Текст книги "Письма на краю тумана. Инстаграм-роман"

Старая Сайжи-тейзе чесала свой острый нос, похожий на клюв дятла. И делала она это так усердно и рьяно, что казалось, он вот-вот отвалится и останется на белоснежном платке с синей каймой у нее в руке. Она сидела в кафе на красивой террасе в кипарисах и щурилась под приятным теплым солнцем (платок она уже убрала в карман). Она была когда-то школьной учительницей или даже директором медресе, от которого шарахались все ученики. Неизвестно, что она преподавала, вероятно, «научное ворчание», но Энесу казалось, что дети были не в восторге от нее (она крутила свое кольцо с большим бирюзовым камнем на сером пальце в багровых пятнах).

А как тут можно быть в восторге? Ей все было не так (Энес принес ей чашечку кофе). Казалось, ее ничего не способно обрадовать, как бы сильно не стараться. Она всегда была чем-то недовольна: «В этот раз молока можно было бы и налить побольше». Обычно же оно было чересчур холодным, горячим, «я просила без молока», «с молоком». Ей розочка из пены в чашке была чересчур вульгарной, а сердечко «неудачным декором». Она ничего не ела, только пила двойной американо с молоком каждое утро. И при этом умудрялась плямкать, причмокивать (конечно, кривясь и выражая недовольство), кашлять, невнятно причитать и отравлять собою свой собственный утренний кофе. Она просто шипела, будто чугунный утюг, на который попали капли воды.

Обычно, когда Энес ей подносил чашку кофе, она говорила «благодарю», но если честно, она никогда не говорила этого. Она только бормотала эти слова, теряя гласные, куда-то в складки своего рта и воротника у шеи. Если мимо проходил кот, то его нужно было отогнать (невероятно красивой, элегантной палочкой с золотой головкой), а если кот спал на стуле, то именно за этот столик ей нужно было сесть, согнав спящего беднягу. При этом, конечно, стул выбирался другой. И делала она это так элегантно и грациозно, будто не нарушала чей-то сон, а, следуя благородному душевному порыву, выпускала животное на волю. Она вообще очень элегантна – надо отдать ей должное. В ней была какая-то притягательность от этой суровости. Возможно, просто как диковинку из какого-то паноптикума, ее хотелось разглядывать, но не вступать в диалог. Упаси Аллах. Она как эта ее палочка, она трость – подтянутая, собранная, с блестящим и холодным набалдашником. Наверное, она могла и огреть чересчур активного ученика подобным милым аксессуаром. Во всяком случае, на птиц она им замахивалась регулярно.

«Неужели она на самом деле такая, какой кажется», – думал Энес с сомнением, – люди часто заблуждаются, считая, что видят других насквозь. Но, возможно, и я ошибаюсь». Ее седые волосы были убраны в тугой пучок на затылке, напоминающий горстку несчастного пепла, из него выпало несколько снежных прядей-сосулек. Она была аристократично бледна, безжизненно бледна, с двумя черточками румян на высоких скулах, которые скорее придавали образу комичности, а не жизни. Румяна были бессильны. В ней не было жизни, она появлялась только в те моменты, когда она чем-то укоряла. Тогда казалось, ее наполняет какое-то только ей понятное удовлетворение. Будто в ее цепкие лапки попала добыча, и теперь бедняжка может не трепыхаться, она обязательно превратится в сморщенный изюм. Безусловно, эта призрачная власть и надменность ее забавляли. Как мало нужно для радости и этому человеку тоже.

