Текст книги "Секретные поручения"

– Это тот самый Бибиков? – Сергей указал пальцем вверх.

– Да. Потом он хорошо поднялся…

Отец замолчал и быстро прикончил свой кофе. Он не любил углубляться в подробности и сейчас должен был сменить тему.

– Да гори оно все огнем, Серега. Сегодня я нацелился посидеть в погребке у Шварца, в бильярд погонять, а потом обставиться пивом, чтобы меня за бокалами не видно было. Или на Дон – Коников себе новую базу построил – «Хилтон» да и только! А можно катер взять… В такую жару на реке ох и клево! А ты, я слышал, сессию сдал?

– Сдал, – сказал Сергей. Особой радости по этому поводу он не испытывал.

– Так в чем дело? Пошли вместе. «Наш Вилли пива наварил и нас двоих позвал на пир…»

Пахан интересовался его учебниками и изучал хрестоматии добросовестней самого Сергея.

– Пошли. Зою возьмем, если ты не против. А если против – не возьмем.

Зоя была постоянной любовницей отца. Давно, уже пять или шесть лет. Сергей застукал их когда-то на базе горисполкома, она смазывала отцу спину кремом для загара. Отец не смутился, он никогда особо не скрывался, даже не предупредил: «Мол, смотри матери не говори!» Сергей, естественно, и так ничего рассказывать не стал.

В отличие от других его телок, Зоя совсем не похожа на секс-бомбу. Она на голову ниже отца, у нее белые, словно выгоревшие, волосы, ноги с выступающими вперед коленками, как у девчонки-девятиклассницы, а бедра не касаются друг дружки внутренней частью, будто она все время сжимает между ногами невидимый воздушный шарик. Зоя возглавляет рекламный отдел отцовской фирмы, там у нее своя контора в конторе; несколько раз Сергей по ее просьбе выдумывал сюжеты и слоганы для кампаний – если они проходили, Зоя выплачивала процент.

– Нет, – сказал он. – Я не пойду.

– Почему?

Отец набычился.

– Ты из-за Зои? – спросил он. – Говорю тебе: я не собирался ее никуда брать, мы и не договоривались с ней ни о чем. Она торчит на работе, трясет за грудки художников, чтобы к первому июня сдать дюжину рекламных щитов-жалюзи… Может, и не пошла бы еще.

– Зоя тут ни при чем, пап. У меня встреча. Важная.

– Не проблема. Встречайся, решай все свои дела – а потом дуй сюда, я тут кое-что подготовлю, оденусь, почитаю в конце концов… А?

Сергей дорого бы дал, чтобы не обижать его. На самом деле отец не просто решил отдохнуть денек от своей конторы – он хотел побыть вместе с ним, прогуляться, попить пивка, поговорить о том о сем. Возможно, о женщинах. Возможно, об этих зеленовато-желтых пятнах на припухшем еще слегка лице. Отец всегда говорил с ним. Даже когда Сергею было восемь месяцев и он даже на «а-а» и «пи-пи» никак не реагировал – отец подолгу рассказывал ему всякие байки, когда укладывал спать. И в пятом классе, когда Сергей перешел в другую школу, где его тут же прозвали Глист (тогда еще он был худой и длинный) и дня не проходило без драки и слез, – отец купил билеты в дом отдыха, неделю учил его удить форель, разделывать ее, жарить в золе, завернув в фольгу. Драться тоже учил. И говорил все время, спрашивал, рассказывал.

«Только теперь разговорами не поможешь, – подумал Сергей. – И даже все твои шустрики охранники, папа, ничего не сделают».

– Не могу, – тихо сказал он.

– Может, ты с девушкой хотел встретиться?.. Так бери ее с собой, какие проблемы! Возьмем два номера, да и на катере кают достаточно!

Сергей мотнул головой.

– Нет. Ничего не выйдет.

Отец посидел немного, встал, сложил тарелки и чашки в посудомоечную машину. «Наш Вилли пива наварил… собрал жиганов двенадцать рыл…»

– Я видел, у тебя новая бейсболка «стартеровская», – сказал он обычным своим тоном. – Не дашь на денек прикинуться?

