Текст книги "Обретение ада"

– Ты знаешь, – сказал Кемаль, уже въехав в город, – я, кажется, впервые понял, кто ты такая.

– Да? – удивилась женщина. – Это интересно. И кто же я?

– Идеальная женщина для любящего мужчины. Кажется, была такая пьеса.

– Никогда не слышала. Но все равно приятно. Я должна вернуть комплимент?

– Не обязательно.

– Ты становишься слишком скромным.

– Это возраст, – пробормотал он, – мне уже скоро будет пятьдесят.

– Еще не скоро, – запротестовала она, – ты совсем не старый. И с твоей стороны просто некрасиво напоминать о моем возрасте.

– Я разве напоминал?

– А кто спросил о дочери? Ты знаешь, у нее должен быть ребенок. Я буду бабушкой, Кемаль. Представляешь: бабушкой! – Она произнесла эту фразу сначала по-английски, затем по-французски. Жители Луизианы традиционно хорошо говорили и на французском языке.

– Ты будешь самой очаровательной бабушкой в Америке.

– И ты будешь встречаться с бабушкой? Вот тогда ты можешь вспомнить и о своем возрасте.

– А я о нем все время помню, – угрюмо ответил он, – и еще о многом другом.

– Ты можешь остановить автомобиль? – вдруг спросила она.

Он удивленно взглянул на нее, но нажал на тормоза, останавливая машину. Она посмотрела ему в глаза и вдруг, нагнувшись, приблизила лицо и первой поцеловала его. Поцелуй был долгим, словно они проделывали это в первый раз. Очень долгим. Они на секунду забыли обо всем на свете. И в этот момент в стекло кто-то требовательно постучал.

– Черт возьми, – пробормотал Кемаль, – кажется, даже здесь нам не дадут спокойно сидеть.

У дверей автомобиля стоял полицейский.

– Простите, – вежливо сказал он, – но здесь нельзя останавливаться. Вам нужно проехать немного вперед.

– Спасибо, офицер, – улыбнулся Кемаль, – мы сейчас проедем. Извините нас.

– Ничего, – улыбнулся полицейский, – вы делали это так здорово, что мне не хотелось вас отвлекать.

Сандра улыбнулась.

– Благодарю вас, – сказала она на прощанье.

Они проехали немного вперед.

– Кажется, нам придется остановиться еще раз, – неожиданно нахмурилась Сандра, – у нас просто нет другого выбора.

Он снова взглянул на нее.

– Что случилось?

– А ты не догадываешься? – так же мрачно спросила она.

– Что-нибудь случилось?

– Конечно.

– Ничего не понимаю. Почему нам нужно останавливаться?

– Отель рядом, – показала она на здание с правой стороны. И широко улыбнулась.

– Господи, – прошептал он, – ты действительно необыкновенная женщина. Я согласен.

И повернул автомобиль к отелю.

Они никогда не уставали друг от друга. Каждая встреча, десятая, сотая, тысячная, словно открывала нечто новое в каждом из них. Это было даже не влечение, это было нечто необъяснимое и тревожное. Люди называли это Любовью, а ему казалось это погружением друг в друга. И чем глубже бывало погружение, тем интереснее бывали они друг для друга, открывая в своем партнере новые, ранее неизвестные черты. Только интимное общение способно обнажить человеческую душу, проявляя все качества характера. Только здесь отчетливо проявляется характер человека – закрытый или открытый, благородный или подлый, добрый или злой. Только в эти моменты человек сбрасывает свою маску, становясь самим собой. И, может быть, худшая из профессий – лицедейство «жриц любви», умудряющихся притворяться даже в эти мгновения откровений. Но лишь когда применяются механические приемы любви, не способные затронуть душу женщины. И лишь только подлинное чувство коснется души самого развращенного существа, как оно способно преобразиться, даруя истинное, а не притворное наслаждение своему партнеру. Справедливости ради стоит отметить, что у некоторых категорий людей душа давно атрофировалась и просто не способна на настоящее чувство, встречающееся как истинная ценность очень редко и не у всех.

Смятые простыни и лежавшая на кровати Сандра – он постарался запомнить эту картинку, виденную много раз и все-таки такую близкую и родную.

