Электронная библиотека » Чезаре Ломброзо » » онлайн чтение - страница 17


  • Текст добавлен: 29 ноября 2013, 02:33


Автор книги: Чезаре Ломброзо


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 17 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Шрифт:
- 100% +
II

Не могу обойти молчанием Конгресс юристов в Лемберге в 1889 году, где Розенблатт разобрал «Психологические причины преступлений». Эрциньи сообщил об успехах новой антропологической школы, Буцински говорил «о тюрьмах с точки зрения новой школы». Но первым юридическим конгрессом, который действительно поставил на разрешение вопросы, выдвинутые новой юридической школой, был конгресс в Лиссабоне, открытый 4 апреля 1889 года.

Первый вопрос был поставлен так: должно ли отправление правосудия совершаться бесплатно, главным образом в делах опекунских и уголовных. Конгресс постановил, что отправление правосудия, представляя общественную функцию, должно быть по всем делам безвозмездным; это постановление было принято почти единогласно, только два голоса высказались против него.

Пятый вопрос заключался в следующем: должно ли вознаграждать оправданных подсудимых? В случае утвердительного ответа, полагается ли вознаграждение всякому оправданному или лишь тому, кого суд признает невиновным? Единогласно было принято следующее постановление: государство обязано вознаграждать всякого подсудимого или обвиненного, полная невиновность которого выяснилась установленным судебным порядком, безразлично когда, в течение ли процесса, предварительного следствия, или после осуждения, или в постановлении о предании суду, или же, наконец, во время пересмотра дела судьей, который должен постановить приговор.

Исключаются те, которые по своей ошибке или своими поступками дали повод к обвинению, или вызвали преследование ложными заявлениями, не соответствовавшими действительности, или какими-либо другими способами вызвали совершение юридической ошибки.

Десятый вопрос заключался в следующем: в каком смысле необходимо исправить уголовные кодексы по отношению к уголовной ответственности виновного и по вопросу о невменяемости, чтобы учение, положенное в основание закона, согласовывалось с положениями современной психологии, уголовной антропологии и душевной патологии, а также удовлетворяло бы необходимой для общества гарантии от преступников?

Докладчиком был доктор Августа Криспиани да Фонсека; секция уголовного права выразила его выводы следующим образом:

1) уголовные законы должны иметь в виду не только умалишенных, но и тех, которые, не будучи вполне сумасшедшими, не могут, однако, считаться вполне ответственными за свои действия;

2) безусловно, умалишенный по установлении его невменяемости, при помощи медицинского испытания и при помощи всех других законных средств должен быть заключен в госпиталь или в какое-либо другое убежище пожизненно;

3) лишенные ума не вполне, но и не вполне вменяемые, опасные для других, должны быть судимы и временно заключаемы в заведения, для того предназначенные.

Эти постановления были приняты большинством голосов на конгрессе, они вполне согласны с учением нашей школы.

III

Здесь я должен напомнить, что Институт Франции присудил премию г-ну Жоли за критический этюд о новой школе. Юридический факультет в Гейдельберге назначил для годичного конкурса студентов тему «Юридические применения открытий профессора Ломброзо относительно преступного человека».

Укажу еще более значительный успех: недавно основан Международный союз уголовного права, начертавший на своем знамени практические выводы нашего учения, а именно: чтобы ознакомиться с преступностью, надо изучать преступников; что предупредительные меры по отношению к преступлениям столь же действенны, как и наказания; что уголовные суды и тюремная администрация преследуют одинаковые цели; что сила приговора зависит от того, как он приводится в исполнение; что изолирование – стадия наказания, принятая современным правом, – не рационально; что заключение в тюрьму на короткие сроки должно быть заменяемо другими наказаниями; что надо различать случайных преступников и привычных преступников и что для последних, если дело идет о повторении мелких проступков, следует удлинять сроки наказания.

Эти десять заповедей, подписанные 300 самыми выдающимися европейскими юристами, разрушают всю старую юридическую метафизику. Дело началось всего шесть месяцев назад, и уже имеются серьезные доклады Гарофало, Принса, Ламматша, Листа, а 3 августа 1889 года они уже собрались в Антверпене на конгресс, чтобы добиться (по выражению президента профессора Принса) соглашения уголовного законодательства с данными антропологических и социологических исследований.

