Текст книги "Таба Циклон"

ДЕВЯТЬ ОТВЕТОВ

Когда в дверь профессора Быданова позвонили, тот сидел на полу в гостиной и задумчиво теребил вывалившуюся паркетину, на поверхности которой были уже едва различимы следы лака. Голоса в голове профессора говорили, что он все делает неправильно. Всего было четыре голоса, их наводил специальный прибор, встроенный спецслужбами в телевизор. Голоса дежурили посменно, сейчас была очередь старушки. «Ты должен жениться на Жанне! – твердила она. – Ты должен жениться на Жанне!» Старушка была не самым плохим вариантом, по крайней мере, она не ругалась матом. Хотя ее намерение непременно женить профессора на своих постоянно меняющихся фаворитках несколько утомляло. В дверь снова позвонили, на этот раз уже настойчивее.

Профессор прошлепал через длинный коридор, босые ступни неприятно липли к холодному паркету. По привычке остановился у зеркала в прихожей, хотя оно не радовало его вот уже лет двадцать. Вместо лица – какой-го обрюзгший серый корнеплод. Экскаваторные складки челюстей, переходящие в зоб подбородка. Мутные маленькие глаза, сросшиеся брови. Может, и правда жениться на Жанне, пока еще не поздно?

Быданов прильнул к глазку, но ничего не увидел – похоже, его прикрыли ладонью с другой стороны.

– Кто там? – спросил профессор.

За дверью молчали.

«Лучше сам открой», – посоветовала старушка и спешно удалилась, шурша многочисленными юбками.

Через несколько секунд Тима и Рита, поднырнув под рукой философа, пробрались в гостиную и изучали его жилище. Громоздкая лепнина на потолке была покрыта мелкими трещинами и слоем непонятно откуда взявшейся копоти. Старое пианино придвинуто к стене, вокруг штабелями сложены прямоугольные свертки, упакованные в грубый серый картон с масляными разводами – видимо, тираж одной из научных монографий философа. За окном прогрохотал трамвай, заставивший звонко задрожать пыльные двойные стекла. В пустом пространстве между ними Мирно покоились кверху лапками засохшие комары и мухи – внушительная коллекция нескольких сезонов.

– Интересно, а зачем ему носок на люстре?

– Не знаю. Может, он ему счастье приносит? – предположил Тим.

– Ага! В личной жизни…

– А в чем, собственно, дело? – спросил Быданов, догнав друзей в гостиной. – С кем имею честь?

Философу никто не ответил: Тима уже раскачивался в стонущем от старости кресле-качалке, а Рита успела расковырять один из серых свертков и теперь с неподдельным интересом рассматривала объемный труд профессора.

– Кхм-кхм, – кашлянул философ, пытаясь привлечь внимание посетителей. – Так по какому, собственно, поводу…

Рита протянула философу экзаменационный листок, посреди которого красной ручкой было выведено: «Незачет! Профессор Быданов».

– Это вы написали?

– Позвольте… – философ взял листок в руки и, близоруко щурясь, поднес его почти к самым глазам. – Так-так… Да, я.

– И чем же вам не понравилась работа этой девушки? – спросила Рита.

– Кхм… – Быданов машинально оттянул больщими пальцами рук свои широкие клетчатые помочи и тут же отпустил их. Подтяжки громко хлопнули о грудь профессора.

– Она не раскрыла сущность герменевтики. Герменевтического подхода.

– Кого-кого? – переспросил Тима.

– Герменевтики, – почему-то смутившись, повторил Быданов и растерянно опустился на край выдвижной кровати.

Повисла долгая пауза. Было слышно лишь, как скрипит кресло-качалка да над кладбищем насекомых бьется о стекло муха, утомленная жарой и нудной бесперспективностью своих действий, очевидной для всех, кроме нее самой.

Тима заметил, что профессор как-то странно косится на него. Быданов кусал нижнюю губу и раздраженно заламывал ладони, будто бы с каждой новой секундой из его тела испарялась спинномозговая жидкость или происходило еще что-то, доставлявшее ему невыносимые муки.

– Что-то не так? – спросил мальчик философа.

– У вас на плече пушинка.

– Чего? – удивился Тима.