– Кемаль, – позвала она, словно он был где-то далеко.

Он взглянул ей в глаза, находившиеся на расстоянии нескольких сантиметров от его глаз.

– В последнее время мне бывает страшно, – призналась она.

– Почему?

– Мне кажется, мы скоро расстанемся.

– Ты с ума сошла.

– Не знаю, у меня такое предчувствие.

– У тебя сегодня какое-то непонятное настроение.

– Да, наверное, – согласилась она.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, просто у меня плохое предчувствие. У тебя никого нет, Кемаль?

– Подходящее время для сцены ревности, – прошептал он.

– Я серьезно.

– С чего ты взяла?

– Когда мы встречались раньше, я чувствовала в тебе какую-то недосказанность. И это меня даже радовало. Ты всегда был немного сдержан. Но с годами я начала чувствовать, что тебя что-то мучает. Это была не Марта, в этом я уверена. И, может, даже не женщина. Это нечто другое, субъективное, чему я не могу найти нормального объяснения. Но оно всегда в тебе. Оно всегда присутствует рядом с тобой.

Он молчал. Что нужно говорить в таких случаях любимой женщине, он просто не знал. Молчание было долгим. Лгать не хотелось, а говорить правду было нельзя.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – наконец спросила она. Он снова молчал. Только вместо ответа потянул ее к себе. И был долгий поцелуй.

– Ответ достаточно убедительный, – сказала она, чуть отдышавшись, – я снимаю свои вопросы.

Через полчаса они сидели в ресторане, и он попросил метрдотеля соединить его с офисом, справиться, нет ли последних известий о продаже никеля. Метрдотель принес телефон, и Кемаль попросил своего секретаря сообщить последние новости. Девушка добросовестно перечислила все телефонные звонки. Он уже собирался повесить трубку, когда секретарь вдруг сказала:

– Звонил из Нью-Йорка мистер Льюис. Он просил передать, что вам нужно обратить внимание на последние котировки акций «Дженерал моторс». Кажется, там идет понижение курса. Он просил также передать, что дело требует вашего личного присутствия.

– Как он сказал? – не поверил Кемаль.

Этого просто не могло быть.

– Дело требует вашего личного присутствия. Мистер Льюис просил, чтобы я записала его слова и в точности передала вам. – Кемаль закрыл глаза. Это была фраза, которую он ждал и которой боялся все годы, проведенные в Америке. Это был сигнал к возвращению. Он открыл глаза.

Сидевшая напротив Сандра смотрела на него как-то особенно печально, словно догадалась, что именно ему сейчас сказали.

СОФИЯ. БОЛГАРИЯ.

22 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА

В это утро Уильям Тернер твердо решил переиграть сотрудников КГБ, следующих за ними по пятам. Он не разрешил Томасу Райту устраивать проверку в машине на предмет выявления подслушивающих устройств советской разведки. Утром, усевшись на сиденье автомобиля, он громко сказал Томасу:

– Сегодня мы наконец все узнаем.

Уже посвященный в детали предстоящей операции, тот громко спросил:

– Куда мы сегодня поедем?

– Еще раз в институт, чтобы проверить все на месте. А после обеда еще раз все проверим в больнице. У меня ведь медицинская практика, – отчаянно врал Тернер, – и я сразу смогу установить по рентгеновским снимкам Кемаля Аслана, какую именно травму он получил. До своей работы в ЦРУ я три года работал санитаром в больнице и могу читать такие снимки. Попросим у Бонева в больнице снимки Кемаля Аслана. Если окажется, что их нет, то все будет ясно.

– Тогда конечно, – так же громко согласился Томас.

План Тернера был довольно простым. Он понял, что за ними не только наблюдают, но и прослушивают их разговоры. Для таких мероприятий никогда не посылали аналитиков, у тех и без того хватало работы. Для наблюдения за американцами в Болгарию наверняка были направлены агенты из специальных управлений, умеющие принимать быстрые решения в экстремальных ситуациях и незаметно вести свои «объекты».

