Текст книги "Наставники"

10. Первое собрание

У главного входа громоздились горы чемоданов, во двориках перекликались звонкие молодые голоса, тяжело нагруженные тележки привратников гремели и грохотали по каменным плитам. В трапезной все лавки у столов были заняты, шум прекращался только во время молитвы, и весь вечер на лестницах, куда выходили комнаты студентов, слышались торопливые шаги. Гомон во двориках затих только к ночи; выгнанные голодом крысы возвращались после каникул на обжитые места – в кухне снова появились запасы продуктов. Официальное собрание членов Совета было назначено на следующий понедельник – первый понедельник учебного триместра.

Собрание, как обычно, начиналось в половине пятого пополудни, и понедельник был традиционным днем собрании, которые неукоснительно проводились каждые две недели; в четыре часа, тоже как обычно, прозвенел колокол, и я, торопливо отыскивая мантию, ясно представил себе спешащих к профессорской коллег – Браун спускался по лестнице своей служебной квартиры, Гетлиф и Кристл, свернув с улицы Сиднея, входили в главные ворота колледжа, легко шагал через внутренние дворики Джего… Профессорская ничуть не походила сегодня на уютную комнату для послеобеденного десерта: вливавшийся сквозь окна с незадернутыми шторами серовато-холодный свет зимних сумерек подчеркивал яркую желтизну уже включенных электрических ламп, стол, накрытый плотной бумагой, сиял сурово-официальной белизной, вместо бокалов на нем стояла чернильница, лежали карандаши и ручки, возвышались стопки промокательной и писчей бумаги.

Профессорская казалась непривычно большой и вместе с тем тесно заставленной, потому что в дни собраний сюда вносили еще один стол – для чая. К чаю обыкновенно подавалась обильная закуска: на дополнительном столе, кроме серебряных чайников и кувшинов для воды, стояли тарелочки с маслом и блюда с хлебом – белым, серым, обдирным, изюмным и коричным, красовался заранее нарезанный гигантский фирменный торт нашего колледжа, виднелись тарелки с пирожками, пирожными и горячими кексами, которые были прикрыты массивными серебряными крышками. В четыре часа, за тридцать минут до собрания, колокол сзывал к чаю, поэтому-то мы и являлись в профессорскую без опозданий.

Старый Гей пришел в тот день раньше всех и, пододвинув к чайному столу стул, с аппетитом уписывал все, до чего мог дотянуться; остальные пили чай стоя, взяв со стола пирожок, ломтик торта или кекс.

– Как поживаете, Кристл? – весело спросил Гей, оторвавшись на мгновение от еды. – Вы пробовали пирожки с начинкой из лимонного варенья?

– Пробовал, благодарю вас, – ответил Кристл.

– Примите мои поздравления! – воскликнул Гей.

Через несколько секунд он опять поднял голову.

– А! Рад видеть вас, Калверт! Я думал, вы уже уехали. Попробуйте этот замечательный кекс.

– Спасибо, он, пожалуй, слишком велик для меня, – сказал Рой.

– Я должен принести свои поздравления эконому! Примите мои поздравления, Винслоу, чай сегодня выше всяких похвал.

– Дорогой профессор, – отозвался Винслоу, – эконом из меня в свое время получился весьма посредственный, и я нахожу себе оправдание только в том, что это время кануло в прошлое четверть века назад.

– Ну так передайте мои поздравления новому эконому, – нисколько не смутившись, поручил ему Гей и взял с тарелочки шоколадный эклер. – Скажите ему от моего имени, что он замечательный эконом.

Мы стояли вокруг стола, пили чай и закусывали; в профессорской не было одного только Кроуфорда; до меня со всех сторон доносились обрывки приглушенных разговоров. Браун перемолвился о чем-то с Кристлом, и тот подошел к заместителю ректора Деспард-Смиту, который важно, но с недоумением слушал Роя Калверта. Кристл потянул Деспарда за рукав мантии и отвел его к окну; хрипловатый шепот Кристла тонул в общем разноголосом гомоне, и я слышал лишь отдельные слова: «…ректор… только объявить… не следует обсуждать… думают, что это было бы неуместно…» Как и всегда перед обсуждением важного события, профессорскую наполняли глухо шелестящие шепотки.