– Пушинка. На футболке, на плече. Вот здесь. Можно я сниму?

Тима брезгливо покосился на профессорскую руку, тянущуюся к его плечу. От нее неприятно пахло старческим мускусом. Мускус накладывался на затхлый запах мелкой бумажной пыли, которая циркулировала по давно не проветриваемой квартире.

– Вот так, оп-па… Не могу терпеть, когда неаккуратно…

Тима поспешно слез с кресла и отошел подальше от Быданова.

– Так значит, герменевтика… Рита, ты знаешь, что такое герменевтика?

Девушка молчала, увлеченная чтением монографии.

– Рита!

– А? Что?

– Ты знаешь, что такое герменевтика?

– М-мм… Да, знаю. Это философская такая штука.

– Ты что, философ? – спросил профессора Тима.

– Философ, – обреченно вздохнул тот.

– Ну хорошо, и в чем же тогда суть герменевтического подхода?

Профессор вдруг испытал давно забытое ощущение – будто бы он студент, безнадежно заваливающий экзамен, и преподаватель дает ему последний шанс, задавая неприлично простой вопрос. Он поднялся с кровати и с нескрываемым возбуждением принялся мерить шагами гостиную. С каждым новым шагом он чувствовал себя все увереннее.

– Молодой человек, это беседа не на час и не на два… – Быданов остановился, вновь продел большие пальцы рук под помочи и принялся едва заметно раскачиваться на носках взад-вперед, привычно входя в лекторский тон.

– Тут нужно начинать с истоков, рассма…

– Ясно! – оборвал его Тима. – Рита, а ты можешь быстро объяснить?

– Конечно, могу, – ответила девушка.

– Ну, тогда рассказывай.

– Да-с… – вмешался уязвленный профессор. – Интересно было бы послушать…

– Хорошо, я расскажу, но только давайте договоримся: если я правильно все объясню, вы, Никанор Петрович, поставите мне зачет, – Рита помахала в воздухе листком с работой.

– Поймите меня правильно, я бы никогда не попросила, но знаете, все эти допуски, пересдачи… Я так не люблю бюрократию…Быданов пристально посмотрел на Риту.

– А, да-да, – протянул он. – Да-да, припоминаю. Вы же моя студентка. Очень редко бываете, вот я и не узнал сразу. А насчет работы вы сами виноваты, – философ послюнил палец и открыл какую-то замызганную тетрадку, – видите, не хватает целых трех плюсиков, а вот тут, двадцать пятого апреля, даже звездочки нет – просто точка, да и то – зеленой ручкой, а не красной… Поэтому мне и пришлось снизить вам балл. Да-да… Ну что же, договорились… Если мне понравится – ставлю зачет. Начинайте!

– Хорошо. Итак, герменевтика. Представьте себе заброшенный деревенский туалет. Снаружи дверь закрыта на щеколду, а внутри, цепляясь ногтями за края дырки, висите вы, Никанор Петрович.

– Хм… – философ явно не ожидал такого стремительного начала.

– Именно так. Висите себе по колено в булькающей зловонной жиже, поцарапанные щеки и локти ваши саднят, уставшие пальцы мечтают разжаться, а вы непонятно зачем все перечитываете и перечитываете газетное объявление, которое прилипло к стенке выгребной ямы.

– Что еще за объявление?

– Не имеет значения. Главное, что вы, Никанор Петрович, совершенно уверены, что тайные смыслы, скрытые в этом объявлении, обязательно помогут вам выбраться.

– Ну хорошо, допустим, я представил… Так в чем же суть герменевтического подхода?

– А суть герменевтического подхода заключается в пузырях, которые поднимаются со дна этой зловонной жижи…

– Нет, это спорно! – сказал Быданов после долгого размышления. – Рациональное зерно в вашем утверждении, конечно, есть, но… может быть, пример вы выбрали не совсем удачный?..

– Хорошо, у меня есть еще один, – сказала Рита, – более доступный… В школе у нас был один мальчик, ну такой, немножко не в себе, – Рита выразительно посмотрела на Быданова, тот вновь смутился. – Звали его Гриша. И однажды на перемене, пока в классе никого не было, Гриша построил на парте замок из дерьма… С башенками такой, с балкончиками.

