Текст книги "Американский психопат"

Совещание

Моя секретарша Джин, которая в меня влюблена, входит без стука ко мне в кабинет и сообщает, что в одиннадцать часов у меня важное совещание. Я сижу за столом от Palazetti со стеклянной столешницей, смотрю в монитор сквозь очки Ray-Ban, жую нуприн и потихоньку отхожу от вчерашней кокаиновой вечеринки. Началась она вполне невинно: сначала мы с Чарльзом Гамильтоном, Эндрю Спенсером и Крисом Стаффордом поехали в «Кричи!», потом двинули в Принстонский клуб, потом – в «Баркадию», а закончилось все у «Нелль» около половины четвертого утра, и я даже вспомнил про совещание сегодня утром, когда после четырех часов тяжелого липкого сна отмокал в ванне, попивая «Кровавую Мэри», но потом снова о нем забыл, пока ехал в такси на работу. Сегодня на Джин – жакет из жатого шелка, трикотажная юбка из вискозы, красные замшевые туфли с атласными бантиками от Susan Bennis Warren Edwards и позолоченные сережки от Robert Lee Morris. Она стоит передо мной, явно не замечая моих страданий, и держит в руках папку.

Почти минуту я делаю вид, что не замечаю ее, потом наконец снимаю темные очки и откашливаюсь:

– Да, Джин? Что-то еще?

– Сегодня ты мистер Ворчун. – Она улыбается, аккуратно кладет папку мне на стол и ждет, чтобы я… чего она ждет, интересно? Чтобы я рассказал ей в красках о прошлой ночи?

– Да, простушка ты моя. Сегодня я мистер Ворчун, – сердито рычу я, беру папку и засовываю в ящик стола.

Она непонимающе смотрит на меня, а потом говорит, окончательно смутившись:

– Звонили Тед Мэдисон и Джеймс Баркер. Они хотят с тобой встретиться в «Фужерах» в шесть.

Я смотрю на нее и вздыхаю:

– Хорошо, и что нужно сделать?

Она нервно смеется, ее глаза расширились.

– Я не знаю…

– Джин, – я встаю, чтобы выпроводить ее из кабинета, – что… нужно… сказать?

До нее не сразу, но доходит, и она испуганно отвечает:

– Просто… сказать… «нет»?

– Просто… скажи… «нет». – Я киваю и выталкиваю ее за дверь.

Перед тем как выйти из кабинета, я принимаю две таблетки валиума, запиваю их «Перье», потом протираю лицо очищающим лосьоном, который наношу влажными ватными шариками, и смазываю увлажняющим кремом. Сегодня на мне твидовый костюм и полосатая рубашка от Yves Saint Laurent, шелковый галстук от Armani и новые черные туфли от Ferragamo. Я полощу рот антибактериальным ополаскивателем Plax и чищу зубы, а когда я сморкаюсь, сопли, смешанные с кровью, пачкают мой носовой платок от Hermès за сорок пять долларов, который, увы, не был подарком. Однако я выпиваю чуть ли не двадцать литров минеральной воды «Эвиан» в день и регулярно хожу в солярий, так что одна веселая ночка вряд ли как-то повлияет на гладкость моей кожи или на цвет лица. Вид у меня по-прежнему безупречный. Три капли визина приводят в порядок глаза. В итоге имеем следующее: чувствую я себя дерьмово, но выгляжу великолепно.

Я прихожу в зал заседаний первым. Луис Каррузерс бежит следом как щенок, путаясь у меня под ногами, и садится рядом со мной, а это значит, что мне придется выключить плеер. На нем шерстяной спортивный пиджак из шотландки, шерстяные брюки, хлопчатобумажная рубашка от Hugo Boss и галстук с узором пейсли; брюки, по-моему, от Brooks Brothers. Он начинает трепаться о «Профитёрах»[12]12
  Игра слов: propheteer – profiteer (спекулянт) ₊ prophet (пророк).


[Закрыть], ресторане в Финиксе, о котором мне и вправду было бы интересно узнать, но только не от Луиса Каррузерса, хотя принятый валиум в количестве десяти миллиграммов слегка примиряет меня с действительностью. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» выступали потомки участников «Группы Доннера».

