Текст книги "Секретные поручения"

– Что тут происходит?

– Не знаю. Охранник, кажется, кого-то поймал.

Бернадская покачала головой.

– Вот елки, жалко, что фотоаппарата нет, правда?

– Правда, – сказал Денис. Ни Бернадская, ни милиционеры, ни постояльцы, ни горничные не подозревали о том, что в действительности происходит в номере четыреста три. Они понятия не имеют о пластинке экспериментального титана в форме расчески, о пятидесяти тысячах долларов, о подлинном лице скромного охранника Болто Лагуша и его деловых партнеров, а точнее – соучастников. И никто не поверит, что именно здесь и именно сейчас рвутся наброшенные на Тиходонск шпионские сети. А он, Денис, это знал. Причем не просто знал, а имел прямое отношение к происходящим событиям. И эта сопричастность согревала его и придавала уверенность в себе.

Через несколько минут двое в масках выволокли из номера человека с красным, как помидор, лицом и связанными за спиной руками. Нос разбит, рот заклеен прозрачным скотчем, и губы под ним напоминают ножку улитки на стекле аквариума. Потом в коридор вышел изрядно помятый Болто. Непосвященным казалось, что он идет сам по себе, а комитетчики в строгих костюмах оказались по сторонам случайно. Зрелище явно заканчивалось.

– Ты идешь? – спросил Денис у Бернадской.

– Чуть позже. Мне еще надо завизировать интервью.

«В который раз?» – подумал он. Светку ждал облом. Все визирования на сегодня закончились, через несколько минут Винса, как и других «пургенов», возьмут за жопу, и их самих можно будет «визировать».

– Тогда счастливо. И желаю успеха.

Из номера появился еще один человек в маске и зычным голосом приказал всем разойтись. Его послушались, толпа стала рассасываться. Голос показался Денису знакомым. Когда маска повернулась в его сторону и сквозь круглую прорезь в черной ткани вверх-вниз метнулось белое веко, он понял, что это Мамонт. И с трудом сдержал радостную улыбку.

* * *

Оказалось, что сегодня прачечная и что Денис опоздал. Он прибежал туда, когда мать собиралась полоскать белье и набирала в широкой проржавевшей ванне крахмал. Чемодан с бельем она, естественно, перла через весь город сама.

– Извини, – сказал Денис, забирая у нее здоровенный, на полведра, половник. – Совсем из головы вылетело.

– Ты бы хоть пиджак свой снял, – сказала мама. – Весь в пятнах будет.

– Потом.

– Бессовестный.

– Я забыл, ма. Честно.

Поход в прачечную – элемент ритуала под названием «хороший сын». Точнее, один из многочисленных элементов. «Хороший сын помогает убирать в квартире» – сколько Денис себя помнил, он мыл полы по понедельникам и четвергам. «Хороший сын помогает по хозяйству» – хлеб, молоко и картошка тоже всегда были на нем. Но прачечная – гораздо главнее: это действо наглядней остальных. В последний год не всегда получалось исполнить четверговый долг по уборке, потому что по четвергам чаще всего собирался отряд. Частенько случалось, что он забывал купить хлеб или откладывал на вечер покупку молока, а вечером молока почти никогда не бывало…

Эти погрешности омрачали светлый облик «хорошего сына», но они оставались внутри семьи. Мать, конечно, ворчала и взывала к его совести, но без особой болезненности и надрыва: больше всего она боялась «общественного мнения». Поэтому поход в прачечную считался основным и особо важным мероприятием, демонстрирующим всем – и дворничихе Нинке, и соседке Марии Львовне, и этому индюку Станиславу Павловичу, и прохожим, и случайно встреченным сослуживцам, и постоянным посетителям прачечной – незыблемость культивируемых в семье вечных ценностей: чистоты отношений, взаимной заботы и взаимной любви хорошей матери и хорошего сына. До сегодняшнего дня Денис ни разу не нарушил святого ритуала.

– Я встретила Маргариту Семеновну, а она и спрашивает: что же вы сегодня одна-одинешенька? И смотрит так ехидно…

Насчет «одна-одинешенька» у матери комплекс. Она пыталась «устраивать личную жизнь», но ничего не вышло. А невостребованность ранит душу больнее всего.