– Какие-то однообразные у тебя истории, – заметил Тима.

– Не перебивай… Когда перемена закончилась и все вернулись в класс, учительница не оценила Гришин талант и заставила его отнести замок в туалет…

Так вот, Гриша сгреб замок на школьную тетрадку и отправился выполнять поручение. Но замок понемногу стал растекаться и капать на пол. Гриша добрался до туалета, выбросил свое сокровище, обернулся и… Какой бы он дурак ни был, но понял, что за коридор в капельках дерьма никто его не похвалит. И тогда, именно тогда, Гриша интуитивно прибегнул к герменевтическому подходу, чтобы подчеркнуть важность Гришиного открытия, Рита подняла указательный палец вверх и даже посмотрела на него. Быданов последовал ее примеру и тоже посмотрел на палец девушки, будто бы за ним прятались ответы на все невысказанные вопросы, касающиеся его новых знакомых.

– Ну, так что же он сделал?..– Гриша разорвал тетрадный лист на множество маленьких клочков и принялся по очереди накрывать ими каждую капельку. Одна капелька – одна бумажка.

– Феноменально! – вдруг закричал Быданов, с восторгом глядя на девушку. – На каждую капельку дерьма наклеить по бумажке! В яблочко! Я бы никогда так доступно объяснить не смог… Никогда! Очень вы красочно рассказываете. И очень верно. Вас бы к нам в университет, преподавать… Ах, ну да… Нет, это положительно превосходно. Положительно! Хотя, конечно, три плюсика… А, гулять так гулять: давайте скорее зачетку!

Рита благодарно улыбнулась философу. Потянулась, подняв вверх свои узкие запястья. Перехватила взгляд Тимы, который беспокойно смотрел на часы.

– Шесть часов, – сказал мальчик. – Сейчас новости начнутся.

– Нас там должны показать, – доверительно сообщила Рита профессору. – Мы денег немножко украли, – она кивнула на рюкзак Тимы и направилась к телевизору. Включила его, утопив в передней панели овальную черную кнопку.

«Все дело в том, что у нее нет иноземной ауры!» – донесся из ожившего динамика хриплый мужской голос.

– Нет-нет! Ни в коем случае! – профессор бросился к телевизору и выключил его еще до того, как изображение на экране окончательно прояснилось. – Не включайте! Нельзя включать!

– Почему? – удивилась Рита.

– Поверьте, на это есть причины, – неохотно сказал Быданов.

Ответ профессора Риту явно не удовлетворил:

– Расскажите, мы настаиваем! Я же вам рассказала про герменевтику…

– Ну, хорошо… Хорошо… – Быданов осторожно пробрался к электрической розетке и вырвал из нее силовой кабель, идущий от телевизора.

Затем подумал еще немного и развернул телевизор экраном к стене. Бордовая атласная подстилка под ним пошла широкими складками.

– Они установили туда специальный прибор! – шепотом сказал профессор. – Они хотят, чтобы я женился!

– Кто это «они»? – удивилась Рита.

– Движение «За вырождение нации»?

– Нет! – профессор зажмурился и яростно замахал перед собой раскрытой ладонью, будто бы стирая невидимой тряпкой последнюю фразу девушки. Затем красноречиво указал пальцем вверх и на выдохе произнес.

– Спецслужбы!

– Глупости! – сказала Рита. – Спецслужбы уже давно не встраивают такие приборы в телевизоры. Это слишком хлопотно и дорого. Пять лет назад в Коломягах целый комплекс построили. Полукилометровая такая коробка без окон и с вентиляторами. Она на весь город работает и еще часть Ленинградской области захватывает, до Петродворца. Так что телевизора вы совершенно напрасно боитесь!

– Правда? – с надеждой спросил профессор.

– Конечно! – успокоила его девушка. Телевизоры тут абсолютно ни при чем. А вы столько всего теряете! Мне кажется, давно уже пора отменить школы и университеты. Самые ценные знания люди получают именно благодаря телевидению.

– Это какие же, например, ценные знания? – заинтересовался Быданов.