Быстрота их реакции была проявлена два дня назад вечером, когда Тернер и Райт возвращались из своей поездки. Подобная реакция свидетельствовала о большом профессионализме, с одной стороны, и полном отсутствии в группе аналитиков, которые просто не допустили бы подобного прямолинейного развития событий, с другой.

И теперь аналитик Тернер строил на этом весь свой план. Сотрудники КГБ должны были услышать его вызов. Они просто обязаны согласиться на его ознакомление с рентгеновскими снимками. А так как времени у них почти нет, то им придется показать действительные снимки в расчете на то, что американцам не разрешат их унести с собой. Тернер не сомневался, что советская разведка давно уничтожила все следы Кемаля Аслана, и этим пробным шаром преследовал определенную цель. Если в больнице им покажут снимки другого человека с характерными повреждениями черепа, то это будет лучшим доказательством того, что Кемаль Аслан был нелегалом, офицером КГБ, посланным вместо подлинного турка в Америку.

Но если там настоящие снимки самого Кемаля Аслана – это будет означать, что работавший теперь в Канаде глава крупнейшей американо-канадской корпорации был завербован советской разведкой еще в молодые годы и теперь просто отрабатывал данное в молодости слово.

Как и полагается, в институте они провели еще пять часов и только после этого поехали обедать. Томас обратил внимание на отсутствие второй машины сотрудников КГБ. Очевидно, они срочно искали досье Кемаля Аслана в больнице. Ровно в три часа, после неспешного обеда, Тернер и Райт вышли из посольства, чтобы ехать в больницу. Перед тем как идти за своим автомобилем, Томас спросил у Тернера:

– Думаешь, они клюнут?

– Обязательно. У них мало времени, и они все время боятся, что мы сумеем найти настоящую фотографию Кемаля Аслана или выйти на свидетелей, знавших его в молодости. Представляешь, под каким нервным прессингом они работают?

– Довольно убедительно, – согласился Райт, – когда ты мне разрешишь проверить нашу машину?

– Никогда, – серьезно ответил Тернер.

– Не понял, – остановился на полпути Томас, оборачиваясь к Уильяму, – как это понимать?

– Нам не нужно, чтобы они все поняли. Их «клопы» найдут позднее, после нашего отъезда. Ты меня понимаешь?

– Слушай, тебе никто не говорил, что твоя голова стоит миллион долларов?

– Ты не первый, – усмехнулся Тернер. И поежился. На нем было легкое пальто, а шапку он принципиально не носил. И в достаточно морозную погоду было очень холодно.

– Бежим к твоей машине, – предложил Уильям, – иначе я могу отморозить себе уши.

В больницу они приехали через двадцать минут, всю дорогу молчали. Лишь иногда Тернер говорил какие-то редкие фразы, чтобы слышавшие их сотрудники КГБ ничего не подозревали. И наконец, когда они подъехали к больнице, сказал:

– Теперь мы все узнаем, – и подмигнул Томасу.

На этот раз Бонев принял их, едва они вошли, словно заранее был предупрежден об их визите. Правда, он был мрачнее и строже, чем во время предыдущего визита. Видимо, ему очень не нравились игры вокруг его больницы и все эти заговоры с иностранными разведками и шпионами.

– Вы опять приехали, – недовольным голосом заметил главврач. – Что вам нужно? Вы же уже видели личное дело Кемаля Аслана.

– Мы думали, может, остался в живых кто-то из обслуживающего персонала, – примирительным тоном ответил Томас.

– Никто не остался, – сухо произнес врач, – я вам уже говорил.

– Но в личном деле не было рентгеновских снимков, – заметил Томас.

– Да, – подтвердил врач, – они не хранятся обычно в деле. Просто мы их списали в архив. Прошло ведь столько лет.

– Но он потом сумел восстановиться после комы. Ведь это уникальный случай, – Томас успевал переводить их разговор и стоявшему рядом Уильяму.

– Да, – мрачно ответил Бонев, – действительно уникальный случай. Может быть, если поискать в нашем архиве, мы сумеем найти эти снимки.

Томас перевел его слова Уильяму.

– Не сомневаюсь, что он их найдет, – заметил Тернер.

– Что сказал ваш друг? – спросил Бонев.

– Он говорит, что верит в вас, – не совсем точно перевел находчивый Райт.

– Посмотрим, – кивнул Бонев, – я отдам распоряжение.

Он действительно вызвал по селектору кого-то из врачей, попросив того найти в архиве рентгеновские снимки Кемаля Аслана. Порядочному человеку всегда неприятно участвовать в любой форме обмана, совершаемого даже с самыми благими намерениями. Поэтому он чувствовал себя не совсем хорошо, стараясь не смотреть в глаза американцам. Даже если бы Тернер ничего не знал, его должно было насторожить подобное поведение главного врача.

Зазвонил телефон. Очевидно, врач не мог найти снимки, потому что Бонев, извинившись, вышел из кабинета. Американцы переглянулись. Они ждали недолго, минут пять-шесть, когда в кабинет наконец вернулся Бонев. Не сказав ни слова, он бросил пакет на стол.

Томас и Уильям переглянулись и, вскочив со стульев, подошли к столу, достали черные рентгеновские снимки. На конверте по-болгарски написано – «Кемаль Аслан». Было слишком очевидно, что писали совсем недавно. Райт достал свою зажигалку, и Тернер начал вытаскивать снимки.

– Вы в них что-нибудь понимаете? – иронически спросил Бонев.

– Кое-что, – ответил Томас, щелкая зажигалкой несколько раз.

Тернер делал вид, что внимательно рассматривает снимки.

– И с такой травмой головы он потом сумел восстановиться, – негромко сказал Тернер, – просто фантастика.

Томас исправно перевел эти слова Боневу. Тот пожал плечами.

– У меня были гораздо более сложные случаи. Травма как раз была небольшой. Опаснее была его кома, которая длилась несколько месяцев, после нее всегда трудно восстанавливаться.

– Конечно, – согласился Томас и еще раз щелкнул зажигалкой.

– Можно мы посмотрим место, где лежал Кемаль Аслан? – попросил Тернер. Томас перевел его просьбу.

– Нет, – на этот раз врач был куда спокойнее, чувствовалось, что он говорит правду, – тот корпус давно снесли и вместо него построили новый.

– Жаль, – пробормотал Томас.

– Почему, – возразил врач, – корпус был старый, и его давно нужно было ремонтировать. В восемьдесят третьем снесли три этажа и вместо них пристроили к нашему основному зданию пятиэтажный корпус, образующий вместе с нами весь комплекс.

– Да-да, – поспешил согласиться Томас, – тогда конечно.

Они попрощались с врачом. На этот раз он протянул им руку, в его взгляде даже промелькнуло любопытство.

Домой им пришлось возвращаться с привычным эскортом. И на этот раз, словно отрабатывая некую повинность, больше говорил Томас. Совсем молчать было нельзя. Даже если очень хотелось. И только когда они приехали в посольство и вошли в здание, Уильям спросил Томаса:

– Ты сфотографировал его рентгеновские снимки?

– Конечно.

– Срочно проявляй пленку. Нужно приготовить снимки и сегодня послать их в Лэнгли. Пусть там наши эксперты сверят форму черепа и скажут нам наконец, кто такой этот Кемаль Аслан.

– Отправить по факсу? – спросил Томас. – Если получится. Хотя бы форму черепа, перерисованную на лист бумаги. Строение черепа у каждого человека свое. Пусть установят, может быть такое строение у американского Кемаля Аслана или нет.

Томас, кивнув, отправился проявлять пленку. Фотографии были готовы, перерисованы и посланы в Лэнгли в седьмом часу вечера, когда в Америке еще было раннее утро. Теперь оставалось ждать, когда станут известны результаты заключения экспертов. Хотелось надеяться на быструю реакцию Арта Бэннона. Зная, что за этим делом следит сам заместитель директора ЦРУ, Тернер не сомневался, что уже к полуночи они получат точный ответ.

Ответ пришел в двенадцать тридцать ночи. Ответ был ошеломляющим, невероятным, он перечеркивал все, что подозревал Тернер. Эксперты пришли к единодушному мнению, что данный череп мог принадлежать только одному человеку: Кемалю Аслану, сидевшему в американской тюрьме шесть лет назад и ныне работающему в Канаде. Райт, получив сообщение по факсу, около которого они дежурили весь вечер в пустом здании американского посольства, громко выругался. Либо советская разведка снова переиграла их, либо Кемаль Аслан был тем самым турком, который невольно оказался замешан в интригах двух самых мощных разведок.

ТОРОНТО. 22 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА

(продолжение)

Уже во время ужина Сандра, словно предчувствуя нечто, старалась меньше говорить, глядя на сидевшего рядом Кемаля. Но, когда они уже в машине направлялись в отель, где он снимал для нее номер, она спросила:

– Что-нибудь произошло?

Он молчал. Наконец выдавил:

– С чего ты взяла?

– Я права? – уточнила Сандра.

Он снова достаточно долго молчал. А потом сказал:

– Да.

Сандра обычно останавливалась в отелях. Она почти никогда не оставалась у него дома. Просто не любила. После того как он обнаружил ведущееся за ним наблюдение, то даже обрадовался подобной ее щепетильности.

– Что именно? – спросила она.

– У меня неприятности.

– Я могу чем-то помочь?

Он остановил машину. Уткнулся лицом в руль, прошептал:

– Нет.

Она молчала, чувствуя его состояние. Потом осторожно положила руку на его плечо.

– Что происходит, Кемаль? Я ничего не понимаю. После этого телефонного звонка ты стал совсем другим. Что-нибудь с Марком?

– И с ним тоже, – сумел сказать он.

– Они попали в аварию? – испугалась Сандра.

Он повернул голову.

– Сандра, – тихо прошептал он, – почему мы с тобой не поженились?

Она явно смутилась.

– Ты делаешь мне предложение?

– Я просто спрашиваю.

– У тебя появилась странная манера спрашивать.

– Да, – он смотрел на нее, словно стараясь запомнить этот образ на всю оставшуюся жизнь.

– Я никогда об этом не думала, – призналась Сандра, – у нас слишком сложная жизнь. У каждого своя.

– Все верно, – угрюмо сказал он.

– Как ты мне сегодня не нравишься. Ты никогда таким не был, – пожала плечами женщина.

Он осторожно взял ее руку, поднес к губам ладонь, вдыхая знакомый аромат ее тела. Осторожно поцеловал пальцы. Медленно, по очереди каждый. И замер, прижимая руку к губам и закрыв глава.

– Мне нужно лететь в Европу, – сказал он.

– Ты не хочешь больше со мной встречаться? – вдруг спросила она, чутко уловив в его поцелуях какой-то прощальный надрыв. Он даже испугался.

– Не говори так, – мягко попросил он, – это совсем другое.

Она наклонила голову к его волосам.

– У тебя появилась седина, – сказала осторожно.

– Уже давно.

– Я тебя люблю, – вдруг произнесла она, – не уезжай надолго, Кемаль. Я тебя очень люблю.

Он закрыл глаза, с трудом сдерживаясь. Он ведь знал, что когда-нибудь этот момент наступит. Обязательно наступит, его отзовут. Но жил так, словно не помнил об этом дне. По какому-то дьявольскому наваждению вызов пришел как раз в тот момент, когда он был с любимой женщиной. И это было самое трудное в его расставании. Сандра и Марк. Два человека, которых он никогда более не увидит. Это было неправдоподобно, невозможно, страшно, глупо. Но это была реальность. Никогда больше офицер ПГУ КГБ, советский разведчик-нелегал, не сумеет въехать в Америку, никто и никогда больше не даст ему визу ни в США, ни в Канаду. Воможно, для него закроют границы и в другие европейские страны. А сыну никогда не разрешат с ним увидеться. Да и американский конгрессмен от штата Луизиана Сандра Лурье не станет прилетать к бывшему шпиону. Это был конец. И от сознания этого конца делалось еще больнее, словно испытания, выпавшие на его долю, никогда не должны были прекращаться.

Он не сказал Сандре в ответ, что любит ее. Женщина впервые призналась ему в любви, а он не ответил взаимностью. Он просто сидел и молчал. И она вдруг поняла, что теряет его. Она не знала причин, не понимала мотивов, которыми руководствовался любимый человек, но своим звериным женским чутьем она чувствовала, что теряет его навсегда. Словно в ней проснулся тот самый зов миллионов оставленных самок, теряющих своих самцов и дико воющих в ночи от страха и ужаса остаться в одиночестве. Может, в каждой женщине глубоко сидит этот атавизм, ибо самка, оставшаяся одна, погибала, не способная к воспроизводству и выживанию. Так было миллионы лет, и эта масса времени давила на женские гены, постоянно напоминала о себе, заставляя каждую родившуюся женщину мучительно искать свою пару, и лишь найдя ее, чувствовать, как она выполняет основной завет жизни. Даже рождение детей не давало женщине-самке того покоя, на который она рассчитывала. Некоторые считали, что так предначертал бог, выгнавший Адама и Еву из рая. Некоторые считали, что виноваты наши хромосомы. А некоторые просто полагали, что, кроме животных инстинктов, у человека есть душа, способная к состраданию и переживанию. И это самое большое чудо Вселенной изменило в конце концов мир, сделав человека венцом творения природы или вечного разума.

– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – спросила Сандра.

Он вдруг вспомнил, как десятки талантливых разведчиков-нелегалов возвращались на родину. Они оставляли за «стальным занавесом» не только часть своей жизни. Они оставляли любимую работу, любимый образ жизни, любимый дом и, конечно, любимых женщин. Может, поэтому нелегалы так быстро спивались, в конце концов тихо угасая. Или женились по нескольку раз, словно пытались обмануть природу и найти оставленный однажды идеал. Он знал историю многих известных разведчиков, но это знание приносило лишь печаль. Ибо ничего изменить было нельзя. И остаться он не имел права ни при каких обстоятельствах. Да ему бы и не разрешили остаться. Был, правда, и другой выбор. Остаться на Западе, перейти на сторону американцев, стать предателем, как делали это до него Шевченко и Понятовский, Гордиевский и Резун, десятки других малодушных и подлых. Некоторые даже не выезжали на Запад, предпочитая становиться подлецами в собственной стране. Но этот путь был не для Юджина. Очевидно, подлецом нельзя стать в результате каких-то внешних условий. Им нужно родиться. Сидя сегодня в автомобиле, он еще не знал, что уже через несколько месяцев не будет той страны, которая его отзывает, и той партии, членом который он был. Не будет идеологии, во имя которой он работал. Не будет организации, пославшей его на Запад. А еще через некоторое время предатели Гордиевский и Резун станут самыми популярными авторами в его бывшей стране, объясняя миллионам своих бывших соотечественников, что предательство собственной страны можно как-то оправдать, что измену своим родным и близким можно простить, а собственную подлость и предательство превратить из морального поражения в успех всей жизни. Юджин ничего этого не знал.

Он сидел в своем автомобиле, положив голову на руль, и чувствовал, как ласковые руки Сандры касаются его плеча. Он понимал, что нужно что-то сказать, попытаться объяснить, помочь женщине преодолеть это состояние растерянности и ужаса перед неведомым. Но он молчал. И молчание становилось с каждой минутой все страшнее и страшнее. Словно сама жизнь по капле выходила у каждого из них. А вместе с жизнью уходила и любовь. Первой опомнилась Сандра.

– Если хочешь, – вдруг сказала она, – я полечу с тобой в Европу.

Он стиснул зубы. Если сейчас он что-нибудь скажет, все будет кончено. Он должен будет что-то объяснять. А ничего объяснить невозможно. И не нужно.

– Ты не хочешь, – поняла женщина, убирая наконец свои руки. Потом спросила: – Когда ты должен лететь?

– Наверное, завтра, – это он сумел произнести каким-то чужим голосом.

– Я не знаю, что с тобой происходит, – начала торопливо говорить она, словно опасаясь, что может не успеть, – и даже боюсь гадать на эту тему. Но я знаю одно, Кемаль, я не смогу без тебя жить. Понимаешь, не смогу. Я тебя очень люблю.

Она впервые говорила такие слова. Словно своим долгим молчанием он сломал ее гордость, и теперь рядом с ним была не известный адвокат, не бывший вице-губернатор штата, не конгрессмен Соединенных Штатов, а просто женщина, ждущая его ответа. А он снова молчал. И ломал ее сильнее, словно задавшись целью причинить ей в этот вечер максимальную дозу боли. И он, чувствуя, как зашкаливает этот чудовищный дозиметр боли, просто протянул руку и, обняв ее, осторожно привлек к себе. Поцелуй был долгим. И прощальным. Она снова это почувствовала. Но предел унижения ее гордости был уже пройден. И она не стала спрашивать почему. Словно предчувствуя, что и на этот вопрос не получит ответа.

– Поедем куда-нибудь, – вдруг попросила она, – я не хочу возвращаться в отель. Сегодняшнюю ночь ты можешь мне подарить?

Вместо ответа он развернул автомобиль.

А потом была такая длинная и такая короткая ночь. В эту ночь они любили друг друга, как могут любить еще немногие, оставшиеся в этом технократическом мире люди. Ибо, став венцом Вселенной, человек не сделал лучше среду своего обитания. И сам не сделался лучше. В эту ночь они были вдвоем. Больше они не говорили. Им это было просто не нужно. На одну-единственную ночь в своей жизни они стали телепатами. Всеобъемлющая любовь и ужас расставания стали мощными катализаторами, обострившими все чувства до предела.

Они гуляли по улицам города, меняли кафе, говорили о чем-то с официантами и барменами. Но все это была лишь мишура. На самом деле они говорили в эту ночь только друг с другом. Это было пиршество любви и похороны любви. Под утро они, забравшись в какой-то кемпинг, неистово отдались любви, словно сбросив с себя груз своих сорока с лишним лет.

Это была ночь вдохновения и любви, горя и расставания. Ночь, смешавшая все их прежние представления. Даже более чем раскованная, в постели Сандра Лурье стала демоном. Даже более чем опытный, Кемаль Аслан стал волшебником. Они доводили друг друга до экстаза и замирали в тревожном ожидании предвкушения удовольствия, которое доставляли друг другу. Ибо высшее наслаждение в постели – это дарить радость своему партнеру. Чувствовать, как его тело бурно содрогается от наслаждения и восторга перед тем неведомым животным инстинктом, который так прочно сидит в каждом из людей.

В эту ночь они любили друг друга. Он целовал каждый сантиметр ее тела, словно прощаясь с этой жизнью, отдавая последнее «прости» любимой женщине. Она целовала каждый сантиметр его тела, словно пытаясь понять эту неведомую силу, спрятанную в любимом человеке и заставлявшую его идти на такие страдания. В какой-то момент Кемаль даже решил остаться. Но даже во время яростного противостояния он понимал – это нереально. Разум и чувства отказывались сливаться в одно целое. И это сильнее всего чувствовала сама Сандра.

Но все равно в эту ночь они любили друг друга. Это было их вызовом и их расставанием. Это было их прощанием и последним свиданием. Эту ночь им словно подарили небожители, и они были благодарны судьбе за этот подарок. В конце концов, не так уж много людей на Земле, переживших подобную ночь.

А утром он отвез ее в аэропорт. Она попрощалась с ним привычно сухо, как часто это делала на людях. И попросила позвонить, когда он вернется из Европы, словно между ними ничего не произошло. И ушла. Ушла не оглядываясь, заставляя себя идти привычно прямо, гордо подняв голову. Уже у самой стойки она все-таки обернулась. И, обернувшись, увидела слезы в его глазах. Или это ей показалось? Она этого так никогда и не узнает.

CОФИЯ. БОЛГАРИЯ.

23–24 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА

В это утро в Софию позвонил сам Милт Берден [5]5
  Милт Берден – последний руководитель советского отдела ЦРУ, работавшего до распада СССР в 1991 году. (Прим.авт.)


[Закрыть], легендарный руководитель советского отдела ЦРУ. В Лэнгли говорили, что он знал жизнь советских людей гораздо лучше, чем все последние генеральные секретари коммунистической партии. Берден позвонил на квартиру, где Тернер и Райт остановились.