– Эти клиенты совсем придурочные, однозначно, – говорит Луис. – Хотели пригласить меня на местных «Отверженных», а я уже видел их в Лондоне, но…

– И ты без проблем заказал столик в «Профитёрах»? – спрашиваю я, прерывая его на полуслове.

– Ага. Без проблем, – говорит он. – Мы поздно приехали.

– А что вы заказывали? – интересуюсь я.

– Я взял устриц пашот, lotte[13]13
  Разновидность ската.


[Закрыть] и ореховый торт.

– Я слышал, lotte там хороший, – бормочу я, думая о своем.

– Клиент заказал boudin blanc[14]14
  Вид кровяной колбасы.


[Закрыть], жареного цыпленка и сырный торт, – говорит он.

– Сырный торт? – говорю я, смущенный этим пошлым, неправильным списком. – А цыпленок был под соусом или с фруктами? И как его подавали?

– Никак, Патрик, – говорит он, тоже смутившись. – Он был… просто жареный.

– А сырный торт был какой? Теплый? Из какого сыра – рикотта? Или овечьего? Украшенный цветами или посыпанный листьями кориандра?

– Он был… обычный, – говорит Луис, а потом вдруг заявляет: – Патрик, ты вспотел.

– А что баба клиента? – спрашиваю я, не обращая внимания на его слова. – Она что заказывала?

– Салат по-деревенски, гребешков и лимонный пирог.

– А гребешки были на гриле? Сашими? А сколько сортов? – спрашиваю я. – Или они были запеченные?

– Нет, Патрик, – говорит Луис. – Они были… жареные.

В зале воцаряется тишина. Я перевариваю информацию и формулирую следующий вопрос:

– Что значит «жареные», Луис?

– Я точно не знаю, – говорит он. – Но, по-моему, для этого требуется… сковорода.

– Вино? – спрашиваю я.

– Белое, совиньон, восемьдесят пятого года, – говорит он. – «Джордан». Две бутылки.

– Машина? – спрашиваю я. – Вы, когда были в Финиксе, брали напрокат машину?

– «БМВ». – Он улыбается. – Маленький черный бумер.

– Ага, – бормочу я, вспоминая прошлую ночь, когда я полностью отключился на стоянке возле «Нелль»: изо рта шла пена, я ни о чем не мог думать, только о насекомых, о целой куче насекомых, изо рта шла пена, и я, кажется, бросался на голубей, с пеной на губах бросался на голубей. – Финикс. Дженет Ли была из Финикса… – Я замолкаю на пару секунд и продолжаю: – Ее зарезали в душе. Халтурная сцена. – Я опять умолкаю. – Даже кровь была не похожа на настоящую.

– Слушай, Патрик, – говорит Луис и сует мне в руку свой носовой платок, мои пальцы непроизвольно сжались в кулак, когда он ко мне прикоснулся. – На следующей неделе мы с Дибблом обедаем в Йельском клубе. Не хочешь присоединиться?

– Можно. – Я думаю о ногах Кортни. Ее ноги раздвинуты широко-широко, ее ноги обхватили мое лицо, и когда я смотрю на Луиса, то на мгновение мне кажется, что у него вместо головы – говорящая вагина, и я пугаюсь до полусмерти и несу какую-то чушь, вытирая пот со лба. – Хороший костюм, Луис. – Я и сам не понял, с чего бы вдруг это брякнул.

Он таращится на меня, словно громом пораженный, а потом вдруг краснеет, смущается и теребит лацканы пиджака:

– Спасибо, Пат. Ты тоже отлично выглядишь… как всегда. – Он протягивает руку, чтобы дотронуться до моего галстука, но я ее перехватываю и говорю:

– Твоего комплимента мне вполне достаточно.

