Текст книги "Найти «Сатану»"

– Намешала ликер с шампанским и коньяком, – прокомментировал Веселов. И крикнул Мишке: – Иди, помоги девчонке!

Это происшествие и стало знаком: танцы сами собой прекратились, Веселов куда-то увел Аллу, Георгий растерянно стоял напротив Инессы и впервые не знал, что делать дальше.

– Мне показалось, что мы встречались, – сказал он распространенную банальность. – Я тебя где-то видел…

– Может быть, – отозвалась девушка. – А где?

– Вот не помню…

Она в упор рассматривала Георгия. Глаза у нее тоже были зелеными, в цвет платью и туфлям. Они таинственно мерцали.

Балаганский неловко кашлянул.

– Мне кажется, вы больше с Аллой дружите, а Марина так, сбоку припека…

– Ты наблюдательный, – кивнула Инесса. – Так и есть! Просто у нас сорвалась одна компания, а тут Машка со своим предложением: приличные ребята, курсанты… Ну, мы и рискнули…

– И не жалеете?

– Пока нет, – со значением улыбнулась Инесса. – Во всяком случае, я не жалею…

– Гм… Пойду посмотрю, как там они, – буркнул Балаганский и быстро вышел в прихожую.

Из санузла доносились характерные каркающие звуки: кого-то рвало. Приоткрыв дверь, он увидел, что Маринка двумя руками оперлась о ванну и извергает в нее роскошный ужин, а Мишка стоит сзади и совершает ритмичные движения… При первом беглом взгляде, Георгий подумал, что он делает ей искусственное дыхание, но как-то странно – не так, как их учили в курсе первой медицинской помощи: там надо нажимать на грудную клетку, а не на нижнюю часть туловища… К тому же у Мишки были спущены штаны, а юбка Маринки задрана на спину, так что со второго взгляда до Балаганского дошло, что на самом деле здесь происходит. Он тихо прикрыл дверь и вернулся в гостиную.

Верхний свет был потушен, горел только торшер. Инесса, подобрав ноги, сидела на диване, зеленые туфельки стояли рядом, точнее, стояла одна, а вторая лежала на боку. Георгий аккуратно поставил и вторую, робко присел на диван. Ногти на ногах у Инессы были накрашены ярким красным лаком, и это его удивило: все знакомые девушки делали педикюр только летом, когда пальцы на виду.

– Ну, что там? – спросила Инесса.

– Марине плохо, Мишка ей помогает. А где Сергей с Аллой?

– Наверное, легли спать. Поздно уже…

Неожиданно для себя Георгий погладил гладкие ступни.

– У тебя ноги холодные…

– Да, всегда. И руки тоже. Но ты можешь их согреть…

Проснулись все поздно, попарно выкупались в ванне, смывая друг с друга следы бурной ночи и попутно усугубляя ее последствия. Потом сели за стол. Есть никто не хотел, выпивать тоже. Ограничились кофе, да Мишка все-таки проглотил какой-то бутерброд. Балаганский и кофе не пил: он не сводил взгляда с Инессы. Девушка собрала длинные волосы в конский хвост, и вдруг он вспомнил, где ее видел.

– Мы действительно встречались, – наклонившись к маленькому розовому ушку, произнес он. – Летом позапрошлого года, в «Космосе»!

– Вот как? И ты до сих пор меня помнишь?

– Да… Ты курила такую тонкую сигарету и красиво выпускала дым кольцами…

– Удивительно! – Инесса обворожительно улыбнулась. – Даже такие детали запомнил? Кстати, я давно бросила курить.

Георгий часто представлял будущую службу: затерянная в лесах или степях ракетная часть, изнурительные, выматывающие нервы дежурства, давящая на плечи ответственность за судьбы мира… И сейчас он вдруг понял, что если в неуютной служебной квартире его будет ждать Инесса, то все остальное не будет иметь никакого значения!