Она сидела прямо, с ровной спиной, будто проглотив кол, с высоко задранным четким подбородком. Сухая, с тонкими пальцами – про такие говорят «музыкальные». В перчатках-морщинах, очень собрана, самодовольна. У нее были тонкие, угловатые, скупые черты лица и такая же сетка тонких морщин-углов. Лицо этой дамы всегда было скрючено особым, непостижимым образом, все перекошено, будто она только что съела дольку лимона или неспелый крыжовник. Ее глаза маленькими бусинками с шипами впивались во все вокруг, оставляя проколы. Она была одета по-европейски, предпочитала темные вещи, иногда в клетку. Жакет, юбка или платье (но никаких брюк) и обязательно в белой накрахмаленной и скрипучей от этого блузке. На вороте к блузе была приколота камея и кружевная оторочка создавала что-то типа ошейника, как у какой-то важной птицы. Казалось, кружево было настолько жестким, что если бы Сайжи-тейзе неловко дернула головой, оно тот час бы снесло ей голову, подобно гильотине. Но у нее не было неловких движений. Она двигалась также сухо, четко и жестко, что ли. Так что голова была на месте и легко могла осыпать всех вокруг своей черствостью и шипением.

Удивительный человек, вроде не делает ничего откровенно плохого (Сайжи-тейзе снова гневно глянула в сторону идущей мимо девушки; хорошо, что взглядом не убивают). Но она буквально искрится, источает всю эту «плохость», мелочность, яд. Нет, Энесу не казалось, она действительно была такой. Где же все это обаяние снисходительности, так необходимое возрасту? Где это милосердие? Капля снисходительности может сделать нас добрее, а одно милосердие способно умножить радость вдвое. А ведь она когда-то была девочкой, маленьким ребенком, чьей-то радостью. Прелестью. Любовью. Хотя нет, такие люди уже рождаются тростями – старыми, сухими и жестокими прутьями. И ты должен их тоже уважать. В данном случае, Энес предпочитал сдержанную учтивость. Возраст и мудрость не всегда попутчики.

Энес пост

будь светлее, пожалуйста. будь чуть теплее, чище, без теней. без этих хитросплетений. без привычных прививок пристрастий. без твоих бесконечных вопросов и уколов. помолчи. присмотрись. вглядись. ощути. стань бенефициаром поля и этой седости. иней осядет на висках, скулах и смешается с морщинами твоих мыслей, поступков, мнений. растерял все? забыл? не беда. иней любую глупость, расточительность, скверность убелит и сравняет. тебя все равно будут уважать. хотя бы делать вид. твоей руки коснется поцелуй. седину всегда уважают. даже незаслуженно. часто незаслуженно. априори. просто так. просто так положено. условность. какая глупость. так что постарайся быть просто чуть добрее. и снисходительнее к нашим губам.

Письмо Эмине-ханым

Беним джаным севгилим Эртугрул, какая же это глупость. Время идет, оно не мчится со скоростью урагана, как мне говорили в детстве: «Не успеешь оглянуться, и жизнь прошла». Я оглядываюсь, вспоминаю, всматриваюсь и не могу сказать, что она пролетела незаметно. Я ее очень заметила и очень ей рада. Я всегда боялась превратиться в брюзжащую обузу, прежде всего себе самой. Я не хочу причитать в стиле «вот в наше время». Времена всегда одни и те же. Никто не становится лучше. Ничего глобально не меняется. Может, только немного украшается. Да, жизнь стала наряднее, красивее, опрятнее. На нее стало приятнее смотреть. Она удивляет. Видел бы ты наш остров сейчас. Хотя ты итак все видишь. Ну, какие хорошенькие эти молодые девушки и парни, сколько в них красоты, юности, глупости, наивности. Эти дурацкие штуковины – телефоны в руках, им так идут. Тебе бы они тоже понравились. Они что-то там пишут, копаются, звонят, фотографируют и это так увлекательно выглядит. Они подмечают то, что не замечаю я. Они могут 20 минут фотографироваться у стены старого дома Таркан-бея, выкрашенного в розовый цвет. А я не замечала, как она прекрасна. Сколько себя помню, она всегда была розовой с тонкой каймой белого кантика: ничего удивительного. Но до чего же она хороша сейчас. На ее фоне зелень приобретает удивительный оттенок лазури, а небо становится бесконечно бирюзовым, представляешь. Они это увидели и показали мне. До чего же они прелестны. Так замечательно, что они могут это все видеть и самое главное – это их способность увидеть. Они, как мы в детстве, когда увидели, что куклы – это цветы колокольчика, а манто для них – листья клена. Мы придумали, что они должны отправляться на балы, чтобы танцевать до упаду и разбивать сердца принцев-яблок. Ах, где эти сказочные балы? Где эти принцы? Где эти сказочные фантазии? Они не остаются в детстве, это же не просто особенность возраста. Кстати, цветы-принцессы на месте, и они все также веселы. Они увивают старую изгородь стеблями и соревнуются в пестроте своих розовых, пурпурных, оранжевых нарядов с прожилками. Ветер, как распорядитель приема, приглашает их – то на тур вальса, то на мазурку, то на халай. Они колышутся, трепещут и разбивают сердце заморскому принцу-туристу, который делает на их фоне очередное фото. И принцессам этот миг славы приятнее даже общества пчел-соседок и, уж тем более, моего. Это, вероятно, так наивно и, возможно, глупо. Ну, и пусть. Сам знаешь, возраст и мудрость не всегда попутчики.