– Например… – Рита ненадолго задумалась. – Ну, например, если ребенок случайно проглотит стиральный порошок или какое-нибудь чистящее средство, то его ни в коем случае нельзя отпаивать водой…Быданов открыл рот, потрясенный новой информацией.

– Такого ни из одной книги не узнаешь, – продолжала девушка. – Книги вообще давно пора запретить, их какой только сброд не пишет, а люди всему верят. Я недавно нашла на подоконнике в подъезде книгу некоего Гельмонта, он философский биолог или что-то такое, в общем, ваш коллега. И вот он писал, что мыши появляются из человеческого пота. Он это экспериментально доказывал: вечером клал в шкаф свою потную рубашку и горстку пшена – а на следующий день в шкафу появлялись мыши… Вы, наверное, тоже какую-нибудь похожую теорию выдумали? О чем в вашей книге написано? – Рита вновь взяла с пианино монографию профессора. «Смерть Автора. Быданов Н. П.». Ну кому это все нужно? Занудство какое-то…

– А про что там написано? – спросил Тима.

– Про смерть автора, – охотно ответила девушка. – Что автор умер и остался только один читатель, дескать, что хотел сказать автор – уже не важно, важна лишь интерпретация.

– Подожди-подожди! – остановил ее Тима. – Быданов, ты чего, серьезно так думаешь?

– Ну. В общем, да… – как-то не очень уверенно ответил философ. – Но это ведь не я придумал. Я, кхм, систематизировал, что ли…

– Да ты охуел! – взорвался Тима. – Как ты вообще можешь думать что-то, если тебя самого придумали! Тебя Даня придумал, автор вот этого всего, а ты говоришь, что он умер?

– Я… Не знаю… Я… Меня…

– Что меня? – передразнил философа Тима. – Да знаешь, что Даня думает обо всей этой твоей смерти автора?

– Что? – оживился Быданов. Любое мнение по поводу его работы было профессору небезразлично.

– Он на нее хуй клал!

Рита демонстративно заткнула уши средними пальчиками и укоризненно посмотрела на Тиму.

– Как это? – удивился профессор.

– Очень просто. Без всяких интерпретаций, а по-настоящему, совершенно буквально – взял и положил на нее свой авторский хуй! Причем не очень чистый, потому что воду горячую отключили.

– У меня тоже отключили, – растерянно произнес философ, – а с чего вдруг, осень ведь уже… Наверное, авария…

– Неважно, – отмахнулся Тима. – Главное, что автор, о смерти которого ты написал, и сейчас кладет на все это хуй. Вот, сам посмотри! – мальчик показал пальцем на монографию, которую Рита держала в руках. Вернее, на сиротливое пустое пространство, которое девушка все еще обнимала пальцами. «СМЕРТЬ АВТОРА» куда-то исчезла. На пианино ее не было, на полу тоже. Куда могла за одно мгновение испариться объемная монография, Быданов решительно не понимал.

– В общем, так… – Рита ласково положила руку философу на плечо. – Вы же теперь сами знаете, что делать?

– Что? Делать? – потерянно спросил профессор.

– Как это что? – Рита искренне удивилась непониманию философа. – Застрелиться, конечно же! Вот вам пистолет, – девушка расстегнула молнию на рюкзаке и достала оттуда оружие. Следом из рюкзака высыпалось на пол несколько бумажек: какие-то иностранные деньги, на каждой купюре был изображен портрет приятной пожилой женщины в короне.

– Застрелиться? – тихо переспросил профессор, ощутив в руке холодную, емкую, зовущую тяжесть.

– Ну, разумеется! Что же вы все вопросы задаете, вы же ученый, вы ответы должны давать! А у вас там в обойме девять замечательных ответов!

– Восемь, – почему-то смутившись, поправил ее Тима.

– А, ну да, восемь… Восемь замечательных ответов. Себе на все вопросы ответите и коллегам своим заодно. Я думаю, вы сами знаете, кому нужно.

– Да. Знаю! – неожиданно обрадовался профессор.

– Отлично! – подбодрила его Рита. – Тогда вперед! А то нам ночевать негде. Мы тут у вас остановимся пока, вы же не возражаете?

