Текст книги "Альбигойцы. Книга II"

– Что тебя нужно? Вскричал рыцарь. Говори, что ты: существо земное, или небесное?

– Ни то, ни другое, отвечала незнакомка; но впрочем земное так перемешано в нас с небесами, что величайшие мудрецы ещё не разгадали нашей природы, и мы сами едва ли себя понимаем.

– Ты верно одна из женщин, живущих в замке, сказал рыцарь, приходя в себя. Напрасно же не отнеслась ты вместо меня к какому-нибудь пажу: это было лучше.

– Будь я мужчина, ты дорого заплатил бы слова эти.

– Ради Бога, чего ты хочешь? Зачем вошла ко мне с такою таинственностью и в этот час?

– Чтобы выполнить препоручение Изабэллы.

– Изабэллы! Вскричал Паладур, с сильным волнением. Ах, говори, говори! Прости меня!

– Она просит тебя уклониться от сражения с ужасным, неодолимым Графом Монтфортским, и не полагаться на свою силу и ловкость.

– Стало быть, она не надеется на меня? Уже не кается ли, что вверила руке моей защиту прав своих? Скажи Изабэлле: отказаться от вызова, что Паладур слишком мало ценит жизнь свою, и потерю её считает ничтожной.

– Ты не так меня понял, сказала незнакомка встревоженным голосом; не недостаток доверенности на твоё мужество, или…

– Оставь этот пустой разговор. Изабэлла вверила руке моей защиту прав своих, и я скорее погибну, чем откажусь от её доверенности, которая мне в тысячу раз дороже жизни, но только из собственных уст её.

– Ну, так я приказываю…, сказала незнакомка, и Паладур узнал по звуку голоса, скрыть который она позабыла в эту минуту. От сильного волнения красавицы отдёрнулась часть покрывала, и лицо её открылось. Изабэлла бросилась на руки прислужниц, стоявших за тайными дверями, и скрылась мгновенно.

Паладур долго думал о неожиданном явлении, и чувствовал, что мужество его удвоилось. Нетерпеливо ждал он наступления дня, и едва показалась заря, позвал оруженосца и спешно вооружился.

ГЛАВА II (XI)

"С каких пор мои часы ведут меня к могиле

Я ехал всего два часа".

«Двенадцатая ночь». Шекспир

―

На рассвете дня, в который столько происшествий готовы были совершиться, один монах тихо спускался по излучистым тропинкам с гор, окружающих замок Куртенайский. Путник, казалось, был отягощён летами. Плащ из грубой ткани, подпоясанный верёвкою, покрывал его; ноги были обуты в сандалии. То исчезал он совершенно в густом тумане, облекавшим горы, то вдруг показывался на вершине скалы, откуда осторожным оком измерял глубину пропасти, в которую должно было ему спуститься.

Туман увеличивался, и вскоре в виде океана паров разостлался перед путником. Не видя более дороги, он сел на выдавшейся скале, и опёрся на посох. Вдруг оторвалась от скалы глыба и покатилась с громовым треском в пропасть. Монах озирался с удивлением, любопытством и страхом: таковы чувства, ощущаемые нами при созерцании самых обыкновенных явлений природы, когда они происходят среди глубокого уединения. Не странно ли, сказал он, что здесь, в этих горах, современных миру, когда душа поглощена величием предметов, её окружающих, падение скалы приводит в трепет. Невоодушевленная природы также становится мне враждебна, но по крайней мере ярость её непродолжительна.

Мысль монаха Монткальма перенеслась теперь в собрание Альбигойцев, которых он думал найти охлаждёнными и бесстрастными, но убедился в противном. Прибытие его к ним произвело сначала столь сильное влияние на самых ревностных сектантов, что ему стоило величайших усилий получить доступ к их начальникам. Однако же всем известная правота и невинность его служили ему щитом даже и среди людей, отступившихся от религии, им исповедуемой. Наконец Монткальму было позволено высказать условия, предлагаемые Папским Легатом. Священники Альбигойцев утвердительно возражали посланному, имея полное право не верить праводушию Римского Двора, который не раз выказал пред ними свою несправедливость. Но Монткальм любовью к истине стал ручаться за их безопасность, и наконец, целуя деревянный крест, висевший на четках, призвал Спасителя свидетелем своих намерений.