Э.

Энес

Считается, что те, кто лишен красоты, нуждаются в ней особенно остро. Когда красота становится дефицитом, то ее хочется все больше и больше. Будто аппетит просыпается, и теперь без этого деликатеса никак не обойтись. Великие художники, большинство из них, вышли из мест явно не украшенных золотом и патиной, а создавали шедевры: смогли увидеть и запечатлеть. Они писали блудниц, будто это были великие праведницы, нищих, будто они обладали всеми драгоценностями вселенной, калек, будто пышущих здоровьем юношей-вояк. Красоты так много вокруг, ее чересчур много, она везде, и никто от вас ее не прячет, разве только вы сами. Стоит лишь внимательнее присмотреться.

«А что делать, например, мне? Я живу в самом красивом городе в мире и, кажется, должен к этому привыкнуть. Я должен не замечать его красоты, и она должна восприниматься исключительно как данность», – думал иногда Энес, всматриваясь в Стамбул со своего балкона или какой-то террасы в кафе. Но разве это возможно? Разве это реально? Какая разница, где ты живешь, и что тебя окружает, если ты не способен увидеть красивое вокруг? Энес так не мог, не хотел и его «Инстаграм» ему в этом помогал.

Сейчас любой человек, у которого есть самый стандартный современный телефон с камерой, может фотографировать, хоть вслепую, и получать практически шедевр. Нужно только увидеть и рассмотреть. Видеть красоту – это навык, это труд. Это как карандаш, который, если не точить, пусть даже самым тупым лезвием, становится не способным нарисовать самое простое дерево. Хорошо, если тебя подготовили в детстве и заточили твой взор, дали тебе этот нож. А если нет, то учись сам: смотри, наблюдай, подмечай. Превращай каждое мгновение в фотокадр просто взглядом. Щелкай ресницами вместо затвора камеры. И, глядишь, что-то из этого получится. Зрением тебя наградила природа, нож тебе дали родители, а вот превратить взгляд во взор – будь добр сам. Иногда Энесу казалось, будто он сам часть какого-то полотна, которое пишет художник. Или же часть книги, героем которой он стал. Будто кто-то за ним все время подглядывает откуда-то из-за облаков и записывает каждый его шаг: то на облачной печатной машинке, то облачным карандашом в небесном альбоме с голубыми листами. Все хотят попасть на страницы с гравюрами, стать главой, а лучше томом книги. Обязательно какой-то приличной, выдающейся, переведенной на сотни языков мира, которая еще и попадет в руки султана. Никто не хочет стать участником чтива, пригодного только для растопки печи. Никто не хочет стать золой. В такие минуты он надеялся, что его писатель окажется хотя бы с минимальным даром, а его персонаж не будет поганым убийей и его ждет счастливый финал. Улыбнемся его/нашим этим грезам и не станем его/нас в них разубеждать.