Все согласны, что случайным преступникам, дебютантам, которые еще не были осуждены, тюрьма приносит более вреда, чем пользы. Предлагали заменять тюрьму различными мерами: выговором (как в Англии и Италии), домашним арестом, реформированной системой штрафов, общественными работами на открытом воздухе и более широким применением системы условного осуждения, которое дает возможность осужденному за случайное преступление собраться с нравственными силами и избежать развращающего соседства рецидивистов и привычных преступников.

Единогласно была принята поправка Гарофало: «Собрание рекомендует применение принципа условного осуждения, настаивая на необходимости установить его границы сообразно местным условиям и принимая во внимание чувства и нравственное развитие народа».

Честь и слава дю Гамелю, Принсу, которые сделали первые шаги на этом пути. Честь и слава всем тем благородным умам, движимым могучим течением новых истин, которые отказались (что редко встречается у людей вообще, а еще реже у ученых) от убеждений, сложившихся в юности, укрепившихся с их славой и поэтому вдвойне для них драгоценных. Правда, некоторые из них не признают своего происхождения и протестуют против родства с нами. Но это лишь редкие исключения: да кроме того, если, подобно нам, ратуешь за идею, то какое нам дело до того, что данной личности не воздают должного; достаточно того, что признается знамя; разве не такова общая участь на свете: сыновья, вырастая, оставляют родителей, тогда как последние никогда не забывают своих детей.

Для нас это забвение само по себе служит доказательством победы; оно указывает на нашу зрелость.

IV

Но счастье не приходит одно; я вижу на горизонте еще одно новое применение.

Мануврье в один из пророческих моментов, какие бывают у гениальных людей, сказал недавно, что существует не только уголовная антропология, но должна народиться антропология историческая, социальная.

Пророчество это осуществилось. Тэн и Ренан уже создали историческую антропологию. Аньянио, Лессона, Фиоретти сделали попытку применить антропологию к гражданскому праву, в особенности к завещаниям, правам наследования и разводу. И если в этих новых применениях наша наука потеряет свое имя и станет называться социальной, юридической антропологией, то в добрый час: мы дорожим торжеством наших идей, а не их названием.

Я до сих пор не упомянул о конгрессах уголовной антропологии в Риме и в Париже. Отчеты первого уже обнародованы, а отчеты второго вскоре появятся.

Быстрота, поспешность, с которой печатаются последние отчеты, не позволили включить их в настоящий труд.

Эти отчеты лучше всяких фраз подтверждают значение новой науки. Но они не могут засвидетельствовать одного явления, которое, однако, известно всем собравшимся на Конгресс в Париже в 1889 году, а именно, что благодаря гостеприимству г-на Тевене, министра юстиции, Гербетте, Бруарделя, Русселя, Моте, Маньяна, Ролана Бонапарта и многих других французская любезность проявилась во всем своем блеске.

Прибавление I
Ответ г-ну Гийо

Адольф Гийо утверждает, что он не верит в неизбежную зависимость преступника от его физической природы. «Если бы изучали человека гораздо раньше, чем он сделался преступником, – говорит он, – то были бы поражены изменениями, которые производит даже физически преступление с его последствиями».

Но он забывает, что мы встречали эти аномалии у детей и что у детей мы нашли большее количество аномалий, нежели у юношей.

Гийо устанавливает на основании своих личных многочисленных наблюдений, что преступник в 9 случаях из 10 обдумывает свое преступление.

Я придерживаюсь почти такого же взгляда: во многих случаях, но не так часто, как кажется, преступник обдумывает свое преступление, обсуждает его; но он не может удержаться от совершения преступления, хотя самое поверхностное рассуждение должно бы его удержать от этого.

В этом и заключается аномалия: рассуждения преступника, увы! очень поверхностны. В них всегда имеется пробел, благодаря которому рано или поздно преступник попадает в руки правосудия; ибо случаи таких хитрых преступников, которые уничтожили бы все следы своих преступлений, представляют редкое исключение.