– Не обращай внимания, – бодро ответил Денис. – Может, мы встретим ее на обратном пути.

Он поднес ведра к гудящей стиральной машине, потом набрал еще ведро синьки. Мама сидела на чемодане, глядя в круглое окошко, за которым металось из стороны в сторону белье. На ней какое-то старое растянутое платье с кружевным воротничком, босоножки на маленьких скошенных каблучках. Босоножкам лет двадцать. Мать терпеть не может спортивные костюмы и теннисные туфли, она не наденет их даже для того, чтобы вынести мусорное ведро.

Дома, в книжном шкафу, спрятанная за томами БСЭ, лежит серебряная табакерка с выгравированной на крышке надписью: «Б-ну В. Л. Де Фернесу. От любимой. 1909 г.». Осколок семейной легенды о двоюродном прадедушке Дениса, бароне, владельце кожевенной фабрики в Саранске. Для мамы это очень важно – так же, как и эти старомодные туфли, и платье с кружевным воротничком. Денис уверен, что если в ее руки каким-то образом попадет тысяч десять долларов, она не пойдет и не купит себе новый гардероб, а похоронит эти деньги в какой-нибудь генеалогической комиссии, откуда получит в конце концов справку о том, что ее дальний родственник в самом деле был бароном, владел кожевенной фабрикой в городе Саранске и скончался в таком-то году от паховой грыжи и сверхдозы «Шато дю Ажетмо». Да, так бы она и распорядилась десятью тысячами. Внезапно Денису пришло в голову, что час назад он мог спокойно переложить такую сумму из черной кожаной сумки в карман пиджака.

– Здесь заедает рычаг слива, – сказала мама. – Я чуть не свалилась, пока закрыла его. Ты где был?

– У меня практика началась, ма.

– Кажется, я забыла занять очередь на центрифугу, – она встала. – Пойду займу. А ты выгружай белье. И сними наконец свой пиджак. Он тебе совсем не идет.

– Классный пиджак, – сказал Денис.

– Если бы твой отец носил пиджаки в клетку, ты бы никогда не родился, мой дорогой.

– Зато он носил джинсы.

– Только дома, – возразила мама. – И только когда я была на работе. Ладно, выгружай, а то будет у нас не белье, а кровельная жесть.

– Я потом сбегаю за соком, – сказал Денис. – Ты не против?

Мать хмыкнула и покачала головой. К счастью, она не умела долго злиться. Во время ссор с отцом она всегда атаковала первая и всегда первая шла на мировую. Когда отец погиб в восемьдесят третьем, она больше месяца ни с кем не разговаривала, кроме Дениса. Даже не здоровалась. Но это была не злость, просто ее будто оглушило. Родственники отца здорово тогда обиделись на мать. Отца порезали в электричке какие-то подонки. Он гостил у родителей, это шесть остановок от города, вечером засобирался домой, сказал: «Лена с Денисом ждут».

«Да какое там? – сказали родители. – Гляди, ночь на дворе. Оставайся!» – «Ждут», – сказал отец. Больше десятка ножевых ранений. Из-за пяти рублей с мелочью. Следствие кончилось ничем. Месяца два говорили, что надо подождать, что есть зацепки, потом все «зацепки» отцепились и куда-то исчезли… Напоследок опер из линотдела милиции сказал, что отец был сильно выпивши. «Он здорово-таки набрался, понимаете?» Как будто это оправдывало и десяток ножевых ранений, и несостоятельность сыска.

Мать с тех пор на дух не переносит всех, кто в форме. А Денис все думал о подонках, которых так и не нашли, – и потому, наверное, пошел на юрфак. Для матери это было ударом. Она еще до сих пор от него не оправилась.

– Как будто в помойное ведро белье кладешь, – сказала мама, заглядывая внутрь центрифуги. Барабан какой-то коричневый, в потеках. Крепежный болт, что торчит по центру, расшатался, вокруг него ржавое пятно.