Увидеть красоту в юной деве, утреннем цветке, старинной вазе в музее или крутом современном автомобиле – это просто. А вот найти ее там, где совершенно не ожидаешь, отыскать в самых неприглядных местах, заметить в самых грязных канавах или в чем-то совершенно обыденном и будничном – это талант или отличный навык. И каждый может стать его счастливым обладателем. Поверьте, он не тяготит, с ним гораздо легче, чем без него. Свои крылья не обременяют. Потом это превратится в привычку, которая станет верной красивой подругой.

Энес готовил кофе и рисовал узоры на взбитой пене, выкладывал выпечку на витрину, посматривал на часы, которые обычно игнорировал. У него их и не было, только на телефоне. Сегодня он собирался в маленькое путешествие. На красивый остров своего детства. Мой добрый герой, мы станем стягом и обязательно отправимся с тобой в это плавание. Мой отчаянный герой, мы станем колоннами, подставим свое плечо и постараемся услышать. Мой честный герой, мы станем немыми ветрами и не спугнем твоего рассказа.

Всегда, когда Энес хотел немного разворошить улей старых воспоминаний, он плыл на остров. А сейчас, с новым ощущением нового утра и жизни, ему эта поездка была просто необходима. Казалось, что он уже готов вернуться в прошлое, достать с чердака все то, что было так надежно упаковано и, как ему казалось, забыто навсегда. Ничего не забывается, особенно то, что так важно. Можно сделать вид, но чемоданы с воспоминаниями взорвутся сами собой, и в этот момент лучше быть в укромном и подходящем месте. Где-то на той территории, где взрыв этот не сметет. К нему нужно быть готовым любому, даже самому отважному герою. И происходило это обычно осенью, когда туристов на острове становится меньше, а мыслей становится больше.

Глава 2
Когда спустился первый туман

Часть 1. Счастье на каруселях

Эмине-ханым

В то далекое утро, за день того, как Эртугрул-бей исчез, Эмине-ханым, по обыкновению, проснулась пораньше. Нужно было успеть сварить кофе, обжечь язык, а затем разбудить Лале. Девочка спала в своей спальне отдельно от родителей, ведь ей было уже почти восемь лет. Прогоняя сон, Лале нехотя встала, бурча себе что-то под нос. Почистила зубы вишневой пастой – обычная щипала язык, умыла личико холодной водой, предварительно опустив в нее указательный пальчик. Одернула его. Поморщилась. Но тщательно прополоскала рот, как учила бабушка. Ей снова захотелось в постель. Она вернулась в комнату, споткнувшись спросонья о коляску для кукол. Она даже опустила голову на подушку. Но голос мамы с кухни, снизу, подгонял. Нужно было собираться. Лале причесала свои непослушные кудри щеткой и надела чудесное платье с ирисами. Отец привез его ей из Стамбула. Тогда оно было велико, но Лале подросла, и сейчас платьице стало впору, чем очень обрадовало всех. Сегодня она с мамой отправлялась на рынок, а это означало, что ей что-то достанется, что-то из обычных детских радостей, о которых мечтают все малыши. Даже если у них этих «радостей» уже складывать некуда, и их комнаты заполнены под завязку. Тем более, на остров приехал парк с невиданными аттракционами. И это раннее пробуждение с утренними мучениями стоили того, чтобы не досмотреть прекрасный сон и выбраться из-под теплого одеяла. Признаться честно, Лале не совсем понимала, что такое парк аттракционов. Она видела в мультиках карусели. Какие-то даже были на острове. Но чтобы целый парк, да еще не с одной, а с десятком. Эмине-ханым надела на дочь легкое пальто темно-зеленого цвета с синими карманами. В карман она сложила розовый носовой платочек и закрыла клапан на кнопку. В начале ноября дни становились прохладными, тем более у моря. Лале недавно простудилась и хоть уже выздоровела, мама все равно переживала. Пуговицы застегнули наглухо. Сама же Эмине-ханым взяла сумку для покупок на колесиках и оставила записку мужу.

«Джани, доброе утро. Мы с Лале отправились на рынок, а потом покатаемся на аттракционах в парке. Обязательно приходи туда, мы будем тебя ждать. Люблю».