– Выходи за меня замуж! – неожиданно для самого себя сказал он. – Сегодня пойдем к моим родителям, познакомимся. Нет, сегодня отец в полете… Завтра или послезавтра. И сразу после праздников подадим заявление!

– Ты серьезно? – засмеялась Инесса. – Такого у меня еще не было!

– О чем вы там шепчетесь? – ревниво спросила Алла.

– Секрет! – сказал Балаганский.

– Потом поговорим! – Инесса положила свою ладошку на его тяжелую руку. – В таких делах спешить нельзя.

Уже после полудня стали прощаться. Вначале ушли девушки, парни стали обмениваться впечатлениями.

– Я Мишке сказал: помоги девочке, а он ее… Хорош помощник! – смеялся Веселов, и Балаганский его поддерживал.

– Ладно, я просто раньше вас начал, – защищался Дыгай. – А вы что, по-другому помогали?

– Слушай, Мишка, а что между ними общего? – спросил Веселов. – Марина и эти девочки – разных полей ягоды!

– Не знаю, – пожал плечами Мишка. – Они одновременно в Иняз поступили и первое время вместе квартиру снимали, чтобы дешевле. А потом в общежитии место появилось, Маринка и переехала. А на Новый год девчонки в какую-то компанию намылились, но когда Маринка расписала, какие тут крутые парни, они и переиграли…

Балаганский покачал головой.

– Не совсем так. Та компания у них сорвалась, вот они к нам и пошли.

– Сорвалась? – удивился Дыгай. – Маринка говорила наоборот – им до последнего звонили и звали, а они отговаривались.

– Ладно, какая разница! – вмешался Веселов. – Главное, Новый год встретили отлично. А есть примета: как встретишь год, так его и проведешь!

Товарищи с ним согласились как по первому, так и по второму вопросу. Расходились все довольные праздником.

13 января 1982 года

Москва

На стене за столом секретаря комитета комсомола майора Беликова красовался вымпел «За высокие показатели в социалистическом соревновании». Сам майор в форменной рубашке с расстегнутым воротником и отстегнутым, висящим на заколке галстуком деловито перебирал какие-то бумаги, не обращая внимания на вошедшего Веселова. Каждую свою речь он начинал словами: «Мы, ракетчики…», хотя в войсках не служил, что объяснял внезапно севшим зрением, и после окончания академии сразу занял свое нынешнее кресло. Однако, сидя в нем, он дослужился до майора гораздо быстрее, чем в ракетной шахте.

То ли за напористость и прямолинейность, то ли за непропорционально крупную голову на хрупком туловище, Беликов получил прозвище Гвоздь. И действительно, с погонами, свисающими с плеч, он был похож на вбитый в кресло гвоздь больше, чем на ракетчика. Веселов невольно улыбнулся.

– Я смешно выгляжу? – проницательно спросил Беликов, поднимая голову.

– Никак нет!

– Чему тогда вы улыбаетесь, курсант?

– Да… нет, – растерялся Веселов. – Это я так, просто…

– Может быть, анекдот вспомнили? – ледяным тоном поинтересовался Беликов.

По спине Сергея пробежал неприятный холодок. Ещё минуту назад не ожидавший от вызова в комитет комсомола ничего плохого, теперь он буквально физически почувствовал исходящую от этого щуплого человечка угрозу.

– Не понимаю, товарищ майор!

– Вы, я вижу, вообще ничего не понимаете, товарищ курсант! Не понимаете, что говорите, что делаете… Как, в таком случае, можно вам доверить ядерный щит страны?!

Гвоздь кипел праведным гневом, лицо его раскраснелось, глаза метали молнии. Веселов решил, что лучше промолчать.

– Я жду объяснений, курсант! – повысил тон Беликов. – Расскажите уж и мне ваши любимые антисоветские анекдоты, которые рассказывали в присутствии гражданских лиц!