– Нет! Конечно же, нет! – в глазах профессора начали разгораться угольки фанатизма. – Располагайтесь. Будьте как дома… Только подумать – восемь ответов. Уж будьте спокойны, я им всем… – профессор восторженно потряс пистолетом перед лицом Риты. – Я им всем отвечу! Всем этим дармоедам! Всей этой кафедре методологии. Быданов в необычайном возбуждении выбежал на лестничную площадку, но затем впопыхах вернулся назад, держась рукой за левый бок и тяжело дыша.

– Совсем забыл, – отрывисто сказал профессор. – Если со мной что-нибудь случится… То вы уж сделайте одолжение… Тут у меня… Я сейчас… – он подошел к стоящему в коридоре холодильнику и после долгих манипуляций извлек из него закрытую трехлитровую банку. Внутри банки из полузамерзшей зеленой жижи торчали останки сетчатых крыльев и членистых ног, по которым ползал одинокий темный кузнечик невероятных размеров.

– Вы это едите? – спросил Тима, который вдруг проникся к профессору уважением и оттого даже перешел на «вы».

– Нет, это, наверное, какой-то философский эксперимент, – предположила Рита. – Тут, похоже, целая банка саранчи была, но самая большая всех съела.

– Это изоляция! – строго сказал профессор. – Защита, чтобы не размагнитили, – он выразительно покосился на телевизор. Затем осторожно открыл банку и, засунув в жижу руку, извлек оттуда видеокассету, упакованную в герметичный полиэтиленовый пакет.

– Это вам! – сказал он, протягивая кассету Рите. На пол при этом тягостно шлепнулась большая зеленая сопля, ощетинившаяся ледяной кристаллической кашицей.

– Спецслужбы? – понимающе спросила Рита, на вытянутых руках подставляя под видеокассету еще один пакет.

– Да, – кивнул Быданов. – Если это попадет в прессу – спецслужбам будет очень плохо. Им конец. Тут у меня есть одна визитка. Сейчас… Костя Никитин. Мой хороший знакомый, журналист. Я вас умоляю, обязательно передайте ему эту кассету. За мной постоянно наблюдают, а вы люди новые, так что шансов у вас больше. Нельзя, чтобы эти материалы пропали. Кассету нужно растиражировать и показать всем.

– Никитин? – переспросила Рита. – Тот самый Никитин из «Мародеров»?

– Так вы его знаете?

– Да нет, просто читали кое-что… Не беспокойтесь, мы обязательно с ним свяжемся, нам он тоже очень нужен! Кстати, а можно вопрос? Зачем вам носок на люстре? Это что, талисман?

– Нет, – грустно вздохнул Быданов. – Носок – это декаданс.

Профессор вновь выбежал на лестничную площадку и понесся вниз по лестнице, шлепая босыми ногами по бетонным ступеням. Шлепки постепенно удалялись, затихали объемным звуковым рисунком, повторяющим зигзаг лестничных пролетов.

– Вот псих, – сказал Тима, когда где-то далеко внизу лязгнула магнитным замком дверь подъезда. – Ну зачем он нужен спецслужбам? И кузнечики эти еще… – мальчик накрыл крышкой банку, от которой понемногу уже стал распространяться подозрительный запах.

– Это все из-за климата, – сказала Рита, листая монографию Быданова. – Каждый, кто живет в этом городе больше 5 лет, обязательно сходит с ума.

Вжжж… Вжжж… Вжжж… На пианино завибрировал мобильный телефон, в спешке забытый философом. Радуясь новому пойманному сообщению, как живой, пополз к краю. Тима поймал его уже на лету.

– Что там? – Нетерпеливо спросила Рита. – Надеюсь, что-нибудь личное? Какая-нибудь беременная первокурсница?

– Не совсем, – сказал Тима, задумчиво глядя на отвернувшийся к стенке телевизор.

– А что тогда?

Мальчик молча протянул ей мобильник. Простой рубленый шрифт, лаконичная фраза.

«Ваши географические координаты успешно определены».

ЗВЕЗДОЧКА

В картонной коробке рядом с проходной спала маленькая лохматая дворняжка, обняв лапами недоеденную сосиску. Грязная серая шерсть дворняжки свалялась, кое-где сбилась в колтуны. Когда друзья прошли мимо нее – собака встревоженно подняла голову, но тут же успокоилась, проводила их печальными глазами.