– Так вы будете отжимать или нет, граждане?

Женщина в цветастой косынке на голове подкатила к центрифуге свою тачку с бельем. У нее широкое раскрасневшееся лицо, непонятно – то ли она улыбается, то ли у нее просто щеки все время расползаются в стороны.

– Нет, – подумав, сказала мама. – Подождем следующую машину.

Денис без лишних слов покатил белье в конец длинной очереди.

– Здесь все машины одинаковы, ма, можно не сомневаться. Если не хуже.

Мама, скрестив руки на груди, смотрела, как женщина с расползающимся лицом быстро и сноровисто выгружала в центрифугу свои пододеяльники – такие же пестрые и цветастые, как и косынка у нее на голове.

– Можно подумать, ты часто здесь бываешь, – сказала она Денису.

* * *

– Зачем ты туда полез? Зачем сунулся в номер? – спрашивал Мамонт, и непонятно было, осуждает он его или одобряет. – У тебя была конкретная задача: сидеть и слушать, запоминать. Вмешиваться тебя никто не просил.

– Но вмешательство требовалось! А никто не шел! Вот я и полез…

– А что бы ты сделал? Один против двоих, с голыми руками на пистолет!

Денис пожал плечами.

– Не знаю… Хотя… Я и сделал! Если бы я сидел в сортире на третьем этаже, Гном спокойно бы унес пятьдесят тысяч долларов! А я отобрал их и отдал Алешкину…

– Да? – Мамонт сильно удивился. – Они указали в рапортах, что обнаружили сумку в номере… Про тебя вообще ни слова…

– Как же так! – Денис возмущенно вскочил, но Мамонт положил на плечо тяжелую, как бревно, руку.

– Ничего особенного: все борются за показатели. Их представили к наградам. А ты что потерял? Ни звездочки очередной, ни следующей должности. Выписали бы еще сотню, так это я и так устрою!

– Да не в том дело! – с досадой сказал Денис. – Я же не за деньги… Просто все по справедливости должно быть!

– К сожалению, справедливость – самый дефицитный товар, – вздохнул Мамонт. – В этом тебе придется убеждаться всю жизнь. Но ты смелый парень! Этот Ковалевский дважды судим – за разбой и увечья. У него был «ТТ» с глушителем, и он собирался пристрелить Лагуша в ванной. Если бы ты не подоспел и не поднял шума, так бы он и сделал!

Денис довольно улыбнулся. Похвала капитана для него много значила. Справедливость была восстановлена.

– Раз ты такой горячий, я тебя кой-чему научу, – сказал оперативник и подмигнул. – Смотри!

Молниеносным движением он выбросил вперед руку и схватил Дениса за бровь.

– Теперь рвануть в сторону, вот сюда, – и готово! Кровь заливает глаза, противник ослеплен, деморализован и выведен из строя! Действует безотказно на любого богатыря. И что особенно ценно: травма пустяковая и быстро заживает. – Мамонт вошел в азарт. – Надо только хорошо отработать прием. Возьми зубную щетку, закрепи на уровне лица – и тренируйся. Схватил – дернул, схватил – дернул… Вначале пальцы будут соскальзывать, потом щетина начнет поддаваться – по нескольку волосков, по щепотке… Когда изведешь сотню щеток, сможешь одним рывком оторвать бровь даже японцу!

– Почему даже?

– А у них брови узенькие, короткие, неудобные.

– Откуда вы знаете?

– Да уж знаю…

Капитан вновь подмигнул и похлопал Дениса по плечу.

– Ты в каком весе боксируешь? В легком? Хочешь, я тебе дам культуристский комплекс, чтобы накачал мышцы? Лишняя масса никогда не помешает…

В дверь постучали условным стуком. Прервавшись на полуслове, Мамонт пошел открывать. Очередной сбор студенческого отряда содействия КГБ происходил, как и обычно, в помещении главпочтамта. Одна из многочисленных дверей в длинном коридоре вела в просторный кабинет Мамонта. На почте всегда много народу, поэтому пятнадцать молодых людей проходили сюда, не привлекая внимания.