– Бери. Только она велика тебе будет.

– Ничего… Сейчас, говорят, это модно. Кстати, в Штатах секта есть, мормоны, они в любую жару жилеты и глухие сюртуки носят. Да и наши староверы никогда не разоблачались…

– Чего это ты вспомнил?

– Не знаю, – отец натянул шорты, бейсболку и теннисные туфли, рассовал по карманам деньги, ключи, дистанционный пульт от машины. – Ладно. Монеты есть? На…

Он протянул новенькую зеленую бумажку. Сергей молча взял, сунул в карман. На душе у него кошки скребли. Вид у отца невеселый, хоть он из кожи вон лезет, чтобы не показать этого. Ни в какой погребок он не пойдет и на Дон скорее всего не поедет. Наверное, заберет Зою из конторы и весь день будет жарить ее на какой-то хате. А потом разругается с ней… Потому что ему уже пятьдесят пять. И он собирался провести этот день совсем по-другому.

* * *

Капитан дал ему вторую попытку. Сегодня он ждет ровно в 14.00 в какой-то сраной пельменной.

Сергей пришел на десять минут раньше – думал, поиски займут гораздо больше времени. А пельменную заметил еще за квартал, вывеска – на полдома, огромная и яркая, будто для слепых. Зашел внутрь. Девушка с белыми, как рыбье мясо, ногами спросила, что он будет заказывать.

– Водка есть? – неожиданно для себя самого спросил Сергей.

– Только пиво.

– Холодное?

Сергей взял бутылку, вышел на задний дворик и встал в теньке под навесом.

– В сторонку, парень.

Двое рабочих в засаленных безрукавках на голое тело вынесли из пельменной пластиковый стол и два стула.

– Вот спасибо, мужики, – сказал Сергей. – Теперь бы еще кровать на два посадочных места и вашу раздатчицу в кружевном пеньюаре.

Рабочие посмотрели на него, как на описанную собаками трансформаторную будку, молча развернулись и ушли. Сергей присел, допил пиво, выкурил сигарету, посмотрел на мертвые, утонувшие в раскаленном небе облака. Когда собрался уже зайти внутрь, проверить – на месте ли капитан, Агеев сам появился. С толстой газетой под мышкой.

– А ты уже здесь, – сказал он спокойно.

– И давно, – сказал Сергей. Сердце колотилось.

Сейчас капитан подаст руку, а он отвернется и сплюнет в сторону. Такую штуку он придумал, чтобы оскорбить Агеева и тем самым компенсировать свое унижение. Только придумать – это одно, а сделать – совсем другое. И он не был уверен, что осмелится на столь дерзкий жест. Но ситуация разрешилась сама собой – капитан руки не подал.

Агеев сел за столик; прежде чем его зад успел коснуться пластикового стула, припорхнула раздатчица и поставила на стол тарелки с политыми сметаной пельменями и зеленью.

– Ну и что? – спросил Агеев, нанизывая вилкой первый пельмень.

Сергей пожал плечами.

– Пришел вот, сижу.

– Хорошо. Что принес?

Сергей промолчал. Молчал и Агеев, отправляя в рот второй, третий, четвертый пельмень. Дешевые магазинные пельмени из собачьего мяса. Сидит, травится, елки зеленые… Вон через дорогу кафе «Охотник», там всегда свежая поджарка и фаршированные окорочка под домашнее кисленькое винцо – сходил бы туда, козел.

Агеев молча развернул газету, отыскал любимую страницу, положил перед собой на стол – так же молча сдвинув в сторону Серегин локоть. Читал и продолжал есть дальше.

Пятый, восьмой, десятый.

– А что я должен был принести? – не выдержав, спросил Сергей.

Одиннадцатый, тринадцатый.

– Я не понимаю: так вам от меня что-то нужно или нет?..

Четырнадцатый, пятнадцатый. Агеев загнул краешек газеты, дочитал абзац на другой стороне.

