Текст книги "Степной найденыш"

Сначала все в недоумении переглянулись, но через секунду десяток рук уже помогали ему, лихорадочно раскидывая и расчищая мусор. Вдруг один мужчина вскрикнул и попятился, подняв помутневшие, но полные ярости глаза к беспощадному, улыбающемуся небу.

– Боже правый! Глядите!

И все увидели желтое, словно восковое лицо миссис Силсби. Но в воображении мальчика оно совершенно преобразилось, знакомые следы тревоги, забот и волнений сменило выражение глубочайшего покоя и умиротворения. При жизни, когда она была полна кипучей энергии, мальчик часто сердил ее; теперь видя эту холодную, безжизненную маску, он почувствовал раскаяние и робко подался вперед. Едва он сделал шаг, один из мужчин быстро, но осторожно прикрыл ее голову носовым платком, словно торопясь скрыть от него что-то ужасное. Кларенс почувствовал, что его оттаскивают назад; но он успел услышать, как стоявший рядом прошептал побелевшими губами:

– И скальп сняли! О господи!

Глава VI

А потом потянулись дни и недели, которые казались Кларенсу сном. Сначала их окружала тихая и уважительная сдержанность, к ним никого не подпускали, выказывая при этом какой-то странный, подчеркнутый интерес, который Кларенс тогда оставил без внимания, но вспоминал потом, когда друзья про это забыли; миссис Силсби похоронили под пирамидкой из камней с церемониями, которые при всей своей простоте, казалось, узурпировали священное право горя, принадлежавшее только ему и Сюзи, оставив им лишь холодный страх; у Сюзи появились частые и необъяснимые вспышки ребяческой злости, которые с течением времени становились все слабее и реже, пока незаметно не прекратились вовсе; Кларенсу по ночам снились кошмары – кучи рваного тряпья на земле, которые он видел в то утро, и он даже чувствовал сожаление, что не рассмотрел их получше; ему вспоминался разбитый пустой фургон, ужасный в своем одиночестве и заброшенности, который будто безмолвно молился, стоя на коленях, когда караван пошел дальше; а позади катился роковой фургон, в котором нашли тело миссис Силсби и которого все суеверно сторонились, а когда наконец его передали властям на сторожевой заставе, то, казалось, исчезло последнее звено в цепи, связывавшей Кларенса с прошлым. Дети впервые видели заставу, и здесь все было для них внове; красивый офицер в форме, со шпагой у пояса казался героической фигурой мстителя, достойного восхищения и подражания. Кларенс и Сюзи вдруг обрели неожиданную значительность и всеобщее уважение, они были «уцелевшие», их сочувственно расспрашивали, вежливо ужасаясь пережитой ими опасности, что Сюзи сразу приняла как должное. Все это, когда он оглядывался назад, казалось ему сном.

Не менее странными и фантастическими были и те перемены, которые дети видели из движущегося фургона. Так, однажды утром неизменная, недвижная, низкая темная полоса на горизонте вдруг исчезла, и еще до полудня они очутились среди скал и деревьев, у бурной реки. А через несколько дней рядом вдруг словно из-под земли вырос горный хребет, уходивший прямо в облака, и они были убеждены, что это и есть та темная полоса, которую они все время видели. Мужчины смеялись над ними и говорили, что вот уже три дня они пересекают эту темную полосу и что она еще выше, чем этот огромный, седой от облаков хребет, который она все это время скрывала от них! И Сюзи твердо верила, что все меняется в то время, пока она спит, потому что она всегда вроде бы «чувствовала, что они ползут наверх», а Кларенс, которому все было нипочем, как это свойственно в очень раннем возрасте, уверенно заявил, что они «вообще-то ни капельки и не поднялись». Потом похолодало, хотя уже наступило лето, и по ночам приходилось разжигать костер, а в палатке, где спала Сюзи, топили печку; а потом все это словно исчезло, и они снова очутились среди залитой солнцем, пересохшей от зноя прерии! И все это как во сне!