Мамонт вернулся с Сашей Зубовым – командиром и организатором отряда, обозначенного в служебных документах кодовым наименованием «Звонок». Зубов заканчивал пятый курс, но считал себя штатным сотрудником Управления, знал многих офицеров, был вхож в кабинеты руководства и после получения диплома юриста готовился ехать на год в Минскую высшую школу. Он был на несколько лет постарше остальных ребят, но выглядел вообще взрослым мужиком: официально-строгое лицо, костюм-сорочка-галстук, неспешные вальяжные манеры, неторопливая, уверенная речь.

Но, вопреки внешности, парень он был свойский, и ребята его любили. К Денису он присматривался незаметно, а однажды остановил в коридоре, улыбнулся, как хорошему знакомому, пожал руку, отвел к окошку, поговорил о житье-бытье и вдруг спросил:

– А ты не хочешь позаниматься интересной работой? Что-то вроде оперативного отряда?

– Вроде?

– Ну да. Этот отряд не комсомольский, а КГБ.

Ошарашенный Денис понял, что он не шутит.

– А что делать? Стучать на товарищей?

Зубов поморщился: очевидно, все кандидаты задавали ему один и тот же вопрос.

– Да нет же. Линия контрразведки. Работа исключительно с иностранцами. А что делать – расскажем.

Это было удивительно. Шумящий сотнями голосов коридор, облупленный подоконник, мутное, давно не мытое стекло, предстоящий семинар по «зарубежке» – все обыденно, знакомо и привычно. И вдруг – такое предложение! У Дениса была деятельная натура, и наряду с учебой он занимался массой других дел – скоростной стрельбой из пистолета, боксом, сотрудничал в областной молодежке… К тому же его всегда тянуло к романтике, а от слов «контрразведка» и «иностранцы» так и веяло романтикой. Да что там веяло – бил фонтан романтики!

– Я согласен! – без раздумий сказал он.

– Хорошо, – Зубов кивнул. Похоже, он был уверен в таком результате. – Если у тебя на примете есть порядочные ребята, за которых ты ручаешься, можно предложить и им…

Мамонт и Зубов остановились у двери.

– Привет, Денис, – дружелюбно помахал рукой Саша и повернулся к капитану, продолжая начатый в коридоре разговор.

– Зачем тебе нужно с ним делиться? Пусть сам подбирает людей, воспитывает! На готовое всегда охотников много…

– Кто у меня спрашивал? Генерал дал команду: оказать помощь пятому отделу. А Смирнов приказал мне. Но насильно-то никого не погонят. Пусть поговорит с ребятами…

– Денис у нас молодец, – сменил тему Мамонт. – Дает результат за результатом.

– Да, я слышал, – кивнул Зубов. – Чего удивляться? Вспомни, кто у него крестник!

В дверь принялись стучать с интервалом в полминуты. Пришел Валера Щеглов, за ним братья Безусовы, Толик Воронец, Саша и Виктор с филфака, Женя Сомов. Потом, с неизменной улыбкой на симпатичной блудливой мордашке, впорхнула Валя Рыжкова. Ее привлек Денис для специальных операций, требующих участия незакомплексованных и общительных женщин. Пока группе подобные задачи не ставились и единственной спецоперацией, в которой Валя себя реализовала, было траханье с Мамонтом. Такой вывод сделал Денис на основе косвенных признаков и проявлений некоторой несдержанности чувств с обеих сторон.

Пока Рыжкова щебетала с Зубовым, бросая откровенные взгляды на Мамонта, появился очередной посетитель – сутулый мужик с вытянутым треугольным лицом, на котором застыло выражение уныния и недовольства жизнью. У мужика были оттопыренные уши и мятый костюм. В руке он держал газету «Экономика и жизнь».

– Здорово, Валентин! – с дружеской улыбкой Мамонт пожал ему руку, хотя Денис готов был поручиться, что это только имитация благорасположения. – Садись, сейчас ребята соберутся.

Мужик сел за стол на место самого Мамонта и, не обращая ни на кого внимания, впился в газету с таким интересом, как будто в ней печатали картинки из журнала «Плейбой».