Это пробудило дух раскола в сердцах еретиков, отвергавших поклонение иконам и кресту. Маттафия, Вованерг, дьяком дьякон Мемфивосей и другие проповедники собрались с проклятиями к благочестивому монаху. Бледен, но спокоен, стоял среди их Монткальм, прижимая крест к губам и груди своей, как вдруг голос, который и теперь ещё, казалось, ему слышится, раздался посреди всеобщего крика, утишив оный мгновенно. То был голос священника Петра.

– Дайте мне его выслушать! Кричал старец. Я не могу видеть мужа доброжелательного, но если истина когда либо исходила из уст смертного, то я слышу её теперь в звуках этого голоса. Дай мне коснуться руки твоей прибавил он с сильным волнением, отыскивая руку монаха. Ты безопасен между нами; мы выслушаем твои предложения.

– Старец, небо да благословит тебя, отвечал Монткальм, растроганный словами дряхлого священника. Пусть глаза твои останутся закрытыми для света, но да поднимется завеса, покрывающая твой рассудок, чтобы ты мог выйти на стезю спасения!

Тогда военачальники и священнослужители Альбигойцев стали оспаривать друг у друга исключительное право сноситься с Крестоносцами и отвечать присланному от них посреднику от лица всего общества. Жаркие прения, возникшие между духовную и военною властями, препятствовали узнать испытание их требований. Каждый из двух партий силились удержать за собою право: первая по воинскому духу имела могущественное влияние над толпою, вторая действовала убеждением, доказывая, что право ходатайства в делах Церкви принадлежат её служителям, а не ученикам.

– О небо! Воскликнул Монткальм, оглушенный шумным прением партий; как ничтожны усилия человечески, как неосновательны надежды! Вы в уединению кельи мечтал я, что Христианство может распространяться по вселенной, а люди будут соединены общими узами любви братской и надеждой на бессмертие, но что же? Не только Католики вооружились против заблудших собратий, но и между вами посеяно уже гибельное несогласие. И вы хвалитесь чистотою своего закона, тесным союзом вашим! Какой ответ понесу тому, кто меня послал к вам? Я принуждён буду сказать ему, что шумные прения сделали вас глухими к голосу вестника мира, и только гром оружия Крестоносцев может принудить вас к ответу.

Упрёк произнёс совсем не то действие, которое ожидал Монткальм. Обе партии соединились против слабого монаха, и самые умеренные из Альбигойцев окружили его с намерением защитить от прочих.

– Я не боюсь за жизнь, отвечал он окружающим его; неужели они умертвят беззащитного стрика. Но если нужна кровь моя, чтобы утолить их ярость, прибавил он, спокойно обращаясь к Петру, то я прошу тебя похоронить со мною крест и чётки. Не надеюсь, чтобы место, на котором погибну, украсилось цветами, или издало благоухание; но желаю единственных товарищей моего шестидесятилетнего отшельничества взять с собою в могилу, если суждено твоим собратьям для меня изрыть её. Не считал моей просьбы внушением суеверия, нет…, то голос признательности и надежды! Этот крест и чётки всегда составляли всё моё богатство; а ты знаешь, прибавил он, с улыбкою мученика, что бедняк и на краю могилы неохотно расстается со своим единственным сокровищем!

– Ты безопасен! Вскричал Пётр, сжимая руку старца. Я дряхл, слеп и немощен, но до тебя не иначе дойдут, как чрез труп мой. В то же время он заслонил собою Монткальма.

Глубокое молчание за тем последовало, и Пётр, чувствуя призыв красноречия, воскликнул: Братья! Завтра же, быть может, вы предстанете пред Судьей Небесным, так позабудьте о раздоре, но покровительствуйте и защищайте этого благородного мужа.

Слова эти произвели ожидаемое действе: толпа отступилась, крикуны умолкли, со всех сторон раздались голоса: Пётр, достойный пастырь наш мы выслушаем посланного; пусть будет он посредником между нами и Крестоносцами; ты же будешь нашим защитником, Моисеем, и говори за нас пред Фараоном.

– Сегодня они называют меня своим Моисеем, сказал Пётр, а вчера хотели растерзать во время спора, когда одни предлагали петь Псалмы Давида, а другие братские гимны.