Пробило половину пятого. Деспард-Смит, по-обычному торжественно, сказал: «Время начинать», и мы принялись рассаживаться вокруг стола для совещаний в порядке старшинства – по левую и по правую руку от председателя. Председательское место занял Деспард, и слева от него, вкруговую по часовой стрелке, должны были сесть Пилброу, Кроуфорд (который все еще не пришел), Браун, Найтингейл, я, Льюк, Калверт, Гетлиф, Кристл, Джего, Винслоу и Ген.

Этот освященный традицией порядок привел у нас к тому, что самым яростным противникам приходилось сидеть бок о бок друг с другом: Джего с Винслоу, Кроуфорду с Брауном, Найтингейлу со мной.

Деспард-Смит оглядел собравшихся, дожидаясь тишины. Его мрачное морщинистое лицо над стоячим воротником мантии казалось землисто-серым. Ему было семьдесят лет, и только он один из наставников был рукоположен, хотя никогда не брал на себя прихода, – он жил в колледже с тех самых пор, как пятьдесят один год назад поступил в университет. Кончая курс, он с отличием сдал отмененные теперь выпускные экзамены по математике, и сразу же, как тогда нередко делалось, был кооптирован в Совет колледжа. Однако математику он вскоре забросил и с тридцати до шестидесяти лет бессменно проработал казначеем. Скаредный и расчетливый, словно французский крестьянин, он сэкономил колледжу немало денег – всякий раз, когда перед Советом вставал вопрос о непредвиденных расходах, он предрекал, что колледж неминуемо обанкротится. Самые избитые и банальные фразы звучали у него торжественно и веско. Он считал, что наделен тонким чувством юмора, и Рой Калверт, играя на его самоуверенности, не уставал подтрунивать над ним.

Ректор имел право назначать себе заместителя без обсуждения его кандидатуры на Совете, и в декабре, когда Ройс заболел, он официально назначил своим заместителем Деспард-Смита – за тридцать лет, которые тот проработал казначеем, все пожилые члены Совета, и Ройс, видимо, тоже, привыкли считать его главной фигурой в колледже.

– Итак, п-первый п-пункт п-повестки дня… – слегка заикаясь и словно бы удваивая первый звук в опорных словах, проговорил Деспард: эта манера, как он думал, придавала его речам дополнительную весомость.

Всем хотелось обсудить в первую очередь вопрос о ректорстве, а кое-кто просто не мог думать ни о чем другом; однако нам и в голову не пришло нарушить традиционный порядок. Устав строго регламентировал очередность вопросов на собраниях – сначала дела колледжского прихода, потом финансы. И вот мы покорно, но совершенно равнодушно пустились в рассуждения о кандидатуре священника. Он получал от колледжа триста двадцать пять фунтов в год и просторный дом, за который ему не надо было платить. В восемнадцатом столетии – а с тех пор оплата этой должности не изменилась – триста двадцать пять фунтов были большими деньгами, и тогда члены Совета, все как один клирики, наперебой добивались места приходского священника. Но в двадцатом веке мало кому хотелось брать на себя приход. Деспард-Смит предлагал поручить эту должность какому-то своему сверстнику; Рой Калверт выдвигал кандидатуру своего молодого приятеля – католика.

Совет считал, что кандидат Деспарда немного староват, и вместе с тем о приятеле Роя никто не желал даже думать, хотя Рой заводил о нем речь на каждом собрании. Рой решительно не чувствовал настроений Совета: ему не хватало, если так можно выразиться, «дубоватости»; он вполне здраво беседовал с любым членом Совета tete-a-tete, но когда они собирались все вместе, он совершенно переставал их понимать. Однако тут Рою не помогло бы даже искусное мастерство Брауна. Как только Рой Калверт заговаривал про своего приятеля, Джего, велеречивый агностик, мгновенно вспоминал о своем ирландском протестантстве, а вслед за ним и все наши неверующие ученые превращались в фанатичных англиканцев.

