Текст книги "Отчаяние"

О Т Ч А Я Н И Е

Вступление

Ежедневная борьба за существование, «за кусок хлеба», как живут большинство из нас, хотим мы этого или не хотим, вынуждает нас зарабатывать на «этот кусок», проводя серенькие будни, как правило, на нелюбимой работе, с нищенской оплатой труда, а потом, исчерпав свой жизненный ресурс, выходим на нищенскую пенсию. И так идут день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и мы прозябаем в этих сереньких буднях, в этом своем маленьком мирке, не видя огромного прекрасного мира в его удивительном разнообразии, до своего неизбежного печального конца.

Лишь праздники дают нам некоторый жизненный подъем и иллюзию, что «жизнь удалась», но постольку, поскольку мы их проводим обычно в застолье, объедаясь или напиваясь, оставляют в душе, после их окончания, разочарование и неприятный осадок.

А между тем жизнь удивительна и прекрасна во всем ее многообразии, но окружающие реалии жизни, ежедневно и незаметно, с каким-то неизбежным упрямством и постоянством, опускают нас на грешную землю, и каждый из нас рано или поздно, в старости или в рассвете сил, начинает уходить в иллюзорное, мечтательное восприятие окружающей нас реальности.

А жизнь, катится и катится фатальной колесницей и мы прекрасно осознаем, что мы лишь пассажиры на коротком отрезке пути, и не потому ли мы в мечтах, все чаще и чаще обращаем свой взор в свое детство, когда мы впервые увидели такое чудо, как счастливое лицо своей мамы и ощутили прикосновение ее ласковых рук, вспоминаем о чудесных открытиях, которые впервые ждали нас за каждым углом за каждым поворотом нашей жизни, и мы вступали, с широко открытыми глазами и распахнутой душой, в этот прекрасный, светлый мир, которому не было конца.

И я так же, как все, обращаю свой взор в такое, теперь уже свое далекое детство, и в первую очередь мне видится там УЖАС. Может быть, это все и осталось бы внутри меня, но трагедия, случившаяся недавно с моим знакомым, побудила меня поделиться с Вами своими переживаниями.

I

Прошло уже много лет, уже умерли мои папа с мамой, уже ушли в забвение многие очевидцы тех событий, но память, моя память до сих пор держит до мелочей те трагические события, произошедшие в моем детстве, в конце 50-х годов прошлого столетия.

Все произошло быстро и банально просто. Мне в ту пору было лишь 4 годика, я жил в нормальной семье, мой папа работал капитаном на речном флоте, мама кассиром. Папа был обычный горожанин, фронтовик, прошедший от Москвы до Берлина, от рядового до капитана, несколько раз раненый, чудом выживший в этой мясорубке, словом человек, каких было десятки миллионов в нашей стране.

Однажды, папа с мамой ушли в гости на чей-то день рождения, а мы со старшим братом остались дома. Когда они пришли домой, отец был очень пьяный и через какое-то время они стали ругаться и дело дошло до драки. Мать подбежала к вешалке, схватила пальто и выбежала на улицу. Для меня 4-х летнего ребенка это был просто ужас, т.к. никогда такого в нашей семье не происходило. Если бы я знал, какой настоящий ужас произойдет буквально через час.

Отец, вроде бы успокоился и ушел на кухню, где он, наверное, еще выпил и запел фронтовые песни, но это было не пение, а как будто смертельная тоска вырывалась из его души. Я хоть и был маленький, но я это почувствовал и пришел буквально в оцепенение. Через какое-то время все утихло. Я зашел на кухню узнать, что происходит; отец спал, положив голову на стол. Неожиданно распахнулась входная дверь и мужской голос громко спросил – «Где он?», – и через секунду на кухню быстро зашли двое мужчин в милицейской форме. Один из них стал тормошить отца, и через какое-то время, он проснулся и открыл глаза.

