Текст книги "Человек видимый"

Часть вторая

Вторичное знакомство

Мое личное знакомство с Игреком произошло самым банальным образом. В дверь моего кабинета постучали, я пригласила войти. Дверь распахнулась, и вошел человек. Я поняла, кто это, еще до того, как он назвал себя.

Ничего сверхъестественного в нем не было, кроме немного необычного внешнего вида.

Прежде всего бросались в глаза его бледность и страшная худоба – при росте шесть футов пять-шесть дюймов он весил не более 175 фунтов[25]25
  То есть при росте под два метра он весил не больше 80 килограммов. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Наголо обритая голова с большими оттопыренными ушами походила на череп, насаженный на палку: высокий лоб переходил в лысину, за которой еле видно обозначалась линия роста волос. Большой нос, выпирающее адамово яблоко, пожелтевшие, какие-то изъеденные зубы. «Господи, вылитый Икабод Крейн![26]26
  Икабад Крейн – герой фильма «Сонная Лощина» – готический фильм ужасов 1999 года режиссера Тима Бертона, (Примеч. пер.)


[Закрыть] – подумала я. – Точнее, актер, который играл роль Икабода Крейна». На необыкновенно длинных руках под тонкой сухой кожей проступали выпуклые вены. На нем были просторная черная майка, штаны цвета хаки и белые теннисные туфли. Стояла изнурительная майская жара, но он ни капельки не вспотел. Я помню это, потому что спросила, где он поставил свою машину (в то время у меня с соседним офисом шли споры о стоянке, и я все время боялась, как бы в них не втянули моих пациентов). Он сказал, что пришел пешком. Я не могла представить, как человек в черной майке мог пройти какое-то расстояние по такой адской техасской жаре и не вспотеть, но Игрек на нее не реагировал. Когда он пожал мне руку, его ладонь оказалась сухой и холодной, как кирпич из погреба.

Я включила магнитофон.

Принимая пациентов в офисе, я никогда не сажусь за стол – он создает нежелательный барьер между психоаналитиком и клиентом. Обычно я сижу в белом пластиковом кресле с подлокотниками. А пациентам предлагаю воспользоваться таким же креслом, только черным, или кушеткой. Но на кушетку редко кто ложится, особенно во время первого сеанса (слишком беззащитное положение). Игрек посмотрел на оба места для сидения и попросил разрешения занять мое кресло. Я сказала: «Нет, здесь это не проходит». Не знаю, почему я выразилась именно так. Игрек спросил: «Какое имеет значение, где я сяду? Почему я не могу сесть в белое кресло?»

– Если это не имеет значения, – ответила я, – то почему бы вам не воспользоваться черным, как это делают все мои посетители?

– Потому что у меня есть свои предпочтения, – заявил Игрек. – Я предпочитаю белые предметы. Так почему бы вам не позволить мне сесть в белое кресло?

– Но, может, у меня тоже есть свои предпочтения, – возразила я.

– В самом деле?

– Да. Мне больше нравится белое кресло. Оно и есть мое предпочтение.

– Что ж, тогда, конечно, возьмите его себе, – сказал Игрек. – Я не стану нарушать ваше предпочтение.

Мы уселись, улыбнулись друг другу, затем он принял серьезный вид.

– Ну вот и я, – сказал он. – Вы хотели меня видеть, теперь увидели. Это ваш офис, и я пришел к вам. Я в вашем офисе.

– Да, – сказала я. – Спасибо за то, что пришли. Очень приятно вас видеть.

– Да, да! Конечно. Конечно, приятно. Давайте поговорим о приятном. У вас прекрасный офис – комнатные растения, палас, практически бесшумный кондиционер. Современный офис, оформленный в классическом стиле, или, наоборот, классический в современном стиле. Ну-с, теперь мы уже можем приступить к работе? Или еще полагается поговорить о том, сколько вы платите за его аренду?

– Разумеется, можем приступить, – сказала я. – Мне нравится ваш юмор. Пока что я удовлетворена нашей работой, я вижу… э… так сказать, некоторый прогресс в наших отношениях. Но позвольте мне сначала кое о чем спросить вас. Вы сказали, что вам нравятся белые предметы. Это интересно.