Ничего нового не произошло и на этот раз. Совет отклонил обе кандидатуры.

Когда обсуждение первого пункта заканчивалось, вошел Кроуфорд и без лишнего шума, однако нисколько не тушуясь, занял свое место. У него была уверенная, хотя довольно тяжелая походка слегка ожиревшего, но все еще сильного человека.

– Прошу прощения, господин председатель, – сказал он. – Я предупреждал вас, что мне придется задержаться на факультетском совещании.

Деспард-Смит, со своей всегдашней угрюмо-торжественной миной, кратко, но точно пересказал ему доводы выступавших: «собрание, как это ни прискорбно, постановило отклонить обе кандидатуры и оставить вопрос открытым», – но, может быть, у доктора Кроуфорда есть какие-нибудь конструктивные предложения?

– Нет, господин председатель, мне нечего предложить, – мягким басом, с чуть заметным шотландским акцентом, ответил Кроуфорд. Он всегда был уверен, что к его словам прислушиваются, и без труда завладевал вниманием собеседников. На его округлом бесстрастном лице с мелкими чертами тускло мерцали круглые немигающие глаза. Он довольно коротко стригся, и, хотя ему уже исполнилось пятьдесят шесть лет, его прямые, ничуть не поредевшие черные волосы глянцевито блестели. Обращаясь к Деспарду, он равнодушно-вежливо улыбнулся ему.

Финансовые дела заняли немного времени. Совет решил продать один из когда-то пожертвованных колледжу земельных участков за сумму, равную двадцатилетней ренте; колледж владел самой разной недвижимостью, которую жертвовали ему вот уже пятьсот лет на самых разных условиях; некоторые давние дары, сохранившие, в силу юридических особенностей передачи, свою первоначальную денежную стоимость, зачастую превращались со временем в бессмысленную обузу; а об исторической или антикварной ценности древних пожертвований Совет колледжа никогда не задумывался.

– Что ж, если ни у кого нет дополнений, – почти с угрожающей торжественностью проговорил Деспард-Смит, – значит, пора перейти к следующему – и самому важному на сегодня – делу. Едва ли можно преувеличить серьезнейшие последствия того, что я должен вам сообщить.

Он сурово оглядел всех сидящих за столом. Льюк, как раз дописавший в это время последнюю фразу протокола, шепнул что-то Калверту. Под взглядом Деспарда он смущенно покраснел и умолк; комнату затопила глубокая тишина.

Деспард-Смит откашлялся.

– В какой-то степени вы уже, наверно, подготовлены к тому трагическому сообщению, которое я должен сделать. Когда ректор назначил меня два месяца назад своим заместителем, я был уверен, что в этом триместре он уже снова возьмет бразды правления в свои руки. Я не мог себе представить, что именно мне придется сообщить вам новость, мрачнее которой я не слышал за все время моей работы в колледже. – Деспард помолчал. – Мне сообщили, – заговорил он снова, – и сообщили со всей достоверностью, что дни ректора с-сочтены.

Он опять замолчал и после паузы добавил:

– Как вы понимаете, я решительно не знаю, есть ли у нас хотя бы м-малейшие основания надеяться на ошибку врачей.

Кроуфорд спросил:

– Могу ли я сделать заявление, господин председатель?

– Пожалуйста, доктор Кроуфорд.

– Я хочу предупредить вас, господа, – не как член Совета, а как медик, – что на благополучный исход тут рассчитывать не приходится, – словно бы не замечая устремленных на него взглядов, совершенно бесстрастно проговорил Кроуфорд и сел. Глаза Джего вспыхнули.

– Значит, вы п-подтверждаете, доктор Кроуфорд, что дни ректора сочтены? – спросил его Деспард.

– К сожалению, это неоспоримо, – ответил Кроуфорд. Он был физиолог, особенно широко были известны его работы о структуре головного мозга. Глядя на его короткие толстые пальцы, я порой с трудом верил, что он, как мне говорили, искуснейший и талантливый экспериментатор.