– Это сучка Луша, – сказал охранник, пропуская Риту вперед, – местная куртизанка…

Они поднялись по лестнице на третий этаж, а затем долго шли за охранником по длинным коридорам, которые образовывали собой что-то вроде пчелиных сот. Шершавые стены были покрыты граффити: разноцветными, перетекающими друг в друга объемными лентами. Из-за этих рисунков и бегающих туда-сюда с папками озабоченных людей создавалось впечатление, что они находятся в детской поликлинике. В воздухе даже царил особенный запах, похожий на больничный – густая смесь усталости, тревоги и фатальной бессмысленности всего происходящего.

– Чем тут пахнет? – спросила Рита. – Что-то такое очень знакомое, вот только не могу понять, что…

– Мыло, – сказал охранник, – в этом здании раньше была мыловаренная фабрика. А теперь здесь медиакомплекс.

– А туалет тут есть? – спросил Тима.

– Да, конечно. Вот там, видите, под часами. Потом догоняйте нас, вон по тому коридору, не ошибетесь.

В туалете Тима обнаружил трехметровую фотографию бомбардировщика «Ланкастер» над Дрезденом, встроенную в специальную нишу в стене, с разноцветной подсветкой, а также толстую анкету Gallup Media «Потребление и стиль жизни», которая заменяла в одной из кабинок бумагу. Большая часть листов в анкете была вырвана, а оставшиеся страницы посетители кабинки использовали в качестве дневника наблюдений и средства внутрикорпоративной переписки – для этих целей к корешку анкеты был привязан фломастер.

У коридора, на который Тиме указал охранник, одна из стен была совершенно прозрачной: за ней открывался вид на просторный ангар. В ангаре шли съемки суперпопулярного сериала, который чуть ли не круглосуточно крутили по одному из развлекательных каналов. За ярко освещенной коробкой декораций спали на матах рабочие; изможденная главная героиня готовилась выйти под объективы четырех камер, на подножках которых разъезжали операторы; а в глазах режиссера читались застарелые мысли о суициде, которые тонули в дымящейся миске доширака, стоящей на мониторе перед ним.

Следом открылся еще один ангар, в два раза больше прежнего. Он был набит таким количеством компьютерной техники и застывших перед ней в рабочем трансе людей, что больше походил на центр управления полетами. Персонал явно не раскладывал пасьянсы и не флиртовал в Сети, а напряженно работал на пределе своих возможностей – и все равно не укладывался в жесткие ежедневные дедлайны.

Коридор вывел Тиму в совсем небольшое по сравнению с предыдущими гигантами помещение. Конторка ресепшена сияла логотипом Marauders mag: солдат выбирается из разбитой витрины с женским манекеном под мышкой. Стоящая за конторкой девушка громко всхлипнула.

– Я желаю тебе, чтобы ты умер… – сказала она в телефонную трубку. – Я желаю, чтобы умерла твоя сучка! Мне тебя жалко… Почему ты называешь такими словами меня? Почему ты живешь по инерции?

Девушка надолго замолчала, выслушивая ответ своего собеседника. Еще несколько секунд – и заплачет. Но она все же справилась со своими эмоциями и холодно завершила разговор:

– Любомудров, если ты вчера не получил пиздюлей, это еще не значит, что у меня сегодня отличный день… Все, нам не о чем больше с тобой разговаривать. Пока! – она решительно бросила трубку и улыбнулась Тиме:

– Я могу вам помочь?

Обитателям маленькой редакции, разбитой на боксы синими перегородками, явно жилось веселее, чем телевизионщикам из соседнего ангара. Главный редактор растянулся на столе для совещаний: вместо редколлегий он ежедневно по часу избавлялся от стресса, стараясь полностью расслабиться. Редактор представлял себе, как маленькие человечки, заставляющие сокращаться его мышцы, бросают работу. В пальцах ног трудоголиков не находилось – человечки радостно покидали рабочие места, добирались до колен, подбивали работающих там, и так далее, пока волна анархии не смывала напряжение во всем теле.