Более реальны были окружавшие их люди – казалось, дети знали их всегда, – и по невинной прихоти детского воображения они представлялись более подлинными, чем некогда были погибшие. Вот мистер Пейтон, которому, как они теперь знали, принадлежит караван и который так богат, что ему «незачем и ехать в Калифорнию, да охота пуще неволи, и ежели ему там понравится, он купит ее чуть ли не со всеми потрохами», да к тому же он юрист и «полисмен» – так Сюзи произносила слово «политик», – на заставе его величали «ваша честь» и «господин судья», и он может велеть «арестовать кого угодно», и всех зовет по имени; вот миссис Пейтон, которая слаба здоровьем и доктор предписал ей половину года жить на свежем воздухе «и не возвращаться в город, под крышу»; она решила удочерить Сюзи, как только ее муж договорится с родственниками девочки и выправит все бумаги! А «Гарри», оказывается, – Генри Бенем, брат миссис Пейтон и что-то вроде компаньона мистера Пейтона. А разведчика зовут Гас Гилдерслив, или «Белая ворона», и только благодаря его мужеству удалось избежать нападения на их караван. А еще есть «Билл», гуртовщик, и «Техасец Джим», вакеро[3]3
  Пастух (исп.).


[Закрыть], которому нет равных в искусстве верховой езды. Так они узнавали своих спутников, слушая, что говорят в караване, и наблюдая их собственными неопытными глазами. Все они казались детям замечательными и важными людьми. Но то ли в силу детского любопытства, то ли из страха, что его принимают не за того, кто он есть на самом деле, Кларенса особенно привлекали двое, которые уделяли ему меньше всего внимания, – миссис Пейтон и ее брат Гарри. Боюсь, что, подобно большинству детей, да и некоторым взрослым, он меньше ценил ровное и доброе отношение мистера Пейтона и других, чем скупой знак благосклонности со стороны Гарри или снисходительную вежливость его сестры. Порой он и сам с горечью сознавал это и вбил себе в голову, что если бы он мог заслужить хоть слово одобрения у Гарри или улыбку миссис Пейтон, он отомстил бы за себя потом, убежав от них. Трудно сказать, сделал бы он это или нет. Ведь речь идет всего-навсего о неразумном, впечатлительном одиннадцатилетнем мальчике, о чьих чувствах можно с определенностью сказать лишь одно – что они переменчивы.

Но тут у него появился новый кумир, занимавший в караване столь скромное и незаметное положение, что его никак нельзя было причислить к описанным выше людям. Внешностью, ростом, привычками и одеждой он не отличался от других погонщиков и поначалу не вызвал у Кларенса никакого расположения. Но оказалось, что ему всего шестнадцать лет; это был безнадежно испорченный подросток из Сент-Джозефа, чьи родители упросили Пейтона взять его с собой, чтобы убрать подальше от дурной компании и постепенно исправить. Кларенс узнал об этом не сразу, но не из-за недостатка откровенности со стороны юноши, так как впоследствии сей молодой джентльмен важно поведал ему, что убил трех человек в Сент-Луисе и двоих в Сент-Джо и теперь его разыскивает полиция. Впрочем, было очевидно, что, рано привыкнув пить, курить, жевать табак и играть в карты, этот переросток был к тому же сильно склонен к преувеличению. Недаром его прозвали «Брехун Джим Хукер», и его разнообразные способности представлялись Кларенсу загадкой, заманчивой и влекущей, сомнительной, но всегда полной очарования. Он говорил хриплым голосом, что свидетельствовало о ранней испорченности, но при этом имел круглое, совершенно добродушное лицо и нрав, не лишенный доброты, за исключением тех случаев, когда ему приходилось играть роль головореза, которую он сам себе навязал.