Входит Рид Томпсон, в шерстяном двубортном костюме на четырех пуговицах, полосатой хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке (все – от Armani), на ногах у него пошловатые темно-синие хлопчатобумажные носки от Interwoven и черные туфли от Ferragamo (в точности как мои), на ногтях – маникюр, в одной руке – «Wall Street Journal», а через другую руку небрежно перекинуто твидовое пальто от Bill Kaiserman. Он кивает нам и садится напротив. Вскоре появляется Тодд Бродерик, в полосатом двубортном костюме на шести пуговицах, хлопчатобумажной рубашке в полоску и шелковом галстуке, все от Polo, плюс роскошный платок в нагрудном кармане, наверняка тоже от Polo. За ним входит Макдермотт, у него в руках «New York Magazine» и утренний выпуск «Financial Times», на нем новые очки от Oliver Peoples в оправе из красного дерева и черный с белым однобортный костюм в «гусиную лапку» с V-образными лацканами, полосатая хлопчатобумажная рубашка с широким воротничком и шелковый галстук с узором пейсли, все от John Reyle.

Я улыбаюсь, поднимая глаза на Макдермотта, который садится рядом со мной. Он вздыхает, открывает газету и углубляется в чтение. Поскольку он не сказал ни «привет», ни «доброе утро», я делаю вывод, что он обижен, и, по всей видимости, на меня. В конце концов, когда я замечаю, что Луис хочет что-то мне сказать, я поворачиваюсь к Макдермотту.

– Ну, Макдермотт, что случилось? – ухмыляюсь я. – С утра была длинная очередь на «Stairmaster»?

– А кто сказал, что что-то случилось? – Он сопит и листает «Financial Times».

– Слушай, – говорю я ему, наклоняясь поближе, – я уже извинился, что наорал на тебя тогда из-за пиццы в «Пастелях».

– А кто сказал, что дело в этом? – говорит он напряженно.

– Я думал, мы все уже выяснили, – шепчу я, кладя руку на ручку его кресла и улыбаясь Томпсону. – Я искренне сожалею, что отозвался о пицце в «Пастелях» в таком оскорбительном тоне. Я искренне сожалею и приношу свои извинения. Теперь ты доволен?

– Кто сказал, что дело в этом? – повторяет он.

– Тогда в чем дело, Макдермотт? – шепчу я и вдруг замечаю у себя за спиной какое-то движение. Я считаю до трех и резко оборачиваюсь.

Луис, наклонившийся вперед, чтобы послушать, о чем мы говорим, быстро отскакивает назад. Он понимает, что его поймали с поличным, и медленно садится на место; лицо у него виноватое.

– Макдермотт, но это же просто смешно, – шепчу я. – Ты что, вечно теперь будешь злиться за то, что я назвал пиццу в «Пастелях»… жесткой.

– Пересушенной, – говорит он, пытаясь убить меня взглядом. – Ты сказал, что она пересушенная.

– Я извиняюсь, – говорю я. – Но я был прав. Она там такая и есть. Ты ведь читал обзор в «Times»?

– Вот. – Он лезет в карман и вручает мне ксерокс статьи. – Я просто хотел тебе доказать, что ты не прав. Вот, прочти.

– А что это? – спрашиваю я, разворачивая статью.

– Это статья о твоем кумире Дональде Трампе. – Макдермотт усмехается.

– Ага, – нерешительно говорю я. – Интересно, а почему я ее не видел?

– И вот… – Макдермотт пробегает глазами статью и тыкает пальцем в нижний абзац, который подчеркнут красным. – Какая пицца в Манхэттене нравится Трампу больше всего?

– Дай я почитаю. – Я вздыхаю и отмахиваюсь от него. – Ты, наверное, ошибся, фотография какая-то неудачная.

– Бэйтмен, смотри. Я специально обвел, – говорит он.

Я делаю вид, что читаю эту мудацкую статью, но уже начинаю злиться, поэтому отдаю ксерокс Макдермотту.

– Ну и что? – говорю я. – Ну и что?! Что ты, Макдермотт, пытаешься мне доказать?

– Что ты теперь скажешь о пицце в «Пастелях», Бэйтмен? – говорит он злорадно.

– Ну… – Я говорю, очень тщательно подбирая слова. – Скажу, что мне надо пойти туда и еще раз попробовать эту пиццу… – Я говорю это, стиснув зубы. – Но когда я там был в прошлый раз, пицца была…

– Пересушенная? – спрашивает Макдермотт.

– Да. – Я пожимаю плечами. – Именно пересушенная.

– Угу. – Макдермотт улыбается с победным видом.