Снаружи в это время особой трудовой активности тоже не наблюдалось. Верстальщики играли в Marauders – сетевую командную игру, в честь которой был назван журнал: небольшой отряд современных войск отправляется в прошлое и пытается завоевать какой-нибудь город или страну. Совсем недавно хитовым уровнем был Троянский конфликт, в который вмешивались два авианосца, отряд спецназа и танковая дивизия. Сейчас бой шел на улицах Москвы времен НЭПа: танк одного из дизайнеров гнался за отстреливающимся из маузера мужчиной в кожанке.

– Дэн, да чего ты паришься? – донесся до Тимы чей-то голос из-за перегородки. – Знаешь, какие тупые люди у нас рецензии писали?

– Даже я одну написал, – заметил проходивший мимо Тимы бородач.

– Вот видишь! Даже Лев одну написал… – обрадовался голос. – Ну так что, возьмешься? Отлично! Ко вторнику… Максимум в среду… Можешь обосрать, можешь похвалить, это без разницы…

Marauders mag издавался для иностранцев, сосланных по работе в Россию: страну холодную, жестокую и настолько иррациональную в своей отчаянной женственности, что разум европейцев и американцев пасовал, они справедливо не хотели ни понимать ее, ни верить в нее; каждый из них чувствовал себя резидентом на грани разоблачения, расстрела и кастрации в ближайшей подворотне. Днем на работе – какие-нибудь холодильники, утюги и фокус-группы с пиццей и сэндвичами за односторонним стеклом, вечером – безрассудные попытки оставить потомство перед лицом неотвратимой гибели. Каждая следующая ночь могла стать последней и поэтому проходила в алкогольном угаре («Expirienced hard drinkers wanted!» – сияли рекламой бары с полос Marauders), а также в беспрерывном поиске женщин, которые были единственным настоящим богатством этой опасной и непредсказуемой страны.

Никитин оказался болезненно худым высоким юношей с женственными манерами и интонациями. Жесткие седые кудряшки на голове, выступающий бледный лоб и узкий крючковатый нос делали его похожим не то на попугая, не то на умирающего от рака трансвестита, который твердо поверил в то, что вылечится, если перестанет щеголять в туфлях на шпильках и свернет из рисовой бумаги миллион Элтонов Джонов. Примерно так все обстояло: у Никитина была всего одна почка, зато целых две неизлечимые болезни – астма и сахарный диабет.

– Только, Дэн, давай без всякой этой замороченной чуши, которую ты любишь, – продолжал Никитин, – ну, про дрожащую лапку паука в детских пальцах и прочего… Пиши просто, доступно и коротко, чтобы любой идиот понял, то это вообще такое и нужно ли оно ему… Обещаешь?.. Ага, ну супер… Я? Да что я – нормально все, в отпуск вот собираюсь…

Охранник взял Никитина за плечо:

– Костя, тут к тебе пришли.

– Дэн, у меня посетительница… Конечно, красивая! – он галантно улыбнулся Рите. – Будешь себя хорошо вести, познакомлю!.. Только в среду крайний срок, ты понял?.. Да не вопрос, скажи, что ты от нас, Алена тебе все оформит… Ну давай, удачи…

Рита беседовала с Никитиным больше часа. Сначала тот недоверчиво ухмылялся, но когда Рита стала рассказывать ему о тех фактах его биографии, о которых не знал не только никто из его ближайшего окружения, но даже и сам Никитин уже давно предпочел забыть, Косте стало не по себе.

– Это все отсюда, – закончила Рита, доставая из сумки небольшую распечатку, исполосованную ядовито-оранжевым текстовыделителем, – только не спрашивай, откуда она у меня… Мне кажется, Костя, ты умный мальчик и должен понимать, что из-за вечных депрессий нашего с тобой общего приятеля, его, мягко говоря, специфичной фантазии и странных эстетических предпочтений все это может для нас очень плохо закончиться.

– Да уж… – мрачно протянул Никитин. – Костя, ты знаешь, где он живет?

– Нет, ну надо же такой свиньей быть! – с чувством воскликнул Никитин, ошарашенно листая распечатку. – Ведь все детство вместе провели… Что ему, трудно было мне вторую почку оставить? Букв, блядь, жалко стало?! А с котом, вы в курсе, что он с моим котом сделал? Да кто ему вообще такое право дал?! Мудак охуевший!