Всего через несколько дней после расправы над Силсби и его людьми, когда детей еще окружало мрачное любопытство, сменившееся боязливой сдержанностью, этот Джим Хукер в первый раз поразил воображение Кларенса. Свисая чуть не до земли с седла, высокий, худощавый, Джим вдруг начал сломя голову носиться на индейской лошадке взад и вперед по дороге, а потом вокруг фургона, в котором сидел Кларенс, при этом он изо всех сил дергал поводья и всячески старался показать, что лошадь понесла и он держится в седле только благодаря своему бесстрашию и искусству. Лошадь все кружила, седок то беспомощно повисал на одном стремени у самой земли, то снова выпрямлялся – как казалось Кларенсу – почти нечеловеческим усилием. Мальчик сидел, разинув рот от восхищения и ужаса, а некоторые из погонщиков почему-то посмеивались. Потом из окна фургона раздался спокойный голос мистера Пейтона:

– Ну вот что, Джим, хватит. Кончай!

Бешеная лошадь вместе со всадником мгновенно исчезла. Через несколько секунд пораженный Кларенс увидел, как лихой наездник преспокойно трусит рысцой в хвосте каравана, среди облака пыли, на том же горячем коне, который в этой прозаической обстановке удивительно походил на обычную рабочую лошадку. В тот же день он попросил Джима объяснить, что все это значит.

– Понимаешь, – мрачно сказал Джим, – среди этого сброда нет никого, кто знал бы настоящую цену моей лошади! А ежели кто и подозревает, так не смеет сказать! Кому охота, чтоб выплыло наружу, что у судьи есть мексиканский конь, который уже двоих угробил у старого хозяина и еще одного угробит как пить дать, прежде чем от него избавятся! Да всего за неделю перед тем, как вас нашли, эта лошадь унесла меня из лагеря! А потом как взовьется на дыбы да как сбросит меня, хорошо я удержал ногу в стремени – вот таким манером. Так и волокла меня мили две башкой вниз, знай только успевай отталкиваться от скал руками – вот так!

– Почему же вы не высвободили ногу и не отпустили лошадь? – спросил Кларенс, у которого перехватило дыхание.

– С тебя такое могло бы статься, – ответил Джим с глубочайшим презрением, – но я – ни в жизнь! Я просто дождался, покуда мы не доскакали до высокой крутой горы, и когда лошадь понеслась вниз, она вроде бы оказалась подо мной, я просто извернулся вот так и снова вскочил к ней на спину.

И хотя Джим очень живо показал, как все это было, опустив руки до земли и описав ими дугу, все же это было выше понимания Кларенса, и он робко спросил о менее сложной подробности:

– А почему лошадь понесла, мистер Хукер?

– Краснокожих почуяла! – сказал Джим, небрежно пуская из угла рта струю табачного сока – он один умел делать это с таким шиком. – Твоих, небось, краснокожих.

– Но вы же сами сказали, – нерешительно возразил Кларенс, – что это было за неделю… и…

– Этот мексиканский скакун может чуять индейцев за пятьдесят и даже за сто миль, – сказал Джим презрительно, с расстановкой, – и если б судья Пейтон послушал моего совета да не боялся бы, что обнаружится, каких он держит коней, он задал бы индейцам перцу, они и не успели бы вас пальцем тронуть. Да только, – добавил он с мрачным унынием, – у этой мелюзги нет ни духу, ни смелости, ни черта, да и откуда взяться, раз тут женщины и дети да еще всякое барахло для женщин и детей. И если б не кой-какие обстоятельства, я бы их всех, сволочей, перерезал, – добавил он таинственно.

Кларенс, на которого эта таинственность произвела сильное впечатление, в этот миг пропустил мимо ушей его презрительный намек по адресу мистера Пейтона, а также те слова, которые недвусмысленно относились к Сюзи и к нему самому, и торопливо спросил:

– Какие обстоятельства?

Джим, словно забыв в приливе новых чувств о присутствии мальчика, небрежно вытащил до половины из-за голенища сверкающий охотничий нож, потом медленно засунул его назад.

– Да так, кое-какие старые счеты, – продолжал он тихо, хотя поблизости никого не было, – должок тут причитается кое с кого, – добавил он драматически, пряча глаза, как будто за ним следили, – и заплатить придется кровью, а потом мне и смыться можно будет. Кто-то здесь слишком зажился на свете. Может, Гас Гилдерслив, может, Гарри Бенем, а может, – добавил он со зловещим, но благородным беспристрастием, – я сам.