Да и в этом случае виновно скорее правосудие, столь слабо вооруженное против преступления в силу именно недостаточного знакомства с психологией и антропологией. Если такие опытные следователи, как Гийо, искренне верят угрызениям совести таких преступников, каковы Аббади, Гамау и Мершандон, в той мере, что когда они совершают новые бесчинства, то это приписывают раскаянию, тогда нет ничего странного в том, что весьма часто они не в состоянии разыскать даже самых глупых преступников.

Для подтверждения своего положения Гийо цитирует случай, который мог бы иметь и в самом деле решающее значение. Г. Рукавишников{21}21
  Г. Рукавишников, один из величайших филантропов, основавший колонию своего имени для малолетних преступников… – Имеется в виду Николай Васильевич Рукавишников (1845–1875), 2 июня 1864 года открывший в Москве Рукавишниковский приют, первое московское исправительно-трудовое заведение для малолетних правонарушителей. Это заведение со временем получило европейскую известность и признание, а портрет Рукавишникова вывесили на стене зала в Риме, где проходили заседания Всемирного конгресса по тюремным вопросам (1885).


[Закрыть]
, один из величайших филантропов, основавший колонию своего имени для малолетних преступников, рассказывал на Римском конгрессе, что, сравнивая фотографии молодых преступников при их поступлении в колонию и при их выходе, он заметил улучшение в чертах лица соответственно улучшению поведения: у большинства черты лица теряли свойственное им выражение угрозы, нахальства, злобы и приобретали более мягкое выражение. Но он ошибался; не то чтобы он искажал истину; это один из лучших, искреннейших филантропов; но он находился под влиянием своего великого дела, которое я тоже считаю небесполезным. Он нам предоставил в Риме фотографический альбом. Я собрал комиссию, в которой принимал участие и г-н Рукавишников, для изучения этого альбома. Из отчета этой комиссии видно, что при 61 случае замечалось:

в 22 случаях – улучшение черт лица,

в 14 случаях – ухудшение,

в 25 случаях – без перемены.

Из 14 лиц, у которых черты лица стали хуже, трое нравственно улучшились; из 22 случаев улучшения физиономии в 3 случаях было нравственное ухудшение, и эти цифры установлены самим г-ном Рукавишниковым.

Но так как Гийо сам приходил в соприкосновение с фактами, то лучше спорить с ним самим. Достаточно привести буквально им самим написанные страницы, в которых прекрасно описаны врожденные преступники, обнаруживавшие свои преступные наклонности в ранней молодости.

«Из всех преступников, имена которых приобрели известность, дающую нам право цитировать их, не нарушая профессиональной тайны, я не знаю ни одного, который, несмотря на молодость, не побывал бы уже в тюрьме или, по крайней мере, не заслуживал бы этого. Вначале проступки бывали незначительные и легкомысленные, затем их сменяли более тяжкие и обдуманные проступки, которые, в свою очередь, вели к преступлениям. В 17 лет Мершандон, убийца-лакей, дебютирует кражей, совершенной в замке своих господ; улик было недостаточно; безнаказанность ободрила его, 17 дней предварительного заключения не исправили его; едва вышедши из тюрьмы, он совершает кражу в другом доме; на этот раз его присуждают к 3 месяцам тюремного заключения; а вскоре затем за более серьезную кражу – к 13 месяцам заключения. Четверо молодых людей, из которых старшему было 20 лет, среди белого дня являются к г-же Балльрич, набрасываются на нее в ту минуту, когда она отворяет им дверь, душат ее и убивают ударами ножа; они все были осуждены; сын жертвы, полицейский комиссар в Париже, основательно сказал им, грозя пальцем: “Все вы презренные; не знаю, чтоб я сделал с вами, если бы меня не удерживало уважение к суду; но ваш час пробьет, будьте покойны; ты негодяй! Я тебя хорошо знаю, я тебя уже отправлял в участок за то, что ты участвовал в ночном нападении; ты язва нашего околотка, а тебя я видел в дурной компании”».

Но для чего эти цитаты, когда дело идет об общем законе, который подтверждается каждым следственным делом.

Что касается тех, у которых справка о судимости чиста, которые, на первый взгляд, противоречат теории прогрессирующей испорченности, то и на них можно проследить, как они быстро двигаются к апогею порока; начиная с любострастия, лености, эгоизма, они теряют уважение ко всему, освобождаются от всякой обязанности, отбрасывают всякое верование и вполне отдаются своим страстям.