– Ничего интересного.

– Ну а если я нахожу это интересным?

– А если я не считаю это интересным? Послушайте, Вики, это не имеет никакого значения. Мое пристрастие к белому цвету ничего обо мне не говорит. Простите, но ничем подобным мы заниматься не будем, и вам нужно с этим смириться. Я, как и вы, понимаю суть занятий с психоаналитиком. Мне не нужно постепенно осознавать свои странные причуды, а вам незачем понимать, почему мне нравится именно белый цвет. Давайте рассмотрим ваше обвинение и начнем с главного. Вы думаете, что все, что я вам рассказываю, – это вымысел, мои фантазии. Ваш внутренний голос подсказывает, что я говорю правду, но разум уверяет, что внутренний голос сошел с ума. Я размышлял над этим всю неделю и понял, что во время нашего последнего разговора я оговорился. Помните, я сказал, что мне все равно, верите ли вы мне. Это не так, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что мне все равно, считаете вы меня порядочным или недостойным человеком. Но мне важно, чтобы вы верили тому, что я вам рассказываю. Если вы не верите, что я действительно совершал эти поступки, то наш разговор ничего не даст. Все мои истории вы будете воспринимать как плод моей фантазии и не поймете самую суть. Например, я скажу: «Однажды я наблюдал историю с субъектом Икс», а вы подумаете: «Что заставляет его рассказывать мне эту полностью вымышленную историю? Какой в ней смысл?» Нет, все будет по-другому. Я рассказывал и буду рассказывать только о том, что действительно имело место. И вы должны верить мне, понимаете?

Медленно, рывками, опираясь на подлокотники и отталкиваясь от них, Игрек поднялся на ноги – будто жираф приходил в себя после инъекции снотворного.

– Можно я похожу? – спросил он и начал, покачиваясь, расхаживать по кабинету, глядя в пол и жестикулируя длинными руками. Впоследствии я определила это как «Игрек в образе актера». Стоило ему войти в этот образ, как его речи производили впечатление заученной роли. Это был театр одного актера. До сих пор я слушала его по телефону, теперь впервые видела этот спектакль воочию. Со временем я пришла к выводу, что «Игрек в образе», возможно, и был настоящим Игреком. И его поведение вовсе не было игрой. – Итак, как же нам этого добиться? – продолжал Игрек, словно обращаясь к внимающей ему аудитории. – Как мне заставить вас поверить мне? Что я могу сделать, стоя здесь, перед вами, без моего костюма, чтобы вы приняли мои слова на веру?

– Вопрос, конечно, интересный, – сказала я. – А может, меня вообще невозможно заставить в это поверить. И что вы тогда будете чувствовать?

– Это не дело, Вики! – строго сказал он. – Не воображайте, что я буду участвовать в этих нелепых диалогах, когда я о чем-то говорю вам, а вы спрашиваете, что я при этом испытываю. Нет! Мы не будем обсуждать мое воспитание или самые ранние воспоминания. Может быть, когда-нибудь мы придем и к этому, но не сейчас. А сейчас, сегодня мне нужно, чтобы вы подсказали мне, как мне заставить вас поверить, что я не такой, как все. Что мне доступно то, о чем другие понятия не имеют.

Он остановился и пристально уставился на меня, но как только я заговорила, его нескладная фигура снова начала маячить у меня перед глазами.

– Ну если бы нашлись свидетели этой вашей… – опасаясь нового взрыва возмущения Игрека, я осторожно подбирала слова, – вашей, так сказать, обманчивой невидимости, и эти честные и беспристрастные свидетели подтвердили бы все, что вы говорили мне о костюме, тогда я бы вам поверила.

– Но у меня нет и не может быть свидетелей! – воскликнул Игрек. – Ведь если меня кто-то видел, значит, с костюмом ничего не получилось. Что еще? – Он остановился в ожидании.

– В таком случае – видеозапись, – не сдавалась я. – Видеоролик, где вы делаете то, что может сделать только невидимый человек.