– Не было такого, – растерянно выдавил из себя Веселов.

– Ах, вот как?! Так и запишем: «Был неискренен, пытался ввести в заблуждение руководство…»

Майор надел очки и сделал пометки в лежащем перед ним ежедневнике. Потом перевернул лежавшие на углу стола листы желтоватой бумаги, развернул их веером и поднял, как выигрышную комбинацию карт.

– Смотри, курсант! Вот свидетельства студенток факультета иностранных языков Московского педагогического института Лисиной, Каргаполовой и Манякиной. Они утверждают, что при совместной встрече Нового года ты рассказывал политические анекдоты про Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева!

Веселов сделал два нетвердых шага вперёд и пристально вгляделся в объяснительные, написанные разным, но похожим между собой каллиграфическим почерком. Под двумя размашистые и под одной куцая подпись. Последняя наверняка принадлежит этой дуре Марине. В глазах поплыло… Если разыскали девчонок, значит, за него серьезно взялись! «Если выпрут из комсомола – автоматическое отчисление из академии, – подумал он. – Но кто же из верных друзей настучал? Жорка или Мишка?»

Главный комсомолец академии положил объяснения девушек обратно и снял очки. Злые языки говорили, что в них не диоптрические, а простые стекла.

– Свободен, курсант! Пока. Завтра в шестнадцать часов в актовом зале состоится общее собрание комсомольцев курса. Подумай, как будешь оправдываться перед товарищами! Хотя, что бы ты там ни придумал, вряд ли они захотят терпеть в своих рядах антисоветчика! Иди!

– Есть, – еле выдавил Веселов, развернулся через левое плечо и на негнущихся ногах вышел из кабинета.

В коридоре его ждали Балаганский и Дыгай.

– Ну, чего он хотел? – спросил Балаганский.

– Небось, теплое местечко на комсомольской работе предлагал? – усмехался Дыгай.

Сергей презрительно осмотрел обоих.

– Завтра из комсомола исключать будут.

– Да ты что?! За что?!

– За анекдоты политические, которые на Новый год вам рассказал, – сказал он и пошёл дальше, давая понять, что разговаривать им не о чем.

– Не понял! – сказал Дыгай.

– Что ты не понял?! – Балаганский схватил его за грудки. – Зачем Жорку сдал? Что он тебе сделал? Ну, посмеивался немного, так без зла, шутейно…

– Ты что, офуел?! – отработанным движением Дыгай сбил захват. – С чего ты на меня бочку катишь?! Может, сам и настучал, а теперь стрелки переводишь?

Челюсть у него была открыта, и Георгий с трудом сдержал руку. Просто повернулся и пошел прочь. Дыгай смотрел вслед и крутил пальцем у виска. На лице его было написано искреннее недоумение.

В вестибюле уже висело объявление: «14 января в 16 часов состоится комсомольское собрание курса. Повестка дня: персональное дело комсомольца Веселова».

Из кабинета Беликова Веселов направился прямиком в общую библиотеку.

– Здравствуйте, Евгения Ивановна!

Молодая миловидная женщина за стойкой встретила его приветливо:

– Здравствуй, Сережа! Как сессия?

– Спасибо, нормально. Два экзамена сдал и зачет.

– Ну, а к нам зачем? У тебя же спецдисциплины.

– Евгения Ивановна, можно позвонить домой по городскому?

– Только недолго, ты же знаешь – не положено.

– Спасибо, я быстро.

Веселов поднял трубку. Она казалась тяжелее, чем обычно. И диск проворачивался с трудом.

– Алло, – почти сразу ответил знакомый голос.

– Здравствуй, пап!

– Здравствуй, Сережа! Что-то случилось?

– Меня из комсомола собираются исключить.

– За что?

– За анекдоты политические.

– Сколько раз предупреждал! – убитым голосом произнес отец. – Это дело серьезное… Ты понимаешь, что этим и нас с матерью подставляешь?