– Слушай, если пицца в «Пастелях» нравится Донни, – начинаю я скрепя сердце, потому что мне очень не хочется говорить это Макдермотту, потом вздыхаю, почти незаметно, – значит мне она тоже нравится.

Макдермотт хихикает, он победил.

Я считаю галстуки: три из шелкового крепа, один из шелкового атласа от Versace, два шелковых галстука-фуляр, один шелковый от Kenzo, два галстука из жаккардового полотна. Ароматы Xeryus, Tuscany, Armani, Obsession, Polo, Grey Flannel и даже Antaeus смешиваются друг с другом в воздухе и образуют особый запах: холодный и тошнотворный.

– Но я не извиняюсь, – предупреждаю я Макдермотта.

– Ты уже извинился, Бэйтмен, – говорит он.

Входит Пол Оуэн, на нем кашемировый спортивный пиджак, брюки из шерстяной фланели, рубашка от Ronaldus Shamask с воротничком на пуговицах, но главное – его галстук в синюю, черную, красную и желтую широкую полоску, от Andrew Fezza, дизайн Zanzarra, – вот это меня впечатляет. Каррузерс тоже оценил галстук, он наклоняется ко мне и говорит:

– Как ты думаешь, у него и гульфик такой же расцветки? – Не дождавшись ответа, он отодвигается, открывает «Sports Illustrated», лежащий на столе, и, улыбаясь сам себе, читает статью о соревнованиях по прыжкам в воду на Олимпийских играх.

– Привет, Холберстам, – говорит мне Оуэн, проходя мимо.

– Привет, Оуэн, – говорю я.

Мне нравится, как он стильно одет и как у него зачесаны волосы, так ровно и гладко… и это меня добивает, я делаю мысленную пометку, что надо будет спросить у него, где он покупает средства для ухода за волосами и каким муссом пользуется; перебрав множество вариантов, я думаю, что это Ten-Х.

Входит Грег Макбрайд и останавливается возле моего кресла:

– Смотрел сегодня «Шоу Патти Винтерс»? Потрясающе. Просто потрясающе.

Мы пожимаем друг другу руки, и он садится между Дибблом и Ллойдом. Бог его знает, откуда они тут взялись.

Кевин Форрест, вошедший вместе с Чарльзом Мерфи, говорит:

– Я так и не дождался звонка. Зуб даю, это все Фелиция.

Я даже не обращаю внимания на то, как они одеты, но вдруг ловлю себя на том, что смотрю на антикварные запонки Мерфи с голубыми хрустальными глазками.

Видеопрокат и D’Agostino’s

Я брожу по Video Visions (это видеопрокат, который находится рядом с моей квартирой в Уэст-Сайде) и посасываю диетическую пепси из баночки, в наушниках моего плеера Sony играет Кристофер Кросс. После работы мы с Монтгомери поиграли в ракетбол, потом я пошел на массаж шиацу и встретился с Джессом Ллойдом, Джейми Конвеем и Кевином Форрестом, чтобы выпить у «Расти» на Тридцать седьмой. Сегодня на мне шерстяное пальто от Ungaro Uomo Paris, в руках – портфель Bottega Veneta и зонтик от Georges Gaspar.

Народу в прокате больше обычного. В очереди передо мной слишком много семейных пар, так что я не могу взять «Исправительную колонию для трансвеститов» или «Пизденку Джинджер» так, чтобы не чувствовать себя неловко, к тому же я уже столкнулся с Робертом Эйлсом из First Boston в отделе ужастиков, или мне просто показалось, что это был Роберт Эйлс. Проходя мимо, он буркнул: «Привет, Макдональд» – в руке он держал кассету с седьмой частью «Пятницы, 13» и документальный фильм про аборты; я успел заметить, что у него отменный маникюр, но впечатление портили часы Rolex из поддельного золота.

