Текст книги "Картина преступления"

– Не надо.

– Или куртку.

– Отвалите.

Еще один шаг.

– Принести тебе большой топор?

Тут я остановился.

– Да, пожалуйста.

Мы работали молча, обрубая хворост с толстых сучьев, отбрасывая узловатые ветки. Рядом с домом не нашлось никакой подпорки, так что я упер первое полено в землю, подтащив к нему камни, чтобы оно стояло прямо. Потом я поднял топор над головой и изо всех сил ударил.

Я не видел своих рук, я не слышал ничего, кроме шума крови в голове. Леандр установил другое полено, и я его тоже расколол, и еще, и еще, чувствуя, как моим плечам становится жарко, пока меня не охватило невероятное тупое изнеможение. Я остановился, чтобы перевести дух. На обеих ладонях у меня кровоточили сорванные мозоли. Впервые за много дней я почувствовал себя самим собой и купался в этом ощущении с минуту, потом оно тоже исчезло.

– Ну, – сказал Леандр, отряхивая куртку, – плохо, что у них в доме только газовое отопление, а то ты был бы совсем героем.

Я сел на поленницу.

– Мне не нужно быть героем.

– Я знаю, – сказал он. – Но иногда проще быть героем, чем личностью.

Мы посмотрели на громоздящийся на холме дом.

– Я думал, что Шерлок Холмс держал пчел, – сказал я.

Я бы мог открыть все ульи. Я бы мог напустить пчел в эту громадную ужасную столовую, и пусть бы они устроили свои соты в ее стенах.

– Но никаких пчел не видно.

– Его коттедж теперь принадлежит моей сестре Араминте. Это в конце тропинки. Я не часто там бываю. Она не очень любит гостей.

Я поднял руку в порядке эксперимента, потом растянул мышцы.

– Думаю, все гены дружелюбия в семействе достались вам.

– Алистеру тоже кое-что перепало вместе с семейным домом. – В его голосе появилась горечь. – Но ты прав. У меня есть друзья. Я закатываю вечеринки. Я всех шокировал, по случаю оставив свой дом. И, если мои выводы правильны, я единственный из Холмсов за последнее время, который влюбился.

Я открыл рот, чтобы спросить о родителях Шарлотты, потом передумал. Если они и любили друг друга, похоже было, что это к делу не относилось.

– Вы все еще с ним? – Я помолчал. – Ведь это «он», да?

Леандр вздохнул и сел рядом со мной. Под нашим двойным весом поленница сдвинулась.

– Чего ты хочешь от Шарлотты?

– Я…

Он поднял палец.

– Только не корми меня «ее парнем», «лучшим другом» и прочим бредом. Эти слова слишком расплывчаты. Скажи конкретно.

Ничего такого говорить я не собирался. А собирался сказать ему, чтобы он не лез в наши дела. Но это уже не было нашими делами.

– Она делает меня лучше. Я делаю ее лучше. Но вот именно сейчас мы делаем друг друга хуже. Я бы хотел вернуться к тому, что у нас было раньше. – Произнесенное вслух, это звучало просто.

– Могу я дать тебе совет? – спросил Леандр, и его голос был печальным и глухим, как ночь вокруг нас. – Девушка вроде нее – это даже не девушка. И все же она такова. А ты? В любом случае ты навредишь себе.

К слову о бреде.

– Что вы имеете в виду?

– Джейми, – произнес он, – единственный выход – покончить с этим.

Я слишком устал, чтобы говорить об этом дальше, поэтому сменил тему.

– Вы узнали что-нибудь? От ваших контактов, я имею в виду. Что-нибудь полезное, чтобы ехать назад в Германию?

Он прищурился.

– Кое-что. Я узнал, что мне надо перекинуться словечком с Адрианом Мориарти. Но, как я понимаю, в этом желании я не одинок.

Адриан Мориарти был коллекционером картин, первоклассным мошенником и, как я узнал этой осенью, частым и высоко ценимым гостем европейских утренних ток-шоу. Я был удивлен, услышав, что он замешан в скандале с картинами.

– И все в порядке? Я слышал, как кто-то кричал об отъезде. – Я опустил голову. – Знаю, это не мое дело.