– Что вы! – вежливо запротестовал Кларенс.

Но это не смягчило мрачного Джима, а только пробудило в нем подозрительность.

– Может быть, – сказал он и вдруг начал, пританцовывая, удаляться от Кларенса, – ты думаешь, я вру? Может, ты вообразил, раз ты сын полковника Бранта, так можешь отделаться от меня враками про этот ваш караван, может быть, – продолжал он и, пританцовывая, вернулся назад, – ты, брат, надеешься, что если удрал и девочку умыкнул, то можешь и меня обвести вокруг пальца? Может, – продолжал он, снова делая двойной пируэт в пыли и хлопая ладонями по голенищам, – ты шпионишь за всеми и доносишь судье?

Уверенный, что Джим поднимает в себе боевой дух, исполняя индейский военный танец, и сейчас совершит отчаянное нападение на него, Кларенса, но вместе с тем глубоко возмущенный несправедливостью обвинения, мальчик, как всегда, упрямо замкнулся в себе. К счастью, в этот миг повелительный голос позвал: «Эй ты, Джим!» – и кровожадный Джим, как всегда, мгновенно испарился. Тем не менее часа через два он вновь появился рядом с фургоном, в котором сидели Сюзи и Кларенс, и на лице у него было слегка виноватое и удовлетворенное выражение, как будто убийство во имя мести уже свершилось, а волосы его были начесаны на самые глаза по индейскому обычаю. Он великодушно ограничился тем, что с мрачным пренебрежением отозвался о карточной игре, которой были заняты дети, и до Кларенса впервые дошло, что порочный вид ему придавала главным образом прическа. И у него возникла мысль, как это мистер Пейтон не попытался исправить Джима с помощью пары ножниц, но сначала сам он добрых четыре дня пытался подражать Джиму, причесывая волосы на тот же манер.

Через несколько дней после того, как Джим снова осчастливил Кларенса своей откровенностью, мальчику разрешили поездить верхом по-форейторски на одном из коренников, что вызвало у него бурную радость, но тут к нему подъехал Джим на мексиканском скакуне, который казался – это, конечно, было чистейшее притворство – тихим и даже прихрамывал.

– А скажи, брат, – начал Джим мрачно доверительным тоном, – сколько ты рассчитывал заработать, когда похитил эту девчонку?

– Нисколько, – ответил Кларенс с улыбкой. Пожалуй, это был явный результат влияния, оказанного на него Джимом, но так или иначе он уже и не думал возмущаться, когда слышал такое «взрослое» обвинение.

– Ну, если ты это из мести, тогда другой разговор, а то можно было выгодное дельце обстряпать, – продолжал Джим задумчиво.

– Нет, не из мести, – поспешно сказал Кларенс.

– Значит, ты рассчитывал содрать с ее папаши и мамаши награду в сотню долларов, да не успел, потому что индейцы содрали с них скальпы. Повезло тебе, как утопленнику, ей-ей! Ну да ладно, ежели миссис Пейтон удочерит девчонку, ты заставишь ее раскошелиться. Послушай-ка, ты, молодчик, – продолжал он и неожиданно подался вперед, сверля Кларенса взглядом сквозь свои спутанные лохмы, – уж не хочешь ли ты меня убедить, что вся эта история была не мошенничество, не липа?

– Что-что? – переспросил Кларенс.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – просто удивительно, каким хриплым стал его голос, – что это не ты навел индейцев на караван, чтоб они убрали с дороги этих Силсби, а у тебя на руках оказалась круглая сиротка, которую ты мог бы преподнести миссис Пейтон?

Тут Кларенс запротестовал самым решительным образом, но Джим презрительно пропустил его слова мимо ушей.

– Ты мне не ври, – сказал он таинственно. – Я хитрый. Я, парень, себе на уме, мы с тобой одного поля ягода! – И с этим ловким намеком на то, что он владеет преступной тайной Кларенса, Джим скрылся как раз вовремя, чтобы избежать обычного выговора от своего начальника, главного погонщика фила.