Поскольку порнография мне сегодня явно не светит, я брожу по отделу комедий и чувствую себя так, как будто меня изнасиловали; я беру фильм Вуди Аллена, но мне этого мало. Прохожу через отдел музыкального видео – там ничего, захожу в комедийные ужастики – тоже ничего, и вдруг меня прошибает какое-то непонятное беспокойство. Здесь, блядь, слишком много кассет, я не знаю, что выбрать. Захожу за большой рекламный щит с постером новой комедии с Дэном Эйкройдом и принимаю две таблетки валиума по пять миллиграммов, запивая их диетической пепси. Потом, уже почти на автопилоте, словно меня кто-то запрограммировал, я беру с полки кассету с «Двойным телом» – я брал этот фильм уже тридцать семь раз – и иду к кассе, где мне приходится ждать почти двадцать минут, после чего меня обслуживает какая-то некрасивая девица (фунтов пять лишнего веса, сухие вьющиеся волосы). На ней мешковатый свитер, не поддающийся идентификации – но точно не дизайнерский, – вероятно, она его носит с единственной целью: чтобы никто не заметил отсутствие груди, и хотя глаза у нее действительно красивые – кого это ебет?! Наконец подходит моя очередь. Я отдаю ей пустые коробки.

– Это все? – спрашивает она, забирая мою карточку.

На мне черные перчатки от Mario Valentine. Членство в этом прокате стоит мне всего двести пятьдесят долларов в год.

– У вас есть фильмы с Джейми Герц? – спрашиваю я, пытаясь заглянуть ей в глаза.

– Что? – рассеянно спрашивает она.

– У вас есть фильмы с Джейми Герц?

– С кем? – Она забивает что-то в компьютер и говорит, не глядя на меня: – На сколько дней будете брать?

– На три, – говорю я. – Вы что, не знаете, кто такая Джейми Герц?

– Нет, не знаю. – Она вздыхает.

– Джейми Герц, – говорю я. – Она актриса.

– Я не знаю ее, – говорит она таким тоном, как будто я ее домогаюсь, но ее тоже можно понять: она работает в видеопрокате, такая сложная работа, так что ее стервозность вполне оправданна, правильно?

Что бы я сделал с этой девицей, будь у меня молоток, какие слова я бы выбил у нее на теле, будь у меня ледоруб! Она отдает мои коробки парню, стоящему у нее за спиной, и я делаю вид, что не замечаю его испуга, когда он видит коробку из-под «Двойного тела» и узнает меня, – но все же ему приходится пойти в подсобку, чтобы принести мне кассеты.

– Вы ее наверняка знаете, – вежливо говорю я. – Она снимается в рекламе диетической пепси. Вы должны знать.

– Нет, я такую не знаю, – говорит она, и ее монотонный голос выводит меня из себя. Она вбивает в компьютер названия фильмов, которые я беру, и мой регистрационный номер.

– Мне нравится в «Двойном теле» один момент… где женщину трахают до смерти… электродрелью… – говорю я, почти задыхаясь. В прокате вдруг становится очень жарко, я бормочу себе под нос: «О господи» – и опираюсь рукой о прилавок, чтобы унять дрожь. – И кровь льется с потолка.

Я делаю глубокий вдох, голова ритмично покачивается, я продолжаю что-то говорить и сглатываю слюну, думая об одном: мне надо увидеть ее обувь. Я пытаюсь заглянуть под прилавок, чтобы посмотреть, какая на ней обувь, но, к моему прискорбию, это всего лишь кроссовки – не K-Swiss, не Tretorn, не Adidas, не Reebok, а какая-то дешевка.

– Распишитесь здесь. – Она отдает мне кассеты, даже не посмотрев в мою сторону, она не хочет понимать, кто я на самом деле; дыша тяжело и сбивчиво, она переходит к следующим клиентам, семейной паре с маленьким ребенком.

По пути домой я захожу в D’Agostino’s и покупаю на ужин две большие бутылки «Перье», упаковку кока-колы, головку салата руккола, шесть киви среднего размера, бутылку тархунного уксуса, банку сметаны, упаковку тапас, тофу и у кассы беру батончик из белого шоколада.

Я выхожу из магазина, не обращая внимания на бомжа, который просит милостыню под плакатом «Отверженных». У него в руках картонка с надписью: «Я ПОТЕРЯЛ РАБОТУ Я ХОЧУ ЕСТЬ У МЕНЯ НЕТ ДЕНЕГ ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА». У него на глаза наворачиваются слезы, когда я проделываю с ним трюк под названием «подразни-бомжа-долларовой-купюрой», а потом говорю:

– Господи, побрейся ты, что ли.