– Не твое, – сказал Леандр и похлопал меня по плечу. – После такой работы ты будешь хорошо спать. Только я советую тебе делать это одному и за запертой дверью. С пододвинутым к ней креслом.

– Подождите, – я замялся. – Вы и тот парень. Вы все еще вместе? Вы так и не сказали.

– Нет. – Он коснулся моего плеча и встал, собираясь уходить. – И никогда не были. Он не мог – он женат. Или был женат. Потом снова женился.

И тогда я начал складывать головоломку своими силами.

Потому что история движется по кругу, особенно моя жизнь, если Леандр любил моего отца. Я вспомнил составленный им список. «№ 74. Что бы ни случилось, помните: это не ваша вина, и вы, вероятнее всего, никак не могли этого предотвратить». Я смотрел, как Леандр поднимается по холму к дому, а потом закрыл лицо руками.

Я запер дверь. Я придвинул к ней кресло. Я лег в постель в одиночестве и, проснувшись, нашел Шарлотту Холмс, свернувшуюся на моем полу в маленький темный шар.

– Ватсон, – сонно сказала она, поднимая голову с ковра, – ты постоянно получал сообщения. Поэтому я выбросила твой телефон из окна.

Окно стояло открытым. В него задувал холодный ветер. К моей чести – к моей величайшей чести – я не стал заворачивать ее в одеяла, или кричать, или требовать ответа, или поливать комнату бензином.

По крайней мере мы находились на первом этаже.

Спокойно, как только мог, я встал, перешагнул через нее и вытащил мой телефон из куста роз.

– Восемь сообщений, – сказал я. – От моего отца. О Леандре.

– О. – Холмс села, потирая руки. – Ты бы не мог закрыть его? Подмораживает.

Я со щелчком закрыл окно.

– Очевидно, твой дядя был вчера вне зоны доступа. Что было бы не так уж страшно, если бы мой отец не получал от него электронные письма каждый вечер в течение последних четырех месяцев. Он хочет, чтобы мы проверили, все ли с ним в порядке.

Я пытался, но без успеха, не вспоминать несчастного голоса Леандра. Мой отец. Постоянно в мятом костюме. Вполне удовлетворен сам собой. Мой отец, который вел беспорядочную жизнь в двух странах, безнадежные затеи, изрядное количество мистических ужастиков, которые он писал от руки, а потом читал их мне, как в театре, по телефону, на разные голоса. Как кто-нибудь мог влюбиться в него таким образом – настоящая тайна.

Взгляд Холмс скользнул по мне оценивающе:

– Ты видел его последним.

– Я?

– Леандра. Его не было за ужином. И тебя тоже.

Я схватил два куска хлеба на кухне и пошел к себе, не в силах сидеть в комнате, полной испытующих взглядов.

– Да, меня не было.

– Нет, вы двое… – Она взглянула на мои руки. – Кололи дрова? В самом деле, Ватсон?

– Это была отдушина, – объяснил я.

Она дрожала, и я стянул покрывало с кровати и накинул ей на плечи.

– О, извини, – сказала она, отбросив его. – Я забыла, что, если мы не говорим о твоих чувствах каждые несколько часов, ты превращаешься в хипстера-лесоруба. И не важно, что чувствую я.

– Да, по факту, это действительно не важно. Это же легче легкого – разговаривать с тобой, пока ты прячешься от меня весь день, играя на скрипке неизвестно где, запирая свою дверь и притворяясь, что тебя там нет. Я просто чудо чувствительности в сравнении с тобой. Это же ты подобрала ключ и отодвинула кресло, чтобы поспать у меня на полу.

– Я этого не делала, – сказала она. – Я забралась через окно.

Кресло и в самом деле подпирало дверную ручку.

– Зачем? Ты можешь сказать мне хотя бы, для чего ты забралась ко мне ночью?

– Хотела видеть тебя. Но не хотела с тобой говорить, поэтому дождалась, пока ты уснешь. – Она словно объясняла что-то идиоту. – Что в этом такого трудного для понимания?

– Ладно тебе, чокнутая, – сказал я, но в моем голосе послышалось напряжение.

Она говорила беспечно, но ее глаза полнились чем-то, слишком похожим на боль, и я ненавидел себя за то, что был ее причиной. Я причинял ее прямо сейчас, просто стоя там.