Снова постучали – подтянулся Хлопкин с психологического, за ним Коля и Леша с экономфака, потом еще двое «психов»… Последним, с опозданием на восемь минут заявился Витька Осипов. Он озабоченно хмурился и все время поглядывал на часы. Его тоже привлек Денис: неплохо учится, начитанный… Оказалось – эти критерии хороши только для студенческой аудитории: работа Витьку не интересовала, и никакой отдачи от него не было. Денис уже понял, что он – натуральный балласт, но доложить Мамонту не поворачивался язык: сам же привел человека! К тому же куда его теперь девать, когда он в курсе всех дел…

– Начинаем, товарищи! – официальным тоном сказал Мамонт. Он сел рядом с унылым незнакомцем, рядом примостился Зубов, остальные теснились на диване и нескольких стульях. Кабинет явно не был рассчитан на такое количество людей.

– Представляю вам моего коллегу, капитана Агеева из идеологического отдела.

Унылый оторвался от газеты.

– По решению руководства, – он многозначительно покосился на безразлично застывшего Мамонта. – Для усиления борьбы с идеологическими диверсиями мы должны теснее опираться на широкую общественность…

Дальше капитан рассказал об опасности проникновения чуждой идеологии в советское общество, коварных планах ЦРУ использовать для разложения социалистического строя молодое, неопытное поколение, призвал к бдительности и мобилизации студенчества, как передовой части молодежи, вокруг партийно-комсомольского ядра. При этом Агеев что-то черкал в своем блокноте, как будто конспектировал собственное выступление.

– С учетом важности идеологической линии, я уполномочен предложить вам перейти на сотрудничество с нашим отделом… – завершил он свое выступление и нервно поставил в блокноте последний штрих.

– Дело это сугубо добровольное, – добавил Мамонт. – Кто пожелает – тот может принять предложение Валентина Петровича.

– А что мы должны будем делать в вашем отделе? – спросила Рыжкова и лукаво стрельнула глазками в Мамонта. Тот остался невозмутимым.

Агеев задумчиво осмотрел членов отряда, ухитрившись не встретиться ни с кем глазами, на мгновение задумался, будто решая: можно ли раскрывать им суть предстоящей работы. Но кота в мешке не покупают, и он решился.

– Сообщать о настроениях в студенческой среде. Выявлять нездоровые тенденции в некоторой части молодежи. Освещать организации и группировки экстремистского толка… Ну и так далее.

По тесно заполненному кабинету пробежала волна насмешливого оживления – ребята толкались, подмигивали, подзадоривали друг друга:

– Давай записывайся!

– Вначале ты…

– Вот, Лешка хочет!

– Нет, пусть сперва Воронец!

Агеев решил, будто своей яркой и убедительной речью так заинтересовал студентов, что сейчас к нему перейдет весь отряд. Просто каждый стесняется сделать шаг первым.

– Не робейте, это Константину Ивановичу не в обиду: дело-то у нас общее!

Мамонт и Зубов с сожалением переглянулись. То, что с удручающей прямолинейностью предложил молодым людям Агеев, на молодежном сленге называлось однозначно: «стучать». Занятие это считалось позорным, и каждый кандидат в отряд перво-наперво спрашивал: не придется ли ему стучать на товарищей? И только получив отрицательный ответ, вел дальнейший разговор. Сейчас они работали с чужаками: иностранными туристами, моряками, делегациями и тем самым защищали страну от происков капиталистических разведок.

Изображать простых советских людей на вечере американо-советской дружбы, сопровождать западных немцев в трехдневном путешествии по Дону, наблюдать – не будут ли финны фотографировать военный аэродром или номерной завод, подставляться французам в качестве возможных объектов вербовки или поручений, связанных с нарушением правил пребывания иностранцев на территории СССР, – это одно.