И тут мой взгляд, как радар, засекает красный «ламборджини-кунташ», припаркованный у тротуара, он сияет в свете уличных фонарей, и я замираю на месте, с трудом глотаю таблетку валиума, и он неожиданно бьет мне в голову, причем весьма ощутимо, и все вдруг становится далеким и абсолютно неважным: черные парни под крэком идут к ближайшей дискотеке, стая голубей вьется в небе, сирены «скорой помощи», гудящие такси, какая-то крошка в платье от Betsey Johnson – это все тает и дергается, как при покадровой фотосъемке – но при этом как будто в замедленной киносъемке, – солнце садится, город темнеет, а я вижу только красный «ламборджини» и слышу только собственное ровное, тяжелое дыхание. Не знаю, сколько прошло времени, но я все еще стою там и пускаю слюни.

У косметолога

Я ухожу с работы в четыре тридцать, иду в «Xclusive» и занимаюсь там с гантелями ровно час, потом беру такси и еду через парк в салон Gio’s, расположенный в гостинице Pierre, чтобы сделать массаж лица, маникюр, а если время позволит, то и педикюр. Я лежу на высоком столе в одном из кабинетов и жду Хельгу, моего косметолога, которая займется моим лицом. Моя рубашка от Brooks Brothers и костюм от Garrik Anderson висят в шкафу, туфли без шнурков от A.Testoni стоят на полу, носки за тридцать долларов от Barney’s засунуты внутрь туфель; на мне остались только шестидесятидолларовые трусы-боксеры от Comme des Garçons. Легкая рубашка, которую я должен был надеть, осталась в душе; я хочу, чтобы Хельга видела мое тело, чтобы она увидела мою грудь, чтобы она заметила, каким крепким и, блядь, накачанным стал у меня живот с тех пор, как мы с ней виделись в последний раз, хотя, честно сказать, она старше меня – ей лет тридцать или даже тридцать пять, – и я вообще не собираюсь ее ебать ни под каким видом. Я потихоньку пью диетическую пепси, которую мне принес Марио, служащий, – я попросил пепси с измельченным льдом, хотя пить мне не хочется.

Я беру сегодняшний номер «Post», который лежит на стеклянном журнальном столике от Smithly Watson, и просматриваю колонку светских сплетен, потом мне на глаза попадается статья про этих тварей, которые наполовину птицы, наполовину грызуны – по сути дела, это голуби с крысиными головой и хвостом, – их обнаружили где-то в канализации в центральной части Гарлема, когда они пытались пробраться к центру города. Статью сопровождает нечеткая фотография, но эксперты, по словам «Post», полностью убеждены в том, что это фальшивка. Как обычно, эта история не пугает меня, напротив, я испытываю смутное раздражение, когда думаю о том, сколько времени и сил потратил какой-то дурак, чтобы это придумать: подделать фотографию (да и подделка, надо заметить, паршивая; штуковина на снимке похожа на ебаный бигмак), послать фотографию в «Post», потом «Post» долго думает (споры, дебаты, попытки в последнюю минуту послать это к черту), нужно напечатать фото, нужно, чтобы кто-нибудь написал статью, взял интервью у экспертов, и в итоге статью все-таки публикуют в сегодняшнем номере на третьей странице, чтобы сотни тысяч людей обсуждали ее за обедом. Я закрываю газету и, устав от раздумий, просто лежу и смотрю в потолок.

Дверь в кабинет открывается, и появляется девушка, которую я раньше не видел. Она входит, сквозь прикрытые веки я вижу, что она достаточно молодая, судя по всему, итальянка и выглядит на все сто. Она улыбается, садится в кресло у моих ног и приступает к педикюру. Она выключает весь верхний свет, за исключением галогеновых светильников, освещающих мои ноги, руки и лицо; комната сразу погружается во мрак, и теперь я уже не могу разглядеть, какое у нее тело, я вижу только ее ботинки из серой замши и черной кожи от Maud Frizon. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» рассказывали об НЛО, которые убивают людей. Появляется Хельга.

– А, мистер Бэйтмен, – говорит Хельга. – Как поживаете?