– Пойдем поищем твоего дядю. Возможно, он любезничает с садовником или учит соседских белок петь.

Его не было в саду. Его не было в кухне, и в холле, и в комнате, которую все, к моему ужасу, называли биллиардной из-за стола для пула.

Холодный мраморный пол холодил мои ступни, и я быстро шагал за Холмс, которая завернулась в длинный волочащийся халат пыльного цвета.

– Он мог отъехать по делу в Истберн, – предположил я, когда мы подошли к прихожей.

Холмс со вздохом указала на землю под окном.

– Конечно, не мог. Ночью шел дождь, а свежих следов шин нет. Можем спросить моего отца. Выйти из дома можно разными путями, а Леандр, должно быть, спешил. Мы не знаем всего, что он выяснил, пока был здесь. – И она пустилась дальше, на этот раз вверх по лестнице, к кабинету своего отца.

– Всего? Ты подслушивала? – спросил я, стараясь успеть за ней.

– Конечно, подслушивала. Что еще делать в этом несчастном доме?

– Ты не избегала меня? А разнюхивала?

Она подумала.

– Я могла делать и то и другое.

– А, не важно. Продолжай.

– Могу сказать, что Леандр собирал информацию, чтобы поддерживать ту личину, которую он носил в Германии. У каких картелей какие связи, малооплачиваемые художники известны своими подделками на стороне, кто был связным с другими городами, и какими. Особенно пристально он отслеживал двух фальсификаторов – Гретхен, и кого-то по имени Натаниель. – Она нахмурилась. – Хотя, может, это его дружок? Или оба? Вышло бы очаровательно.

– Холмс. Леандр? Исчезновение?

– Да. Ну, я постоянно слышала это имя через отдушину, но без контекста, так что не поняла, кем он приходился моему дяде.

– Через отдушину?

Холмс свернула за угол.

– Вентиляционная отдушина ведет из моего чулана в кабинет моего отца.

Это заставило меня вспомнить ее сверхъестественную скрипку, слышную повсюду – звук, идущий ниоткуда. Должно быть, он поднимался через пыльный воздух, когда Холмс играла в чулане. Я представил ее в гнезде из одежды, на полу, с головой, откинутой к стене, и закрытыми глазами, играющей сонату.

– И все же это не дает нам ничего такого, что нам сейчас нужно знать. Значит, мой отец.

– Холмс, – сказал я, не желая иметь дела с ее родителями без нужды. – Подожди. Он не оставил тебе записку? Ты проверяла мобильник? Он мог всё объяснить.

Нахмурившись, Холмс выудила телефон из кармана халата:

– Есть новое сообщение, – заметила она. – Пять минут назад. Незнакомый номер.

Мы остановились посреди коридора, и она включила запись.

– Лотти, со мной все в порядке, – с наигранной бодростью произнес голос Леандра, – скоро увидимся.

Она взглянула на телефон, не веря своим ушам. Потом включила запись снова: «Лотти, со мной все в порядке. Скоро увидимся».

– Это не его номер, – сказал я, глядя на экран. – Чей же?

Холмс немедленно нажала на кнопку «Ответить».

«Этот номер не обслуживается». Она попробовала еще раз. И еще раз.

Потом щелкнула по сообщению. «Лотти, со мной…» – не дав ему договорить, Холмс убрала телефон. Я слышал тихий голос в ее кармане.

– Он не называет меня так, – проговорила она. – Никогда. Мне надо увидеть отца.

В коридоре, который вел к его кабинету, портреты сердито смотрели на нас со стен. Я хотел спросить, не подслушала ли она что-нибудь еще, но тут дверь в конце коридора открылась.

– Лотти, – сказал Алистер, встав в проходе, – что ты тут делаешь?

– Ты не видел дядю Леандра? – спросила она, сплетая руки. – Он хотел взять Джейми и меня с собой в город.

Я не понимал, как можно солгать Холмсу. У меня это никогда не получалось. А вы бы справились?

По испепеляющему взгляду, который Алистер бросил на дочь, я понял, что и у вас бы не вышло.

– Он уехал ночью. Одному из его контактов в Германии стало подозрительно его долгое отсутствие. – Он рассеянно махнул рукой. – Конечно, он сказал, что тебя любит, желает тебе всего хорошего и так далее.