В кухне, на столе под салфеткой, прятались блюдца с оливками, твердый сыр ломтиками и творог, йогурт, два вида джема: из апельсинов и инжира, суджук, хлеб, отварные яйца и сливочное масло – стандартный набор «кахвалси» (турецкого завтрака). Эртугрулу оставалось только заварить кофе. С этим он справится, сомнений у ханым-эфенди не было.

Эмине-ханым с дочерью вышли, тихо прикрыв дверь, чтобы та не издала противного скрипа. На улице пели птицы. Где-то каркала ворона. Они обошли дом с той стороны, где их сад заканчивался, и начинались холмы, затянутые плотным ковром сосен. Эти холмы высились прямо в центре острова, поэтому удобнее было обойти его вдоль пляжа. Мама с дочерью немного поднялись вверх по дороге на соседнюю улицу, где уже виднелись шатры и навесы рынка. Какое же удивительное и особое явление – рынок, тем более, восточный базар. Даже в одном этом названии прячется что-то волшебное, яркое, говорливое, пестрое, диковинное, шумное. Уличные торговцы на один день устанавливали свои высокие подпоры, натягивали тенты канатами разных цветов – оранжевые, красные, белые, синие. И выставляли под ними свои лотки с провизией. Да, тут были прилавки с разной одеждой, блестящими сувенирами, посудой для дома, какими-то кухонными штуковинами, всевозможными шампунями, порошками и моющими средствами, но все же основная часть рынка была отдана продуктам. Здесь особый культ еды. Каждая хозяйка по своему уникальному рецепту, передающемуся из поколения в поколение, готовит долму или пилав. И у каждой хозяйки он совершенно разный, не похожий. Возможно, тут дело не в самих рецептах или пропорциях, а что-то совершенно иное. В любом случае, для этого им постоянно нужны тонны свежих продуктов. А за ними необходимо отправляться только на рынок.

Тут, на разложенном сене, были целые горы помидоров с блестящими боками и огурцов с пупырышками на кожуре. Будто министры или советники паши, отражали свет идеально гладкие и такие серьезные баклажаны. Морковь кокетливо подмигивала и прятала взор в свои зеленые хвостики. Картофель строил сиреневые глазки и спорил с редисом, а нут все время пытался куда-то сбежать. Тут были раскладки с разными видами сыров – в головках и кусками; барханы творога, воздушный хлеб в румяной корочке, оливки и маслины, горох, домашний йогурт в лоханках, шампиньоны в сатиновых шляпах. Тут были оранжереи с зеленью, перемотанной цветными нитками – букеты душистой петрушки, укропа, кинзы, пастернака, базилика – куда же без него. Башни из лотков с яйцами – куриные, побольше, и совсем крошечные перепелиные в пятна. Были отдельные отделы, их всегда можно легко отыскать по запаху, с несколькими разновидностями свежей рыбы. Они развалились, вывернув красные жабры наружу, в своих серебряных панцирях чешуи. Коричневые, зеленые и розовые креветки жались друг к другу веерами на кусках льда, путаясь длинными усиками. Иногда тут можно было найти и готовую к посолу икру. А еще яблоки – спелые, сочные, крупные; зеленые, желтые и красные – с черенками и без. Их даже натирать не нужно было. Канареечные бананы и лимоны размером с кулак, волосатые киви в своих бородках. Темные, бордовые гранаты немного трескались и готовы были взорваться сладким соком. Спелый инжир, ароматные апельсины, мандарины – стандартной величины и мелкие с орех. Виноград нескольких сортов – круглый и вытянутый, с косточками и без, но обязательно с прозрачным блеском. В нем будто застревал свет. Эти гроздья напоминали жмени золота, розданные рукой щедрого султана. Обычно эти пирамиды из овощей и фруктов закрывали некоторых торговцев и от них оставались торчать только кепки или дым от сигареты. Продавцам требовались специальные подставки – деревянные подмостки, чтобы не утонуть в своем же изобилии товара. Раскладки были столь широки, что руками дотянуться продавец к покупателю не мог и подсовывал длинную палку с прикрепленной миской, в которую летели деньги и, если требовалась, сдача. Эта деревянная рука в метр-полтора несла то купюры, то пакеты с провизией. Торговец забрасывал ее как удочку в толпу громкого народа у прилавка и всегда тянул свою добычу. Тут было все необходимое хозяйке, чтобы ее семья была сыта и довольна. Это же турецкий рынок.

