружат над ней, спускаясь все ниже и ниже: жадные до падали, птицы чувствовали, что живое существо, заброшенное в их владения, с каждой минутой слабеет и скоро не сможет постоять за себя. Мышка сжала свою узловатую веревку, рассекла ею воздух и грозно выкрикнула:

– Видно, вам понравилось угощение. Сейчас добавим.

Когда она опустила голову, ящерица уже исчезла.

Мышка не раздумывая начала спускаться на другую сторону дюны, то и дело спотыкаясь и падая. Скатившись к подножию, она оказалась в тени. Перед ней открылась песчаная равнина, кое-где покрытая низкорослым кустарником и чахлой травой. Она решила немного передохнуть в благодатной прохладе и откинулась на спину, зарывшись лапами в песок. И вдруг вскочила как ужаленная. Сухой горячий песок на глубине оказался влажным и твердым.

Сейчас она находится на той стороне холма, что удалена от моря, а это значит… Надежда блеснула в ее мозгу – вода!

Голова кружилась, силы с каждой минутой убывали, и все же мышка всеми четырьмя лапами принялась рыть песок. Вскоре усилия ее были вознаграждены – песок потемнел и стал более влажным. Ямка все углублялась, лапы скребли по мокрому песку, и этот обнадеживающий звук ласкал уши. Мышка рыла и рыла, отчаяние придавало ей энергии. Наконец, обмирая от счастья, она почувствовала, что одна лапа намокла. Опустившись на песок, мышка торопливо сунула лапу в рот, высасывая капли влаги; тем временем вода, просочившись из глубины, образовала на дне ямки маленькую мутную лужицу. Тогда мышка распростерлась на земле, опустила в ямку голову и принялась жадно пить, не обращая внимания на песок и грязь. Живительная влага смочила пересохшее горло, и мышка почувствовала себя обновленной и полной сил.

Постанывая от удовольствия, она подняла голову и встретилась взглядом с хищным круглым глазом чайки, которая потихоньку подкралась к ней.

Не медля ни секунды, мышка огрела птицу своей тяжелой узловатой веревкой. Чайка повалилась вверх тормашками. Прежде чем она с глухим криком взмыла в воздух, ей еще трижды досталось твердым как камень узлом. Юная мышка чувствовала, как кровь кипит у нее в жилах. Она вскинула голову к небу:

– Эй, вы! Так будет со всеми. Попробуйте только, суньтесь ко мне. Не сносить вам головы!

Вечер незаметно сменился ночью; мышка по-прежнему сидела у подножия холма. Она смочила в только что вырытом колодце краешек своего грубого холщового платья и принялась промывать рану на голове, вслух разговаривая с собой, поскольку поговорить было не с кем, а звук собственного голоса вселял в нее бодрость:

– Да, попала я в переделку. Память отшибло начисто, даже как звать меня не помню. Куда меня забросило, не имею ни малейшего представления. Но без имени не обойдешься. Назову-ка я себя, пожалуй, Бурей – ведь меня выбросило на берег бурей. Да, Буря, неплохое имя, вполне подходящее. – Она схватила лежавшую рядом узловатую веревку и со свистом раскрутила ее над головой: – А ты, мое верное оружие, будешь называться Чайкобоем. Ну вот, хотя бы имена у нас обоих теперь есть. И не только имена—у меня есть вода и еще тень от этого песчаного холма.

Теплая летняя ночь окутала землю тьмой; мышка по имени Буря калачиком свернулась на песке.

– Все же хотелось бы знать, кто я на самом деле. – Голос ее, печальный и одинокий, эхом разнесся средь пустынных равнин.

Бледно-золотистый лунный свет лился на песчаные дюны и маленькую мышку, уснувшую у подножия холма; словно дитя, которое и во сне не может расстаться с любимой игрушкой, она крепко прижимала к себе узловатую веревку.