Послышался шорох, и отец Холмс перекрыл дверь рукой.

– Мама? – спросила Холмс, пытаясь его обойти. – Она здесь? Я думала, она в своей комнате.

– Не надо, – ответил Алистер. – Она очень плохо себя чувствует.

– Но я… – И она нырнула под его рукой в кабинет.

Больничной кровати не было. Я не видел Эмму Холмс несколько дней и думал, что она лежит в своей комнате, но она была здесь, откинувшись на софе, как будто упала на нее. Светлые пепельные волосы свисали ей на лицо, на ней был халат, как у дочери, накинутый на пижаму, измятую и мокрую. Когда я открыл рот, она подняла руку. Я взглянул на Холмс, которая остолбенела.

Этот дом не был похож на нашу квартиру, где никак не пройти в ванную, не столкнувшись с кем-нибудь еще. Здесь можно было бродить неделями и созерцать лишь мраморный пол, лестницы и невидимые кресла. Вы начинали верить, что вы одни в целом мире.

– Какие у вас планы на Рождество? – резко спросила ее мать хриплым шепотом.

– Я…

– Я разговариваю с моей дочерью. – Но смотрела она на Алистера, и смотрела с гневом.

Должно быть, это было ужасно: оказаться слабой и прикованной к постели, когда привыкла командовать.

Алистер прочистил горло:

– Лотти, твой брат только что выразил желание, чтобы ты провела каникулы в Берлине.

– О, – сказала Холмс, засовывая руки в карманы. (Я мог слышать, как механизм в ее голове запустился.) – Неужели.

– Не утомляй свою мать, – сказал Алистер. – Мы можем обсудить это разумно.

– Ей придется уехать. – Эмма приподнялась на локтях, как убегающий краб; она дышала с трудом.

– Это необязательно, – пробормотал Алистер, не шевельнувшись, чтобы помочь жене. – Я бы предпочел, чтобы Лотти осталась. Мы ее совсем не видим.

Холмс выглядела испуганной, но ее голос был спокоен.

– Майло не говорил с тобой несколько недель, – заявила она. – У тебя не подергивается уголок рта, как обычно после разговора с ним.

– Я больна, – сказала ее мать, как будто это не было очевидно. – Этого достаточно, чтобы у людей изменились обыкновения.

– Конечно, – отозвалась ее дочь, продвигаясь вперед. – Но доктор, которую вы вызвали, доктор Майклз из госпиталя Хайгейт, не специализируется на фибро-миалгии. Она – специалист по…

– По ядам, – отрезала Эмма Холмс.

Тут ее муж повернулся на каблуках и вышел в коридор, захлопнув за собой дверь.

Яды?

– Еще она специализируется на нанотехнологиях, – пробормотала Холмс, но тут ее эмоции поспели за работой интеллекта: – О господи, мам. Яд? Но я не заметила никаких признаков, я бы… я никогда не хотела…

Глаза ее матери вспыхнули.

– Ты могла бы подумать об этом, прежде чем схлестнуться с Люсьеном Мориарти.

У меня закружилась голова, и я прислонился к стене. Я еще продолжал видеть сны о том, что случилось этой осенью. Отравленная пружинка. Лихорадка. Галлюцинации. Это не было отравлением – скорее, намеренным заражением, – но Брайони Даунс все же превратила меня в бледную беспомощную развалину. Я не мог представить, что ощущала Эмма Холмс.

– Где Леандр? – спросила Холмс, расправляя плечи. – Какого черта ему понадобилось уезжать, не попрощавшись?

Я сжался в ожидании реакции. Но огонь в глазах ее матери уже погас, и лицо снова посерело. Можно было разглядеть вены на ее лбу. Я вспомнил ее фотографию – в черном костюме, с темно-красными губами она просто искрилась энергией, как обрезанный кабель. Я не мог сравнить ее с измученной женщиной передо мной. «Отравлена, – подумал я. – Боже мой!» Должно быть, на работе она взяла отпуск. Что говорила Холмс о ее занятиях? Она же не ученая?

– Тут нет легкого решения, – сказала Эмма Холмс, закрывая глаза, чтобы сосредоточиться.