А делать то, к чему их призывает Агеев, – совсем другое. На это тоже можно найти желающих, но среди другого контингента: обозленных, закомплексованных неудачников или наоборот – стремящихся пробиться в жизни с помощью Конторы карьеристов или пойманных на «компру» людей… Наверное, и среди членов отряда найдется подходящий для сотрудничества с «идеологами» кандидат, если действовать тонко, кропотливо, тщательно подслащивая пилюлю и вуалируя характер будущей деятельности. Но подход тут нужен индивидуальный, и общение – один на один, вдали от посторонних глаз. А вот так напрямую бухнуть принародно: давайте, ребятки, записывайтесь в стукачи, – мог только Агеев. И сейчас он единственный, кто не понял, что его миссия с треском провалилась.

– Валентин Петрович прав, – подтвердил Мамонт. – Я ни на кого не буду в обиде. Дело у нас действительно общее…

Агеев согласно кивал.

– Для экономии времени поступим так, – продолжил Мамонт. – Кто желает перейти к Валентину Петровичу – прошу поднять руки.

Оживление спало, лица ребят стали серьезны, наступила тишина. Ни одна рука не поднялась.

«Идеолог» с непониманием разглядывал бестолковых молодых людей. Неужели они не понимают, что от них требуется?

– Кто желает остаться со мной?

Шестнадцать рук взлетело в воздух, на одну больше, чем членов отряда, потому что Валя Рыжкова подняла две руки. Она приподняла и ногу в модной «шпильке», но невысоко, так что заметил только Мамонт и чуть-чуть улыбнулся.

– Как видите, Валентин Петрович, желающих переходить к вам нет, – с притворным сочувствием сказал Мамонт.

Агеев захлопнул блокнот, сунул в карман, взял газету и направился к двери. Зубов проводил его до двери, а вернувшись, шепнул Мамонту на ухо:

– Знаешь, что он мне сказал? Что ты все нарочно подстроил. А когда поднимали руки, ты им подмигивал…

Мамонт усмехнулся. В этом был весь Агеев.

* * *

Почему-то больше всего работы весной, до наступления настоящей жары. И на исходе лета. Периоды активности, как у членистоногих. Май и август, черт бы их побрал. Капитан Агеев работал достаточно давно, чтобы это знать, и видел достаточно много, чтобы суметь выделить и зачеркнуть общие знаменатели.

Сегодня двадцатое августа, столбик градусника подбирается к тридцати пяти, до оцепенения еще далеко. Тиходонск вовсю шебуршит, словно большой муравейник, – и день капитана Агеева расписан по минутам. Он встал в шесть, в восемь уже сидел за рабочим столом, разбирал папки с делами. На прошедшей неделе папок заметно прибавилось, Агеев до поры до времени старался не обращать на них внимания. Сейчас эта пора настала, никуда не денешься, на все установлены свои сроки.

Бойко орудуя блестящей капиллярной ручкой, он привычно составлял планы работы по каждому новому делу, разбивая намечаемые мероприятия на пункты 1, 2, 3, 4, подпункты 1»а», 3»б», 6»в», 18»г», в которых имелись свои маленькие подпунктики 1»а»-бис, 3»б»-бис и так далее. Цель всей этой канители – разложить сложное и кажущееся невыполнимым целое на множество элементарных частиц дошкольного уровня сложности. После чего каждая такая частица, каждый подпунктик запускается в работу, мозгом которой является капитан Агеев. А его руками, ногами и другими органами служат агенты, эксперты, сотрудники первых – «режимных» отделов в учреждениях и предприятиях, либо парторги тех организаций, в которых таких отделов нет, милиционеры, а также обычные, ничем не выдающиеся люди, которые используются «втемную» и порой даже не подозревают, что выполняют чьи-то задания.

Много писанины. Очень много. В фильмах и книгах про чекистов ее не показывают и о ней не пишут.

Разобрав тонкие папки со свежими делами, капитан Агеев взялся за другие – распухшие, с потемневшими от пыли и потных рук корешками. На часах 10.15. Опять писанина, от которой большой палец правой руки начинает ломить. Странное дело: когда Агеев делает зарисовки в своем блокноте, никакой ломоты, никакой боли не чувствует. Наверное, потому, что тогда он расслабляется и отдыхает, а сейчас напряженно разбирается с идеологическими диверсиями.