Вот двое 30-летних преступников: Блин и Беген, о которых много говорит аббат Мочеи, описывая Ла-Рокет; один – француз, другой – бельгиец; несколько лет тому назад, в воскресенье, в то время когда магазины Пале-Рояля закрыты, они пробрались в ювелирный магазин, задушили прислугу и убежали, набрав полные руки драгоценностей, которые спустили в Брюсселе. В прошлом они были чисты пред судом, но их жизнь представляла не что иное, как цепь дурных проступков; один из них был объявлен несостоятельным должником при очень подозрительных обстоятельствах; должен был оставить свою родину и не мог ужиться ни на одном месте вследствие крайней непорядочности своих поступков. Другой был лентяй, лжец, буян, изменник всем своим обязанностям, разорил своих родителей, покинул жену и вполне созрел для всякого нечистого дела. Пример двух молодых убийц Лебье и Барре не менее поразителен; и у них не было судебно-уголовных антецедентов, но они вели беспорядочную жизнь и отказались от всех принципов, которые могли бы их поддержать. Сам Барре в одном из следственных показаний прекрасно анализирует нравственное состояние своего товарища.

«Он ничего не уважал, – говорит Барре, – смеялся над моими угрызениями; я их еще тогда ощущал. К добру и ко злу он относился совершенно безразлично; он проклинал свою семью; говоря о матери, он употреблял самые оскорбительные выражения; он не верил в Бога, ни во что. Завидев священника, он готов был нанести ему оскорбление; еще задолго до преступления он говорил, что намерен основать газету, чтобы издеваться над религией; его политические убеждения были для меня отвратительны; грабеж, убийство, коммунизм – вот что ему нравилось. Когда его спросили: “Преступление, совершенное вами, не было внезапным; оно не было вызвано случайными обстоятельствами, а было логическим последствием целого ряда дурных поступков и медленного извращения вашей совести?” – он отвечал: “Это правда, я был увлекаем постепенно”».

Что касается Лебье, то одна особа, хорошо его знавшая, рисует его следующим образом: «Мне казалось, что в лицее очень пренебрегали его нравственным воспитанием. Лишенный принципов, которые поддерживают и руководят в трудную минуту жизни, он переносил свое несчастье с каким-то фанатизмом и горькой улыбкой; он по обыкновению читал газеты самой крайней окраски и на жизнь смотрел, казалось, как на веселое времяпрепровождение, которого рано или поздно добиваются смелые и ловкие люди, которых он охотно приводил в пример».

До того дня, когда молодой виноторговец Фулле застает своего хозяина в погребе и бутылкой разбивает ему череп, чтобы его обокрасть, он не был судим; но следствие установило, что до прибытия в Париж Фулле совершил на фермах, где служил раньше, много мелких краж, за которые его не преследовали. Его земляки говорили, что он хитер, что у него много пороков. Он очень ловко защищался, был умен, умел устраивать свои дела и очень ловко выпутывался, когда попадал впросак. Много раз, говорил один из земляков, я ему предсказывал, что он кончит каторгой; сверстники избегали его; он любил читать дурные книги и всегда обнаруживал страсть зашибить деньгу.

Укажу еще на одного преступника 50 лет, отца 17 детей, соблазнившего собственную дочь, которого присяжные несколько лет тому назад признали виновным в детоубийстве и производстве выкидыша; в его прошлом нет ни одного уголовного дела; но жизнь его представляет длинный ряд дурных поступков: он начал с того, что стал игроком и жуиром; потом, когда его дела пошли дурно, он искал развлечений в самых постыдных пороках; это был человек замечательно умный и очень энергичный; его погубил разврат и сделал из него отщепенца. Свидетели напоминали ему, что во время Коммуны он обратил на себя внимание необузданным желанием взорвать Париж, криками: «Пока существуют священники, до тех пор мы будем погибать!» Он отвечал свидетелям, гордо подняв голову: «Я первый открыл огонь, и я последний оставил поле битвы».

Прибавление II
О преподавании уголовной антропологии и, в особенности, тюрьмоведения

1. На первой взгляд может показаться излишним доказывать пользу преподавания учения о применении наказания.