– Это тоже не может служить доказательством, – возразил Игрек, явно забавляясь придуманной им игрой. – Запись можно подделать с помощью компьютера. И даже если бы к моему ролику невозможно было бы придраться, вы все равно решили бы, что это подделка, только очень искусная. Скорее вы сочли бы меня Дэвидом Финчером[27]27
  Дэвид Финчер (р. 1962) – американский режиссер и клипмейкер. (Примеч. пер.)


[Закрыть], чем приняли таким, какой я есть. Еще какие-то идеи?

– Ну, любой газетный отчет. Статья о ваших исследованиях в «Уолл-стрит джорнал» или учебник, описывающий технологию создания костюма.

– Ни такой статьи, ни учебника нет, – сказал Игрек. – Я единственный, кто мог бы их написать.

– Может, вам так и сделать?

– Это не по мне. Я говорил вам, что терпеть не могу писанины.

Игрек снова уселся в черное кресло. Я спросила, не хочет ли он кофе. Он отказался, торжествующе улыбаясь, как школьник, успешно сдавший выпускные экзамены.

– Ну а что, если так, – наконец произнес он. – Что, если вам рассмотреть все, что я вам говорил, и определить, чему из этой информации можно верить?

– Именно это я и делаю, – сказала я. – С первого же вашего звонка я решаю эту головоломку. Я внимательно выслушивала все ваши откровения и пыталась понять, что за ними стоит. Я старалась рассуждать как можно более беспристрастно и профессионально и в итоге пришла к выводу. Вы хотите знать, к какому именно?

– Да.

– Вы уверены? Обещаете тоже выслушать меня спокойно и беспристрастно? Потому что это очень важно.

– Да-да. Конечно, обещаю.

– Тогда мой диагноз таков, – как можно спокойнее начала я. – Вы – обеспеченный, образованный и талантливый человек, переживший какое-то сильное потрясение. Вы стали жить в воображаемом мире, а ваши природные способности помогают вам осознавать этот вымышленный мир как реальный, действительный. Это позволяет вам забывать о боли, которая не оставляет вас с того рокового дня.

Я ожидала его реакции, но он молчал с самым невозмутимым выражением лица.

– Слышать это вам, наверное, неприятно и даже оскорбительно, – продолжала я. – Не знаю, может, вы уже понимаете, что я права… А может, вы сейчас уйдете и больше никогда сюда не вернетесь. Разумеется, я не могу диктовать вам, что вам делать и как реагировать на мои слова. Но вашу проблему действительно можно понять. Да сам ваш приход ко мне доказывает, что вы это понимаете. Вы жаждете снять это бремя со своей души, сознаете, что можно начать жизнь заново. И вот что я предлагаю: давайте-ка съездим вместе в медицинский центр Сетон. Вам не нужно будет оставаться там на ночь. С вами проведут короткое интервью и сделают несколько тестов, чтобы решить, что предпринять дальше. А там уж вам решать. Там работают специалисты, которые помогут вам лучше, чем я. Если вы захотите и дальше консультироваться у меня, я буду только рада. Мне нравится с вами работать, и я беспокоюсь за вас. Но вам необходимо поговорить с профессиональным врачом, а я, к сожалению, не врач.

Игрек терпеливо ждал, когда я закончу свою тираду. Он молча и, казалось, серьезно обдумывал мои слова. А потом вдруг встал и снова принялся расхаживать по кабинету, мгновенно перевоплотившись в «Игрека в образе актера». Будто я ничего и не говорила.

– А что, если… – начал он. – Что, если бы я сказал вам то, что никак не мог знать? Что, если я скажу что-то такое, что может быть известно только человеку, который умеет быть невидимым?

– Не знаю, что это может быть и что это может доказать.

– Скажите, вы в прошлом году читали Малькольма Гладуэлла?[28]28
  Малкольм Гладуэлл (р. 1963) – канадский журналист, поп-социолог. (Примеч. пер.)


[Закрыть] – неожиданно спросил Игрек.

– Что?

– Вы читали книгу Малкольма Гладуэлла? Прошлой зимой. Попробуйте только сказать, что не читали.

– А какое это имеет значение?

– Значит, читали, верно? Читали. Так откуда мне это знать?

– И какую же его книгу я читала?