– Ты хочешь сказать, что Леандр удрал как дезертир, по-видимому через несколько дней после отравления, и что беспокоиться здесь не о чем? – Она обернулась к двери. – Что все это – часть плана? Да что, черт побери, происходит?

– Мы отследили отравление до дня вашего приезда, это был единичный случай, и мы принимаем меры. Мы проверяем, что мы едим, чем мы дышим. Мы проверяем прислугу. Скоро мы в этом разберемся. Но пока… Лотти, ради вашей безопасности вам с Джейми не следует здесь оставаться. Я перевела на твой счет средства на поездку. Отправляйся к брату. Уезжай из этого дома. – Она подняла руку, как будто хотела прикоснуться к дочери, но Холмс не обратила на это внимания; она выпрямила спину и прищурилась.

– Ты должна поверить: это для твоего блага, – прибавила ее мать.

– Для моего блага, – повторила Холмс. – Для твоего блага – возможно, но не для моего. Как и обычно. Ты химик, ты разберешься с этим к завтрашнему дню. Если я уеду…

– Ты уедешь.

– Тогда я уеду, чтобы найти дядю, потому что, если я права, он находится в крайней опасности.

Эмма посмотрела на меня с отчаянием в глазах.

– Ты поедешь с ней, – сказала она.

Это был не столько приказ, сколько просьба. Попытка задобрить дочь.

Казалось, что каждый в этом доме находится во вражде с самим собой. Злоба, любовь, верность, страх – всё это накладывалось одно на другое, превращаясь в какое-то непроницаемое туманное пятно. Я открыл рот, чтобы сказать ей нет, чтобы сказать, что моя мать убьет меня, что я не слуга и не телохранитель ее дочери. Что из всех, кого я знаю, она наилучшим образом может сама о себе позаботиться, а если она не сможет, то я – последний, у кого она попросит помощи.

Холмс, не глядя, взяла мою руку в свои.

– Я поеду, – услышал я сам себя. – Конечно, поеду.

Четыре

Я решил, что мне понадобятся серьезные рычаги воздействия, чтобы договориться с моим отцом. Потому что, если я не сумею, мать отыщет меня и убьет за отъезд в Европу без родительского наблюдения.

– Леандр уехал, – сказал я отцу по телефону. – Отец Холмс сказал, что он сорвался посреди ночи. Один из его контактов задергался, как я понял.

Говоря, я смотрел на Холмс рядом со мной на заднем сиденье. Она была с ног до головы в черном: рубашка, аккуратные брюки, черные ботинки с кожаными накладками, которые я и сам был бы не прочь иметь. Между коленей она держала маленький черный чемоданчик с большими серебряными застежками. Ее прямые волосы были зачесаны назад, и я смотрел, как она бешено колотит по клавиатуре телефона, сжав губы. Она выглядела изящной и опасной. Она выглядела, как овеществленный шепот.

Она выглядела, как будто начала новое расследование. Я не знал, что об этом думать.

Телефонная линия потрескивала.

– Значит, ты едешь в Берлин. Чтобы искать его.

В голосе моего отца звучала просьба. Я и подумать не мог, что в последнее время так много взрослых выстроятся в ряд, чтобы просить меня об одолжении, как будто я был кем-то, с кем нужно договариваться, а не просто приказать. Мягко говоря, неделя выдалась странная.

Странный год.

– Я еду в Берлин, потому что Эмма Холмс отравлена Люсьеном Мориарти. По-видимому.

Холмс подняла брови, но ничего не сказала. На ее телефоне появилось сообщение от Майло. «Я отследил этот номер. Леандр звонил вам с одноразового телефона. Разумно – он, знаешь ли, под прикрытием. Выясните, откуда взялся мобильник. Где куплен и кем».

Дальше мне пришлось изо всех сил вытягивать шею. С усталым вздохом Холмс поместила телефон между нами, чтобы я мог читать.

«Ты больше заинтересована этим, чем ситуацией с родителями? Отравление? Какого черта они сказали об этом тебе и не сказали мне?»

«Потому что я разумный, уравновешенный ребенок, – написала Холмс в ответ. – Менее склонная искать случая отомстить».

«Так вот какая ты теперь».

«Скажи мне, ты уже выволок Люсьена из Таиланда и начал вырывать ему зубы?»