– Пап, не время сейчас! Завтра собрание. Ты можешь что-то сделать?

Отец долго молчал. Очень долго.

– Попробую, – наконец неуверенно сказал он. – С матерью посоветуемся, подумаем, на кого можно выйти. Только это совершенно другая сфера. Говорили тебе – иди по нашей линии…

– Спасибо, папа! – Сергей положил трубку.

Неужели из-за такой ерунды ему сломают жизнь? Молодому человеку в это не верилось. Может, потому, что он не хотел верить, а может, оттого, что не знал жизни. «Ничего, может, и обойдется», – подумал он.

* * *

Не обошлось.

Общее собрание курса прошло быстро. Беликов огласил повестку дня, довёл присутствующим содержание проступка Веселова, предоставил ему слово. Сергей сильно волновался, болела голова, в висках гулко пульсировала кровь, и он даже не помнил, что говорил. Впрочем, его слова, похоже, никого и не интересовали. Как по сценарию, выступили один за другим пять активистов с выступлениями, будто написанными под копирку: «Возмущены… Не имеет оправданий… Недостоин высокого имени комсомольца и звания офицера… Исключить из комсомола и просить руководство академии об отчислении…»

Открытое голосование… Лес рук. Единогласно!

Накануне Балаганский тоже позвонил своему отцу – описал ситуацию и спросил совета – как себя вести.

– Чем подтверждается? – сразу спросил подполковник, отслуживший двадцать два года и знающий армию как свои пять пальцев.

– Они девчонок опросили, с которыми мы Новый год встречали. Как их нашли – ума не приложу!

Балаганский-старший хмыкнул.

– Ты думаешь, это ваш комсомолец свидетельниц устанавливал и объяснения брал? Его руками твой куратор водит…

– Какой куратор? – спросил Георгий, но тут же понял, что отец имеет в виду Ивлева. – Так мне что делать? Мы с Сергеем столько дружили. Я хочу его поддержать…

– Не вздумай! Плетью обуха не перешибешь! Сценарий уже написан и вопрос предрешен! Ты ему ничем не поможешь, только себе навредишь! Голосуй, как все!

Георгий и проголосовал. Опустил голову и поднял руку. Опускал ли голову Дыгай, он не видел. Но, судя по результатам голосования, руку тоже поднял исправно.

Торжественно, словно приговор, Беликов огласил решение: «За поведение, компрометирующее высокое звание комсомольца, исключить курсанта Веселова из рядов ВЛКСМ».

Из актового зала бывшие друзья выходили по отдельности. Вокруг Веселова сразу образовалась пустота отчуждения. Все знали, что судьба его предрешена.

На следующий день Балаганский, улучив удобный момент, проскользнул в кабинет Ивлева.

– А, Георгий! – холодно встретил его особист. – Ты знаешь, я подвожу итоги нашему сотрудничеству и вижу, что ты не оказал мне никакой помощи! Даже про политические анекдоты, которые рассказывали в твоем присутствии, ты не счел необходимым доложить!

– А зачем, если вам всё Дыгай исправно докладывает? – хмуро сказал Балаганский.

Брови капитана удивленно поднялись почти до середины лба.

– Подожди, при чем здесь Дыгай?

– Да при том, что он тоже у вас на связи. Только не брезгует доносить на товарищей.

– Откуда ты это взял? – заинтересовался Ивлев.

Поведение его было совершенно естественным, что Сергея не удивило: такая работа, без артистизма – никуда!

– Я же не полный дурак! Смотрю, вижу, анализирую… Как бы вы без него про девчонок узнали?

Ивлев нахмурился.

– Ты что, мой начальник? Я получил по голове за слабую оперативную осведомленность, а ты еще пришел мне вопросы задавать?! Это я тебя должен спрашивать: почему ты не выполнил свой долг?!