Но его пагубное влияние не ограничивалось одним Кларенсом. Несмотря на ревнивую опеку миссис Пейтон, на частое присутствие Кларенса и на кружок почитателей, всегда окружавший Сюзи, стало ясно, что маленькую Еву уже успел тайно предостеречь и искусить дьявол Джим. Как-то раз она украсила локоны перьями цапли, в другой раз натерла лицо и руки красной и желтой охрой, и все это были, призналась она, добровольные подношения Джима Хукера. Но значение и смысл этих даров она открыла одному только Кларенсу.

– Это мне все Джим подарил, – сказала она, – он сам почти индеец, но мне ничего плохого не сделает, и когда придут плохие индейцы, они подумают, что я его дочка, и убегут. А еще Джим сказал, что когда индейцы пришли убивать папу с мамой, мне надо было только сказать, что я его девочка, и они убежали бы.

– Но ты же не могла сказать, – возразил рассудительный Кларенс, – ведь ты все это время была у миссис Пейтон.

– Клаленс, – сказала Сюзи, качая головой и не сводя с мальчика своих круглых глаз, таких невозмутимых, словно она говорила чистую правду. – Ты не говори. Я была там!

Кларенс попятился и чуть не вывалился из фургона в ужасе от того, что Сюзи способна так невероятно преувеличивать.

– Но ты же сама знаешь, Сюзи, – пробормотал он, – что мы с тобой потерялись раньше…

– Клаленс, – преспокойно возразила Сюзи, заглаживая пальчиком складку на платье, – не рассказывай, пожалуйста. Я была там. Ведь я – уцелевшая! Так сказали на заставе. А кто уцелел, тот всегда-всегда бывает там и всегда-всегда все знает.

Кларенс был так ошарашен, что не стал возражать. Он смутно вспомнил, что и раньше, в Форт-Ридже, замечал, как приятно Сюзи, когда ее называют «уцелевшей», и как она по-детски старается не ударить в грязь лицом. Видимо, злодей Джим и сыграл на этом. Несколько дней Кларенс побаивался ее, чувствуя себя одиноким как никогда.

В этом состоянии, совершенно уверенный к тому же, что общение с Джимом не располагает в его пользу ни миссис Пейтон ни ее брата, а миссис Пейтон к тому же думает, будто это он подстроил встречи Сюзи с Джимом, Кларенс решился на одну из тех мальчишеских выходок, о которых старшие склонны судить сурово, но далеко не всегда справедливо. Полагая, подобно многим детям, что на него никто не обращает внимания – разве только для того, чтобы его одернуть, – и убедившись, как убеждается всякий ребенок, и притом гораздо скорее, чем мы в своем благодушии полагаем, что любовь и поблажки не обусловлены непосредственно его поведением и достоинствами, Кларенс пустился во все тяжкие. И однажды, когда прошел слух, что где-то поблизости пасется стадо буйволов и завтра утром караван остановится, а Гилдерслив, Бенем и другие, возможно, отправятся на охоту, Кларенс с восторгом принял предложение Джима тайком поехать вслед за ними.

Для выполнения этого преступного замысла требовались дерзость и двуличие. Они сговорились, что вскоре после отъезда охотников Кларенс попросит разрешения покататься на одной из упряжных лошадей – это ему позволяли довольно часто; выехав из лагеря, он сделает вид, будто лошадь понесла, а Джим тут же помчится догонять его. Из-за отсутствия охотников в лагере будет не так уж много лошадей и людей, и никто больше не бросится его выручать. Ускакав подальше, они поедут по следу охотников, а если их заметят, дадут такие же объяснения, добавив, что не нашли дорогу к лагерю. План удался вплоть до мельчайших подробностей; как выяснилось потом, Джим, чтобы хорошенько взбодрить смирную лошадку Кларенса, насовал под седло колючек – Кларенс обнаружил это, только когда лошадь едва его не сбросила. Нарочито громко крича «Тпру!», причем Джим украдкой колол лошадь Кларенса сзади ножом, преследуемый и преследователь вскоре благополучно очутились за полувысохшим ручьем и ольховой рощицей, окружавшей лагерь. Никто за ними не гнался. То ли погонщики сообразили что к чему и взглянули на их выходку сквозь пальцы, то ли решили, что мальчики сами справятся и никак не могут заблудиться, когда охотники так близко, – во всяком случае, тревоги они не подняли.