«Еще нет. Пока я организую охрану дома в Сас-сексе».

«Хорошо, но в разумных пределах».

«Естественно. Ты же не расстроена из-за матери, нет?» – спросил Майло.

Холмс поколебалась перед тем, как написать ответ. «Нет. Конечно, нет. Ситуация под контролем».

– По-видимому, отравлена, – повторил мой отец. – Боже, Джейми! Что же ты сразу с этого не начал? Не то чтобы я не видел раньше, как с ними происходит что-то такое, но послушай, Холмсы о себе всегда заботятся. И все же, пока вы там, ты не против разведать насчет Леандра? Майло наверняка знает как. У его шпионов есть свои шпионы. Я бы сам это сделал, но не знаю, как с ним связаться.

– Конечно, – сказал я и приготовился приступить к делу: – Это сделаю я, если ты согласишься объяснить маме, почему я не буду в Лондоне на Рождество. И если убедишься, что она не пустится сюда разыскивать меня.

Он вздохнул.

– Ты такой рождественский подарок хочешь получить? Меня, поджаренного на вертеле?

– Ты всегда можешь слетать в Германию и поискать Леандра сам, – заметил я.

Это было нечестно, потому что я был уверен, что именно этого он и хочет. Но оба мои сводных брата были еще слишком малы, и он не мог бросить их в Рождество даже для поиска пропавшего лучшего друга.

Я услышал, как мой отец фыркнул.

– Да, ты – это кое-что, – сказал он. – Ладно, хорошо, я скажу твоей матери, если ты свяжешься с Майло. Уверен, что он сможет выделить несколько человек для поиска своего дяди.

На экране телефона Холмс я прочитал:

«Я могу сказать точно, что Леандра нет в городе. По крайней мере, под собственным именем».

«Его и не должно там быть, – ответила Холмс. – Мне нужны любые контакты, которые у тебя есть в Кройцберге и Фридрихшайне. Там нет какой-нибудь паршивой художественной школы? Будь на связи».

– Я не понимаю, что ты затеваешь, – прошептал я ей. – Я думал, мы едем в Берлин. Где этот Кройцберг?

– В Берлине, – сказала Холмс, как будто это само собой разумелось.

– Джейми? – окликнул отец.

– Ты не можешь переслать мне его письма? Я уверен, что они будут полезны.

Он колебался.

– Мне бы не хотелось, – сказал он наконец. – Но если тебе нужна конкретная информация, я могу ее тебе переслать.

– Почему бы просто не переслать письма?

– Если бы Шарлотта писала тебе ежедневно несколько месяцев, Джейми, скажи мне честно, ты бы переслал эти письма твоему отцу без колебаний?

– Конечно! – Конечно, нет, но времени для спора не было: вдали уже виднелся аэропорт. – Ну всё, мне пора.

– Ты должен мне пообещать, что не будешь искать Леандра сам. Он придумал сложную схему, и я не хочу, чтобы ты ему ее испортил. Обещай мне.

Не «это небезопасно». Не «я не хочу, чтобы тебе что-то угрожало». Он просто не хотел, чтобы я испортил Леандру прикрытие. Приятно знать, что отец как всегда сохраняет свои приоритеты.

– Обещаю, мы не станем за ним гоняться, – сказал я, сам не веря ни одному своему слову. – Устраивает?

– Мы приехали, мисс, – сказал шофер.

Рядом со мной Холмс дико рассмеялась, глядя в свой телефон.

«Я нашел вам проводника, – было на экране. – Но боюсь, ни один из вас его не одобрит».

– Нет. – Потому что теперь я четко вспомнил, кто работал на Майло Холмса. – Нет, никоим образом! – Потом я выплюнул несколько других фраз, которые услыхал на темной Брикстон-стрит из уст человека, приложившегося головой о бордюрный камень.

– Джейми? – спросил мой отец. – Что у тебя, черт побери, происходит?

Я прервал связь. Я не мог перестать смотреть на чертов экран телефона Холмс, на котором сейчас появилось: «Скажи Ватсону, чтобы следил за языком, хорошо? У тех, кто прослушивает мою линию, уши волдырями покрылись».