Имея в виду, что речь здесь идет о знаниях, которые могут решать судьбу многих тысяч людей, и, что еще важнее, о занятиях, в которых заинтересовано с точки зрения своей безопасности все общество, естественна необходимость установки руководящих начал для всех служащих пенитенциарному делу и преследующих благородную цель нравственного возрождения преступника.

До настоящего времени мы пробирались в этой области ощупью и не прибегали к помощи науки и еще менее к посредничеству университетского преподавания.

Вообще общий закон тот, что более или менее нерешительная и неопределенная деятельность предшествует теории и дидактике. Слово раздается задолго до появления грамматики; и протекают сотни веков раньше, чем каракули заменяются буквами алфавита и затем правилами правописания. Войны, торговля существовали задолго до того, как стали известны арифметика, политическая экономия, баллистика и статистика.

Лишь в настоящее время начинают преподавать историю действительно научно, ибо то, что преподавалось прежде, было простым перечнем событий.

Уголовное право также лишь недавно приняло дидактическую форму.

Предмет учения о применении наказания и о тюрьмоведении более сложен, но и более удобен для преподавания, нежели всякий другой предмет, а между тем он именно и не преподается.

Возьмем, например, архитектуру тюрем: мы до сих пор еще не знаем, как устроить камеру или мастерскую, которые стоили бы недорого, не вредили бы здоровью и дозволяли бы заключенному проводить в них время с пользой, не подвергаясь дурному влиянию, которое ему грозит при системе общих камер.

Подобной одиночной камеры и таких мастерских еще не существует, и в настоящую минуту мы еще не знаем, каким образом следовало бы изменить конструкцию исправительных домов, женских тюрем и арестных домов, в которых невинно задержанные или виновные проводят время предварительного заключения.

Мы были рады слышать похвалы устройству и хозяйству известных пенитенциарных заведений: немецких, русских, шведских. Мы их не изучали и не подвергали разбору; и это я говорю для ученых, ибо знание таких вещей не касается публики. Но, хорошо зная материальную сторону пенитенциарного учреждения, имеем ли мы также понятия и об административной, нравственной стороне его? В этой области мы полны страшных иллюзий, какими мы до сих пор полны в области уголовного права. Мы с плеча разрешаем вопросы, не исследуя фактов; мы уверяем себя, что известное заведение действительно полезно, ибо его конструкция четырехугольная, или продолговатая, или круглая и потому дозволяет изолировать преступников, радикально излечивать их от аномалий, зависящих от атавизма, травматических повреждений или глубокого органического изменения.

Сюда присоединяется очень сложная администрация, в особенности в тюрьмах, где введен труд и где стараются обойтись без содействия комиссионеров, всегда пагубного. Затем встречаются большие затруднения в деле удовлетворения умственным потребностям заключенных посредством разрешения заключенным беседовать с людьми интеллигентными, посредством доставления заключенным книг из библиотек, посредством организации религиозного обучения таким образом, чтобы последнее не привело ни к религиозной мании, ни к атеизму, ни к нетерпимости.

Не думаем, чтобы все это можно было предусмотреть и устроить при помощи нескольких параграфов сухого устава; нельзя эти задачи решить и посредством целого ряда статистических таблиц, которые легко составить так, как хочется, причем они ничуть не будут соответствовать действительности.

Все эти вопросы могут быть разрешены лишь при помощи детального практического и теоретического изучения, причем придется освободиться от априоризма, втершегося в тюремную практику и много ей повредившего.

Напомним здесь иллюзии, которые еще так недавно существовали по этому предмету.

Неудачи, которые нам пришлось пережить, зависели от избытка обобщений: под предлогом устранения самовластия, произвола, убили движение и жизнь. Если даже приговоры европейских судов будут обрушиваться на несчастных людей с той же правильностью, с какой капля за каплей вода льется из крана на землю, то еще ровно ничего не изменится: приговоры теряются в массе так же, как капли воды теряются в песке. Думать, что можно исправить зло тюремного заключения – несбыточная иллюзия. Думать, что этого можно достичь кратковременным заключением в тюрьму – абсурд. Тюрьма больше всякого другого наказания требует осмотрительного применения. Применение тюремного заключения без разбора по отношению ко всякому, кто попадает под суд, ослабляет его силу, подрывает значение тюрьмы и подкапывается под самое основание пенитенциарной системы, тем более что почти невозможно давать работу заключаемым на несколько дней, вследствие чего наказание прямо ведет к развитию лени.