– «Вставай», – крикнул милиционер и стал его приподнимать. Но отец, практически ничего не соображая, т.к. был сильно пьян, стал вырываться, схватил бутылку, стоящую на столе и ударил милиционера по плечу. Все это произошло мгновенно. Я стоял у распахнутого окна, за занавеской и со страхом наблюдал. Милиционер в ответ схватил его за плечо резко ударил лицом об табуретку, и затем, когда папа упал с каким-то совершенно остервенелым лицом, стал пинать его ногами. Когда папа уже стал стонать, мое сердце не выдержало и я, с криком – «Фашист», – бросился на него из-за занавески с сжатыми кулачонками; в каком-то остервенении он прорычал – «Уйди, щенок», – схватил меня, и со всей силой отшвырнул; я вылетел в открытое окно через занавеску. Больше я ничего не помнил.

II

Кода я очнулся, первое что я услышал, был радостно-тревожный крик моей мамы, она сидела возле меня и гладила меня по рукам; у меня же ужасно болела голова. – «Сынок, как ты?», – тихо спросила она и заплакала. Я пытался сказать, что все хорошо, но язык меня не слушался, я попытался улыбнуться ей и снова куда-то провалился. Процесс моего восстановления длился долго, и как мне сейчас кажется, главную роль в этом сыграли ласковые руки моей мамы и медсестры, которая также не отходила от меня, когда не было мамы, постоянно меня гладила и говорила, что все будет хорошо и что я сильный, я справлюсь. Действительно, через два месяца, я практически восстановился, если конечно это можно назвать восстановлением, но тем не менее я нормально разговаривал и ходил, и меня выписали из больницы,

Дома казалось все было по-прежнему, но я постоянно чувствовал, какую-то тревогу и боль в маминых глазах; отец же был постоянно замкнут и отводил глаза, когда я смотрел на него и вообще отец стал другим человеком. Я почувствовал своим маленьким сердечком, что за этим стоит какая-то большая трагедия, намного драматичней того, что произошло в моём понимании.

Где-то через год, когда я немножко подрос, я спросил у мамы, а что же со мной случилось?

– «Сынок, ты почти месяц был в коме?» – ответила она.

– «А что такое кома?» -

– «Ты был без сознания». –

– «А почему я был без сознания?» -

И мама рассказала мне, когда дяденька милиционер отшвырнул меня, я вылетел в окно. Это был 3 этаж. Мама, ничего не соображая, выскочила на лестничную клетку и выбежала на улицу, я лежал на бетонной плите, хрипел, дергался и из головы бежала кровь. Мама взяла меня на руки и через несколько секунд я перестал дергаться и хрипеть и затих, как потом оказалось, впал в кому. Скорая приехала быстро, меня увезли в больницу; при падении я ударился головой о бетонную плиту, у меня треснул череп, и я был в коме где-то около месяца.

III

В детстве меня никто не посвящал в то, как развивались события после трагедии со мной, да я и не спрашивал, наверно потому, что у детей еще не развито понятие «социальная справедливость», но у взрослых то развито, поэтому я чувствовал тревогу, боль и тоску в маминых глазах, и чувствовал то, как папа отводил их.

Время летит быстро и незаметно и вот я уже школьник. Я, как и все, был одним из тысяч и миллионов счастливых советских детей. Лишь только иногда, ко мне приходили воспоминания, как дяденька в форме милиционера, с толстым лицом, с какой-то звериной остервенелостью пинает сапогами моего лежащего на полу и громко стонущего, беспомощного папу. Я старался скорее забыть это, т.к. меня, маленького мальчика, всегда при этом охватывал какой-то непередаваемый ужас и тревога. К моей радости, эти воспоминания приходили все реже и реже, и практически исчезли. Этими воспоминаниями я ни с кем не делился, даже с папой и мамой, т.к. интуитивно чувствовал, что состояние их глаз связано именно с этим. И правильно делал. Как показало будущее этим я сохранил жизнь и папе и маме.

Все изменилось в моем сознании в один миг. В ту пору я уже был девятилетним мальчиком и учился во втором классе. Еще не так много лет прошло с окончания Великой Отечественной Войны, и у нас, вот таких девятилетних мальчишек, очень была распространена игра в «войнушку», где мы делились на своих (партизан) и чужих (фашистов), причем все хотели быть партизанами и никто фашистами, но тем не менее кому-то приходилось быть. Понятно, что всегда побеждали партизаны, независимо от того кто был сильнее, такова была диалектика времени, а фашистов всегда брали в плен и плененных вели по двору, как на параде Победы в 1945 году. И для нас, пацанов, «фашист» – это было какое-то злобное, липкое, мерзкое существо, которое необходимо было немедленно победить, обезвредить и уничтожить.

Мы, девятилетние мальчишки, часто самостоятельно ходили в кинотеатр, да и вообще не боялись ходить по городу (в то время родители спокойно отпускали нас одних в девятилетнем возрасте, что было нормой жизни), и один из походов привел к непредсказуемым, почти фантастическим событиям в моей жизни.

IV

Однажды, мы в очередной раз пошли в кинотеатр, где показывали какой-то фильм о войне, и я увидел эпизод как немцы, для нас естественно фашисты, поймали партизана и избивали его. Особенно свирепствовал один из них; толстомордый дядька-фашист, который с таким же остервенелым лицом, избивал ногами стонущего, беспомощного партизана, а мы мальчишки воспринимали кинофильмы за чистую правду.

В этот момент на меня резко нахлынули воспоминания, как милиционер, так же остервенело избивал моего стонущего папу, и я с криком – «Фашист», – выбежал в фойе кинотеатра и забился в угол. Смотреть дальше эти пытки я уже не мог, в мозгу что-то перевернулось и это было ужасно. В моей маленькой головке зародились ассоциации тождества человека в милицейской форме и фашисткой форме, и теперь, милиционер и фашист для меня были синонимами что, как показало будущее, подтвердилось и в реальной, настоящей жизни. Теперь, мне, маленькому девятилетнему мальчику, идти по городу было настоящей пыткой, милиционеры мне попадались, как мне казалось, очень часто и я, увидев их издалека, в страхе убегал и прятался в ближайшей подворотне.

Мне сейчас трудно понять много их было или мало в нашем городе, как говорится «У страха глаза велики», но мне тогда казалось, что наш город захвачен фашистами. Я опять все это держал в себе, старался реже выходить из дома, только в школу и обратно. Практически я уже был на грани срыва, так как был смертельно напуган необычностью ситуации. Но тут произошло событие, которое поставило все на свои места. Однажды, когда я в очередной раз убегал и прятался в очередную подворотню, очередной милиционер погнался за мной, догнал и схватил меня за шиворот. Я очень испугался, стал вырываться, кричать – «Отпусти, Фашист», – и укусил его за палец. – «Ах ты сопляк», – закричал милиционер и потащил меня в участок. Всю дорогу я вырывался, но силы были неравны. От обилия людей в милицейской форме у меня началась истерика, и я только кричал – «Фашисты, Фашисты», – и бросался на всех.

Тогда меня схватили, одели наручники на ногу и пристегнули к батарее и как мне показалось, сейчас меня, как отца или партизана начнут избивать и пинать ногами, поскольку лица у них были, мягко говоря, не очень дружелюбные и я затравленно сжался в комок. И тут вдруг случилось невероятное.

V

Надо сказать, что мальчишки послевоенного времени буквально зачитывались «Сказанием о Мальчише – Кибальчише» Если коротко, то когда Мальчиш – Кибальчиш попал в плен, в Главный штаб к буржуинам-фашистам, и как бы его не пытали, он с высоко поднятой головой так и не выдал им Главную Военную Тайну Красной Армии и буржуины его за это расстреляли, и сказание это кончается примерно так:

«И похоронили Мальчиша -Кибальчиша на высоком холме у реки.

Плывут пароходы – Привет Мальчишу.

Бегут паровозы – Слава Мальчишу.

Идут пионеры – Салют Мальчишу»

И вот мы мальчишки того времени просто бредили этим мальчишом и все хотели походить на него. Не знаю, что сработало в моей маленькой девятилетней головке, но только я представил себя Мальчишом-Кибальчишом, попавшим в плен к врагам, буржуинам-фашистам. И тогда я встал, хоть был и пристегнут ногой к батарее, высоко поднял голову и вызывающе медленно произнес:

– «Я ничего вам не скажу, фашисты», – и как ни странно, страх перед ними у меня сразу прошел и сменился презрением, и я первый раз в жизни испытал это невероятное чувство свободы от страха, появившееся в тот миг. Это не объяснить словами, это надо только прочувствовать, и мне кажется, в тот момент я, маленький девятилетний мальчик, был готов умереть, как Мальчиш-Кибальчиш. Наверно, окружающие меня милиционеры это почувствовали, один из них подошел ко мне и снял с меня наручники. С той поры страх и ужас при виде человека в милицейской форме, у меня сменился презрением к нему, в дальнейшем я проходил мимо него спокойно и не пытался спрятаться в подворотне.

Через некоторое время за мной приехал отец и забрал меня домой. Когда мы были уже дома, отец спросил:

– «Сынок, ты почему называл их фашистами?», – и тогда я рассказал ему обо всем, произошедшем со мной в последнее время.

– «Бедный мальчик, ты воспринимаешь чужую беду сильнее чем свою собственную», – с болью сказал отец и на глазах у него появились слезы. Мне был непонятен смысл этой фразы, понял я его только через много лет.

VI

Время незаметно мчалось вперед, однажды в автобусе, совершенно случайно, я увидел этого человека, который избивал моего папу и выбросил меня в окно; его толстое, лоснящееся лицо врезалось в мою память на долгие годы, как источник вселенского зла и ужаса. Воспоминания нахлынули на меня с прежней силой. Мне уже тогда было четырнадцать лет.

К этому времени в моей голове уже сложилась какая-то определенная система ценностей, как базовых, так и обусловленных совокупностью информации приходящей из разнообразных источников, нередко противоречивых: СМИ, школа, двор, улица и разобраться в этом было очень непросто, хотя я был уверен, что мы строим коммунистическое общество, которое нам обещали построить к 1981 г. Как показало будущее 1982 год явился закатным не только для построения этого общества, но и стал началом разрушения страны, т.к. со смертью вождя в стране началась настоящая чехарда, но об этом чуть позже.

Как я уже сказал, после этой роковой встречи, УЖАС пережитый мной в детстве нахлынул на меня с прежней силой, и у меня в голове возник вопрос, какое же наказание понес преступник, выбросивший ребенка с 3-го этажа, которого потом спасло только чудо. В тот же день за вечерним столом, я сказал папе с мамой, что я встретил того ужасного милиционера и спросил, а что же произошло потом, т.к. на освещение событий того ужасного вечера в нашей семье было наложено табу. И то, что я от них услышал, подвергло меня в шок. А произошло следующее. После того, как меня, полумертвого, увезла скорая, за старшим братом и избитым, пьяным отцом, который оставался лежать на кухне, присмотрела, сердобольная пожилая соседка; милиционеры же сразу исчезли.

Утром, когда отец проснулся и начал приподниматься, он почувствовал сильную боль в спине, но все же добрался до туалета, и там, заметил, что у него шла кровь, вместе с мочой; затем он от боли потерял сознание. Соседка вызвала скорую и отца тоже увезли в больницу. На следующий день, когда отцу стало немного лучше, появилась милиция. Так как отец абсолютно ничего не помнил, что происходило в тот несчастный вечер, следователь ушел ни с чем, посоветовав всё вспомнить. Про трагедию, случившуюся со мной отец ещё ничего не знал.

Через день мама, узнав, что отец тоже находится в больнице, посетила его, оставив меня на короткое время и расплакавшись рассказала ему все подробности произошедшей трагедии. Естественно, как любой отец, он был в ярости узнав, что они сделали с его ребенком, то есть со мной, и при следующем посещении следователя, отец написал заявление о том, что этот садист в милицейской форме выкинул ребенка с 3-го этажа, который сейчас находится на грани жизни и смерти.

VII

Последующие затем события показали какую-то совершенно фантасмагорическую, совершенно бесчеловечную картину существования нашего российского общества. Через некоторое время следователь, опять пришел к отцу в больницу, вежливо попросил его забрать заявление обратно, примерно обрисовав картину что с отцом может случиться, если он не поступит так, как угодно следователю. Отец отказался и послал его куда подальше. Следователь ушел, на прощание посоветовав еще раз крепко подумать.

По происшествии нескольких дней, когда врачи определили, что у отца отбиты обе почки, вновь палату посетил следователь и еще раз попросил забрать заявление. Отец решительно отказался. На следующий день в больницу явился наряд милиции и отца с больными почками, увезли в отделение и бросили в камеру на холодный бетонный пол, так как 0после того избиения он почти не мог ходить.

Отцу было предъявлено обвинение в нападение на работника милиции, и ему светила какая-то серьезная статья лет на 15, если он не заберет заявление о той трагедии, что случилась со мной. О том, что отцу отбили почки, это даже не обсуждалось; при этом в камере он лежал на холодном бетонном полу несколько дней, потому что стоять и ходить ему было очень трудно. Когда отец понял, что через несколько дней таких пыток он просто умрет, он сдался и забрал заявление. Отца, тут же отвезли домой и пытка закончилась.

– « Прости меня, сынок»,– закончил он свой грустный рассказ и заплакал.

Когда он все это рассказал мне, четырнадцатилетнему пацану, меня взяла оторопь. А так как дыхание прошедшей войны было очень велико в то время, то у меня в голове возникли военные ассоциации – "ЭТО ГЕСТАПО" – и это было ужасно, так как у меня, как и у всех детей было ощущение самого счастливого, самого советского детства в самой гуманной и самой справедливой стране в мире.

VIII

Зачем отец не пожалел меня и так подробно все это рассказал, разбередив мою душу, я не знаю. Но по происшествии многих лет, как мне кажется, этими жуткими подробностями, разрушающими мое начавшееся формироваться мировоззрение, он просто пытался оправдаться передо мной в том, что он предал меня, так же как и предала меня моя мама, оставив данную трагедию безответной и безнаказанной, хотя я понимал что ставка была очень высока. В голове вертелось «Меня ПРЕДАЛИ ПАПА И МАМА», но я сказал им, что я их понимаю, и дальше старался никогда не показывать им свою обиду. После всего, что я услышал, я впал в ступор. Для моего, еще детского ума это было потрясение и огромная боль за моих родителей и немножко за себя, хотя я пострадал более всего. Если бы я знал, какое еще невероятное потрясение на меня произведет продолжение той ужасной трагедии, через 8 лет, когда я уже буду 22 летним юношей.

С этого момента я стал быстро взрослеть, внимательней наблюдать за окружающим меня миром, за окружающими меня людьми, пытаясь найти объяснения, определить мотивы и интересы, которые движут ими, их поступками и телодвижениями в различных жизненных ситуациях, пытаясь понять, почему существует такая огромная пропасть между словами и делами, между реальностью и лубковой картинкой.

Мозг человека, образ мышления и, как вторичный фактор, поведение – это очень сложная субстанция, очень тонкий механизм, познание которого неподвластно никому, разве только внеземным созданиям, но это пока из области фантастики. И вот в этот тонкий неизведанный механизм подростка с одной стороны лезет идеология, с другой стороны, реальная жизнь, ломая все тонкие перегородки в моем сознании, круша все основные человеческие ценности, которые уже заложены в меня изначально всевышним, и те немногие, которые я приобрел к 14 годам своей жизни. Передо мной, 14-летним подростком, нашим обществом, была поставлена безжалостная задача, в виде 2-х вопросов:

1. У нас МИЛИЦИЯ или ГЕСТАПО.

2.Почему меня ПРЕДАЛИ ПАПА И МАМА

IX

На первый вопрос я, уже почти старик, которому перевалило за 60, проживший большой временной интервал, называемый жизнь, и сконцентрировавший в себе огромные эпохальные перемены в нашей стране, дающие шанс каждому человеку вникнуть в суть происходящих явлений в обществе, так и не нашел ответа по сей день, лишь только происшедшая недавно трагедия с моим знакомым, о которой я упоминал в начале повествования, обрисовала некоторые контуры ответа. Этот, при всей его простоте неразрешимый философский вопрос, влияющий на все сферы нашей жизни: свобода или рабство, тревожность или спокойствие, безопасность или беспредел, доверие или замкнутость, полная отдача себя или валяние дурачка (последнее время у меня растет впечатление, что мы все валяем дурачка: но ведь не может же быть, чтобы в такой огромной, такой богатой стране процветала нищета, причем нищета в самой страшной форме, когда нищий это не бездельник, а работающий человек, пашущий с утра до вечера за копеечную зарплату. Я уже не говорю о пенсионерах, которые живут, уже не просто в нищете, а за гранью понимания добра и зла). Но об этом чуть позже.

X

На второй вопрос я нащупал некоторые очертания, будучи еще юношей. Итак…

Это был тихий ужас, как могли, меня, 4-летнего ребенка, безобидного малыша, отдать на заклание власти, как жертвоприношение, самые близкие люди. Как я уже говорил, я в четырнадцать лет стал быстро взрослеть, стал внимательно присматриваться к людям разного возраста, пытался заслужить их доверие, но не с целью им понравиться, а вызвать их на откровенность и соучастие и даже в той или иной форме, преподносил им свою трагедию и внимательно анализировал их ответы. Я не хочу объяснять и рассказывать десятки, сотни, тысячи частных историй, которые в своей обыденности и какой-то необъяснимой покорности буквально разрывают душу и подтверждают мои выводы. Из многих откровений, да и вообще на основании многих жизненных наблюдений, я сделал для себя вывод, что мы, практически все в отношениях с властью осторожны и трусливы, и практически каждый из нас, вот в таких, или им подобных ситуациях, предаст своего ребенка, чтобы он ни мнил о себе. И я постепенно пришел к парадоксальному выводу:

«У нас в стране СТРАХ ВЛАСТИ, СИЛЬНЕЕ СТРАХА СМЕРТИ». Даже сама история и та об этом. Ведь никто же не может объяснить, как мы, люди разумные, в течение 20 века позволили власти и ее приспешникам уничтожить десятки миллионов НАС, и что самое парадоксальное, нашими же руками. И сидит какая-то безнадега и предчувствие, что все повторится в 21 веке, ведь ложь и несправедливость, коррупция и беспредел, обида и разочарование потихоньку, мелкими шажками вползают в наше сознание, и какие необратимые последствия вызовет эта гремучая смесь, одному богу известно. И последнее. Мы не только предаём в частном, мы предаём и в главном. Я бы мог привести несколько примеров массового предательства своих детей, но в рамках этого повествования остановлюсь только на одном. Как легко мы предали СССР, нашу великую и огромную, пусть и не во всём, правильную страну. Ведь весь народ на референдуме был против. Но власть нам плюнула в лицо, развалив СССР; мы вытерлись, как будто это не наша страна, и стали трусливо жить дальше. Этим самым, мы предали не только своё будущее, да и бог бы с нами, но мы предали главное – будущее своих детей, лишив их могучей и великой Родины, и тем самым заложили дальнейший распад России, что всё больше подтверждается развитием текущих событий. Ведь в стране не разрешён ни один вопрос, волнующий наших граждан. Что мы создали? Что у нас? Капитализм или феодализм, свобода или рабство, тревожность или спокойствие, безопасность или беспредел, доверие или замкнутость, полная отдача себя или валяние дурачка (последнее время у меня растет впечатление, что мы все валяем дурачка: но ведь не может же быть, чтобы в такой огромной, такой богатой стране процветала нищета, причем нищета в самой страшной форме, когда нищий это не бездельник, а работающий человек, пашущий с утра до вечера за копеечную зарплату. Я уже не говорю о пенсионерах, которые живут, уже не просто в нищете, а за гранью понимания добра и зла). Но об этом чуть позже.

XI

Я немного отвлекся от повествования, но этот вопрос, вопрос предательства, тесно переплетается с моими детскими и юношескими воспоминаниями, связанными с той уже далекой ужасной трагедией, тем более, что эта трагедия еще не закончилась, и впереди меня ждало новое потрясение. А пока…

А пока увидев, что меня предали самые близкие люди и поняв, что в экстремальной ситуации никогда и НИКТО мне не поможет, если уже бояться помочь мои родители, я понял, что надеется надо только на себя. А что может вызреть в голове 14-летнего подростка. Сила, сила и только конкретная сила, поможет в моей будущей жизни, поможет мне призвать этот УЖАС к ответу. И начал я с постановки силы удара, воспользовавшись где-то вычитанной методикой. Сама методика была проста, на бетонную стену вешаешь 365 газетных листов и в течение года со всей силой ударяешь, увеличивая количество ударов с 1 до 365, а листы уменьшаешь с 365 до 1 и так каждый день. Я сумел дойти только до 15 листов и 350 ударов в день, и закончил на этом мои тренировки, так как на сгибах пальцев, через очень плотные мозоли начинала появляться кровь и становилось уже нестерпимо больно. Но начальную силу удара я отработал.

Наверное, надо было на этом остановиться, но какое-то внутреннее зло и обида за предательство владели мной. Я записался в секцию бокса, но вскоре меня оттуда выгнали, так как однажды после тренировки, я подрался с одним из мальчишек, уже не помню из-за чего, тоже ходившим в эту секцию и сломал ему нос. Его родители подняли ужасный скандал, короче посчитали, что всему виной бокс, и меня выгнали, но я вообщем-то и не расстраивался, так как понял, что бокс это не мое, он дает только технику, но не силу удара.

XII

Применив все свои знания 14-летнего мальчишки, я сделал устройство, помогающее мне отработать удар. Закрепив на стену массивный лист железа на 4-х пружинах, подсоединил к нему тензорный датчик, и найдя в журнале «Юный техник» несложную схему для измерения сигнала с тензодатчика, я сделал примитивное устройство для измерения силы удара. Ежедневно, в течение часа, занимаясь отработкой удара, по показаниям электронного прибора, я определил, что наибольшей мгновенной силой, обладает тычковый удар, с небольшого расстояния и я стал отрабатывать в основном этот удар, добиваясь его максимальной силы. По мере тренировок, показания прибора потихоньку росли, но через некоторое время остановились, даже несмотря на то, что я залез в анатомию и изучил строение всех мышц участвующих в ударе, точки их присоединения к связкам и сухожилиям, тем самым, определяя рычаги и рассчитывая их максимальное усилие. Безрезультатно! Показания остановились. Тем не менее я продолжал отрабатывать данный максимальный удар с усердием обреченного.

Однажды, где-то через год, после начала тренировок, мне в руки попалась небольшая книжка воспоминаний участников Великой отечественной войны, где они делились своими военными переживаниями. Одна история поразила мое воображение, и ее суть коротко такова. На палубу военного корабля, во время авианалета, попала немецкая авиационная бомба и не взорвалась и тогда два матроса находившиеся рядом и поняв, что она сейчас взорвется, мгновенно перекинули ее через бортовое ограждение на виду у нескольких опешивших членов экипажа, и она взорвалась уже позади корабля. По прибытии на базу начались «разборки полетов»; когда матросы рассказали об авиабомбе, на базе им никто не поверил, т.к. авиабомба весила более тонны и когда четверо матросов для проверки попытались поднять такой груз, им не удалось даже оторвать его от земли, а не то что приподнять. А ведь они действительно, вдвоем подняли и перекинули ее за борт, т.е. получается так, что наш мозг, как наш ангел-хранитель, в ту секунду, когда он почувствует, что ты погибнешь, включает некий резерв, как в данном случае и буквально на доли секунды превращает твои мышцы в «стальные канаты», и ты делаешь невозможное, что нельзя понять разумом, но я поверил, что такое возможно и принял к сведению.

XIII

Я продолжал свои тренировки, но тем не менее мои результаты стояли на месте, а я все думал и думал, как мои новые знания воплотить в реальность. И вот однажды ….

Я не знаю, что мной двигало, но я уже был одержим, и то что я сделал выходило за рамки здравого смысла, но, наверное, обида за предательство перевешивала все, в том числе и здравый смысл. Мысль была проста, создать для себя ситуацию со смертельным исходом и в это время осуществить удар. Но как это сделать. И вот потихоньку контуры идеи очертились. На создание этого смертельно опасного аппарата ушло около двух месяцев. Идея была проста; самодельный нож кинжального типа, закрепленный на мощной сжатой пружине, удерживаемой фиксатором, выбрасывался вперед, на определенное расстояние при спуске фиксатора, и если я не успевал в это время сделать прыжок вперед и одновременно сделать удар, то кинжал проткнул бы меня насквозь. Идея была смертельно опасная, бредовая и я, даже сейчас, с ужасом вспоминаю тот день, когда все это впервые произошло.

Первый эксперимент я провел в будний день, когда родители были на работе, а брат в школе. Всё это было в огромной тайне от всех. Я закрепил кинжал к устройству, а спусковой рычаг на полу. ставалось нажать рычаг и одновременно ударить в прыжке. Все было готово, оставалось нажать рычаг и одновременно ударить в прыжке, но я долго не мог решиться. В голове вертелась противоречивая мысль:

– «Я тварь дрожащая или человек». – Наконец я сделал выбор. Сразу пришло спокойствие, и я весь собрался. Все произошло мгновенно, но этот момент я запомнил, как будто всё произошло только что. Кинжал лишь чуть проколол кожу, но результат! Результат был потрясающим, он вдвое превышал мои прежние устойчивые показания. Моему восторгу не было конца. Я быстро отсоединил кинжал и спусковой рычаг и спрятал все это в надежном месте. Состояние эйфории не покидало меня весь день. Холодок в спине, который я почувствовал в тот момент, врезался в мою память навечно. Правда на следующий день во время обычной тренировки показания увеличились лишь чуть-чуть, но это была победа.

Тренировки продолжались ежедневно. Иногда я включал свой смертельно опасный аппарат, для восстановления ощущений появления холодка в спине. Результат медленно, но уверенно полз вверх. Достигнув двухкратного увеличения силы удара, причем без прыжка, я остановился. Судя по показаниям прибора, при правильном выборе места удара, он был смертелен, судя по отражению в зеркале, он был почти незаметен.

XIV

Ощущение предательства, заставляло меня искать хоть какое-то представление, хоть о какой-то справедливости в обществе, поэтому, иногда, людям, которые вызывали во мне доверие, я пытался донести свою историю, но обычно наталкивался на равнодушие. Лишь одна, повторяюсь, одна женщина проявила ко мне человеческое участие, но лучше бы не проявляла, так как вызвала во мне еще большее разочарование о понятиях добра и зла.