Рабочий агрегатного завода Тряпкин, напившись пьяным, громко декламировал стишок: «Спасибо партии родной, что отменила выходной»… При этом присутствовал мастер участка Бобриков, который деятельности Тряпкина не пресек. В результате прибывшие на практику из ПТУ несовершеннолетние Ивченко и Венчик принялись повторять стишок и громко смеяться. Дополнительные сведения: Бобриков тоже находился в нетрезвом виде, причем пил вместе с Тряпкиным. Еще дополнительные сведения: Ивченко пребывал в состоянии наркотического опьянения после употребления анаши. Материалы, характеризующие инцидент, собраны достаточно полно, остается принять решение.

Агеев задумался. Бобриков – член КПСС, заочно учится в машиностроительном институте, ему выделена льготная путевка на поездку в Индию. Здесь все просто: за пьянку с подчиненными и непринятие мер к пресечению антипартийных высказываний – строгач с занесением, запрет на выезд за границу, как идеологически невыдержанному, сообщение в институт – пусть присмотрятся, достоин ли он высшего образования…

У Ивченко – неполная семья, мать – пьяница, сам он состоит на учете в милиции за употребление наркотиков и кражи велосипедов. Вот пусть милиция и дальше им занимается…

Венчик – ранее ни в чем не замешан, учится хорошо, собирается поступать в институт, отец – главный инженер хлебозавода. Здесь есть поле для профилактики – сообщить в комитет комсомола и папашке на работу, пусть отчитается на парткоме, как воспитывает сына…

С Тряпкиным сложней всего: самый низкий разряд, не учится и не собирается, за границы ездить не помышляет… Что ему сделаешь? Разве что соли на хвост насыпать… Правда, есть начальник смены, есть парторг участка – вот пусть и отвечают за низкий уровень идеологии. Парторгу – выговор без занесения, начальнику смены – строго указать… В следующий раз только этот Тряпкин рот раскроет, как они его самолично задушат!

Уф! Отложив ручку, Агеев перевел дух, пошевелил пальцами, подул на них. Звякнул внутренний телефон.

– Звонит директор шестьдесят третьей школы, – сообщил дежурный. – Хочет проконсультироваться. Соединять?

Черт бы их всех побрал! Он же не по правилам грамматики консультироваться хочет, опять запудрит мозги, а тут и так работы невпроворот! Но шестьдесят третья школа в его оперативном обслуживании, а раз сам директор на проводе – значит, дело серьезное, он может и в райком позвонить, а может, уже звонил: с партией в первую голову «советуются».

– Давай…

Директора звали Николай Петрович. Взволнованным баритоном он сообщил, что два ученика девятого класса разрисовали портреты в учебнике обществоведения, исказив облик руководителей партии и правительства.

– Чей облик? – попытался уточнить Агеев.

– Руководителей, – конспирировался Николай Петрович. – По телефону не могу. Если надо, я сейчас привезу этот учебник…

Агеев с тоской посмотрел на гору картонных папок.

– А скажите, Николай Петрович, – задушевно спросил он. – Как вы считаете: это озорство или антисоветская акция?

– Не могу знать, – отозвался озадаченный баритон. – В таких делах вы разбираться поставлены…

– Но своих же учеников вы знаете? – капитан подталкивал неподатливого директора на тот путь, который в данный момент считал правильным. – Они что – обычные школьники или наймиты империализма?

– Нет, нет, что вы! Обычные школьники, комсомольцы, – директор понял, что означает обнаружение в доверенной ему школе «наймитов империализма». – И семьи хорошие… Скорей всего это обычная шалость…

– Тогда вызовите родителей, и пусть они их выдерут за такие шалости! – посоветовал Агеев.

– Это мы сделаем! – обрадованно зачастил Николай Петрович. – Не сомневайтесь! Спасибо за консультацию!

Агеев облегченно вздохнул и вновь набросился на текущие дела.