– Не помню. Первую, вторую или, может, третью. Я не различаю их по переплетам.

– Значит, то, что я читала одного из самых популярных писателей Америки, чьи книги продаются каждый год миллионами экземпляров, доказывает, что вы можете становиться невидимым?

– Ну, я бы мог привести и более подходящий пример. Но вы не так много читаете.

– То есть… вы хотите сказать, что следили за мной? Вы на это намекаете? Но ведь это преступление. Думайте, что говорите, Игрек! Смотрите не придумайте историю, которая создаст для нас новую проблему.

– Я потому и сказал только о книге Гладуэлла, – заметил Игрек. – Не хочу вас пугать. Если бы я сказал вам нечто более определенное – например, назвал бы вам цвет ковра в вашей гостиной, вы бы с ума сошли. А мне это не нужно.

– И какого же цвета ковер у меня в гостиной, Игрек?

Он молчал и даже, кажется, улыбнулся.

– Вы не говорите, какого цвета мой ковер, – сказала я, – вовсе не потому, что не хотите меня пугать. А потому, что вы этого не знаете. Либо вам кажется, что вы это знаете, либо вы знаете, что вам это неизвестно. Вот в чем ваша проблема – в неспособности отделить воображаемое от действительного. Именно в этом, а вовсе не в сознании своей вины в слежке за людьми и не в огромном нервном напряжении, которое вы испытываете, становясь невидимым. Ваша проблема в пропасти, разделяющей вас настоящего от вас, каким вы хотите быть. Но поймите, Игрек, все сталкиваются с этой проблемой, вы не единственный. Половина моих пациентов страдают от этого мучительного раздвоения личности. Ваш случай лишь немного серьезнее тех, с какими мне приходилось иметь дело. Вот почему нам нужно поехать в Сетон. Я хочу вам помочь, я ваш союзник, вы это понимаете?

Мне показалось, что я убедила Игрека. Он остановился посреди кабинета и выглядел расстроенным и подавленным. Я даже подумала, что он вот-вот заплачет. А потом он вдруг резко изменился. На печальном бледном лице промелькнуло упрямство, сменившееся затаенной радостью. Он улыбнулся и погладил себя по голому черепу – казалось, это абсолютно другой человек.

– О’кей, Вики-Вик. Вы победили, – весело сказал он.

Я обрадовалась: значит, он согласен поехать в Сетон! Но радость моя была преждевременна.

– На следующей неделе! Я приду к вам на следующей неделе. И через неделю все будет по-другому. Только не забудьте, о чем мы с вами говорили, обещаете? Хорошенько подумайте обо всем, что я вам сегодня говорил. Позднее вы все поймете. Предлагаю следующее: если через семь дней ваше мнение обо мне не изменится, я поеду с вами в медицинский центр. Даю слово. Но только если вы серьезно обдумаете наш сегодняшний разговор. Договорились?

Я ему не верила, но кивнула. А что еще мне оставалось делать?

– До свидания, Вики. Я восхищен вашим скептицизмом. Что бы ни случилось, не теряйте его.

С этими словами Игрек ушел. Весь день я злилась на себя за то, что позволила ему обращаться со мной как с девчонкой. Я чувствовала себя с ним тревожно и неуверенно. Мне следовало бы догадаться, что произойдет, но я, конечно, не сообразила.

9 мая (посвящение в тайну)

Что я могу вам сказать?

Ничего такого, чему вы поверите.

Да я и сама бы не поверила. Но это было. И в этот день все изменилось – окончательно и бесповоротно, раз и навсегда.

В дверь моего кабинета постучали. Я знала, что это Игрек. Всю неделю я с нетерпением ждала встречи с ним, собиралась с духом и готовилась устроить ему настоящий разнос, откровенно высказать все, что думаю о его поведении. Но все это мгновенно вылетело у меня из головы, когда дверь распахнулась, но Игрека там не оказалось.

– Кто там? – сказала я, глядя на пустой дверной проем. – Здравствуйте, – сказала я и еще раз поздоровалась. Мне никто не ответил, и я встала из-за стола, собираясь подойти к двери, решив, что какой-то ребенок случайно открыл ее и, поняв свою ошибку, убежал. Я хотела ее закрыть. Но дверь закрылась сама, а потом заговорила:

– Подойдите сюда, Вики.