Эмине-ханым любила готовить, этому научила ее мать. Мама говорила: «Если бьешь – делай больно, если кормишь – то корми так, чтобы все наелись». Бить – она никогда не била. Разве если требовалось отбить мясо («Кстати, нужно было еще купить фарш», – вспомнила Эмине-ханым), а вот кормила она сытно и вкусно. Навык, которым еще когда-то обладали практически все женщины Стамбула. На рынке, как и полагается, было людно, шумно, суетливо. Но, как-то более провинциально, не так звонко, как на Гранд-базаре, на улицах которого мы с вами уже побывали. Кто-то, встретив здесь друга или соседа, делился последними новостями и сплетнями, кто-то торговался, экономя лиры, кто-то выбирал более привлекательный плод, перетрогав все на прилавке. А Бешгюль-абла, учительница в медресе, пыталась найти какой-то подарок для похода в гости к подруге и остановилась возле раскладки с чудесными кружевными салфетками, выбирая между голубой или розовой. Какую именно она выбрала, не понятно, но осталась довольна своей покупкой.

Лале бегала от лотка к лотку в поисках чего-то интересного ребенку: что ей, тот чеснок и лук. В начале ее привлекла клубника – продавец угостил Лале спелой ягодой, но девочка увидела торговца игрушками и бросилась к нему. Пока дочь рассматривала куклы, Эмине-ханым грузила в тележку порей, картофель, баклажаны, сельдерей, морковь и томаты. Эмине-ханым не считала нужным тратить на покупки много времени, ведь она обещала Лале отправиться в парк на аттракционы. Да и потом нужно было успеть домой, чтобы приготовить ужин. Завтра Эртугрул собирался в Стамбул, и она хотела провести вечер всей семьей вместе за одним столом. Чтобы было тепло и вкусно и каждый смог пожелать другому – «офьетолсун».

Когда покупки были сделаны, Эмине-ханым с трудом оттащила дочь от игрушек, наобещав ей, что лучше всяких игрушек это карусели и цветная сахарная вата. Лале слушала внимательно, но обещания взрослых где-то очень далеко для маленького ребенка, а кукла с белыми волосами – она реальная и уже в ее цепких маленьких ручках. Эмине-ханым была убедительна и предложила, если та не захочет кататься, обязательно вернуться за куклой с белоснежными волосами. Да, в детстве ханым-эфенди таких не было, она о таких и не могла мечтать. Поэтому приобретала их дочери и немного себе. Взрослым тоже нужны игрушки. Не обязательно новые, иногда достаточно вспомнить про свои старые игрушки из детства, и в миг становится чуть теплее, а ты сам ужимаешься до размеров дитя.