– Итак, свидетельство доктора Кроуфорда не оставляет нам н-никакой надежды, – сказал Деспард-Смит.

– И вот еще что я должен добавить, – проговорил Кроуфорд. – Это не может тянуться долго. К концу пасхального триместра колледж, по всей вероятности, останется без руководителя.

– Что ж, спасибо, доктор Кроуфорд, теперь мы знаем самое худшее, – сказал Деспард-Смит.

– Я посчитал своим долгом сообщить коллегам все, что известно мне самому.

Фактически ничего нового он не сказал, но, благодаря его непоколебимой уверенности, мрачно торжественной манере Деспарда и строго официальной обстановке собрания, вокруг стола, словно по электрической цепи, прокатилась волна гнетущей напряженности.

Сколько-то времени все молчали, потом Винслоу сказал:

– Свидетельство доктора Кроуфорда четко определило наше будущее. И я так понимаю, что теперь нам, с вашего разрешения, господин председатель, надобно обсудить вопрос о приближающихся выборах.

– А я решительно не понимаю, о чем вы толкуете, – мгновенно откликнулся Кристл.

– Мне кажется, что я выразился достаточно ясно, – сказал Винслоу.

– А я вот не понял, – повторил Кристл. Этой техникой – упорно не понимать, о чем толкует собеседник, – Кристл постоянно пользовался на собраниях. – По-моему, нам надо освежить в памяти тот пункт Устава, в котором говорится о выборах ректора.

– Может быть, вы зачитаете нам этот пункт, господин председатель? – предложил Деспарду Браун.

– Я готов выполнить л-любую волю собрания.

– Да зачем нам понапрасну терять время? – спросил Гетлиф.

– А я требую, чтобы Устав был прочитан, – уперся Кристл.

Винслоу и Кроуфорд переглянулись, но Деспард уже открыл лежащий перед ним Устав и начал читать – слегка нараспев и немного в нос:

– «Удостоверившись, что должность ректора освободилась, старший член Сонета должен но позже чем через сорок восемь часов провести собрание Совета. При отсутствии вышеназванного члена Совета или если он по каким-либо иным причинам не может выполнить свой долг, его замещает следующий по старшинству член Совета и т.д. Собрав в надлежащее время Совет, старший его член обязан объявить, что должность ректора освободилась, а также проследить за тем, чтобы официально заверенное им объявление об этом факте было вывешено на всеобщее обозрение при входе в храм колледжа не позднее полуночи дня собрания; в объявлении должна быть указана точная дата выборов нового ректора, в соответствии с предписаниями настоящего Устава. В соответствии с этими предписаниями выборы должны состояться в десять часов утра на пятнадцатый день после дня собрания, если должность ректора освободилась во время учебного триместра, или на тридцатый день после дня собрания, если должность ректора освободилась во время каникул».

Как только Деспард-Смит замолчал, раздался звонкий голос Гея:

– Так-так. Очень интересный документ. Очень замечательный. Удивительно точный.

– Вот про это-то я и говорил, – заметил Кристл. – Пока должность ректора не освободилась, мы не имеем права начинать официальную подготовку к выборам. Вопрос автоматически снимается. Предлагаю перейти к следующему вопросу.

– Кому нужен этот формализм? – зло спросил Винслоу. – Раньше я что-то не замечал у нашего декана такой тяги к соблюдению всех формальностей…

– Да совершенно же очевидно, что этот вопрос надо обсудить, – сказал Фрэнсис Гетлиф.

– Я уверен, господин председатель, – с открытой и мягкой улыбкой проговорил Браун, – что декан именно это и имел в виду. Насколько мне известно, декан надеется – да и все мы, я думаю, тоже, – что нам удастся глубоко и всесторонне обсудить этот вопрос, чтобы выяснить волю большинства. А суть разногласий действительно чисто формальная – должны ли мы обсуждать это в частном, так сказать, порядке или официально.

– Правда, для тех, кто не умеет столь мастерски смягчать разногласия, – с ядовитейшей и злобной улыбкой сказал Винслоу, – их суть выглядит гораздо резче: будем ли мы разговаривать в открытую или немедленно начнем шептаться по закоулкам и плести интриги.