– Так ты знаешь, где он живет или нет?

– Конечно, знаю: Аллея Поликарпова, дом 8. Такая замызганная квартирка на первом этаже. На кухне фотообои про Карелию… Вот ублюдок все-таки! Никитин перевернул страницу:

– А это что за дерьмо?! Ну какие еще суворовцы?! Да это когда было вообще… – Там ниже и про меня есть. Никитин пробежал еще несколько абзацев и со смешанным чувством недоверия и восхищения во взгляде поднял глаза на Риту.

– А это правда? Рита пожала плечами:

– А про тебя, Костя? Правда?

Она положила ладонь на плечо Тиме, который изучал фотографию, приклеенную скотчем к одной из перегородок: шесть аквалангистов в черных гидрокостюмах повисли над водой на крестообразном подъемнике, как огромные резиновые морские коньки.

– Его нужно остановить, пока еще не поздно, – сказал Никитин. – Именно это я и пытаюсь донести до тебя уже второй час.

– Прямо сейчас поедем! Он дома, мы только что по телефону разговаривали. Одну минуту… Лев! Ле-е-ев!!!

Бородач, стоявший за столом, ломившимся от офисной техники, в ответ лишь раздраженно помахал скрученным в трубочку листком бумаги – не сейчас, занят, важный звонок, давай попозже. Он набирал чей-то телефонный номер, сопел в трубку, сбрасывал, набирал снова…

– Здравствуйте!!! – заорал он в трубку. – Наконец-то я до вас дозвонился! Хвала богам! Так… А как тут переключить на факс?

– А хуй тебе! – донесся чей-то ехидный голос из-за соседней перегородки.

– Фак ю! – радушно ответствовал бородач. Из-за перегородки высунулись руки невидимого оппонента с замысловато скрещенными пальцами: Фак ю четыре раза! – оппонент потряс руками, а затем сцепил пальцы в новой невероятной комбинации. – Нет – пять!

Вот так, видишь, тут зеленая кнопка… – помог Льву Никитин.

– Ага. Спасибо. Все, посылайте, я принимаю…Бородач с удовлетворением смотрел на выползающую бумажную ленту, покрытую мелким текстом. Он поправил ее немного, свесив через край стола, чтобы загибающийся край ленты не попал в приемную щель факса.

– Лев, ты куда машину поставил?

– А ты что, боец, покидаешь поле боя? Мы с ребятами на ночь останемся, сегодня все свободны, даже Дюшу жена отпустила. Будем брать Кремль! – он довольно потер руки, предвкушая грандиозную баталию. – Оставайся, Кость…

– Я сегодня не могу.

– Ну и зря! Битву столетия пропускаешь…

– Лев, я спешу!

– Ааа… Она у черного входа припаркована, справа от «Звездочки».

Во внутреннем дворике был разбит аккуратный английский газон; по сетке, натянутой на закопченные кирпичные стены, взбирался плющ. Рядом с одной из фабричных построек на массивной чугунной скамейке сидел мужчина в черной джинсовке, чем-то напоминавший коня, и потягивал пиво из банки, жмурясь на сентябрьском солнце.

– Да, Костя… – начала Рита. – Нас просили тебе кое-что передать. Никитин с сомнением посмотрел на сверток, покрытый жирными зелеными разводами.

– Это от Быданова? Конец спецслужбам?

– Точно. Журналист покачал головой, беззвучно пробормотав какое-то ругательство, и выбросил кассету в урну.

– А про какую «звездочку» говорил Лев? – спросила Рита.

– Экспериментальная реабилитационная клиника, – ответил Никитин, – для звезд шоу-бизнеса. Телевизионщики в прошлом году открыли, это им Марк подсказал. Очень удачная штука: и «звездочку» лечат, гонорары своим кадрам сбивают, и заодно что-то типа зоопарка устроили. – Никитин посмотрел на часы: – У них сейчас как раз групповая терапия, так что можем зайти, если хотите.

– Хотим… – Леш, это со мной, – сказал Никитин человеку-коню.

Тот лениво кивнул в ответ и открыл вторую банку пива, нагретая пена зашипела по алюминию.