Невзирая на то что я болтался между Англией и Америкой всю свою сознательную жизнь (или именно поэтому), я никогда не путешествовал другими марш – рутами. Каникулы в нашей семье меня в восторг не приводили. Расти в Коннектикуте означало, что у меня будет обязательная поездка в Нью-Йорк вместе с семьей, но в нашем случае мы ели в китайских ресторанах и смотрели бродвейские шоу с тиграми на роликах. (В этом, как и в большинстве других вещей, я винил отца.) Переехав в Лондон, я по-настоящему уезжал куда-то на каникулы лишь однажды. Мать взяла напрокат дом-автоприцеп и поехала со мной и сестрой в Эбби Вуд. Это было на юге города, с милю от нашего дома. Все четыре дня, что мы были там, шел дождь. Нам с сестрой пришлось спать вдвоем на складной кровати, и в последнее утро я проснулся с ее локтем у меня во рту.

Короче, ничего похожего на поездку в Берлин с Шарлоттой Холмс в моей жизни не случалось.

Штаб-квартира Грейстоун располагалась в Митте, по соседству с северо-восточной окраиной города. Майло запустил бизнес как технологичную компанию, которая занималась наблюдением, но расширил свои операции, когда стало ясно, что определенные вещи людям не под силу. Всё, что я знаю, это что его наемники – бойцы и разведчики – стали основными независимыми силами в Ираке и что однажды Майло приказал своей охране обыскивать каждого на церемонии награждения выпускников восьмого класса Холмс.

Холмс поделилась со мной этим и прочим в такси по дороге из аэропорта, хотя в основном я был уже в курсе. Не знаю, считала ли она, что у меня плохая память, или просто болтала, потому что нервничала. У нее были причины нервничать. Через десять минут нам предстояло встретиться с тем, чей брат потратил прошлую осень, придумывая забавные и сложные способы убить нас, с тем, кто инсценировал собственную смерть, чтобы ускользнуть от своей семьи (и заключения), с тем, кого Шарлотта Холмс любила так сильно, что готова была сесть в тюрьму, потому что он не любил ее. Август Мориарти, доктор фундаментальной математики, с улыбкой Принца Очарование и братом по имени Адриан, который, вероятно, научил его всему, что знал о транспортировке и продаже украденных картин. Кого бы еще Майло выбрал нам в провожатые по городу?

Мне был нужен мой топор. Или голова Майло на колу.

В городе было теплее, чем в Лондоне, и никакого снега, и я понял, что я не знаю, где мы. Всё, что мне было известно о Берлине, содержалось в учебнике истории и фильмах о Второй мировой войне. Я знал о нацистах и о том, что Германия производит лучшие автомашины, что в их языке слова связываются вместе для выражения таких эмоций, названия которых я даже не знал. Моя мать любила ссылаться на «шаденфройде» – удовольствие от чужих несчастий, – смеясь под «Дорожные новости» по радио. «Какой глупец заведет машину в Лондоне», – говорила она. Мы ездили на метро как настоящие лондонцы или как, по ее мнению, должны были ездить настоящие лондонцы.

Берлин, который я видел сейчас, напоминал Лондон тем, что здания, которые мы видели, казалось, жили второй жизнью. У овощной лавки, мимо которой мы проехали, был фасад, как у музея. Почта выглядела галереей, старинная вывеска «Государственная почта Германии» выцвела над окном, в котором красовались скульптуры… ушей. Я заметил нарисованный фонарный столб на кирпичной стене позади настоящего фонарного столба. Стрит-арт был везде: на зданиях, на вывесках, он сползал с кирпичных стен на тротуары надписями: «Уничтожь капитализм», и «Верь во всё», и «Смотри в оба». Все надписи были на английском – как я понял, здесь все на нем говорили, хотя я помнил, что в городе полно художников-эмигрантов, привлеченных дешевой арендной платой и сообществом. Что меня больше всего поразило, так это что граффити не закрашивались. Как будто город и состоял из них, из преобразования и недовольства, так что новенькие и чистенькие витрины начинали казаться незаконченными. По крайней мере мне.

Хотя не все выглядело так, особенно по мере приближения к Митте. Машина везла нас от парка к парку размером с почтовые марки посреди жилых кварталов, и, приближаясь к Грейстоуну, мы миновали прекрасные величественные старые музеи, гигантские кольцевые развязки, стены, за которыми скрывались сады.