Фашистская организация, возглавляемая Родионом Байдаком (кличка Фюрер). Сроки разработки истекли. Надо или получать взыскание, или… Капиллярная ручка бойко забегала по бумаге:

«С помощью целевой вербовки близкой связи Р. Байдака (псевдоним Кирпич) удалось установить, что Р. Байдак и его знакомые Скорченко, Елисеев, Гостицын, Левчиков действительно называют себя фашистами и присвоили Р. Байдаку прозвище Фюрер. Однако никакой идеологической основы перечисленные лица не имеют, основ теории фашизма не знают и ею не интересуются, литературы по данному вопросу не изучали. В силу низкого образовательного и культурного уровня Байдак и его знакомые не способны усвоить, а тем более распространять фашистские теории. Название „фашисты“ используется ими для устрашения других молодежных группировок и запугивания владельцев коммерческих киосков, с которых они пытаются получать денежную дань. Политическая мотивация в их действиях отсутствует. Таким образом, в данном случае следует считать перечисленных лиц не экстремистской организацией фашистского толка, а хулиганской группой криминальной направленности.

С учетом изложенного полагаю:

1. Дальнейшую разработку группы Р. Байдака и др. прекратить.

2. Информировать о данной группе УВД г. Тиходонска.

3. Источник Кирпич использовать для дальнейшего проникновения в негативно-ориентированную и политически неустойчивую молодежную среду.

Оперуполномоченный 5-го отдела капитан Агеев».

В половине двенадцатого – шквал звонков. По крайней мере два из них подразумевали какие-то активные действия со стороны Агеева. Два часа хождений по кабинетам, ожидания перед запертыми дверями, лихорадочных поисков нужных фраз и убедительных формулировок. Иногда он вдруг словно просыпался, обнаружив, что непринужденно болтает с машинисткой Раечкой, поглаживая глазами ее округлые горячие бедра под летними брюками – а в голове щелкают клавиши и рычажки: пункт такой-то, подпункт такой-то.

В 14.00 обед. Киоскерша с розовым напальчником, упругость свежих газет на никем еще не смятых перегибах, шестнадцать магазинных пельменей, салат из свежих помидоров, раздатчица Вика и тонкие синие жилки на ее бледных ногах. Под халатом скрываются висячие треугольные груди, похожие на клапаны почтовых конвертов.

Все сегодняшние встречи перенесены в явочную квартиру на Кавказской улице. Людей слишком много. Лоточник, почтальон, студент, гример из драматического театра… От большинства из них (за малым исключением) толку никакого. Это мусор, который остается на чайном ситечке, все лучшее проходит сквозь и занимается своим делом. Так по крайней мере кажется самому Агееву. Тем же, кто наверху, кто пристально следит, чтобы капитан активнее работал с людьми, кто поощряет инициативу, время от времени запуская вожжу ему между ног, – им, возможно, виднее. С высоты. Возможно, из этих тысяч «ничего» и складывается какое-то «нечто».

…Агеевская явка – это самая обычная жилплощадь. «Сдается однокомнатная изолированная квартира в центре, все удобства, телефон, после ремонта, чисто, недорого». Служебных квартир у Управления не хватает – так Агееву и сказали. «Сейчас не те времена», – туманно выразился Заишный, хлопая после каждого слова ладонью по столу. То ли он надеялся, что скоро вернутся «те» времена, то ли считал, что настоящую конспиративную квартиру такому кретину, как Агеев, доверять нельзя.

Эту «хату» капитан выбрал, изучив большое число объявлений. Удобное место: неподалеку рынок, постоянная людская толчея, сквозной подъезд с выходом в проходной двор, хозяйка с нормальной биографией и без порочащих связей, нелюбопытные соседи… Из выделенных финчастью денег Агеев заплатил сразу за год вперед и без спросу врезал свой – маленький, но функциональный гердовский замок. На всякий случай пригласил сюда компетентного человека, которого коллеги прозвали Нюхало. Обследовав каждый квадратный сантиметр жилплощади, специалист подтвердил: чисто.

Так Агеев стал работать на Кавказской, 22. Иногда он слышал здесь какой-то кислый стервозный запах и начинал подозревать, что хитрая хозяйка каким-то образом умудряется водить сюда блядей и ухажеров. Но потом успокаивался. В подъезде тоже воняло. И во дворе воняло не меньше. Воняло везде.