– Я… – начал Сергей.

Но капитан перебил его, не отрывая взгляда от газеты:

– Если принес, выкладывай. Если нет, ступай отсюда, не мельтеши.

Сергей сглотнул. Хватка была железной, не вырваться. Причем выходило так, что у него ничего не просят и ни к чему не принуждают, просто ждут, чтобы он сам сел голым задом на горячую плиту. Добровольно. Он напрасно надеялся, что машина где-то не сработает, забуксует, что его просто напугали немножко, а потом посмеялись и забыли; что всемогущему Управлению триста лет не упал какой-то студент, за всю свою жизнь опубликовавший не более десятка крохотных заметок. Да, он надеялся. Все эти дни и часы.

– А рапорт?.. А эти… Коливатов и… – спросил он тихо.

– Не переживай. Тебя вызовут, когда надо будет. Найдут. Повестка, расписка – все как полагается. Бегать за нами тебе не придется, поверь.

Сергей поднялся. Агеев подцепил на вилку последний пельмень и возил им по тарелке, собирая остатки сметаны.

– Папа наверняка выбьет для тебя самую лучшую камеру в сизо, где меньше всего «отрицал» и отмороженных, – Агеев говорил, уткнувшись в газету, словно читал вслух. – Парень ты здоровый, крепкий, а если еще поведешь себя там по-умному, будешь жить не хуже других. И годика через три на всей Тиходонщине не будет журналиста, который бы ботал по фене лучше тебя. Большой жизненный опыт, глубокое знание предмета, специализация, которую невозможно получить ни за какие деньги. На тебя будет спрос, Курлов. Ты станешь монополистом в своей области. Лучшие издания – твои. А потом… У нас был похожий случай с пареньком вроде тебя. Он сейчас в «Московском комсомольце» ведет отдел. Счастлив, доволен. Нашел себя в жизни…

За долю секунды до того, как капитан прикончил последнюю помидорную дольку, раздатчица принесла и поставила на стол чашку с кофе. Ее белые икры были сплошь усеяны пупырышками, будто девушка мерзла, и редкие жидкие волоски на ногах торчали торчком.

– Второй кофе? – спросила она, глянув на Сергея.

Агеев отрицательно покачал головой. Раздатчица быстро ушла.

Сергей уже жалел, что поднялся. Вся лихость ушла в землю, как электрический ток. Ему совсем не улыбалось стать лучшим среди журналистов специалистом по парашам. Но дело даже не в этом. Уйти сейчас – это значило ждать и бояться: неделю, месяц, год.

– Что с Антониной? – спросил он.

Капитан выпил кофе и поднялся.

– У нее словесный понос. В остальном – жива и здорова.

– А что она…

– Четырнадцать тридцать, молодой человек, – Агеев подкрутил свои часы. В механизме что-то негромко пискнуло.

– Меня ждут люди. До свиданья.

Сергей понял, что спекся. Спекся окончательно. Стараясь не отдавать себе отчета в том, что делает, он быстро достал из кармана сложенный вчетверо лист стандартной бумаги для пишущих машин и недорогих принтеров, протянул капитану. Будто стакан тормозной жидкости выпил залпом.

– Вот…

– То-то! Чего же ты целку строишь?

Коротко хрустнула бумага. Агеев развернул листок, просто тряхнув его, как встряхивают градусник, просмотрел отпечатанный на матричном принтере текст.

– Так не годится, – сказал он, покачав головой. – В следующий раз пиши от руки, это в твоих же интересах. Текстовый файл очень трудно уничтожить, практически невозможно, а регенерируется он довольно легко. Понял?.. Теперь смотри сюда. Внимательно.

Из маленького нагрудного кармашка Агеев достал визитку, развернул ее обратной стороной. Там был написан телефон, ниже – время и число. Сергей потянулся, чтобы взять визитку, Агеев убрал руку.