– Теперь уже не как медик, а как член Совета, – вставил Кроуфорд, – я утверждаю: будет очень глупо, если мы не используем оставшиеся несколько месяцев для подготовки к выборам.

– С этим-то все, по-моему, согласны, – сказал я. – Нам просто надо решить, уместно ли обсуждать будущие выборы на официальных собраниях.

– Тайные шепотки – против открытых переговоров, – определил Винслоу, и губы Найтингейла искривила ухмылка.

Деспард-Смит явно не знал, как поступить.

– В моей долголетней практике не было подобного случая, – признался он.

И тут вдруг заговорил Пилброу – очень быстро и необыкновенно горячо:

– Неужели вы не понимаете… да как же можно обсуждать на официальных собраниях выборы нового ректора… Когда председатель… когда ректор, который должен на них председательствовать, в это время умирает!.. В жизни не видел такой бесчувственности!

Сначала он никак не мог сформулировать свою мысль, но в конце концов это ему удалось. Однако все давно уже привыкли не обращать внимания на его слова; не успел он замолчать, как заговорили одновременно Кристл и Браун, а их голоса перекрыл в свою очередь голос Джего – напористый и сильный, хотя довольно глухой; он звучал резковато и немного как бы гортанно. Но когда Джего хотел сказать что-нибудь важное, он умел заставить себя слушать. Я заметил в его не прикрытых очками глазах – очки он держал в руке – необычайную для него твердость.

– Я уверен, – проговорил он, – что мы сейчас услышали решающее слово. Господин Пилброу – не в первый уже раз – продемонстрировал нам чувства истинно благородного человека. Господин председатель, ректор нашего колледжа, который сейчас болен, поручил вам быть его заместителем и председательствовать вместо него на собраниях. Мы знаем, что нам предстоит найти ему замену, хотя это вовсе не легко. Так давайте сделаем это достойно, не оскорбляя ничьих чувств, то есть не на собраниях, которые он все еще номинально возглавляет!

Когда Джего сел, в комнате воцарилась глубокая тишина.

– Ну вот, больше не о чем и говорить, – подытожил Рой Калверт.

– Я предлагал перейти к следующему пункту повестки еще десять минут назад, – сказал Кристл, с властным превосходством глядя на Деспарда. – И насколько я понял, господин Браун поддержал меня. Так не пора ли нам проголосовать? Я готов дожидаться этого хоть весь вечер.

Предложение Кристла было принято семью голосами против четырех: Пилброу, Джего, Браун, Кристл, я, Калверт и Льюк проголосовали «за», а Винслоу, Кроуфорд, Найтингейл и Гетлиф – «против».

Ни Деспард, ни Гей не голосовали.

11. Противники Джего

После собрания я уловил ядовитую реплику Винслоу о «возвышенных джентльменах, которые ловко приспосабливают себе на потребу благородные чувства». Размышляя о голосовании, я решил, что оно походило на рекогносцировку перед выборами. Найтингейл поддержал наших противников – только ли из-за своей подозрительности по отношению к Брауну и Кристлу? Среди сторонников Джего он казался самым ненадежным. Деспард-Смит, скорее всего, должен был примкнуть к партии Кроуфорда. А Гей? От него можно было ждать чего угодно. Пилброу, видимо, собирался поддержать Джего. Это меня очень порадовало.

Через два дня колледж обошла записка Винслоу:

«Всем, кто не склонен голосовать за д-ра Джего, я предлагаю собраться у меня 22 января с.г. в 2 ч. 30 мин. пополудни для обсуждения возможной кандидатуры на должность ректора колледжа. Г.Г.В.»

Винслоу размножил эту записку в конторе казначейства и послал членам Совета. Она вызвала в колледже много толков.

– Невозможный человек, – сказал Кристл. – Вечно он норовит превратить колледж в балаган.

– Похоже, что ближайшие месяцы будут у нас довольно бурными, – заметил Браун.