Зная в общем, в какую сторону поехали охотники, мальчики, окрыленные успехом, весело скакали вперед. Перед ними открылась широкая пойма с пологим скатом вправо, в сторону далекой, до половины заполненной водой лагуны, образовавшейся во время разлива большой реки, на притоке которой стоял лагерь. Лагуна была почти скрыта смешанным лесом и кустарником, а дальше снова тянулась беспредельная равнина, на которой паслись буйволы. Вот сюда, как сообщил осипшим голосом своему товарищу Джим, они приходят на водопой. Проехав еще немного, он круто осадил лошадь и, спешившись, стал осматривать землю. Она была покрыта какими-то полукруглыми лепешками, которые Джим таинственно назвал «буйволовым пометом». На неопытный взгляд Кларенса, равнина удивительно напоминала самый обыкновенный и прозаический выгон для скота, и это несколько охладило его геройский пыл. Тем не менее оба остановились и, как заправские охотники, осмотрели оружие и снаряжение.

Как ни печально, снаряжение это при всем его разнообразии никак нельзя было назвать достаточным или хотя бы сносным. Обстоятельства побега вынудили Джима ограничиться старым двуствольным дробовиком, который он обычно носил за плечами, старомодным шестизарядным пистолетом, палившим произвольно в самых неожиданных случаях и получившим название «Алланова перечница» за сходство с означенным предметом кухонной утвари, да охотничьим ножом. У Кларенса был индейский лук со стрелой, из которого он учился стрелять, и топорик, припрятанный под седлом. Джим великодушно отдал ему пистолет, взяв взамен топорик, – такая мена вначале восхитила Кларенса, но когда он увидел, как воинственно и живописно выглядит Джим с топориком у пояса, то пожалел о нем. Тогда Джим объяснил ему, что из ружья, в которое заложены «сверхзаряды», так что стволы до половины набиты свинцом и револьверными пулями, может стрелять только он сам, да и то, многозначительно добавил он, не без опасности для жизни. Недостаток снаряжения, однако, восполняли рассказы Джима о необычайных результатах, которых достигли этим простым оружием «одни знакомые ребята»; о том, как сам он однажды свалил быка ловким выстрелом из револьвера прямо в разинутую пасть, когда тот заревел, и прострелил ему навылет «все потроха»; как один его приятель, вернее, даже близкий друг, который теперь сидит в Луисвилльской тюрьме за убийство помощника шерифа, однажды оказался один, пеший, с простым складным ножом и лассо посреди целого стада буйволов, и, преспокойно вскочив на косматую спину самого крупного самца, крепко-накрепко привязал себя лассо к его рогам и давай погонять, подкалывая ножом, и много дней питался мясом, которое вырезал из живого тела, пока буйвол, покинутый всем стадом, истекая кровью, наконец не покорился своему победителю у самого лагеря, куда тот ловко его направил! Надо признаться, что этот рассказ показался Кларенсу не очень-то правдоподобным, и ему хотелось расспросить спутника подробнее. Но они были одни среди прерии, связанные общим проступком; солнце во всем своем великолепии победно вставало над землей, чистый, бодрящий воздух пьянил обоих; для бурной юношеской фантазии не было невозможного!

Пойма, которую они пересекали, местами была в трещинах и рытвинах, так что двигаться приходилось с опаской. Один раз, когда они остановились, Кларенса поразил глухой, монотонный шум, словно где-то неподалеку вода перехлестывала через плотину. Всякий раз, как они придерживали лошадей, звук становился отчетливей, и наконец к нему добавилось слабое, но явственное дрожание земли, которое обычно свидетельствует о близости водопада. Выходило, что наши охотники сбились с пути и они остановились в неуверенности. Однако шум, к их удивлению, приближался. Повинуясь неожиданному порыву, оба поскакали к лагуне. Выехав из леса, Джим протяжно и взволнованно вскрикнул:

– Да ведь это они!