2. Но есть еще более важный предмет изучения – интересный и для тюремного начальства и вообще для лиц, применяющих наказание; я говорю об изучении преступного человека. Прежде думали, что можно изучать болезни, а не больного, преступления, а не преступника.

Бесполезно говорить, как это было гибельно, так как одно и то же преступление может быть совершено под влиянием страсти, в минуту безумия, вследствие врожденного порока, и, смотря по обстоятельствам, нужны и специальные наказания. Бесполезная и дорогостоящая борьба, которую до сих пор вели с преступлениями при постоянно возрастающем рецидивизме, лучше всего указывает наши заблуждения.

Необходимость изучения преступника вытекает даже из старых принципов тюрьмоведения. Я имею в виду интересные наблюдения, произведенные в Цвикау, которые показали, что с преступниками надо обращаться сообразно индивидуальности каждого из них и применяться к характеру его, если желают достичь сколько-нибудь удовлетворительных результатов. Как вы примените на практике условное освобождение или станете с успехом управлять исправительным заведением, не зная индивидуальных особенностей преступников?

И каким же образом изучать индивидуальность, если не организовано специальное преподавание науки о преступниках?

Вследствие отсутствия такого преподавания юристы и значительная часть тюремных чиновников смотрят на преступников как на вполне нормальных людей, которых постигло несчастье, как на призывных, которым вместо хорошего жребия выпал жребий попасть в тюрьму.

Естественно, что при таких основных заблуждениях необходимо ошибаются и в принятии меры против преступников; результат всего этого тот, что во всех странах, за исключением Англии и Северной Америки, честные люди более страдают от расходов на заключение виновных, нежели от их проступков.

3. Эти исследования должны производиться, конечно, на месте.

Весь механизм одиночной камеры, все колеса, приводящие в движение службу в исправительном заведении, организация труда, который должен облегчить расходы государства, не вредя изолированности и исправлению заключенных, все это может быть практично лишь тогда, когда основано на фактических данных.

Невозможно узнать преступного человека, не видя его вблизи, что вовсе не трудно; юридическим басням, которыми пропитана Европа, надо приписать предвзятый взгляд, что осужденный неохотно принимает посетителей и с трудом подвергает себя антропометрическому исследованию, в особенности если имеешь дело с обыкновенным преступником.

Из любви к науке и для медицинской практики выстукивают в госпиталях сотни чахоточных; сотни беременных женщин исследуются молодыми студентами; в хирургических клиниках ощупывают переломленные члены, исследуют тела лиц обоего пола; и хотя посещения иногда гибельно действуют на сумасшедших, тем не менее мы разрешаем студентам посещать психиатрическую клинику в течение целого учебного года. Неужели же затруднения должны возникнуть, как только дело коснется преступников?

Как объяснить эту манеру рассматривать дело навыворот и притом как раз по отношению к преступникам, которые, конечно, менее деликатны и менее интересны.

Если бы наши намерения щадить преступников были искренни, то следовало бы принять меры не против упражнений на преступниках, а против опубликования газетных заметок, распространяющих разные неприличные и клеветнические подробности, сопровождая их портретами обвиняемых.

Мы бы должны были ограничить гласность суда присяжных, которую тоже вследствие условной юридической фальши рассматривают как охранительницу честных людей, обвиняемых, слабых, и даже политической свободы.

Подсудимого, который может оказаться честнейшим человеком, терзают в печати, называя его по имени и фамилии; во всех газетах помещают его портреты, биографию; и после всего этого поднимают вопль, если какой-нибудь ученый вместе с товарищами желает изучить физиономию не подсудимого, а настоящего привычного преступника!

Подобное исследование, сделанное хладнокровно людьми серьезными, почти никогда не дает повода к неудобствам и не нарушает дисциплины. Достаточно сказать, что в течение 24 лет я вожу сотни студентов по тюрьмам Павии и Турина, и ни разу еще не узнали об этом газеты; ни один заключенный не отказывался от исследования, хотя имел на то полное право.