Энес

Но отвлечемся от Эмине-ханым и перенесемся с острова в еще одно место города, раз речь зашла о рынках. Не упомянуть о нем будет просто преступлением. Итак, в районе, который не похож на современные, в котором не встретишь небоскребов со стеклянными полированными панелями, где история стала его старшей сестрой, в самом сердце Стамбула – вас ждет удивительная встреча. Конечно, если такие встречи с пылью лет вам по душе. И вдохнуть ее пыль кажется глотком свежего воздуха, а не приступом аллергии. Среди необъятных камней времен Византии, среди остатков акведука. Среди стен и булыжников, которые видели императоров. Среди колонн, что возводили в честь триумфов, есть особенный анклав, о котором многие и не подозревают. Энес любил без дела слоняться по старому рынку рядом с книжным пассажем (только не путайте его с цветочным пассажем, хотя и о нем мы тоже упомянем чуть позже), со сводами и громадными деревянными дверями на чугунных засовах. Найти его не так сложно, это прямо возле Капалы Чарши. Обратитесь там к любому чистильщику обуви, и вам покажут дорогу. Особенно Энеса радовал такой поход в выходные, когда старички выносили свои нехитрые пожитки под открытое небо. Протирая их от пыли, разбрасывали на растеленных тряпках горами или же аккуратно расставляли по понятной только им системе. Он никогда не видел чтобы хоть что-то из этого арсенала ветхих книг и записных книжек, раритетных мобильных телефонов с погасшими экранами, растянутых шапок в зацепках, миленьких вазочек с розочками и увеличительных линз, нефритовых четок, почерневших браслетов, платков в пятнах было куплено. Ну, скажите, кому сдались эти грязные куклы без глаза и с вырванными волосами, коляски, мотки прогнивших ниток, высохшие фломастеры, очки с потерянной линзой, плюшевые медведи и белки с плешью, голые пупсы, эти устрашающие богини на картинах с чеканкой, старые калькуляторы с западающими кнопками или даже счеты с недостающими костяшками? Тут невозможно отыскать ничего нового, свежего. Без запаха гари, пыли, нафталина, подсолнечного масла. Тут не встретить ничего без пятен, без дефектов, без потерь. Скажите, кому нужны огарки и обмылки, губные гармошки, которые помнят десятки беззубых ртов, гребни без нескольких зубцов, которые чесали чужие косы или шерсть собак. Мятые открытки с цветами, мятые искусственные цветы, которые видели и свадьбы и похороны, мятые цветы на блюдцах и тарелках. Ржавые холодильники и плошки, щетки для обуви, пустые стеклянные бутылочки от духов, просроченные тюбики с кремами, чужие портреты дам в париках по европейскому образцу. Кому понадобятся доисторические кассеты с доисторическими фильмами, да и где найти такой же исправный доисторический видеомагнитофон? В какую розетку вставить дисковый телефон и куда по нему звонить. «Алло» в нем застрянет как вода в забившейся трубе. С какой стати приобретать чужую ветошь, тем более, если покопаться на чердаках своих родительских домов, мы все найдем что-то очень похожее? Можно всегда решить, что есть люди еще более бедные и нуждающиеся и им это покажется вынужденной необходимостью, а нам эти урожаи даны в назидание и просто забавы ради.

Но Энесу, и, по правде сказать, мне самому, все представляется несколько иначе. В таких местах кажется, что эти вещи просто ждут своих, тех далеких хозяев, которые когда-то потеряли их, случайно обронили, отреклись, забыли в чуланах, не упаковали при переезде. Вещам кажется, что их ищут, что их обязательно найдут, и они сменят это временное пристанище. А от того стараются быть чуть более нарядными и заметными, прихорашиваются, наводят лоск, а завидев кого-то отдаленно похожего на бывшего хозяина, пусть даже подросшего, тянут к нему свои руки. Только какое-то вполне конкретное сердце, со щемящим чувством внутри, может рассмотреть в этой груде хлама настоящее сокровище, единственно необходимое. А что посторонний человек? Для него это просто гора мусора. Эти собиратели пыли и легенд никому не нужны. Только не говорите им об этом, не расстраивайте их, будьте чуть более милостивы и добры к чужим надеждам. Даже если они и отдают заблуждениями и нафталином. Будто нам это самим не свойственно. Антикварной ценности в этих вещах не больше, чем архитектуры Ренессанса в Макдоналдсе. Но Энес просто любил само настроение и атмосферу этого рыночка.