– Все хорошо, Хельга, – говорю я, напрягая мышцы живота и груди. Глаза у меня закрыты, и кажется, что мышцы действуют сами по себе, без моего участия. Но Хельга аккуратно надевает на меня рубашку и застегивает ее, делая вид, что она не замечает волнообразных движений под чистой загорелой кожей.

– Быстро вы к нам вернулись, – говорит она.

– Я был тут два дня назад, – говорю я смущенно.

– Я знаю, но… – Она замолкает и идет к раковине мыть руки. – Ладно, не важно.

– Хельга? – говорю я.

– Да, мистер Бэйтмен?

– Я шел сюда и увидел пару мужских мокасинов от Bergdorf Goodman, они стояли около соседнего кабинета, кажется, их должны почистить. Чьи они, ты не знаешь? – говорю я.

– Мистера Эрлангера, – говорит она.

– Мистера Эрлангера из Lehman’s?

– Нет, мистера Эрлангера из Salomon Brothers.

– Я тебе когда-нибудь говорил, что мне хочется надеть маску с такой желтой рожицей и улыбкой во весь рот, включить CD-версию песни Бобби Макферрина «Don’t Worry, Be Happy», взять девушку и собаку – колли, чау-чау или шарпея, не важно, – а потом включить аппарат для переливания крови и перелить кровь собаки в тело этой девки, ну и наоборот, разумеется… я тебе этого никогда не говорил?

Пока я говорю, я слышу, как девушка, которая занимается моими ногами, начинает тихонько напевать себе под нос мотивчик из «Отверженных», потом Хельга проводит мне по лицу влажным ватным шариком, чтобы очистить поры. Я истерически смеюсь, делаю глубокий вдох и дотрагиваюсь до груди – ожидая, что мое сердце бьется сейчас быстро и нетерпеливо, но из груди не доносится ни звука, такое ощущение, что я уже умер.

– Тише, мистер Бэйтмен, – говорит Хельга, проводя мне по лицу губкой из люфы, которая колется, а потом холодит кожу. – Расслабьтесь.

– Хорошо, – говорю я. – Расслабляюсь.

– Мистер Бэйтмен, – говорит Хельга, – у вас такое шикарное тело. Сколько вам лет, если не секрет?

– Двадцать шесть.

– Ага, тогда понятно. Такая чистая и гладкая кожа. – Она вздыхает. – Просто расслабьтесь.

Я плыву по течению, я закрываю глаза, песня «Don’t Worry, Baby» в попсовой версии звучит у меня в голове и вымывает оттуда все плохие мысли, я думаю только о позитивных вещах – о свидании с девушкой Маркуса Холберстама, Сесилией Вагнер, которое назначено у меня на сегодняшний вечер, о пюре из турнепса в «Кафе на Юнион-Сквер», о том, как я катался на лыжах с горы Баттермилк в Аспене на прошлое Рождество, о новом диске Huey Lewis and the News, о белых рубашках от Ike Behar, дизайна Joseph Abboud, о красивых телках, смазанных маслом, которые лижут друг другу писечки и попочки под ярким светом юпитеров, о горах рукколы и кориандровых листьев, о моем загаре, о том, как выглядят мои мышцы спины, когда у меня в ванной на них падает свет под правильным углом, о том, как руки Хельги ласкают мое лицо, мою гладкую кожу, втирают в нее кремы, лосьоны и тоники, как она восхищенно шепчет: «О мистер Бэйтмен, у вас такое чистое лицо, такое гладкое, такое чистое…» – о том, что мне не приходится жить в трейлере и работать в боулинге, не приходится ходить на хоккей и есть ребрышки барбекю, о том, как выглядит здание AT&T в полночь, только в полночь. Входит Джинни и садится делать мне маникюр, сначала она стрижет ногти, потом полирует их, чтобы сгладить все оставшиеся неровности.

– В следующий раз мне хотелось бы, чтобы ногти были подлиннее, Джинни, – говорю я ей.

Она молча опускает мои пальцы в теплый ланолиновый крем, потом сушит обе руки и наносит увлажнитель для кутикулы, потом отодвигает кутикулу деревянной палочкой и чистит под ногтями другой деревянной палочкой с намотанной на нее ваткой. Она массирует мне руки и запястья тепловым массажером и под конец полирует ногти: сначала замшей, а затем специальным лосьоном.