Я достал блокнот, чтобы это всё записать. Холмс рядом со мной смотрела в окно, но я не думаю, что она там что-то замечала. Она уже бывала здесь. И в любом случае, будь на ее месте я, я бы сейчас решал, что мне сказать Августу Мориарти.

Когда мы подъезжали к Грейстоуну, у меня уже набралась полная страничка записей, и я старался закончить ее прежде, чем машина остановится.

– Идем, Ватсон, – Холмс протянула шоферу купюру и вытащила меня из машины.

Грейстоун, как оказалось, занимал десять верхних этажей стеклянной башни, которая господствовала над остальным кварталом, новая и чуждая своему окружению. Поскольку это была частная охрана – поскольку это был Майло, – мы прошли через металлодетектор, через полное сканирование, через два пункта проверки отпечатков пальцев, и только потом нас отправили к нему на грузовом лифте. Этаж за этажом офисного пространства. Его пентхаус был наверху.

– Он знает о нашем приезде, да? – спросил я Холмс в десятый раз.

– Очевидно, – ответила она, когда лифт качнулся. – Ты заметил, как быстро было подготовлено сканирование сетчатки? Он наверняка наблюдает за своей охраной с ведерком попкорна. Осел.

Лифт снова качнулся.

– Перестань его оскорблять, – предупредил я, – иначе он отпустит лифт и мы разобьемся.

Майло Холмс всегда напоминал мне актера из сериала прошлого столетия. Он говорил высокопарно, как английский профессор, и я никогда не видел, чтобы он носил что-то кроме костюма, пошитого на заказ. Один из этих костюмов лежал в моем чемодане. Я пытался чувствовать стыд за то, что стащил его, но у меня не получилось. Офисы Майло были как он сам – старомодны и консервативны, точно МИ-5 в старом шпионском романе. Как будто он отобрал свои любимые художественные произведения и сделал из них мешанину, не соответствующую ни времени, ни месту.

Но я не ожидал, что охрана будет вооружена.

Не успели мы выйти из лифта, как нас остановили два охранника, направив на нас автоматы. Один стал быстро бормотать себе в манжету что-то о враждебности и неавторизованном доступе.

– Нас проверили. Всё должно быть в порядке, – сказал я охранникам, не опуская рук.

Охранники не шевельнулись.

– Ох! Мне надо говорить по-немецки?

Другой охранник направил ствол мне в лицо.

– Видимо, нет. – Это получилось довольно напряженно.

Холмс спокойно рассматривала светильники на потолке.

– Майло. Я знаю, что ты меня слышишь. Ты совсем забыл о своих манерах? Ватсон сейчас раскричится.

– Конечно, не забыл, – сказал ее брат, выходя из двери, открывшейся в обоях, как будто ее только что проделали.

Он кивнул охранникам, и те повесили автоматы на плечи, исчезая в коридоре, будто в дешевом представлении, которые были для Майло хлебом насущным.

– Разве это не было забавно? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Вы всех гостей так привечаете?

– Только мою маленькую сестренку, – сказал он, засовывая руки в свои элегантные карманы. – Понимаете, вам надо было подниматься в лифте для гостей, тогда беспокойств было бы меньше.

– Они направили нас…

Холмс подняла руку, останавливая меня. И осмотрела помещение.

– Ты не привел в порядок свою приемную. Она выглядит, как грязная лавка древностей.

– Ты прекрасно знаешь, что это не приемная. Это моя частная резиденция, – сказал он. Настоящих приемных ты видела много. Сейчас тебя просвечивали рентгеном в одной из них. Хочешь туда вернуться?

– Приятно знать, что ты тратишь свое время на полезные занятия вроде фотографирования моих зубов, когда мог бы поискать нашего дядю. Или добавить охраны в семейное поместье.

– Кто сказал, что я этого не делаю?

– Я сказала. Я вижу, что ты ничего не делаешь.

– Ты просто не знаешь, куда смотреть.

Она шагнула к нему:

– Ты, свинтус, я умела читать людей, когда ты еще алфавита не знал…

– О! Я просто помалкиваю о том факте, что ты с этим вот своим «коллегой», очевидно, начала заниматься всякими непристойностями, но дело, к сожалению, пошло не очень…