С первого взгляда Кларенсу показалось, словно вся прерия вспенилась и бурные волны или целые валы катятся прямо на них. Но, приглядевшись, он увидел, что это первые смешавшиеся ряды большого стада буйволов, а среди них, с боков и позади, ныряя в облака пыли и вновь появляясь, бешено неслись фигурки людей и сверкали огненные вспышки. Еще недавно они думали о воде, и теперь им чудилось, будто гигантская приливная волна незримо катилась к лагуне, увлекая все перед собой. С горящими глазами Кларенс повернулся к своему спутнику в безмолвном ожидании.

Увы! Этот бесстрашный герой и грозный охотник, по всей видимости, сам онемел от удивления. Правда, он, как пришитый, сидел в седле, стройный и все еще молодцеватый, судорожно хватаясь то за ружье, то за топорик. Трудно сказать, долго ли это продолжалось бы, но тут стадо с оглушительным треском вломилось в кусты и, взяв вправо по берегу лагуны, понеслось прямо на них. Все их сомнения и колебания как рукой сняло. Предусмотрительный, видавший виды мексиканский жеребчик, отчаянно фыркнув, повернул и пустился наутек, унося своего седока. Скромная упряжная лошадь Кларенса, без сомнения, движимая трогательной верностью хозяину, тотчас последовала за ним. Через несколько мгновений верные кони, как неразлучные друзья, благородно соперничая друг с другом, продирались сквозь чащу голова к голове.

– Но зачем же мы скачем в эту сторону? – воскликнул простодушный Кларенс.

– Там сзади Пейтон и Гилдерслив, как бы они нас не увидели, – тяжело дыша, отвечал Джим. Кларенс с удивлением заметил, что буйволы гораздо ближе к ним, чем охотники, и десяток крупных быков уже стучат копытами по земле прямо у них за спиной, но он снова набрал воздуху и крикнул:

– А когда же мы будем на них охотиться?

– Мы – на них?! – взвизгнул Джим в отчаянном приступе искренности. – Это они на нас охотятся, черт возьми!

И в самом деле, ясно было, что их обезумевшие лошади удирают со всех ног от столь же обезумевшего стада. Мальчикам удалось ненадолго оторваться от буйволов, потому что лошади перепрыгнули одну из расселин, тогда как их преследователям пришлось огибать препятствие. Но через несколько минут их настигла та часть стада, которая бежала по другой, ближней стороне лагуны, и они оказались в самой гуще буйволов. Земля содрогалась под ударами копыт; горячее дыхание смешивалось с вонючей пылью, висевшей в воздухе, Кларенс задыхался и почти ослеп. Как в тумане, он разглядел, что Джим наугад швырнул топорик в самку буйвола, наседавшую на него сбоку. Когда они снова скатились в лощину, Кларенс увидел, как Джим, вконец отчаявшись, вскинул свое пресловутое ружье. Кларенс распластался на вытянутой шее лошади. Ослепительная вспышка и громоподобный дуплет; Джим чуть не вылетел из седла, дымящееся ружье отскочило, перелетев через его голову, в другую сторону, а вслед за этим всадник и лошадь исчезли в удушающем облаке пыли и порохового дыма. Тут лошадь Кларенса внезапно остановилась, и мальчик почувствовал, что летит через ее голову в лощину и падает на что-то вроде скачущей косматой подушки. Это была волосатая спина огромного буйвола! Оказалось, что Джим, с отчаяния выпалив наугад дуплетом, угодил в заднюю ногу буйвола, бежавшего впереди, прострелив мышцу и перебив сухожилия, так что буйвол упал в лощину прямо под ноги лошади Кларенса.

Оглушенный, но невредимый, мальчик скатился на землю с шеи буйвола, силившегося встать, шатаясь, поднялся на ноги и увидел, что не только его лошади, но и всего стада как не бывало, а крики невидимых охотников слышались теперь где-то впереди. Они, должно быть, не заметили, как он упал, а потом лощина скрыла его. Склон впереди был слишком крут, и у мальчика так болели ноги, что он не мог туда вскарабкаться, а дорогу к противоположному склону, тому, с которого он и буйвол скатились перед столкновением, преграждал раненый зверь. Кларенс, шатаясь, все же побрел туда, но тут буйвол невероятным усилием встал на трех ногах и повернулся к нему мордой.