Джего посетовал:

– Мне бы попридержать язык – так нет же, всегда я всех против себя восстанавливаю…

И меня, и Калверта обслуживал Бидвелл, но жил Калверт не по соседству со мной в первом дворике, а в старинной башне между двумя внутренними двориками, над кухней колледжа, так что окна его гостиной выходили во второй дворик – как раз туда, где располагались комнаты Винслоу. Мы договорились с Калвертом, что двадцать второго января я приду к нему сразу после ленча, и, когда я поднялся в его квартиру, он стоял за конторкой и читал какой-то манускрипт; настольная лампа, закрытая опаловым стеклянным экраном, освещала конторку мягким рассеянным светом.

– А я все поглядываю на лестницу Винслоу, – сказал Рой. – Пока никто не появлялся.

– Подожди-ка минутку, – добавил он, – я сейчас дочитаю, тут говорится про неизвестного мне мученика.

Через несколько минут он подошел к окну, и мы вместе принялись вглядываться в ростепельную январскую мглу. Напротив его окна возвышался поразительно изящный домик со служебными квартирами Винслоу, Кристла и Пилброу. Пилброу жил здесь уже пятьдесят лет и говорил, что этот домик до сих пор действует на него так же умиротворяюще, как и тогда, когда он увидел его в первый раз.

Было двадцать пять минут третьего.

– Пора бы уже появиться нашим врагам, – заметил Рой.

И сейчас же из первого дворика неспешно вышел Винслоу. Он, как и обычно, был без пальто, в черном пиджаке и полосатых брюках – пальто он надевал только уходя из колледжа. Его странно большие ступни тяжко и уверенно попирали каменные плиты.

– Ага, главный враг появился, – сказал Рой. – Ну и глупо же он будет выглядеть, если никто к нему не придет!

Роя томило нервическое нетерпение, но тревоги он не чувствовал. Фактически он почти никогда не тревожился – даже зная, что его ждут самые неприятные новости, – вместо тревоги или беспокойства он ощущал только нетерпеливую возбужденность. Вот и сейчас ему не терпелось поскорее узнать, сколько у Джего противников.

Винслоу скрылся за своей дверью.

– Да, ядовитый тип, – сказал Рой. – Но мне он все равно нравится. Да и тебе, как я замечаю, тоже.

Деспард-Смит, в шляпе англиканского священника и длинном пальто, появился почти сразу же после Винслоу – он вышел из третьего дворика.

– Этого следовало ожидать, – сказал я.

– Было бы гораздо хуже, если б он скрыл свои намерения, – заметил Рой.

Через несколько секунд тем же путем, что шел Винслоу, стремительно прошагал Фрэнсис Гетлиф.

– Он-то мог бы быть и поумнее, – сказал Рой.

– У него есть веские причины не поддерживать Джего.

– А по-моему, он превращается с годами в ограниченного ортодокса.

Пробило половину третьего. Очень медленно, как бы нащупывая подошвами землю, из первого дворика вышел укутанный с ног до головы Гей, но его красные щеки ярко пылали, а борода казалась ослепительно белой.

– Господи, и этот туда же! – с досадой вскрикнул я.

Гею понадобилось несколько минут, чтобы пересечь дворик; у дверей Винслоу его окликнул вышедший из третьего дворика Найтингейл.

– Предатель? – не совсем уверенно спросил Рой.

Они о чем-то поговорили, и Найтингейл, отрицательно покачав головой, пошел дальше.

– Нет, как видишь, – ответил я.

А потом из третьего дворика появился Кроуфорд. Он опаздывал и поэтому шагал довольно быстро, но торопливости в его походке не ощущалось. «Сам жених!» – присвистнув, воскликнул Рой. Кроуфорд тоже поднялся к Винслоу.

– Интересно, Винслоу все еще надеется? – вслух подумал Рой. – Как по-твоему, может он надеяться, что сегодня ему предложат выдвинуть его кандидатуру?

– Иной раз человек на что-то надеется в глубине души, даже когда твердо знает, что никакой надежды у него нет, – сказал я.