– Увы! Прибавил Монткальм, в несколько минут я вызвал все их слабости.

– Обвиняй слабость естества человеческого, возразил смиренный пастор, краснее; мы жестоки, вспыльчивы и несправедливы не от влияния ереси, как ты думаешь, а потому, что мы люди.

Монткальм, казалось, соглашался в том с престарелым священником, который был, подобно ему, одарён кротким, ангельским характером. Беседа их, долго прерываемая шумною толпою, скоро кончилась.

– Отнеси наш ответ Крестоносцам, сказал Пётр: слово примирения прилично устам твоим. Скажи, что мы готовые выслушать Католических Священников; я сам буду отвечать им.

Произнося согласие на это свидание, престарелый пастырь, казалось, трепетал невольно. В памяти его было врезано глубоко избиение товарищей, нередко случавшееся вопреки святости договоров, он спросил Монткальма: что же будет нам порукою безопасности, когда мы, безоружные, явимся пред владетелями и рыцарями?

– Чернь имеет ли право требовать поруки от благородных владетелей и храбрых рыцарей? Отвечал Монткальм, не изъятый от влияния предрассудков времени, благоприятствующих дворянину.

– Мы требуем того во имя тысячи предательств, возразил Пётр.

Лицо Монткальма покрылось живейшею краскою.

– Твой упрёк справедлив, сказал он, и мы, и вы, нередко заблуждаетесь. Я буду вам порукою, довольно ли вам этого?

– Довольно, отвечал Пётр, и так, мы увидимся с тобой на поле прений или…

– На небесах, прибавил Монткальм, сжимая руку престарелого священника. После того они разошлись.

Монткальм с трудом спускался со скал, окружающих замок. Он всё ещё думал о явлениях, пред тем происходящими, которые сильно взволновали его чувства. Вдруг топот лошадиных копыт выводит его из задумчивости. Он останавливается, смотрит в ту сторону, откуда доносился звук, и видит на прекрасной лошади рыцаря с ног до головы покрытого доспехами и при всём оружии. Перья на шлеме развеивалось по воле ветров, и он часто озирался по сторонам, как будто не знал каким ему следовать путём.

Вскоре достигнул рыцарь до той тропы, по которой спускался Монткальм. Смиренный инок отстранился, чтобы дать дорогу рыцарю, но сей последний, остановив лошадь, почтительно стал просить у него благословения.

– Сын мой! Сказал Монткальм, даю тебе моё благословение; а ты за дар этот укажи мне ближайшую дорогу к замку Куртенайскому. Я почти заблудился в этих горах.

– Охотно, отец мой, тем более, что я сам туда же еду. Но послушай, неприлично мирянину сидеть на лошади, когда служитель Церкви идёт пешком. Садись на моего на коня; он быстр, как птица, и кроток, как воздух, который рассекает; впрочем я стану сам вести его, а ты будешь сидеть на нём.

– Благодарю, сын мой, нимало не сомневаюсь в проворности и кротости твоего, но ты им правишь искуснее, я же лучше, без хлопот, пойду возле тебя, хотя обувь и износилась во время путешествия в эти горы, убежище еретиков. Но что нужды, я возвращаюсь с мирными предложениями от сего гонимого народа…, не дай только Боже, чтобы он заслуживал упорством это гонение; впрочем не людям бы осуждать их, они раздражены такими проступками, которых никогда не следовало бы делать… Но ты всё ещё стоишь на коленях, сын мой?

– Я хочу получить твоё благословение, если ты, как я полагаю, Св. отшельник Монткальм.

– Ты уже получил его, и точно видишь пред собою отшельника Монткальма, но не святого, как говоришь ты; это наименование принадлежит только тому, Который не разделяет славы со своими творениями. Прежде чем кончу земное поприще, желал бы я насладиться отрадою, быть вестником мира.

– Вестником мира! Вскричал рыцарь, вскакивая на лошадь. Вестником мира! Отец Монткальм, клянусь небом, ты несёшь с собою плохие новости, и будешь холодно принят с ними в замке Куртенайском. Потом юноша прибавил с досадою: Такое прекрасное воинство! Такие огромные приготовления! И, вестник мира!

– Увы! Произнёс старец, скрывая смущение и негодование под видом кротости и сожаления. И ты, сын мой, с лицом столь юным и добрым, уже алчешь крови?