В жизни не забуду этой минуты!

Я судорожно рванулась вперед и назад, споткнулась, схватилась за стол, чтобы удержать равновесие, но ноги мои подогнулись, и я сползла на пол, увлекая за собой бумаги. Однако тут же вскочила и хотела закричать, но горло словно тисками сдавило, и я издала лишь глухой стон. Меня охватил непередаваемый ужас – однако я почему-то сразу поняла, что все это происходит на самом деле, что это не бред и не мистификация.

– Пожалуйста, не бейте меня, – взмолилась я. Понятия не имею, с чего я так решила.

– Не бойтесь, Вики, – сказал голос. – Успокойтесь и лучше сядьте. Я и не думаю причинить вам боль. – И повторил раздельно, как это делают гипнотизеры: – Я… и не думаю… причинить вам вред или боль. Не надо волноваться, успокойтесь.

Я продолжала стоять, обеими руками держась за стол, чтобы не упасть, пытаясь унять сотрясавшую меня дрожь и чувствуя подкатывающую к горлу тошноту. Вдруг Игрек снова заговорил, и по звучанию его голоса я поняла, что он подошел ближе. Он был совсем рядом, нас разделял только мой стол.

– Поэтому я и не хотел являться к вам. вот так, – объяснил он. – Я знал, что вы испугаетесь.

Я начала нести всякую чушь, просила прощения, что не верила ему, просила не пугать меня, спрашивала, зачем он пугает меня, – словом, сейчас уже не помню, что я там лепетала.

– Вспомните все, что я вам рассказал, – произнес Игрек, – и признайте, что я говорил правду. Это все, что мне нужно.

Не знаю, сколько времени я не могла вымолвить ни слова и только изо всех сил всматривалась в место, откуда шел его голос, который был слегка приглушенным и лишенным интонаций.

– Я дам вам время привыкнуть, – сказал Игрек. – Протяните руку. Ну же, не бойтесь, дайте мне руку.

Я подняла правую руку и протянула ее вперед вверх ладонью таким жестом, будто хотела снять яблоко с нижней ветки. Я чувствовала, как она дрожит, но была не в силах преодолеть эту дрожь. Вдруг я ощутила кончики пальцев чужой руки и рефлекторно отдернула руку, но затем снова протянула ее. Я начала успокаиваться, коснулась пальцев Игрека, затем его ладони в перчатках, но из такой тонкой ткани, что я чувствовала под ней текстуру кожи. Когда я отняла руку, на моих пальцах осталась серебристая пленка с зеленоватым оттенком, похожая на блестки, которыми дети украшают открытки на Валентинов день. Я потерла пальцы, и пленка вроде исчезла, оставив на коже какую-то шероховатость. Я рухнула на стул и машинально поднесла пальцы к лицу. От пальцев пахло каким-то лекарством, и я потерла их о брючину. Слова не шли у меня с языка, в голове царил полный сумбур.

– Вы этого хотели, и вот я пришел, – сказал Игрек. – Запомните этот момент. Вам нужно было, чтобы я предстал перед вами в таком виде. И я это сделал. Я, так сказать, уважил вашу просьбу. Вам необходимо было преодолеть свое личное недоверие и профессиональное. Сказано – благословенны не видевшие и уверовавшие, да только с ними обычно трудно разговаривать.

– Боже… Но почему вы просто не показали мне костюм? – спросила я. – Вы могли бы принести его сюда. Зачем вы явились ко мне в таком. если можно так выразиться, в таком виде? Вы же знали, как это на меня подействует!

– Если бы я принес сюда костюм на плечиках или в свертке, – сказал он, – разве этого было бы достаточно? Боюсь, мы до сих пор продолжали бы тот спор.

После долгого молчания я виновато произнесла:

– Простите за то, что я вам не верила.

Я ожидала чего-то вроде: «Я вас прощаю», но вместо этого услышала:

– А теперь я сижу.