Все это произошло слишком быстро, так что неопытный мальчик не успел ощутить страха или вообще чего бы то ни было, кроме неодолимого волнения и замешательства. Но когда он увидел эту тяжелую, косматую голову, которая, казалось, заполнила собой всю лощину и с ужасающей неторопливостью отрезала ему путь к спасению, все его существо охватил ужас. В огромных, тупых, налитых кровью глазах сверкала немая, удивленная ярость; большие, влажные ноздри были так близко, что злобное фырканье сразу отшвырнуло его, как удар. Лощина представляла собой узкую и короткую трещину или впадину; еще несколько шагов назад, и он окажется в ее конце, прижатый к почти отвесному склону высотой в пятнадцать футов. Если попытаться вскарабкаться по сыпучему склону, есть риск сорваться, и тогда эти короткие, но грозные рога тут же пронзят его! Нет, это было бы слишком ужасно, слишком жестоко! Ведь он такой маленький рядом с этим чудищем! Это несправедливо! Глаза мальчика налились слезами, и он, проклиная несправедливость судьбы, застыл на месте, стиснув кулаки. С исступленной детской яростью он вперил свой взгляд в страшные глаза буйвола; он не знал, что выпуклые зрачки свирепого зверя обладают свойствами увеличительного стекла, и он, Кларенс, кажется тупому буйволу гораздо больше, чем на самом деле, а расстояние до него как бы увеличивается и этому многие охотники обязаны спасением. Он думал только об одном: с чем кинуться на зверя? Ах, да! Пистолет. Он все еще в кармане. Мальчик, без всякой надежды, порывисто выхватил его – пистолет казался таким маленьким по сравнению с огромным врагом!

Глаза Кларенса сверкали, он прицелился и спустил курок. Послышалось слабое щелканье, потом еще и еще! Даже эта штука издевается над ним. Он снова рванул спуск что было сил; раздался грохот, раз, другой. Кларенс попятился; видимо, пули скользнули по черепу буйвола, не причинив ему вреда. Мальчик, уже ни на что не надеясь, еще раз спустил курок; снова раздался выстрел, потом яростный рев, и огромный зверь злобно мотнул головой, глубоко вонзив левый рог в сыпучий склон. Снова и снова кидался он на склон, бодая его левым рогом, из-под которого градом сыпались камни и земля. А потом Кларенс вдруг разгадал причину ярости этой обезумевшей громады. Из левого глаза, пробитого последней пулей, текла кровь; буйвол ослеп! И вдруг все чувства мальчика разом переменились, теперь его охватило раскаяние, которое в тот миг было ужаснее недавнего страха. Что он наделал! Желание убежать от омерзительного зрелища было в нем ничуть не слабее инстинкта самосохранения, когда он, воспользовавшись новым взрывом ярости буйвола, которого все время заносило влево, проскользнул мимо него с правой стороны, добежал до склона и вскарабкался наверх. Здесь он пустился бежать, не зная куда, – только бы не слышать этот рев, исполненный боли, не видеть этот кровавый, огромный глаз, не терзаться сознанием своей вины.

Вдруг он услышал далекий сердитый оклик. На первый взгляд равнина показалась ему пустой, но вот он увидел двоих всадников, быстро скакавших к нему, ведя в поводу третью лошадь – его собственную. Вместе с блаженным чувством облегчения мальчика захлестнула жажда сочувствия, лихорадочное желание рассказать этим людям, как все было. Но когда они приблизились, он увидел, что это разведчик Гилдерслив и Генри Бенем, которые отнюдь не разделяют с ним радость избавления, – лица их выражали только нетерпеливое раздражение. Окончательно сраженный этой новой неудачей, Кларенс застыл на месте и упрямо замкнулся в себе.