– Дыгай его выполнил за обоих! И Веселова отчислили! Что еще от меня требуется?

– Опять ты про своего Дыгая! Я же сказал: он не имеет никакого отношения к моей работе!

Георгий молчал. Ясно, что особист никогда не расшифрует своего агента.

– Не веришь! – хмыкнул капитан. – Ну, дело твое. С чем пожаловал?

– Да просто было интересно спросить: почему у меня не взяли объяснение? Все-таки лишний свидетель!

– Да потому, что я берегу тебя, как своего человека! – Ивлев встал, обошел стол, зачем-то выглянул в окно, потом подошел к Георгию и похлопал его по плечу.

Тот отстранился. Пожалуй, капитан больше походил на Мюллера. Только не такой грузный.

– Ты знаешь, что Беликов хотел заставить вас с Дыгаем выступить на собрании в роли главных обвинителей? И заставил бы, можешь быть уверен!

– Почему же не заставил?

– Я помешал, вот почему! Сказал, что это примитив – выставлять двух друзей против третьего: осуждать должны широкие курсантские массы! И он со мной согласился!

Ивлев вернулся на свое место, тихо, по инерции, буркнув на ходу:

– Куда бы он делся…

– Так вы сами подтверждаете, что отмазывали и меня и Дыгая! – Георгий думал, что он поймал капитана за язык.

Но тот только покачал головой.

– Если бы я «отмазывал», как ты говоришь, только тебя, то это могло вызвать подозрения, – спокойно пояснил он. – Почему из двух друзей Веселова я хлопочу о Балаганском? И сам знаешь, к какому выводу придут все, кто об этом задумается… Так или нет?

– Так, – глядя в сторону, сказал Балаганский. И без всякого перехода спросил: – Можно чем-нибудь помочь Веселову?

Особист развел руками.

– Если бы он попался в самоволке, или на пьянке, даже на драке… Но, согласись, было бы странно, если бы особый отдел попытался заступиться за антисоветчика! Ты меня понимаешь?

– Я все понимаю, – Балаганский кивнул. – Разрешите идти?

– Иди, – кивнул Ивлев. – Вижу, что я тебя не убедил. Но я сказал всю правду. И ты можешь оценить, что я хорошо к тебе отношусь. Потому что ты хороший парень и мне симпатичен…

«Скорей потому, что мой отец возит главкома», – подумал Георгий. Четко повернувшись, Балаганский вышел из кабинета. Он не поверил ни одному слову капитана Ивлева.

А через несколько дней курсант Веселов был отчислен из академии.

С Дыгаем Георгий не разговаривал. Несколько раз он звонил Инессе, но та бросала трубку. Примета про хорошо встреченный Новый год на этот раз не сбылась.

17 июля 1982 года

Москва

Лейтенантский строй. Кроме как на выпуске, такого не увидишь. От однообразия начинает двоиться в глазах. Одинаковые золотые погоны, одинаковые чёрные галстуки на белых рубашках, белые перчатки, новенькие, необмятые кителя цвета морской волны, желтые пояса с золотыми пряжками… Вчерашние курсанты еще не привыкли к парадной офицерской форме, но чувствовали себя в ней очень комфортно. А родители и родственники выпускников, толпящиеся вдоль плаца, с радостью и умилением рассматривали своих повзрослевших сыновей.

Солнце играет на маленьких звездочках так же, как и на генеральских и полковничьих звездах стоящих на трибуне начальников различных уровней – от полковников начальников факультетов, начальника академии генерал-майора Фёдорова до главкома ракетных войск генерал-полковника Толстунова. Правда, у начальников еще сверкали иконостасы орденов и медалей, а у выпускников только новенькие ромбовидные значки о высшем образовании. Но медали – дело наживное. Зато лейтенанты еще не успели обзавестись полковничьими животами и складками жира на боках. Впрочем, и молодость – преимущество преходящее.