Я посмотрела на черный стул. Затем – на белый. Казалось, голос Игрека доносится с белого стула, поэтому я подошла к черному стулу, ощупала его и только потом села. Я сидела и смотрела на пустой белый стул, стараясь удержаться в границах моих представлений о действительности.

– Не может быть! – сказала я. – Это невероятно! Невероятно.

– Вы меня видите? – спросил он.

– Нет! Не вижу! Не вижу!

– Пусть ваши глаза привыкнут, – сказал он. – Постарайтесь увидеть то, что есть, а не то, что вы ожидаете увидеть. Вы уверены, что не видите меня? Ну хотя бы немного?

Я не сразу поняла, чего он от меня ждет. Мне пришлось несколько минут пристально всматриваться в эту кажущуюся пустоту. Все было в точности так, как он описывал. Я различила смутный силуэт его фигуры (хотя сама никогда бы не догадалась, что я вижу). Она казалась древней фреской, едва угадывающейся под более поздними слоями краски – с размытыми и смещенными очертаниями. Как будто я смотрела на картину, изображающую мой кабинет, а сквозь нее слабо проступал его облик.

Это было восхитительно, потрясающе!

Но как бы я ни пыталась передать вам мои ощущения, все бесполезно. Я же ничего не могу доказать! Вы либо верите мне, либо нет. Язык мой не в силах описать, что значит видеть то, чего нет. Если только вам не поможет воображение. Посмотрите на пустой стул и вообразите, что вы видите на нем нечто практически невидимое. Вот так приблизительно это и было.

Я не записывала на магнитофон эту встречу. Конечно, нужно было. Но, во-первых, падая, я увлекла магнитофон за собой на пол, а во-вторых, я пребывала в таком смятении, что голова у меня шла кругом. Справедливости ради должна сказать, что Игрек проявил большое терпение. Он отвечал на все мои вопросы, в основном технического рода (как только мне казалось, что я схожу с ума, переходила к технической стороне дела). Вот основные моменты нашего разговора, которые я записала по памяти сразу после его ухода.

1. Маскировочный костюм был тесным и неудобным, но со временем Игрек привык к нему.

2. Он не знал, токсичен ли маскировочный крем, но его это не волновало. «Это часть риска, – сказал он. – Причем малая. Если я заболею раком, то так тому и быть. Все равно все мы в конце концов умираем от рака».

3. Перед тем как проникнуть к кому-то в дом, он помещал в кармашки, специально пришитые для этого к изнанке костюма, четыре баллончика с кремом в виде аэрозоля. Нанося свежий слой крема через каждые 36 или 48 часов (в отсутствие объекта), он мог безвылазно находиться в его жилище почти целую неделю. Если объект представлял особый интерес, Игрек возвращался к себе домой за новой партией крема.

4. Для того чтобы подолгу не спать во время наблюдения, Игреку приходится употреблять большое количество возбуждающих средств, в основном небольшие дозы кокаина фирмы «Мерк» и таблетки метамфетамина (это от них, смущенно пояснил он, у меня такая изъеденная эмаль на зубах). Поскольку возбуждающие средства стимулируют усиленное выделение урины (а бывали ситуации, когда он подолгу не мог пробраться в туалет), он воздерживается от употребления любых жидкостей, в результате чего его организм обезвоживается. «Мне случалось слышать, как, глядя на меня, кто-то говорил, что я могу служить верстовым столбом, – грустно усмехнулся он. – Когда моча у меня приобретала коричневый цвет, я понимал, что пора выпить воды». Ел он, когда объект уходил из дома, правда, постоянное употребление амфетаминов лишило его аппетита. «Мне достаточно получать пятьсот калорий в день, – сказал он. – И даже меньше. Пожалуй, на таком пайке я смогу прожить до двухсот лет. Ведь для человека нет ничего вреднее пищи, верно? Она нас убивает».

5. Когда он маскировался, он надевал маленькие, слегка затененные очки вроде очков для плавания под водой. Эти очки оставались единственным, что не было покрыто кремом. Игрек утверждал, что самый легкий способ увидеть его – это определить местонахождение глаз, но я не смогла этого сделать, как ни старалась.