– Св. Отец, вскричал с живостью юноша, не странно ли покажется, если владельцы, рыцари, духовные и градские владетели соберутся для словесных прений с невежественными крестьянами, для выслушания их еретических бредней. Клянусь небом! Я иначе стал бы спорить с ними, и острием меча навсегда кончил бы все прения. Поверь, ты несёшь вести не слишком приятные для воинов, которые, смотри, спускаются теперь с гор по дороге к замку. Увидишь, как вести твои будут принятые.

– Разве то воины? Спросил Монткальм, смотря по тому направлению, как указывал юный рыцарь, которого одушевлённая наружность сильно противоречила спокойствию отшельника. Глаза мои так слабы, продолжал сей последний, что я принял войско за туманные облака.

– За туманные облака? Скажи лучше, за громоносные тучи, готовые разразиться.

Действительно, то была армия Крестоносцев, которая, оставив лагерь свой, в горах расположенный, шла теперь в порядке к замку. Быстрый взор юноши усмотрел её, не взирая на густой туман, покрывавший окрестности. Я узнаю, сказал рыцарь, знамёна храброго Сира Эймара Шастельруа. Боже мой! Какой беспорядок между воинами его! Он не имеет над ними никакой власти. Вижу знаменно Сира Эцелина де Верека и рыцаря Сэмонвиля. Клянусь небом, прекрасное войско! Какое уважение оказывает оно к начальникам своим, из которых один глупец, а другой невежа. Но, смотри, вскричал он с радостью ребёнка, смотрящего на великолепное зрелище, смотри на воинов Графа Симона Монтфортского, поборника Церкви. Видишь ли знамя Креста? Как развеивается он в изгибах дефилеи55
  (франц. defile, от file – ряд, от лат. filum – нитка). На военном языке: тесный или узкий проход, по краям которого находится неприступная местность. – Прим. Артур Коури.


[Закрыть]. Как те, которые несут его, гордятся своим бременем! Да покровительствует небо тебя, священные знамя! Да изольёт благость свою на тех, кто сражается, или погибает в священной тени твоей! Ты же будь для них маяком спасительным во время бури. Voe victis, voe victis66
  «Горе побеждённым, горе побеждённым». Перевод с латыни. – Прим. Артур Коури.


[Закрыть]! Узнаю также знамёна Епископа Тулузкого! Достопочтенный Владыка, горе сопротивляющимся тебе и в свете и на поле битвы! Слова твои могущественнее острия мечей, а меч ужаснее копий целого воинства. Восторг и трепет наполняют грудь мою, когда рассматриваю гербы твои; кажется, ты считаешь рыцарей игрушками, а воинства орудиями; когда же успевает в предприятиях своих, завистники толкуют, что у тебя на уме какие-то тайные планы, а не священная цель, для которой ты променял посох и митру на копьё и рыцарский шлем.

– Ради Бога, сын мой, скажи, о ком говоришь ты? Какое блестящее воинство ты видишь? Где оно?

– Разве я не сказал тебе, Св. Отец, отвечал юноша, всё ещё смотревший в ту сторону, разве я не сказал тебе, что сегодня назначен турнир в замке Куртенайском, и Сир Паладур, рыцарь Кровавого Креста, сразится за Изабэллу с Графом Симоном де Монтфортом? Да благоприятствует небо тому, кто защищает сторону справедливости и красоты.

– Милосердный Боже! Вскричал Монткальм с горестью, воздав к небу руки. В какие времена безумия и ослепления живём мы! Многочисленные враги окружают Крестоносцев, а они друг на друга обращают оружие, посвящённое служению Церкви. Поезжай рыцарь, умоляю тебя во имя неба, замедли этот безрассудный поединок по крайней мере до того времени, пока я сам приду туда и постараюсь воспрепятствовать братьям умерщвлять друг друга.

– Извини, отец мой, я не знаю той власти, которая могла удержать руку Сира Паладура в подобном случае; а тебе известно как мало подействует на Монтфорта духовные увещания. Попробуй поколебать эту скалу, или вспять обратить ручей, с шумом свергающейся с горы; если и преуспеешь в этом, всё равно не надейся тронуть Монтфорта.

