Текст книги "Синие спички. Underground poetry"

Синие спички
Underground poetry
Даниил Горевич

© Даниил Горевич, 2017

ISBN 978-5-4485-9150-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

13 строк

 
У него жена одна.
А ему хотелось двух.
Или трех, или многих жен,
Как слуг. А он жил бы,
Как дух.
Но ему дали жену одну,
Которую он любил
Или нет, ― не знал.
Он сидел, думал,
Потом встал
И вышел из дома,
Чтобы найти ту,
О которой мечтал.
 

Мобильник

 
Его мобильник,
Как поводок.
Держит его вокруг,
Везде забивает его слух.
Ему уже вышел срок.
Ты предатель?
Или друг? ―
Выстрелил ему вслух,
Замерзнув до кончиков рук.
Ему не нравится его звук.
Похоже, он выпустит из него дух.
 

Два автобуса

 
По трассе в большую жару
Шли каждый сам по себе,
Шли, не думая ни о чем,
Два автобуса по одной полосе.
 
 
Им страсть постучалась вдруг
По крашеным железным спинам,
Им вспомнились фары подруг
И ёкнуло по моторным сердцам.
 
 
Один завалился в мечтах,
На левую пошел сторону.
Другой над собой в облаках
Увидел дневную луну.
 
 
Два автобуса встретились вдруг
И целовали друг друга в лоб,
Замкнулся объятий их круг
Страсть замерла. Стоп.
 

Рыба

 
Известно стало мне,
Что в древние века,
Задолго до Христа Иисуса
Была в земле чужой река,
Где обитала Рыба.
 
 
Имела крылья золотые,
Вздымалась птицей с вод,
Когда хотелось в небо.
И камнем рушилась потом в глубины
Морской зовущей бездны.
 
 
В глазах у Рыбы плыли звезды,
А в крыльях чудились планеты.
Земля смотрела вслед с тоскою,
И провожала голубиным светом,
И пением камней прибрежных.
 
 
Но Рыба возвращалась вновь в лагуну,
От постных взглядов носорогов
Сбегая в черную пучину.
Там дом ее, где мыслила о чем-то,
Что в небе видела. Затем ее не стало.
 

Непонимание

 
Я бы смог избежать смерти,
Но в моей душе пламень.
Я слышал, что ничью песню
Нельзя ни убить, ни ранить.
 
 
Я мог бы назвать имя,
Которое меня убило.
Но имя то не узнает,
Что и я писал песни.
 
 
Писал на обрывках картона,
Писал в золотую осень
Песни для мух осенних
И для птиц, сидящих на крышах.
 
 
Скажите мне кто-то:
Мы воскреснем? По смерти?
Мы найдем ту монету,
Что Христос зажимал в ладонях?
 

Один у дороги

 
Я стоял один у дороги…
Как бездомный пес
Стоит, поджимая лапы,
Я стоял и переминался с ноги на ногу.
Из проезжающей машины
Мне выбросили какую-то гадость,
Похожую на недоеденный бутерброд.
Я подумал, а почему бы
Не броситься, как пес,
За этим бутербродом?
Я был невыносимо голоден.
А голод – серьезная штука.
 

Синие спички

 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я бы называл ее по имени,
И тоже целовал бы ее каждое утро.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я бы мог стать водителем автобуса
В маленьком городе.
Но мне нравятся двухярусные автобусы,
Значит, мне нужно было бы жить
В другом – большом городе.
Я люблю большие города.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я бы тоже по вечерам выгуливал своего пса.
Только это был бы не французский бульдог.
Возможно, это была бы овчарка. Или черный водолаз.
Если бы я проходил с ним мимо бара,
Я бы не стал заходить внутрь, оставив собаку у входа.
Я бы прошел мимо.
А если бы и захотел выпить,
То пил бы не пиво,
а кофе двойной «Эспрессо».
А собаку брал бы с собой.
Она бы лежала у моих ног,
Пока я играл бы шахматную партию
И пил кофе.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я жил бы с ней в большом доме.
Только с балконом.
Во всех комнатах у нас были бы цветы.
А черно-белыми только две подушки были бы,
Которые называются угловыми.
На них опираются локтем,
Когда сидят на углу дивана.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
У нее были бы русые волосы
И синие глаза. Или бирюзовые,
Как морская волна во время прибоя.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я бы не встретил на улице человека,
У которого был черный цвет кожи
И который сорвался с катушек.
Но я мог бы встретить идущую навстречу
Женщину грузного вида,
В руках у нее – набитые овощами сумки.
Ее муж и дети ждут, когда она приготовит
Им овощные салаты.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Она бы сберегла мои тетради
С написанными словами,
Которые пришли мне в голову
И прострелили мне несколько
Маленьких дырочек на шинели шрапнелью.
Она бы сберегла тетради,
Но я бы их сжег все равно позже.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я бы тоже жил в Патерсоне.
Я бы любил этот город
И не стал бы рваться из него куда-то.
Да, я любил бы свой город.
И стал бы врачом,
Как Уильям Карлос Уильямс.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Она бы спрашивала у меня,
Заглядывая мне в глаза,
Не прочту ли я ей новых стихотворений?
Потому что кроме нее
Никому на свете не интересны мои стихи.
 