6. Благодаря йоге он научился владеть мышцами и регулировать дыхание. В его ситуации это очень важно. «Я мог бы стать всемирно известным инструктором по йоге, – заявил он. – Я способен сохранять любое положение тела в течение пяти – восьми часов. Я проделывал это множество раз. Я добился невероятной гибкости скелета».

7. Игрек сказал, что, когда он стоит, сидит или лежит, то есть не двигается, его можно, хотя и очень трудно увидеть. Но когда он находится в движении, то он просто неуловим для человеческого глаза. «На улице, особенно в толпе, мои движения пропадают в хаотическом мельтешении всех и вся вокруг меня. Мой расплывчатый силуэт теряется в смешении движущихся фигур людей, которые для человеческого глаза тоже слегка не в фокусе – он просто не успевает фиксировать их точные очертания. Мне ничего не стоит пройти в самолет или в офис любой компании. Чем быстрее я иду, тем меньше заметен».

8. Когда я спросила, на что он живет, Игрек сказал: «Я нахожусь в исключительном положении. Практически деньги мне не нужны. Мне приходится платить только за жилье и за телефон, остальное достается бесплатно». Он сказал, что изредка крадет дорогие вещи, чаще всего ювелирные украшения, в крупных магазинах, а на следующий день продает их за наличные. Иногда крадет что-то в ломбарде и тут же закладывает в другой ломбард в этом же квартале. Или просто берет пару сотен долларов у зазевавшегося кассира. Порой берет деньги в чужих домах, но только в случае самой острой необходимости, или когда жертва сама на это напрашивается. «Я могу обокрасть богатого, состоятельного и скромно живущего человека. Но никогда у чистых душой, страдающих депрессией и бедняков».

9. Он терпит большие неудобства от дождя (вода смывает крем), а также собак и птиц. «Собаки меня ненавидят, – сказал он. – Кошкам я совершенно безразличен, а собаки чуют мой запах и рвутся с поводка. Еще хуже птицы. Вам приходилось оказаться в ситуации, когда голубь с лету врезается вам прямо в лицо? Для этих проклятых созданий я будто зеркальное стекло!»

К концу сеанса настроение у нас полностью изменилось. Последние десять минут мы то и дело смеялись и даже слегка флиртовали. У меня было такое состояние, будто я в первый раз напилась допьяна. Игреку очень льстили мое внимание и интерес. Я не переставала перед ним извиняться. Наконец он сказал:

– Я прощаю вас, Вики. Правда прощаю. Но вы должны дать мне обещание. Отныне я, и только я буду решать, о чем мы будем говорить. И без этих дурацких вопросов вроде «Что вы почувствовали, когда вам было одиннадцать лет и отец презрительно отозвался о вашей стрижке?». И больше не спрашивайте, как работает этот костюм и как я изобрел крем. Хорошо? Больше никаких научных лекций. Мне скучно говорить о вещах, которые я уже познал. Я хочу говорить о том, чему я был тайным свидетелем, и делать это так, как я считаю целесообразным. Ну что, договорились?

– Да! – сказала я. – Да. Все, что пожелаете. Я больше не буду вас расспрашивать. Я сделаю все, что вы скажете.

В какой-то момент у меня мелькнуло желание сфотографировать человека, которого не было. Я спросила разрешения. Игрек засмеялся и сказал: «Почему бы и нет?» Он был в прекрасном настроении. Я воспользовалась камерой своего сотового телефона. Изображение искаженное, крупнозернистое и, собственно, бесполезное. Кажется, снят только пустой стул. Но когда я смотрю на этот снимок, я вижу Игрека. Я знаю, что должна видеть.

Вдруг я взглянула на стенные часы. Было уже 11:45. Мы и не заметили, как быстро пролетело время. Мы попрощались, и Игрек ушел. Его не было, а потом он ушел. На двенадцать у меня была назначена пациентка, но, когда она пришла, я сказалась больной, аннулировала остальные сеансы и уехала домой. Остаток дня я провела в постели с бутылкой водки и всю ночь не спала. На протяжении нескольких недель я ни словом не обмолвилась об этой истории ни мужу и никому другому. Я просто не знала, как можно о таком рассказать.