Да, в городе встречаются более пристойные магазинчики с настоящим антиквариатом или тем, что выдают за эти редкости. Вы можете свернуть за Чичек пассажем в другой пассаж с анфиладой опрятных магазинов. Есть даже целый квартал таких прелестных сокровищниц чуть ниже от Таксима. Пройдитесь и там, возможно, вас что-то заинтересует. В этих магазинах всегда тяжело, понять это склад или музей? Кажется, что только попади внутрь такой лавки, как все обрушивается на тебя лавиной, бесконечным потоком, будто из рога изобилия. И выбраться из этой воронки уже не получится. В этих магазинах что-то полируют до приторного блеска, чтобы сбить с ног зашедшего туриста. Что-то же напротив – затирают наждачкой, придавая благородства и необходимых лет, увеличивая в цене. Все здесь сконцентрировано, эти лавки набиты под завязку, под самый потолок так туго, что окна могут не выдержать и дать трещину. Кажется, для того, чтобы хозяину закрыть дверь на ночь, нужно ногой и свободной рукой подпирать эту пещеру Али-Бабы. Чтобы весь этот клад не вырвался на улицу, пока другой рукой он проворачивает ключ в замке и спускает решетку.

С потолка будут свисать масляные или электрические светильники разных размеров с разными лицами – с оскалами и улыбками. Громадные кисти засаленных цепей, жгутов с черными бороздками, бус с перламутровыми переливами и золочеными застежками. Тут же с потолка к ним будут примыкать старинные кулоны в тысячах форм, сотуары с шелковыми кистями, браслеты для рук, ног и талии. На столах и витринах можно отыскать броши: с ландышами из жемчужин, лаковыми тюльпанами с бронзовой каймой, вырезанными камеями подобных Камее Гонзага. Среди них спрятались кольца с крошечными ходиками, граненными или утерянными камнями. Некоторые уже потускнели и требуют реставрации или хотя бы уксуса. В ювелирных раскопках можно отыскать клипсы с золотыми «вязаными» узлами, крошечные пусеты с незабудками, громадные шандельеры, которые вполне способны оторвать ухо целиком. На стенах будут висеть часы с маятником и без. Вполне в приличном состоянии, исправные, но рядом же и их соседи со сбитым ходом. Часы, встроенные в зеркала, в узорчатые панно или гобелены. Часы из дерева и бронзы, на лапах каких-то животных и с языками маятника. Далее, на стене с ними будут соседствовать разного калибра зеркала в рамах и без. А под ними, на этажерках, песочные часы вместе с коллекционными ретро-автомобилями. Чудесными кабриолетами и грузовыми. Все здесь отмеряет ушедшее время. Тут можно найти премилые парные фарфоровые головки усатых рабов или медные лампы с зелеными абажурами, которые украсят ваш камин, если в вашем жилище таковой имеется. Или канделябры из чьего-то имения, усыпанные фигурками амуров с крошечными луками и золотыми крылышками. Тут можно наткнуться на разносы и сервизы периода «до республики», с французским пленэром или со сценами из султанской жизни. В этих магазинах можно сыскать вполне сносные оттоманки без явных следов возлежания на них прежними хозяевами, грузные медные тазы, из которых сейчас делают люстры, подстаканники с вязью. Аккуратные столики из нескольких пород дерева, столешницы которых украшены шахматным узором. В комплекте к ним будут идти и сами шахматные фигурки, если вам повезет. В этих запасниках можно встретить наборы для игры в трик-трак с малахитовыми костями, патефоны с блестящими трубами, дверные ручки с узорами или мозаикой, старые ключи разных размеров из бронзы, каменные фигурки слонов, жирафов, даже протезы рук или ног. Целые тома марок с цветными картинками из легенд и монеты разных времен с зелеными боками и профилями каких-то важных персон. Чего тут только нет. Сколько тут ваз, саше, запонок. Веера, чернильницы, пенсне, трости, манишки, бабочки. Сколько тут ковров и ковриков, сколько тут платьев и бисера, сколько тут стульев и комодов из шпона, сколько каких-то пустых коробочек и консолей непонятно, для чего, сколько тут историй. Сколько тут всего. Кажется, что здесь можно отыскать абсолютно все. Цены тут повыше, чем у стихийных торговцев, и это уже больше похоже на бизнес, хотя торговаться никто не возбраняет. Даже поощряется. Какая же турецкая лавка без этого ритуала. Попробуйте как-нибудь и вы, просто забавы ради.