 
Если бы у меня была жена,
Как у Патерсона,
Я бы купил синие спички.
Они бы остались лежать на столе
до понедельника.
 

Художница

 
Она была художница юная,
Краски и цвета разбирала тщательно,
Художников и поэтов листала (в альбомах и толстых книгах) за чаем,
И манера ее зевательная
На меня наводила отчаяние.
 

Проповедь

«Небеса проповедуют славу Божию»

(Псалом 18:2)

 
Стоял в носках на подоконнике,
Высунув голову туда, где холодно,
Смотрел, как диск луны утренней
Растворялся в голограмме солнечной.
 
 
Интересно, больно ли атому,
Когда его конфигурация изменяется?
Он переходит в возбужденное состояние
И это как-то влияет на мое безумие.
 
 
Озоновый слой избавляет мир
От ультрафиолетового истребления.
Мы не осознаем, что Кто-то защищает нас.
Я тоже не знаю Его имени.
 

Танец

 
Огонь мог бы стать гораздо сильнее,
Если бы я подкладывал в печь уголь.
Он бы мог вырваться изнутри наружу,
Если бы я подарил ему волю.
 
 
Я бы мог отбросить заслонку,
Чтобы позволить ощутить ему дыханье свободы.
Вам никогда не хотелось освободить пламя?
 
 
На самом деле, у меня дровяная печка.
Я не использую уголь,
А бросаю в нее древо.
Какое-то из деревьев
Еще в прошлом году росло на просторах.
Теперь оно попадет в плен моей печки.
 
 
Может быть, оно закружится в вихре
С белыми игривыми скакунами
И захочет вырваться из своего плена?
 
 
У самой печки сидеть опасно,
Потому что совсем неожиданно
Придет вдруг странная мысль освободить пламя.
 
 
Кто знает, что захочет нашептать вам оно
В самое ближайшее время?
Может быть, пообещает вам бессмертие
И вы согласитесь отпустить его за это из заточения?
 
 
Неужели вам никогда не хотелось жить вечно?
 

Улыбка

 
В общественном транспорте не езжу
Уже несколько лет как.
Смотрю из авто на людей.
 
 
Редко очень у них веселые лица.
Что делать,
Такова наша жизнь.
 
 
А вот дети иногда улыбаются,
Но их улыбку трудно заметить,
Потому что дети стеснительны.
 
 
Если взять лицо человека отдельно
И разместить его перед собой,
То оно вряд ли станет улыбчивее и веселее.
 

Больше, чем кофе

 
Там, в самых крайних верхах,
Кто-то подумал и громогласно сказал:
«Хочешь, я сделаю так,
Что все разлетится в прах?
 
 
Или хочешь, чтобы все оставалось так,
Как есть, как вчера, как сегодня, как завтра?
Ты будешь все так же ходить в штанах
По набережной и пить из стаканчика кофе…»
 
 
Я ответил: «Не знаю, пускай остается так.
Ведь мне надо еще успеть дочитать
Кена Кизи «Кукушку» и Киза «Цветы».11
  Кен Кизи. Полет над гнездом кукушки, Дэниел Киз. Цветы для Элджерона


[Закрыть]
И еще я хотел бы сказать,
Что кофе хочу допить из стаканчика».
 

Утюг

 
Он подарил ей фиолетовый утюг
На светлый День рожденья.
Он не принес ей ни конфет, и ни печенья.
К чему все эти заблужденья?
Утюг – лишь он один ей верный будет друг.
 

Ходил по городу

 
Ты слышишь, как синие листья
Шумят под твоими ногами?
Ты видишь, как тертые лица
С выраженными признаками моногамии
Стремятся пробиться насквозь
Из этого мира в потусторонний?
Они хотят за грань бытия.
 

Бусины

 
У меня зарождаются мысли
По поводу цвета тех бусин,
Которые выпорхнут птицами,
Если мы их отпустим.
 

Шасть

 
Шасть, и вот сижу на паровозе,
Белые поля туманом обнялись.
Вспомнил я тебя и нашу осень:
Молодой сегодня мне приснись.
 
 
Шасть, и мне теперь совсем не страшно
Четырех десятков стоптанных годов.
Никогда никем не ставши,
Продолжаю танцы с либидо.
 
 
Шасть, забудутся все песни,
Все растает, как весенний лёд.
Были врозь, а будем – вместе,
Верю, что настанет этот год.
 

Осенние листья

 
Разбежались листья по траве,
Ветер сыплет их на волю.
В самой дальней светлой стороне
Мне теперь совсем не больно.
 