С другой стороны, само собой разумеется, что нельзя дозволить изучать первого встречного, а тем менее подсудимого, если он не рецидивист или если над ним не тяготеет грозное обвинение.

Надо также исключить заключенных, которые не согласны на исследование и которые совершили преступление, не указывающее на потерю нравственного чувства, как, например, банкротство, некоторые подлоги и т. п.

Изучению подлежат лишь врожденные преступники. С другой стороны, прочие преступники не отличаются заметно от непреступных людей и не требуют особенных попечений.

Это изучение надо производить с тахиантропометром Анфоссо согласно правилам, точно установленным Тамбурини и Бенелли, дополненным мной, а также руководствуясь правилами, установленными Бертильоном.

Так как многие врожденные преступники не отличаются правдивостью, то исследованию должно предшествовать изучение обвинительного акта. Эти посещения и исследования не опасны для преступников; наоборот, результаты этих исследований, сообщенные тем, от кого зависит продлить срок заключения или дать условное освобождение преступнику, могут принести только больше пользы, нежели хлопоты депутатов и бюрократические справки, к которым обыкновенно прибегают в этих случаях; к тому же подобные посещения нарушают гибельную праздность заключенного и во многих случаях предупреждают ошибки людского правосудия или способствуют к их исправлению, как, например, в деле Росси, осужденного к пожизненному заключению за разбой и признанного при помощи антропометрического и психологического исследования честным, невинно оклеветанным человеком.

Это изучение дало бы нам также средство ввести в курс тюрьмоведения изучение преступного человека. Но если предубеждение и условная фальшь, имеющая еще силу, мешают изучению преступного человека в тюрьме, то ничто не препятствует изучать преступника, находящегося на свободе, а таких на свете много и их легко встретить на каждой улице. Я уже шесть лет как произвожу исследования над подобными субъектами.

Единственное неудобство, которое может встретиться при посещении тюрем студентами, что невинные и честные подсудимые могут быть против воли узнаны кем-либо из посетителей.

Правда, они могут быть узнаны и в суде. Тем не менее следовало бы избегать этого, предоставляя маски всем, кто пожелает, пуская студентов лишь в тюремную школу и вызывая туда только тех, которые сами пожелают подвергнуться исследованию.

Что касается исправительных заведений для малолетних преступников, вопрос этот еще более щекотлив и сложен. Я думаю, что здесь исследование надо производить не иначе как под руководством наставника и сведущих директоров и только на лучших воспитанниках, придавая исследованию значение отличия и исследуя лишь действительно преступных детей, так как подобное исследование может дурно отразиться на детях честных, но несчастных.

С другой стороны, было бы очень важно взглянуть и на обратную сторону медали; именно распространить эти исследования на общественные школы, как то сделали уже Марро и Ломброзо, исследуя в виде наказания самых неисправимых школьников и делая, таким образом, первый шаг к заключению их в исправительное заведение.

Один из школьных инспекторов Италии, очень талантливый человек, г-н Руффини, убедившийся, насколько полезны подобные исследования, издал нечто вроде руководящего циркуляра для собирания отметок в школьных журналах относительно нравственных уклонений детей, уклонений, существование которых в течение нескольких лет может считаться серьезным признаком необходимости принять предупредительные меры, чтобы воспрепятствовать развитию в ребенке преступных наклонностей.

Вот каким способом дидактические исследования могли бы оказать услугу обществу.

Что же касается женщин, то исследование их не так необходимо, ибо преступность среди женщин распространена относительно слабо. Исследования женщин можно было бы ограничить исследованием преступных проституток, которые, приходя более чем нужно в соприкосновение с людьми, не будут себя чувствовать оскорбленными этими исследованиями, и их стыдливость и робость не потерпят ни малейшего ущерба.

Курс обучения должен был бы заключать:

а) теоретическую часть, о тюремных законах и правилах; о типах одиночных камер, о тюремной обстановке и прочее;

б) исследования по уголовной антропологии и по психиатрии преступников;

в) изучение уголовной статистики, теории наказания, условного освобождения, патроната и прочее;

г) чисто практическую часть, состоящую из непосредственного исследования места заключения, камер и прочее, под наблюдением директора или помощника его и профессоров.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 4 Оценок: 8

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации