Текст книги "Покоя больше нет. Стрела бога"

– Наверно, она решила, что ты импотент.

Повисла короткая пауза.

– Ладно, скажи мне, Кристофер, что для тебя взяточничество?

– Ну, как сказать… Использование неподобающего влияния.

– Хорошо. Мне кажется…

– Только штука в том, что тут вообще не было никакого влияния. Девушка в любом случае попала на собеседование. Она добровольно пришла, чтобы приятно провести время. Не понимаю, где тут взятка.

– А я так понимаю, что ты, конечно, не всерьез.

– Я говорю на полном серьезе.

– Странно, что ты не видишь, ведь этот аргумент можно использовать и для того, чтобы брать деньги. Если соискатель в любом случае получает работу, что плохого в том, чтобы взять у него деньги?

– Ну…

– Что «ну»?

– Разница вот в чем. – Кристофер помолчал. – Никто не хочет делиться своими деньгами. Если ты берешь у человека деньги, то делаешь его беднее. Но ложиться в постель с девушкой, которая тебя об этом просит, – не понимаю, что в этом плохого.

Они проспорили весь ужин и до поздней ночи. Но как только Кристофер попрощался, мысли Оби вернулись к письму, которое он получил от отца.

Глава 13

Оби предоставили две недели домашнего отпуска – с десятого по двадцать четвертое февраля. Он решил выехать в Умуофию ранним утром одиннадцатого и заночевать в Бенине, чтобы на следующий день попасть домой. Клара поменялась сменой с коллегой, чтобы помочь ему со сборами. Она провела целый день и всю ночь в квартире Оби.

Когда они легли спать, Клара заявила, что ей нужно кое-что ему сказать, и расплакалась. Оби так и не привык к слезам, он сразу начинал нервничать.

– В чем дело, Клара?

Но в ответ лишь теплые слезы залили его руку, на которой лежала голова Клары. Она рыдала негромко, но по тому, как сотрясалось ее тело, Оби чувствовал, что горько. Он только спрашивал: «В чем дело? В чем дело?» – и все больше паниковал.

– Прости меня, – всхлипнула Клара.

Она встала, прошла к туалетному столику, на котором стояла ее сумка, достала носовой платок и высморкалась. Затем с носовым платком в руке вернулась к кровати и села на краешек.

– Да что же случилось, в конце концов? – спросил Оби, нежно укладывая Клару. Он поцеловал ее, и на губах остался соленый привкус. – Что такое?

Клара сказала, что ей очень жаль бросать его, когда все уже зашло так далеко, но она уверена, что будет лучше для всех, если они разорвут помолвку. Оби был сильно уязвлен, однако долго молчал. Клара повторила, что ей очень жаль. Повисла еще одна долгая пауза. Потом Оби проговорил:

– Я понимаю… Все в полном порядке… Я вовсе не виню тебя.

Он чуть было не добавил: «Зачем тебе связываться с человеком, который не в состоянии свести концы с концами?», но не хотел вызывать жалость и вместо этого сказал:

– Спасибо тебе большое за все.

Оби сел в кровати. Затем вообще встал и в пижаме стал ходить по комнате. Было совсем темно, Клара не могла видеть его, что лишь усиливало эффект. Правда, скоро Оби сообразил, что если бы сам стал свидетелем подобного зрелища, то счел бы его дешевой театральщиной. Он опять лег в кровать, но подальше от Клары. Однако прошло совсем немного времени, и Оби убедил ее придвинуться к нему и поговорить.

Клара умоляла понять ее правильно. Утверждала, что решилась на этот шаг, потому что не хочет разрушать его жизнь.

– Я все тщательно обдумала. Мы не можем пожениться по двум причинам.

– И по каким же?

– Ну, во-первых, твои родные будут против. А я не намерена вставать между тобой и ними.

– Пустое! Ладно, вторая?

Вторую причину Клара вспомнить не смогла. Но это неважно. Первой вполне достаточно.

– А я назову тебе вторую причину, – сказал Оби.

– И?

– Ты не хочешь выходить замуж за человека, который берет в долг деньги, чтобы оплатить страховку.

Он знал, что это несправедливо, обвинение огульное, но хотел, чтобы Клара стала оправдываться. Та опять чуть не расплакалась. Оби притянул ее к себе и принялся страстно целовать. Скоро Клара ответила ему тем же.

– Нет, нет, нет! Не будь противным мальчиком… Сначала ты должен извиниться за свои слова.

– Прости, дорогая.

– Хорошо, прощаю. Нет! Подожди минутку.

Оби выехал около шести. Если бы не Клара, он бы ни за что не встал в половине пятого. Голова была ясная, а глаза закрывались. Он принял холодный душ по своему методу: сначала руки и ноги, затем голова, живот и – наконец спина. Оби терпеть не мог холодные омовения, но не позволил себе включить электрический нагреватель воды, а после холодного душа, несомненно, наступит ощущение свежести, думал он, вытираясь. Это как плакать. Трудно только начать.

Хотя у него было две недели, он решил провести дома только одну – из-за денег. Для земляков отпуск означал возвращение деревенского парня, который удачно устроился в городе. Все ожидали, что Оби поделится своим состоянием. «В конце концов, – говорили они, – это ведь наши молитвы и возлияния богам». Отпуск земляки называли лифу – мотовство.

У Оби было с собой тридцать четыре фунта девять шиллингов и три пенса. Двадцать пять фунтов ему выдали на отпуск, их получали все высокопоставленные чиновники в одном-единственном случае – когда собирались в домашний отпуск. Остальное осталось от январской зарплаты. С тридцатью четырьмя фунтами, наверное, можно было прожить две недели дома, хотя от такого, как Оби, кто имеет машину и занимает «европейскую должность», вообще-то ожидали большего. Но шестнадцать фунтов и десять шиллингов шли на школьный взнос брату Джону, на вторую четверть, которая начиналась в апреле. Оби понимал, что, не заплати он сейчас, когда у него в кармане крупная сумма, кто знает, сможет ли он сделать это, когда придет время.

Дома Оби смотрел словно поверх голов всех, кто вышел с ним поздороваться. «Где мама?» – будто спрашивали его глаза. Он не знал, в больнице она еще или дома, и боялся задать этот вопрос.

– Мать выписали из госпиталя на прошлой неделе, – сообщил отец, когда они зашли в дом.

– Где она?

– У себя в комнате, – сказала Евника, самая младшая сестра.

Комната матери считалась лучшей в доме, удобнее, может, была только отцовская. Трудность ответить на вопрос, чья комната лучше, объяснялась тем, что невозможно сравнивать несравнимое. Мистер Оконкво полностью, безоговорочно верил в то, что принес белый человек. А символом силы белого человека служило письменное, точнее, печатное слово. Однажды, еще до отъезда в Англию, Оби слышал, как отец с глубоким чувством говорил одному сельчанину о тайне письменного слова:

– Наши женщины выводили на своем теле черные узоры соком дерева ули. Красиво, но быстро выцветало. Если узор продержался две базарные недели, уже хорошо. Наши старики порой говорили об ули, который никогда не выцветает, хотя такого никто не видел. А сегодня это у нас перед глазами – когда белый человек пишет. Если пойти в наш сельский суд и посмотреть книги, которые клерки писали двадцать лет назад, а то и больше, они выглядят так же, как и раньше. Они не говорят сегодня одно, а завтра другое, или в этом году одно, а в следующем другое. Окойе в такой книге не может завтра превратиться в Оконкво. В Библии Пилат сказал: «Что написал, то написал». Этот ули никогда не выцветет.

Сельчанин в знак согласия кивнул и сцепил пальцы.

В силу благоговейного отношения Оконкво к письменному слову комната его была завалена старыми книгами и бумагами – от «Арифметики» Блэкки, которой он пользовался в 1908 году, до Даррелла Оби, от устаревших, изъеденных тараканами переводов Библии на диалект онича до пожелтевших открыток Союза Священного Писания двадцатых и более ранних годов. Оконкво никогда не выбрасывал ни клочка бумаги. У него было два ящика, заполненных бумагами. Остальные лежали на огромном серванте, на столах, ящиках и в углу на полу.

В комнате матери находилась бытовая утварь. Табурет занимал сундук с одеждой. В другом конце комнаты стояли горшки с загустившимся пальмовым маслом, из которого Ханна делала черное мыло. По всей длине комнаты масло было отгорожено от одежды, потому что, как мать любила повторять, одежда и пальмовое масло не родные, и как обязанность одежды в том, чтобы избегать масла, так же обязанность масла – делать все, чтобы избегать одежды.

Кроме этого у Ханны хранились прошлогодние таро, орехи кола, переложенные банановыми листьями в пустых горшках из-под масла, пальмовая зола в старых цилиндрических сосудах, где раньше, как сказали Оби старшие дети, держали печенье. На втором этапе своей жизни они служили резервуарами для воды, пока в них не появилось пять отверстий, которые пришлось тщательно покрыть бумагой, прежде чем доверить им нынешние функции.

Оби посмотрел на мать, лежавшую в постели, и на глаза у него навернулись слезы. Она протянула ему руку, и он взял ее – кожа да кости, как крыло летучей мыши.

– Это ты еще не видел меня, когда я болела, – сказала она. – Теперь-то я здоровая, как молодая девушка. – Ханна невесело усмехнулась. – Посмотрел бы ты на меня три недели назад. Как твоя работа? С умуофийцами в Лагосе все в порядке? Как Джозеф? Его мать заходила ко мне вчера, я сказала ей, что мы ждем тебя…

– С ними все в порядке, да, да, – ответил Оби.

А сердце у него разрывалось от горя.

Ближе к вечеру молодые женщины, обычно игравшие на похоронах, проходили мимо дома Оконкво и, прослышав о приезде Оби, решили с ним поздороваться.

Отец встретил их в штыки и хотел выпроводить непрошеных гостей, но Оби убедил его, что вреда не будет. То, как Исаак Оконкво сдался без борьбы и закрылся у себя в комнате, было дурным знаком. Мать вышла в пиезе и села на высокий стул у окна. Она любила музыку, даже языческую. Оби стоял на пороге, улыбаясь певицам, выстроившимся на чисто выметенном пятачке возле дома. Как по сигналу, с высокой пальмы тучей слетели пестрые, шумные птицы ткачики, на время оставив десятки гнезд, похожих на большие вязаные башмаки.

Некоторых из ансамбля Оби знал хорошо. А другие вышли замуж за его односельчан уже после того, как он уехал в Англию. Одна из таких запевала. У нее был сильный голос, будто прорезавший воздух острым клинком. Она исполнила длинный речитатив, прежде чем к ней присоединились остальные. Назывался он «Песня сердца».

 
Однажды получила я письмо.
Мисиси попросила я: «Прочти».
Она в ответ: «Читать я не умею».
Тогда пошла я с горя к Инносенти.
Тот повторил: «Читать я не умею».
Я попросила Симона. Он рёк:
«Вот что письмо твое велит сказать мне:
Тот, у кого есть брат, да любит брата.
Сородича не купишь ты на рынке.
И брата не купить тебе за деньги.
Есть кто?
Э-ле-ле-э-ле-ле-ле.
Все здесь?
Э-ле-ле-э-ле-ле-ле.
Письмо мое сказало нам:
Э-ле-ле-э-ле-ле-ле.
Тот, у кого есть брат,
Богаче самого богатого богача.
Э-ле-ле-э-ле-ле-ле.
 

Глава 14

Серьезный разговор Оби с отцом начался после того, как семья помолилась, и все, кроме них двоих, отправились спать. Собрались в комнате матери, поскольку она опять чувствовала большую слабость, а всякий раз, когда Ханна не могла выйти к остальным в гостиную, отец переносил молитвы в ее комнату.

Особую роль в сегодняшних вечерних молитвах играли дьявол и его козни. У Оби возникло сильное подозрение, что его отношения с Кларой и стали результатом подобных козней. Но это было лишь подозрение, пока ничто не свидетельствовало о том, что родители все знают.

Быстрая капитуляция мистера Оконкво в вопросе о языческих песнях, несомненно, являлась тактическим ходом. Он позволил противнику взять плацдарм в мелкой схватке, планируя крупную атаку. После молитв отец сказал Оби:

– Я понимаю, ты, наверное, устал, преодолев такое расстояние. Нам нужно обсудить важные вопросы, но можем подождать до завтра, когда ты отдохнешь.

– Поговорим сейчас, – решил Оби. – Я не очень устал. К большим расстояниям со временем привыкаешь.

– Тогда пойдем в мою комнату. – И отец осветил дорогу старинной керосиновой лампой.

В центре комнаты стоял маленький столик. Оби помнил, как его купили. Плотник Мозес смастерил его и предложил церкви. Он был выставлен на аукцион после службы, посвященной сбору урожая, и продан. Оби не мог сейчас вспомнить, сколько отец заплатил за него, что-то вроде одиннадцать шиллингов и три пенса.

– По-моему, в этой лампе нет керосина, – заметил отец и потряс лампой возле уха.

Звук был такой, словно там действительно не осталось керосина. Отец принес с серванта бутыль и налил немного в лампу. Руки у него уже слегка дрожали, и он пролил немного керосина. Оби не предложил помощь, зная, что отцу и в голову не пришло бы позволить детям залить керосин в его лампу; они вообще не знают, как это делается.

– Как там были дела у наших людей в Лагосе, когда ты уезжал? – спросил Исаак Оконкво.

Он опустился на свою деревянную кровать, а Оби сел на низкий табурет к нему лицом и принялся пальцем чертить линии на пыльной поверхности «урожайного» столика.

– Лагос очень большой. Можно проехать расстояние, как отсюда до Абаме, и все еще будешь в Лагосе.

– Да, я слышал. Однако же у вас проходят собрания умуофийцев? – Это был полувопрос-полуутверждение.

– Да, но только раз в месяц, – ответил Оби и добавил: – И не всегда есть время ходить на них.

Дело обстояло таким образом, что он не посещал эти собрания с ноября.

– Оно, конечно, так, – кивнул отец, – но в чужих краях всегда нужно держаться поближе к землякам.

Оби молчал, выводя на слое пыли свое имя.

– Ты писал мне, что познакомился с девушкой. Как там сейчас дела?

– Это одна из причин, по которой я приехал. Я хочу съездить с ней к ее родным и поднять вопрос. Пока у меня нет денег, но мы, по крайней мере, можем поговорить.

Оби решил, что будет роковой ошибкой, если он станет извиняться или выражать сомнения.

– Да, – кивнул отец, – так лучше всего. – Он немного помолчал, а потом повторил: – Так лучше всего. – Тут ему, похоже, еще кое-что пришло в голову. – А мы знаем, кто эта девушка, откуда она?

Оби замялся, и отец спросил иначе:

– Как ее имя?

– Она дочь Океке, родом из Мбайно.

– Какого Океке? Я знаю троих. Один учитель на пенсии, но это явно не тот.

– Как раз тот.

– Джошуа Океке?

– Да, – кивнул Оби, – так его имя.

Отец рассмеялся. Таким смехом иногда смеялись духи предков в масках. Они называли вас по имени и спрашивали, знаете ли вы, кто он такой. Вы должны были одной рукой смиренно коснуться земли и ответить, что не знаете и дух превыше человеческого знания. Тогда дух начинал смеяться, словно у него горло из металла, что означало: «Я и не думал, что можешь знать ты, жалкий червь, а не человек!»

Смех отца прекратился так же внезапно, как и начался.

– Ты не можешь жениться на этой девушке, – без выражения произнес он.

– Что?

– Я сказал, ты не можешь жениться на этой девушке.

– Но почему, отец?

– Почему? Я отвечу тебе. Но сначала ответь мне. Ты узнал или попытался узнать о ней что-нибудь?

– Да.

– И что же?

– Они осу.

– Ты хочешь сказать, что знал это, и спрашиваешь меня почему?

– Вряд ли это имеет какое-нибудь значение. Мы христиане.

Это произвело определенный эффект, хотя и не сногсшибательный. Реакцией стало только короткое молчание и слегка смягчившийся тон.

– Мы христиане, – кивнул отец. – Однако это не повод жениться на осу.

– В Библии говорится, что во Христе нет ни рабов, ни свободных.

– Сынок, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но проблема глубже, чем ты полагаешь.

– Какая проблема? Наши отцы в своем мраке и невежестве называли невинного человека осу, пожертвованным идолам, после чего становился изгоем он сам, его дети и дети его детей во веки веков. Но разве не узрили мы свет Евангелия?

Оби произносил те самые слова, которые отец использовал в разговорах с язычниками-односельчанами.

Наступило долгое молчание. Лампа теперь горела слишком ярко. Отец немного прикрутил фитиль и опять замер. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он продолжил:

– Я хорошо знаю Джошуа Океке. – Отец смотрел прямо перед собой. Голос был усталым. – Его и его жену. Он хороший человек и великий христианин. Но он осу. Нееман, предводитель сирийского войска, тоже был почтенный, великий человек, могучий человек доблести, однако он был прокаженный. – Отец замолчал, чтобы это священное, удачное сравнение дошло до собеседника во всей своей серьезности и устрашающей весомости. – Осу – как проказа в умах наших людей. Я прошу тебя, сын мой, не навлекай пятно позора и проказы на нашу семью. Иначе твои дети и дети твоих детей вплоть до третьего и четвертого колена проклянут память о тебе. Я говорю не о себе; мне осталось немного дней. Но ты навлечешь скорби на свою голову и на головы твоих детей. Кто захочет взять в жены твоих дочерей? Чьи дочери пожелают взять в мужья твоих сыновей? Подумай об этом, сын мой. Мы христиане, но мы не можем жениться на собственных дочерях.

– Все меняется. Через десять лет все будет совершенно иначе, чем сейчас.

Отец с грустью покачал головой и больше ничего не сказал. Оби опять повторил свои аргументы. Чем осу отличаются от остальных мужчин и женщин? Ничем, все дело в невежестве предков. Почему они, узрившие свет Евангелия, должны по-прежнему пребывать в этом мраке?

Оби мало спал в эту ночь. С отцом оказалось легче, чем он ожидал. Он пока не отступил, но заметно смягчился. Оби испытывал странное счастье и возбуждение. Подобного с ним еще не случалось. Он привык говорить с матерью на равных, даже в детстве, но с отцом всегда было иначе. Не то что он отстоял от семьи, но было в нем нечто напоминавшее патриархов, высеченных из гранита титанов. Странное счастье Оби объяснялось не только тем, что он победил в споре, но он еще и вступил с отцом в непосредственный человеческий контакт впервые за двадцать шесть лет своей жизни.

Проснувшись утром, Оби сразу направился к матери. Его часы показывали шесть, но было еще совсем темно. Он на ощупь приблизился к ее комнате. Она не спала, так как, когда он переступил порог, спросила, кто это. Оби подошел и сел на кровать, проверив ладонью температуру матери. Из-за болей в животе она спала мало. И еще мать призналась, что перестала верить в европейскую медицину и хотела бы попробовать лечиться у местного доктора.

В этот момент отец зазвонил в свой маленький колокольчик, созывая семью на утреннюю молитву. Войдя с лампой и увидев Оби около матери, он удивился. Появилась Евника в набедренной повязке. Она была последышем и единственная оставалась с родителями. Вот до чего дошел мир. Дети оставляют родителей дома и рассеиваются по всему свету в поисках денег. Для старой женщины, родившей восемь детей, это нелегко. Все равно что жить у реки, а руки мыть слюной.

За Евникой появились Джой и Мерси, дальние родственницы, которых родители прислали к миссис Оконкво обучиться ведению домашнего хозяйства.

Когда сын с матерью снова остались одни, Ханна тихо, терпеливо выслушала Оби, потом встала и сказала:

– Однажды ночью мне приснился плохой сон, очень плохой. Я лежала в кровати, обтянутой белой тканью, и чувствовала, как по моей коже что-то ползет. Я опустила голову и обнаружила, что и половик, и белую ткань – все – пожрала тьма белых термитов. Да, термиты пожрали постель прямо подо мной.

У Оби на макушке появилось странное ощущение, как будто холодная роса.

– Утром я никому не стала рассказывать про этот сон. Я носила его в своем сердце, гадая, что он означал. Я взяла Библию и прочитала Евангелие того дня. Это придало мне немного сил, однако душа все равно была не на месте. После обеда пришел отец с письмом от Джозефа и сообщил, что ты собираешься жениться на осу. И я поняла значение моей смерти в том сне. Тогда я рассказала его отцу. – Ханна помолчала, медленно переводя дыхание. – Мне нечего сказать, только одно. Если хочешь жениться на этой девушке, подожди, пока меня не станет. И если Господь слышит мои молитвы, ждать тебе придется недолго.

Она умолкла. Оби пришел в ужас от того, как резко изменилась мать. У нее стал такой вид, словно она вдруг помешалась.

– Мама! – позвал он, как будто она ушла.

Ханна подняла руку, призывая его молчать.

– Но если ты сделаешь это, пока я еще жива, кровь моя падет на твою голову, потому что я убью себя. – И она в полном изнеможении поникла.

Целый день Оби не выходил из своей комнаты. Время от времени он на несколько минут засыпал. Затем его будили голоса пришедших к нему соседей и знакомых. Но Оби никого не хотел видеть и попросил Евнику говорить, что он плохо себя чувствует после долгой дороги. Оби понимал, что предлог неубедительный. Если он плохо себя чувствует, так ведь это тем более повод навестить его, но он решительно отказался принимать гостей. Соседи и знакомые были уязвлены. Кто-то резал правду-матку, другие старались делать вид, будто ничего не случилось. Одна пожилая женщина даже прописала лечение от недомогания, хотя не видела больного. Долгая дорога, признала она, это мучительно. Нужно принять сильное слабительное и вымыть из живота всякий мусор.

Оби не вышел на вечернюю молитву. Он слышал голос отца, который не умолкал целую вечность. Всякий раз, когда казалось, что молитвы закончены, опять раздавался знакомый голос. Наконец Оби услышал, как несколько человек начали читать «Отче наш». Но все было издалека, так человек в жару воспринимает голоса людей и звуки, издаваемые насекомыми.

К нему в комнату со своей керосиновой лампой зашел отец и спросил, как он себя чувствует. Затем Исаак Оконкво присел на единственный в комнате стул, взял лампу и потряс ее, проверяя керосин. Оставшись доволен звуком, он прикрутил фитиль, и утроба лампы почти поглотила пламя. Оби неподвижно лежал на спине, глядя в бамбуковый потолок. В детстве ему не разрешали так спать. Считалось, что, если спать на спине, по потолку проползет паук и ты увидишь плохой сон.

Оби поражался неуместным мыслям, проносившимся у него в голове во время этого глубочайшего кризиса в его жизни. Он ждал, что отец заговорит, начнет еще одно сражение, желая отстоять свои позиции. Оби переживал не только из-за того, что случилось, но и из-за сделанного им открытия. В своей душе он не нашел ничего такого, что позволило бы ему достойно противостоять сложившейся ситуации. Целый день он изо всех сил пытался возбудить в себе негодование и твердую убежденность, однако ему хватило честности перед самим собой признать, что результат, каким бы убедительным порой ни казался, был искусственным. Чувства как бы возникали на периферии, не из сердцевины, так у мертвой лягушки дергаются лапки, когда через нее пропускают ток. Но Оби не мог принять, что его нынешнее состояние рассудка окончательное, и отчаянно искал чего-нибудь, что вызвало бы неизбежную реакцию. Может, еще один спор с отцом, более ожесточенный, чем первый, потому что правду говорит народ ибо: завидев человека, которого может побить, трус рвется в бой. Оби чувствовал, что сумел бы побить отца.

Однако отец сидел молча, он вовсе не собирался драться. Оби повернулся на бок и глубоко вздохнул. Но и тогда отец ничего не сказал.

– Послезавтра я уеду в Лагос, – проговорил наконец Оби.

– Разве ты не обещал пробыть у нас неделю?

– Да, но, думаю, будет лучше, если я уеду раньше.

После этого опять наступило долгое молчание. Потом отец заговорил, но не о том, что у обоих было на уме. Он начал медленно и тихо, так тихо, что было трудно разобрать слова. Как будто вообще обращался не к сыну. Отец отвернулся, и Оби видел его нечеткий профиль.

– Я был мальчишкой, когда оставил отчий дом и ушел с миссионерами. Отец проклял меня. Я при этом не присутствовал, но братья рассказали мне, как все произошло. Ужасно, когда человек проклинает собственного ребенка. А я был первым его сыном.

Оби никогда не слышал о проклятии. При свете дня и в более благоприятных обстоятельствах он не придал бы этому особого значения. Но сегодня испытал странную жалость к отцу.

– Когда братья известили меня, что он повесился, я передал им: тот, кто живет мечом, от меча и погибнет. Мистер Брэдли, белый человек, наш наставник, убеждал меня, что так говорить нельзя, и велел отправляться домой на похороны. Я отказался. Мистер Брэдли думал, что я имел в виду белого человека, которого убил мой отец. Он не знал, что я говорю об Икемефуне, с кем я рос в хижине матери, пока не наступил день, когда мой отец убил его своими руками. – Исаак замолчал, чтобы собраться с мыслями, повернулся на стуле и посмотрел на кровать, где лежал Оби. – Я рассказываю тебе это для того, чтобы ты понял, что означало в те дни стать христианином. Я оставил дом своего отца, и он проклял меня. Чтобы стать христианином, я прошел через огонь. И потому что я страдал, я понимаю христианство – лучше, чем ты сможешь понять когда-либо.

Исаак резко замолчал. Оби решил, что это пауза, однако отец продолжал молчать.

Оби знал печальную историю Икемефуны, которого соседи отдали в Умуофию в залог мира. Отец Оби и Икемефуна были неразлучны. Но однажды Оракул холмов и пещер повелел убить мальчика. Дед Оби любил его. Однако когда пробил этот час, именно его мачете срезал Икемефуну. Даже в те дни старики говорили, что поднять руку на ребенка, который называл тебя отцом, – великое зло.

Глава 15

Пятьсот миль от Умуофии до Лагоса Оби проехал в каком-то тумане. Он даже не остановился на обед в Акуре, обычном перевалочном пункте для тех, кто направлялся в Лагос из Восточной Нигерии, а оцепенело преодолевал милю за милей с утра до самого вечера. Только раз, перед самым Ибаданом, Оби осознал, что куда-то едет. На высокой скорости он вписался в крутой поворот и очутился перед двумя пассажирскими грузовичками, один из которых пытался обогнать другой. Между Оби и лобовым ударом было меньше полсекунды. В эти полсекунды он крутанул руль и въехал в кусты слева.

Один грузовик остановился, второй двинулся дальше. Водитель и пассажиры хорошего грузовика высыпали посмотреть, что случилось с водителем легковушки. Сам Оби пока еще не понимал, что с ним вообще что-то случилось. Мужчины помогли ему вытащить машину, к великой радости пассажирок, которые уже плакали и хватались за грудь. Только после того как Оби вывезли обратно на дорогу, его начало трясти.

– Тебе везло, – говорили водитель и пассажиры, кто-то по-английски, кто-то на йоруба.

– Без мозгов водители, – отвечал он, печально качая головой. – Олорун! – Оби поручил дело Богу.

– Да, везло, что нет возле дорога большое дерево. Вернешься дома, благодари свой бог.

Оби осмотрел автомобиль и, кроме двух мелких вмятин, не обнаружил никаких повреждений.

– Едешь Лагос? – спросил водитель.

Оби кивнул, он все еще не мог говорить.

– Надо иметь йейе. Так много чертов эта дорога. Если бы ты видел авария у Абеокута, как видел мы… Олорун!

Женщины, скрестив руки на груди, возбужденно трещали и смотрели на Оби, как на чудо. Одна из них повторила на ломаном английском, что Оби должен благодарить Бога. С ней согласился мужчина.

– Только сила Бога, что ты сейчас разговаривать.

Вообще-то Оби не разговаривал, но спорить с этим утверждением не следовало.

– Эти шофер! Не хватает им дороги.

– Не все шофер сумасшедший, – сказал водитель. – Этот дурак. Я дал ему сигналу не надо обогонять, а он попер фиам. – Последнее слово в сочетании с определенным движением руки должно было обозначать крайне высокую скорость.

Оставшуюся часть пути Оби проделал без приключений. Когда он добрался до Лагоса, начинало темнеть. Большой дорожный знак, приветствовавший автомобилистов на федеральной территории Лагоса, вызвал у него страх. Всю последнюю ночь в Умуофии он думал, что сказать Кларе. Не надо ехать сначала домой, а потом к ней. Лучше сразу заехать за ней и забрать к себе. Но, добравшись до Ябы, где жила Клара, Оби решил, что все-таки нужно сначала заскочить домой, а затем уже к ней. И он проехал мимо.

Оби помылся, сменил одежду, после чего сел на диван и только тут почувствовал, как устал. Еще одна мысль пришла ему в голову. Кристофер может дать дельный совет. Оби сел в машину и тронулся с места, не зная толком, куда направляется – к Кристоферу или к Кларе. В итоге он поехал к Кларе.

По дороге он попал в длинную процессию мужчин, женщин и детей в белых развевающихся одеждах, перехваченных на талии красными и желтыми поясами. У женщин, составлявших большинство, спины были покрыты белыми платками. Они пели, хлопали в ладоши и танцевали. Один человек звонил в колокольчик. Процессия тормозила движение, за что Оби был ей благодарен. Но нетерпеливые таксисты, медленно вклиниваясь в толпу, чтобы проехать, аккомпанировали долгими, оглушительными сигналами клаксонов. Впереди два мальчика в белом несли хоругвь с надписью «Вечный священный союз херувима и серафима».

Оби приложил максимальные усилия, чтобы дело показалось несущественным. Просто небольшая задержка, не более. В конце концов, все будет отлично. Рассудок матери несколько повредился от долгой болезни, но она скоро поправится. Что касается отца, то его почти удалось убедить.

– Все, что от нас требуется, это на время затаиться, – сказал он.

Клара слушала молча, потирая правым пальцем обручальное кольцо. Когда Оби замолчал, она подняла голову и спросила, закончил ли он. Оби не ответил.

– Ты закончил? – повторила она.

– Что именно?

– Свой рассказ.

Оби глубоко вздохнул.

– Ты не думаешь… Впрочем, это неважно. Я жалею только об одном. Надо было сразу сообразить. Впрочем, это действительно неважно.

– О чем ты, Клара? Не глупи! – воскликнул он, когда она сняла и протянула ему кольцо.

– Если не возьмешь, выброшу в окно.

– Пожалуйста.

Клара не выбросила кольцо, но вышла на улицу к машине Оби и кинула его в бардачок. Затем вернулась и, протянув руку, с вымученной шутливостью поклонилась:

– Большое вам спасибо за все.

– Подожди, Клара, сядь. Не будь ребенком. И, пожалуйста, не осложняй мне жизнь. И без того…

– Ты сам ее осложняешь. Сколько раз я тебе говорила, что мы сами себя обманываем? Я всегда считала, что ты ведешь себя, как ребенок. Впрочем, это неважно. Хватит языком трепать.

Оби опять сел. Клара подошла к окну и высунулась на улицу. Оби начал что-то говорить, но после первых слов осекся. Минут десять они молчали, а потом Клара спросила, не лучше ли ему уйти.

– Да, – кивнул он и встал.

– Спокойной ночи. – Она продолжала стоять в той же позе. Спиной к Оби.

– Спокойной ночи.

– Я кое-что хотела тебе сказать, но это неважно. Я сумею сама позаботиться о себе.

Сердце у Оби часто забилось.

– В чем дело? – с тревогой спросил он.

– О, ничего. Забудь. Я найду выход.

Оби был потрясен тем, как жестко Кристофер среагировал на его рассказ. Он был беспощаден и постоянно перебивал. Стоило Оби упомянуть родителей, их несогласие, как Кристофер завладел инициативой в разговоре.

– Знаешь, Оби, – сказал он, – я хотел обсудить с тобой эту историю. Но я научился не вмешиваться в отношения между мужчиной и женщиной, особенно когда парень такой, как ты, с такими удивительными представлениями о любви. В прошлом году ко мне пришел один друг, он просил моего совета насчет девушки, на которой хотел жениться. Я прекрасно ее знал. Она была, понимаешь, очень свободная. И я посоветовал другу: «Не стоит тебе на ней жениться». И знаешь, что сделал этот чертов идиот? Пошел и передал девушке мои слова. Поэтому я ничего не говорил тебе про Клару. Ты имеешь право сказать, что я не умею мыслить широко, но, по-моему, мы еще не достигли той стадии, когда можно плевать на все наши обычаи. Ты можешь напомнить мне про образование и все такое, но лично я не женюсь на осу.