После того он пришпорил лошадь, и вскоре присоединился к толпе, спешившей к замку Куртенайскому. Заботясь об участи Паладура, рыцарь забыл обет, не входить никогда в замок; и прискакал к нему в минуту самую решительную.

Сражение началось. Жребий, назначая порядок старшинства между защитниками Изабеллы, присудил Паладуру быть из них последнему. До своего времени, всё рыцари, сразившиеся с Симоном де Монтфортом, были низложены. Дамы, окружавшие Изабеллу, начинали трепетать за неё. Сир Эймар, бывший распорядителем шурина, с жаром молился внутренне, сжимая в руках маршальский жезл77
  обобщающее название символических знаков различия (знак власти) генерал-фельдмаршалов, фельдмаршалов и маршалов, представляет собой цилиндрический стержень (жезл) длиной около 30—40 сантиметров, обычно покрытый вышитым полотном, богато украшенный металлом, инкрустацией, иногда драгоценными камнями, с персональными данными высших воинских начальником вооружённых сил государств мира. – Прим. Артур Коури.


[Закрыть]. Сама Изабэлла, машинально приветствуя и одобряя знаками каждого защитника, выходящего за ограду, сделалась неподвижна от ужаса, и побледнела, как смерть, когда труба вызвала Паладура на место сражения.

Амираль сойдя с лошади, старался протесниться сквозь толпу, как вдруг закрытая покрывалом женщина, принадлежавшая к свите Изабеллы, схватила его за руку, тихо спросила, друг ли он Паладуру?

– Я брат его по оружию, отвечал юноша. Амираль спешил пробраться к ограде, и подошел к ней в ту самую минуту, когда Паладур, взяв копьё из рук оруженосца, приближался к барьеру. Его высокий но тонкий стан, не мог равняться с гигантским телосложением Монтфорта. Однако же благородный вид рыцаря Кровавого Креста, ловкость его в управлении конём, и непринуждённость, с которою выносил он тяжесть оружия, породили к нему всеобщее участие; каждый молил небо о покровительстве Паладуру. Сам Монтфорт, казалось, разделял со всеми впечатление, произведённое рыцарем. До сего времени он только переменял каждый раз копья, когда они ломались о грудь противника; но теперь, сойдя с лошади, потребовал другую, и тщательно пробовал копьё, вновь ему данное. Затем велел принести чашу вина, и, намереваясь выпить её, поднял наличник шлема. В эту минуту Паладур повернул лошадь, желая подъехать к галерее, где сидела Изабелла; Монтфорт же, сочтя это движение намерением напасть на него неожиданно, стремительно вырвал копьё из рук оруженосца, и с такою поспешностью старался закрепил наличник, что многие крючки остались не застёгнутыми.

Сир Эймар, увидя, что Паладур искал взор Изабэллы, громко воскликнул: Барон Куртенайский, рыцарь ваш желает быть одобрен вашим словом, взглядом, или улыбкою.

Изабэлла, оставаясь неподвижная с поникшем взором, не отвечала ни слова.

– Бог да защитит тебя, великий Паладур! Закричал Эймар. Дама, для которой подвергаешь ты свою жизнь опасности, не удостаивает наградить тебя и улыбкою. Копьё твоё уже направлено, а она безмолвствует. Отец Епископ, призови хоть ты на помощь имя Святого.

Епископ Тулузкий повесил голову, взглянув на Паладура; Эймар сложил руки в знак отчаяния, и выронив маршальский жезл, воскликнул: Несчастный! Ты стремишься к гибели, и ни одно слово, ни одна улыбка тебя не одобряет! Заметив затем безмолвный ужас, объявший Изабэллу, он прибавил: отец Аббат! Прочти какую-нибудь молитву и призову всех угодников. Св. Бенуа, будь заступником нашим в этой крайности, и я даю клятву, что пред образом твоим до самого судного дня будут гореть свечи в серебряных канделябрах88
  (лат. candēlābrum – «подсвечник») – декоративная подставка с разветвлениями («рожками») для нескольких свечей или различных видов ламп. – Прим. Артур Коури.


[Закрыть], мало в серебряных, будут и золотые, хотя пришлось бы продать последнюю десятину землю моей! Дамы и девицы, неужели не имеете вы ни одного святого заступника? Вспомните: благородная дама в опасности, дело идёт о руке её, имении, свободе, и только одно небо может спасти нес в этом отчаянном положении.