– Что у вас происходит, ребята? – спросил Берден своим характерным глуховатым голосом. – Может, вы мне объясните? Какого загулявшего типа вы опять ищете? Мы целыми днями сидим над записками нашим шефам по поводу ситуации с этим арабом, а вы гуляете по Болгарии.

У Бердена наверняка был подключен к телефону специальный шифратор, искажающий его голос. Но, даже несмотря на это, Милт говорил так, словно его прослушивали все контрразведки мира. Тернер понял, что имел в виду руководитель отдела. Арабом он, конечно, называл Саддама Хусейна, записками – аналитические материалы, а загулявшим типом – советского агента-нелегала.

– Пытаемся что-то сделать, – пробормотал Тернер.

– У меня сидит рядом Арт Бэннон. По-моему, вы валяете дурака, ребята.

– Но, сэр…

– Никаких возражений. Сегодня вылетаете обратно. Я сам доложу нашему шефу о своем решении.

Он имел в виду Эшби.

– Хорошо, – к достоинствам Тернера относилось некоторое понимание того момента, что с Берденом лучше не спорить. Это был не Бэннон и даже не Эшби.

– Я думаю, мы сумеем решить все наши проблемы на месте, – подчеркнуто добродушным тоном выговорил Берден. – А ты как думаешь?

– Кажется, я вообще перестал думать, – пробормотал Тернер.

– Ты что-нибудь сказал или мне послышалось?

– Вам послышалось.

– Я так и подумал. Вылетите завтра. Мы обстоятельно займемся вашей проблемой.

«Этот тип как танк», – раздраженно подумал Тернер. Интересно только, как он убедит Эшби в своем решении? Хотя убеждать уже не придется. Формально Берден прав. Они ничего не нашли в Болгарии и не могли найти. Здесь слишком долго была бесконтрольная вотчина советского КГБ. Было бы наивно и глупо полагать, что они найдут что-нибудь. Могло помочь только чудо, а его не случилось. Берден понимал это гораздо лучше Эшби, не знающего всю систему методов работы Комитета государственной безопасности.

– Я все понял, сэр, – сказал Тернер, – завтра мы вылетаем.

«Чудес не бывает», – хотел добавить он от себя, но сдержался.

Райт с интересом следил за его разговором.

– Берден звонил? – спросил он.

– Да, – сказал Тернер, положив трубку, – чудес не бывает.

– Тогда все понятно, – уныло пробормотал Райт, – кажется, нам придется возвращаться.

В этот день они бесцельно бродили по городу в сопровождении сотрудников КГБ, словно приклеившихся к обоим американцам. Отрываться от них почему-то не хотелось. Это было как-то особенно неприятно и глупо.

– Никогда не думал, что София такой унылый и скучный город, – все время бормотал Тернер.

Райт не возражал. Хотя, бывая раньше в Софии, он никогда так не считал. И вообще Болгария до этой поездки ему очень нравилась. Особенно приморские курорты, на которых всегда много красивых женщин из Восточной Европы и Советского Союза, никогда не отказывающих заокеанскому гостю. Правда, он предусмотрительно не сказал этого Тернеру, считая, что не нужно раздражать и без того огорченного очевидной неудачей своего спутника.

«Где еще мог быть этот Кемаль Аслан? – думал Тернер. – Дома, школа, институт, больница. На работе у него мы, конечно, тоже ничего не найдем. И еще КГБ сидит у нас на хвосте. Может, его документы остались в турецком посольстве, куда он выезжал после болезни? Нет, это не подходит. Во-первых, выезжал тот самый Кемаль Аслан, который потом добрался и до Америки. А во-вторых, по прошествии стольких лет никто не будет хранить архивные материалы. Это нереально«.

Хуже всего было сознавать, что ничего сделать нельзя. Он ходил по городу и злился. Злился на себя, чувствуя, что повсюду натыкается на невидимую стену. Вечером нужно было ехать в посольство за билетами. Тернер решил остаться дома, отправив в посольство Томаса. Он сидел за столом и смотрел телевизор, не очень вникая в смысл происходивших событий на телеэкране, когда вдруг раздался звонок.