– Именно, – согласился Рой. – Именно. Тем более что тут можно надеяться до семидесяти лет. (По Уставу ректор должен был уходить на покой в семьдесят лет.)

Больше никто не появлялся. Дворик перед нашими глазами был пуст.

– Вот, значит, и вся их партия? – спросил Рой. И сам же себе ответил: – Видимо, так.

Мы подождали еще. Пробило три четверти третьего. Через несколько минут Рой весело сказал:

– А если так, то наше дело в шляпе.

Мы все стояли у окна; ростепельная мгла сгущалась; какой-то старшекурсник с девушкой прошел в третий дворик. Внезапно осветилось окно гостиной Винслоу, резче оттенив серое безлюдье ненастного дня.

– Их там собралось всего пятеро, – проговорил Рой. – Это же чепуха. Они просто опозорятся и ничего больше.

Из квартиры Винслоу спустился Кроуфорд и быстро, но неспешно ушел в первый дворик. Когда он поравнялся с нашим окном, мы увидели сверху его лицо – как и обычно, совершенно бесстрастное.

– Жениха одобрили и попросили пока удалиться, – сказал я.

– Интересно, как он оценивает свои возможности? – проговорил Рой. И добавил: – Ну, а Винслоу теперь даже и в глубине души надеяться не на что.

– Да, не хотелось бы мне сегодня сидеть рядом с ним за обедом, – сказал я.

– А надо пойти в трапезную пораньше, – отозвался Рой. – Чтобы обезопасить себя.

Я улыбнулся. День клонился к вечеру, напротив ярко светилось одно окошко.

– Вот, значит, как, старина, – подытожил Рой, отвернувшись наконец от окна. – Все складывается просто замечательно. Похоже, что победа нам обеспечена.

– Нужно предупредить Артура Брауна, – сказал я. Телефон у Роя стоял в спальне возле кровати, я снял трубку и позвонил Брауну. «Откуда вы знаете, сколько их там собралось? – со своей обычной осмотрительностью спросил тот. – Как, собственно, вам удалось их пересчитать?»

Я объяснил Брауну, что мы наблюдали за квартирой Винслоу из Роева окна. Удовлетворенный моим ответом, он попросил еще раз перечислить имена собравшихся.

– Зато у нас, кажется, создалась довольно крепкая партия, – сказал он. – Ну, а на всякий случай надо нам в ближайшее время собраться у меня за ленчем. Очень, конечно, жаль, что так получилось с Геем. Интересно, кто его обработал? Они переманили к себе нашего потенциального союзника.

– Да ведь и так все хорошо, – возразил я.

– Можно даже сказать – замечательно, – согласился Браун, отбросив на секунду свою всегдашнюю сдержанность. Однако он сейчас же посерьезнел и сказал: – А впрочем, цыплят, как говорится, по осени считают, не забывайте этого, Элиот. У нас еще нет абсолютного большинства. Нам надо вести себя весьма осмотрительно. Нельзя показывать людям, что мы уверены в победе. И я думаю, вам с Калвертом не следует открывать своих сегодняшних наблюдений.

Я передал его пожелание Рою, и тот, ехидно хмыкнув, сказал:

– Уж этот добрый Дядюшка Артур! Только он один и пестует нас, как малолетних несмышленышей. Очень мне это, знаешь ли, нравится.

Он позвонил в кухню, заказал чай с горячими сдобными булочками, и мы перекусили, сидя за столиком у камина. Когда я допивал последнюю чашку, Рой, усмешливо посмотрев на меня, выдвинул ящик стола и, словно бы украдкой, достал оттуда детские кубики.

– Это я вчера их купил, – сказал он. – Мне подумалось, что они могут нам пригодиться. Теперь-то – если только Винслоу не выкинет какого-нибудь фокуса – мы, конечно, и без них обойдемся. А все же давай-ка прикинем.