Слова эти были сказаны не даром. Женщины, окружавшие Изабеллу, стали тихо творить молитвы за Паладура; дамы, присутствующие на турнире, последовали их примеру; Аббат Нуармутьерский всеми силами пытался призвать Св. Бенуа и читал молитвы с непостижимою беглостью; Амираль с жаром воздав руку к небу, воскликнул: даю обет идти босыми ногами в одной власянице на поклонение к Св Якова-Великому, если брат мой по оружию выйдет из боя победителем; да услышит меня Бог и Св. Дионисий!

Два противника съехались. Удар, направленный Монтфортом в шлем Паладура, мог бы и тогда опрокинуть рыцаря, если бы он прирос к лошади; но в ту минуту, как Монтфорт был готовый нанести удар, лошадь Паладура, вся закованная в железо, чекою от намордника попала случайно в ноздрю коня Монтфорта и чрез то так отклонила его в сторону, что копьё страшного поборника проскользнуло по плечу Паладура. В то же мгновение рыцарь нанёс противнику страшный удар в то самое место, где наличник шлема его был худо скреплен. Исполни Монтфорт покатился на землю, и громкие рукоплескания раздались отовсюду.

Но вскоре рукоплескания сменились криками ужаса, когда Монтфорт, разъярённый поражением, забыл все законы рыцарства. Он стал на ноги в ту минуту, когда Паладур подходил к нему с намерением вынудить от не него признание в поражении. Поспешно устремился Граф Симон к барьеру, схватил секиру, ему поданную оруженосцем, и бросился на соперника. Тогда Амираль, опасавшийся мстительности Монтфорта, с быстротою молнии выхватил секиру у одного из зрителей, и перебросил её через барьер к ногам Паладура.

Однако же всеобщий крик негодования отовсюду раздавался; каждый был раздражен таким неслыханным нарушением законов рыцарства. В продолжение сумятицы Изабелла оставалась как бы окаменевшею. Рыцари толпою бросились за ограду, чтобы разлучить сражающихся. Енгерранд де Витри, брат по оружию Графа Монтфора, пораженный стыдом, спешил вместе с остальными поддержать честь рыцарства. Напротив, Сир Эймар, в первую минуту бросившейся с своего места, исполнился радостью и остановился, когда увидел, что Паладур, получив от Амираля секиру, готовый был мужественно защищаться. Не смотря на то, Эймар присоединил свой голос к голосу толпы. Со всех сторон кричали: вероломство! Предательство. Герольды, разнимите их! Господин Маршал, употребите власть для спасения чести рыцарства, разнимите их! Но маршал не слушал более никого, и только ворчал тихо: всё для тебя конечно, проклятый великан, будь ты хоть Аскапартом99
  Аскапарт (также пишется Аскупарт, Аскапард, Аскопард, «Аскопарт» и Асгапард) был легендарным великаном из английского фольклора, предположительно покоренным Бевисом из Хэмптона, хотя и таким огромным, что мог нести Бевиса, его жену и лошадь под мышкой. Он был 30 футов ростом, но самым маленьким на своей земле. – Прим. Артур Коури.


[Закрыть], или одним из двенадцати Перов Франции и рыцарем Круглого Стола.

Прежде, чем смогли разлучить сражающихся, борьба была уже кончена. Монтфорт, ослеплённый яростью, и видя кровь свою, струившеюся с лица, взмахнул секирою с намерением рассечь полам противника, но вместо этого ужарил с ужасною силою по одному их копий, которыми земля была усеяна и разбил его в дребезги. Паладур, воспламенённый желанием отличится в глазах своей дамы, и отомстить соперника за нарушение законов рыцарства, направил удар искуснее и опять попал в ту часть шлема, которая была отделана от наличника; кровь хлынула сквозь отверстие, и Монтфорт снова упал на землю.

Однако же Паладур, истощённый последним усилием, был не в состоянии принудить соперника признать себя побеждённым. Он опёрся на Амираля, который прибежал к нему на помощь; обратил глаза к галерее, где находилась Изабелла, и махал раздробленным оружием в знак победы. Баронесса вышла наконец из бесчувственности; проливая слёзы, она бросилась на колени, после чего упала на руки прислужниц.