Те, кого самый грозный враг не заставит встать на колени, сейчас, преклонив правое колено на асфальт плаца, склонили непокрытые головы. Фуражки лежат у каждого на левой руке перед грудью. Прощание со знаменем академии – священный ритуал. Чеканя шаг, вдоль присевшего строя знаменосцы проносят боевое знамя…

– Курс, встать! – командует в микрофон генерал-майор Федоров – Равня-яя-яйсь… Смирно!

Прощальное прохождение. Оркестр взрывается «Прощанием славянки». Лейтенант Балаганский благодаря своему росту – в первой шеренге крайним справа. По нему равняется вся «коробка» роты, нужно следить боковым зрением, чтобы не отклониться с линии ни влево, ни вправо. И еще он видит родителей – стоят в первом ряду, отец улыбается, мама вытирает глаза платочком.

– Смирно! Равнение на… право! – командует ротный при приближении к трибуне.

Строевой шаг становится ещё чётче, удары ног сливаются в один, как будто великан в сапогах огромного размера бьет строевой шаг по асфальту. Полковники и генералы застыли на трибуне с поднесёнными к козырькам напряженными ладонями. Звуки «Славянки» вынимают душу. Последнее прохождение по плацу альма-матер…

– Счёт! – командует ротный.

– Иии… – тянут десятки голосов, – раз!

Начищенные до блеска пятаки, зажатые до этого в руках, взлетают вверх, словно салют русскому воинству: «Служим не за деньги!» Золотым дождём монеты со звоном падают на плац, под ноги сзади идущих. Раскатываются по плацу… Так и лейтенанты – разлетятся кто куда: в Оренбург, Омск, Иркутск, а оттуда в такую глушь, в такой затерянный гарнизон, что и на карте не отыщешь среди моря тайги. Потому что стратегические ракеты далеко запрятаны от глаз людских…

Строй расходится. Лейтенанты прощаются с офицерами, обнимаются с родственниками. Малышня – братья, сестры, племянники рыщут по плацу, собирая монеты. Выпускники фотографируются на память – с родителями, невестами, преподавателями… И Георгий включился в этот процесс. Щелк! Щелк! С одной стороны Петр Семенович в парадной форме подполковника авиации, с другой – Мария Ивановна в старомодном черном платье с белым кружевным воротничком.

– Иди к нам, Жорка! – машет рукой Дыгай.

Они с Сизовым, Иващуком и тремя яркими девицами делали снимок за снимком. Но Балаганский идет в другую сторону – туда, где стоит Веселов в гражданском костюме. Это не его праздник. Правда, отец обошел все инстанции и даже написал министру. И дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки: обещали восстановить через год. Вроде бы… Сколько было случаев: обещали, обещали, а ничего не делали…

Балаганский подошел к нему, обнял. Ответного порыва не последовало.

– Поздравляю, Георгий! – несколько отчужденно сказал Сергей. – Я подумал и понял, что это не ты на меня стуканул. Ты меня, наоборот, – удерживал, ногой под столом пинал… Это Мишка, сволочь!

– Пойдем с нами на банкет! – искренне предложил Балаганский. – В шесть, кафе «Виктория».

Товарищ покачал головой.

– Нет. Помнишь, как Остап Бендер сказал: «Мы чужие на этом празднике жизни»? Я его сейчас прекрасно понимаю…

Кто-то взял Георгия под руку. Он обернулся – отец.

– Быстро пойдем, Виктор Дмитриевич зовет!

– Зачем? Ты что, говорил с ним обо мне?

– Нет, сам удивляюсь. Подошел офицер, сказал – главком зовет с сыном вместе.