Ему нравилась материальная осязаемость вещей, хотя по профессии он был всегда связан со словом. Любой другой человек просто написал бы фамилии членов Совета на листе бумаги, а вот Рой отобрал четырнадцать кубиков и аккуратно вывел на каждом имя – от Ройса до Льюка. Кубик с именем Ройса он молча отложил в сторону. Потом, мимолетно улыбнувшись, положил рядом два кубика – Джего и Кроуфорда. Найдя среди остальных Гея, Деспард-Смита, Винслоу и Гетлифа, он составил их в ряд, а семь других свалил в кучку – «пусть окончательно определятся. Тогда станет ясно, есть ли у нас абсолютное большинство».

От пяти до семи часов я занимался со своими студентами, а после занятий сразу отправился в профессорскую. Там я застал только Кроуфорда – он сидел у камина и читал университетскую газету. Ответив на его бесстрастно вежливое приветствие, я подошел к столику с вином, налил себе рюмку хереса и сел в кресло.

– Не нравится мне эта война, Элиот, – немного опустив газету и внимательно глядя на меня, сказал Кроуфорд. Он говорил о гражданской войне в Испании.

– Мне тоже, – отозвался я.

– Наши вершители истории ведут себя чрезвычайно неблагоразумно. Каждый четверг, бывая в Королевском обществе, я разговариваю с людьми, которые призваны влиять на политику. С самыми разными людьми – и всякий раз убеждаю их вдуматься в истинный смысл нынешней войны. Это наш долг – убеждать их, я знаю, но что-то не успокаивают меня мои беседы. Говоря с вами как либерал с либералом, без всякой предубежденности против вашей профессии, я должен признаться, что чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы в парламенте и Министерстве иностранных дел нашлось хоть несколько человек с естественнонаучным, а не гуманитарным образованием.

Несколько минут он говорил о зимних боях в Испании. Последнее время он, как любитель, много занимался военной историей, и его мысли казались мне безупречно логичными, а суждения – здравыми и глубоко продуманными.

Вскоре пришел Джего. Увидев Кроуфорда, он на мгновение растерялся, и в его приветствии прозвучала неумеренная горячность. Ему было явно не по себе, я, пожалуй, еще ни разу не видел его таким скованным и неестественным – а все потому, вдруг пришло мне в голосу, что он уже знал о результатах сегодняшнего совещания у Винслоу. И вот, увидев неудачливого конкурента, он почувствовал себя виноватым.

Кроуфорд был невозмутим.

– Что ж, отложим наши военно-исторические изыскания, Элиот, – сказал он вставая. – Насколько мне известно, они совершенно не интересуют старшего наставника. Да и к нынешней войне он относится совсем не так, как мы. Он поймет, что правда на нашей стороне, немного погодя.

Кроуфорд был чуть ниже Джего, но сейчас, поднявшись и стоя с ним лицом к лицу, он выглядел гораздо внушительней, чем его соперник.

– Я, впрочем, рад, что мы встретились, Джего, – проговорил Кроуфорд, – потому что мне надо сказать вам несколько слов. Я даже собирался послать вам записку. Но раз уж вы пришли – и если у вас найдется несколько свободных минут, – мы можем просто побеседовать. Элиот, насколько я знаю, ваш союзник, а значит, нам незачем от него таиться.

– Разумеется! – воскликнул Джего. – Как вам будет угодно. Я весь внимание, дорогой доктор, я весь внимание.

– Сегодня группа коллег предложила мне баллотироваться в ректоры, – сказал Кроуфорд. – Мнение этой группы, хотя она и не образует численного большинства, представляется мне достаточно весомым. У меня, на мой взгляд, не было причин колебаться. Я не одобряю людей, которые жеманятся наподобие молодых дамочек, отказывающихся сыграть для гостей новую музыкальную пьеску. А поэтому я заявил, что не возражаю против выдвижения моей кандидатуры.

Он был уверен в себе, непроницаем и совершенно спокоен. Совещание у Винслоу показало, что у него нет надежд на победу, и, однако, он вел себя как хозяин положения.

– Я очень ценю вашу прямоту, доктор Кроуфорд, – сказал Джего.

– Я посчитал себя обязанным высказаться прямо, – проговорил Кроуфорд. – Насколько мне известно, мы единственные реальные кандидаты на этот пост.