Про душу

 
Умершая душа лежит в дебелом теле,
А тело ходит как китайские часы.
Душа же брошена как смятый тельник
У кромки взлетной полосы.
 

Бежит собака

 
Бежит собака вдоль дороги,
Кого-то ищет или нет?
К хозяину ее несут собачьи ноги,
Или хозяина у нее нет?
 
 
Но кость ведь ждет наверно где-то,
И будка в сером Подмосковье.
Глаза ее грустят по лету,
И сердце нерастрачено любовью.
 
 
Бежит собака, кружатся созвездья,
Земля уже перевернулась чашей.
Вино разлил, горланюсь песней.
Смотрю хоккей, топлю за наших.
 

Мысли о чем-то

 
Тяжело в учении, а легко в раю.
В этом направлении жить не устаю.
Где-то я поранился, и ошибся вновь:
Рана затуманится, запечется кровь.
 
 
Мне судьбой написаны многие грехи,
Вся душа раскрашена бесами с тоски.
Тяжело мне в бусинах акварельных блях,
В чернозем полягу я в яблочных полях.
 

Притяжение

 
Что тянет женщину к нему:
Усатый нос, большое брюхо?
Или звезда – кольцо, прокрученное в ухо,
Или такое, что я ни капли не пойму?
 
 
Что тянет девушку к нему:
Бандитский нрав, есенинская челка?
Или манящая для губ наколка,
Или такое, что никак я не пойму?
 
 
Что тянет девочку к нему:
Что он не с ней, что с пухлыми губами?
Что с ним поцеловались прочно лбами,
Или такое, что я вовеки не пойму?
 

Экспо

 
Эксперименты – на нас с тобою:
Кто-то пепел развеял над головою,
Кто-то раздел тебя до костей,
Но я хочу быть – лишь во Христе.
 
 
Эксперименты над нашей душою,
Им хочется больше, им хочется боя,
Кому-то захочется нас растерзать,
А я со Христом, и в обнимку опять.
 
 
Эксперименты – это их поле,
Поле экспериментов над нашей волей.
Среди них мне никто не сестра и не брат,
Хотел бы я в рай, но так близко ад.
 

Про любовь

 
Я прожил столько лет, что готов обогнать Вселенную:
Из атомов вечных моя синтезирует плоть.
Но до сих пор в душу мою нетленную
Не сыпалась сверху звездами любовь.
 

А я еще живу

 
А я еще живу…
Хотя друзей моих лежит в могиле
Немало.
Им велено во сне и наяву
Являться мне и говорить сначала,
Что время расчесать траву,
В которой камни спрятаны
С последнего причала,
К нему и я иду.
 

Не вернуть

 
Он умерла, пойми.
Она умерла в осень, так рано.
Но невозможно ее перестать любить.
И совсем невозможно – исцелить рану.
 
 
Она умерла, такова жизнь.
Раскиданы по комнате ее тряпки.
Пытаюсь их аккуратно сложить,
Становится на душе гадко.
 
 
Она умерла, прости.
Я не смогу больше быть прежним.
Можешь чаю мне навести?
Утро сегодня какое-то… мятежное.
 

Остановка

 
Голые ноги в темном крыле дома
Остановились, сверкают знакомо.
И мне знакомы их шаркающие звуки.
Из незнакомых – один футболист с этажа ниже,
Другая – девица, носящая кого-то в брюхе.
А голые ноги остановились – они дышат.
Дышат все от стара до млада,
Усиленно дышат – жизнь-то дороже:
Рты бородатые и губы с помадой,
Пассажиры автобусов и водители «Лады»,
В каше замазанные отверстия пищевода,
А надышавшись, дыхание переводят.
Не слышно уже, совсем тихо
Тело белыми ногами уходит.
Сумрак в подъездах, но фосфором в стенах
Непечатные гниют тексты.
Я чувствую, что мне уже не пройти мимо
Темного крыла дома, где блестят ноги.
 

С земли на небо

 
Я видел во сне, что вокруг
Сыпались звезды и вдруг
Посреди рая, стоит ожидая
Кого-то из нас
Ангел без крыльев,
И в красном тулупе,
Ждет, скрестив белые руки.
Спасай меня, падший брат,
Спасай, юродивая сестра.
Я без тебя не смогу никуда.
Не вырастут крылья,
И в лютом бессильи
Я упаду вниз, туда,
Где пламенная заря,
Где некому протянуть руки,
Где бесконечные муки,
А я – навек без тебя,
Вспомни тогда меня…
 
 
От земли я поднял свой взгляд,
И увидел, что в красный ряд
Выстроились они —
Ангелы наши хранители.
Каждый закутан в тулуп,
Взгляд их отчаян и скуп,
Каждый потерян в ночи,
Были чьи-то, а стали ничьи.
Кружат они над землей,
Дух их носит Святой.
А тем, кто их потерял,
Я эти слова написал.
Молитесь теперь небесам,
Быть может, они простят,
Быть может, пошлют опять
Того, кто скучает по вам.