Они пошли к трибуне. Здесь было много офицеров: стояли кучками, оживленно разговаривали, смеялись. Георгий встретился взглядом с обособленно стоящим майором Ивлевым: недавно тот получил повышение и стал начальником особого отдела. Вчера он вызвал свежеиспеченного лейтенанта, поздравил с окончанием учебы, поблагодарил за сотрудничество. Балаганский думал, что это прощание, но неожиданно услышал:

– Твое личное дело по нашей линии я отправил в часть. Как прибудешь, с тобой мой коллега встретится. Может, тебе какая-нибудь помощь понадобится…

Приподнятое настроение моментально улетучилось. На какое-то мгновение Георгия охватил ужас: «Они теперь от меня не отстанут!»

– Так это что, навсегда? – спросил он.

– Ну, что ты помрачнел? – рассмеялся особист. – Вот станешь с нашей помощью генералом, тогда, конечно, с учета снимут. Или когда на пенсию выйдешь.

Сейчас Ивлев безразлично отвернулся, как будто они вообще не были знакомы.

Зато их с отцом беспрепятственно пропустили на трибуну, где генерал Федоров увлеченно рассказывал что-то главнокомандующему и какому-то солидному седовласому мужчине в гражданской одежде.

– А вот мой личный пилот, Петр Семенович, ас из асов! – улыбнувшись, Толстунов шагнул навстречу, пожал руку отцу, потом Сергею. – А про тебя отец много рассказывал. И что характерно: никогда за тебя не просил: ни в Москве оставить, ни теплую должность подобрать!

Генерал-полковник обернулся к начальнику академии.

– А у тебя пятеро незаменимых – в столице без них не обойтись!

Федоров смущенно кашлянул.

– Так просят со всех сторон, Виктор Дмитриевич! Иногда отказать неудобно.

– Неудобно на потолке спать – одеяло падает! – буркнул генерал-полковник.

А гражданский назидательно сказал:

– Вот тут и надо проявлять партийную принципиальность!

Толстунов похлопал Балаганского-младшего по плечу.

– Может, у тебя есть просьбы, пожелания?

Конечно, проще сказать: «Никак нет!» и быть благосклонно отпущенным самым большим начальником в ракетных войсках. Но Георгия будто кипятком обдало.

– Товарищ генерал-полковник, есть просьба!

Федоров даже глаза выпучил: формальный вопрос, неужели непонятно! Куда он лезет, этот юнец?! Какие могут быть просьбы к главкому на трибуне после выпуска? И седовласый удивился. И отец. Даже сам Толстунов не ожидал такого ответа, улыбка исчезла, лицо стало строгим.

– Слушаю, товарищ лейтенант!

– Моего товарища курсанта Веселова отчислили из академии за глупый анекдот. А он отличный парень, учился хорошо и служить хотел. Разберитесь с этим, пожалуйста!

Федоров и штатский переглянулись с таким видом, будто молодой лейтенант громко испортил воздух.

– Не глупый, а антисоветский анекдот! – побагровев, отрезал Федоров.

– Хорошо учиться – мало! Ракетчику партия доверяет ядерный меч, поэтому он должен быть идеологически выдержанным! – сказал штатский, и Георгий понял, что это какой-то партийный начальник.

Главком повернулся к начальнику академии и резко сказал:

– Лейтенант не за себя просит, не теплое местечко в Москве выбивает! О товарище беспокоится! Завтра же доложите мне дело этого Веселова!

– Есть, товарищ главком! – принял строевую стойку Федоров.

– Я разберусь, товарищ лейтенант! – сказал командующий. – Обязательно разберусь. Счастливой службы!

– Ну, ты даешь, – сказал отец, когда они спустились с трибуны.

– Осуждаешь?

Вместо ответа Петр Семенович крепко обнял его за плечи.

Дорогу им загородил плотный подполковник – бывший начальник курса Харитонов.

– Балаганский, напоминаю: праздничный банкет состоится в кафе «Виктория», приглашаются родители, родственники, жены и лица к ним приравненные!

– Помню, помню, Иван Петрович! – радостно отозвался Георгий. У него будто гора с плеч свалилась.