– Учись держать все в голове. Позвонишь из автомата в указанное время по указанному телефону, тебе скажут, что делать дальше. Не пытайся подключить к аппарату диктофон, человек на другом конце провода сразу узнает об этом, разговор тут же прекратится. Наше сотрудничество – доверительное и добровольное. Никакого насилия с нашей стороны, никакой двойной игры – с твоей. И еще…

В невыразительных глазах капитана колыхнулось какое-то сильное чувство.

– Может, тебе и нравится быть педерастом, но мы с ними дел не имеем. Я сам подберу тебе псевдоним, и в следующий раз ты перепишешь подписку заново. Ты меня понял?

Прежде чем Сергей успел кивнуть и сказать «да», Агеев уже выходил из дворика, внимательно глядя под ноги, чтобы не ступить в собачье дерьмо.

– Дважды отпидоращенный… – бормотал про себя Сергей, словно на автопилоте шагая из переулка в переулок. – Или – «отпидораженный»? «Отпидоренный»?.. Надо будет спросить у кого-нибудь.

* * *

– У меня плохо получилось? – сказала Светка Бернадская. – Я что-то делала не так?

– С чего ты взяла? – Сергей скосил на нее глаза. Поднимать голову было лень. – Все хорошо. Честно.

– Тогда почему ты молчишь?

– Я перевариваю. Ляг, успокойся,

Вначале он хотел найти отца, подъехал к Шварцу, где быковали тиходонские денежные тузы, объехал несколько отцовских излюбленных баз на Левом берегу. Пусто. Заглянул на кониковскую новостройку – действительно Эль-Кувейт. Там особенно не полюбопытствуешь: сразу же появились коротко стриженные мальчики в камуфляжных куртках и с милицейскими рациями в руках. Но отцовской машины на стоянке не было. На работе отец тоже не появлялся.

Сергею позарез надо было кого-то найти. Прямо-таки детский страх, трясучка, будто лежишь один в темной спальне и мерещатся всякие ужасы и надо прижаться к родному теплому телу, ощутить знакомый запах, чтобы все страшное бесследно растворилось в ночи.

И он нашел Светку Бернадскую. Ее мать заставила их выпить перед уходом по чашке молока и сказала, чтобы они были осторожны. «Время сейчас такое… Я на вас очень надеюсь, Сережа». Сергей сказал, что она может не волноваться. Потом усадил Светку в свою раздолбанную «пятерку», отвез на Левый берег и без особых церемоний трахнул прямо в машине. Совесть мучила недолго: Светка давно была не девочкой, это точно.

– …Мне надо искупаться, – сказала она, усаживаясь на сиденье и сворачивая влажное покрывало под собой. – Пойдешь?

– Пойду. Только отъедем чуть дальше, здесь дно плохое.

На многие километры берег захламлен высохшими корягами, будто скрученными церебральным параличом. Плавать здесь опасно, зато удобно жарить шашлыки. Сегодня будний день, людей нет, ни одного дымка на горизонте.

– Вот там, – Сергей показал на маленькую бухточку, окруженную подковкой желтого песка. – Там мелко и вода всегда выше градуса на три, чем на городском пляже.

Светка голышом выпрыгнула из машины, побежала к воде. Покрывало отпечаталось на ягодицах красным узором. Сергей опустил ноги в теплый песок, большим пальцем вырыл ямку, бросил туда перевязанный узлом презерватив. И засыпал его.

До армии у него не было ничего с девушками, в смысле серьезного, – что бы там ни говорили о распущенности начальнических сынков. Так, поцелуи, объятия, расстегнутый после мучительных усилий лифчик. И все. В армии один сверхсрочник по фамилии Шаббе, волжский немец, сказал Сергею: «До двадцати пяти лет ты должен передрать их всех, начиная от маминых дочек и кончая портовыми проститутками – чтобы наесться и успокоиться. Перебесишься – тогда можешь спокойно жениться».

И отец дал похожее напутствие, только приличными словами и с другой мотивировкой: «Тебе надо пройти мужскую закалку. Главное – осознать, что никакие они не богини и молиться на них не надо. Кто этого не понял, у того с бабами большие неприятности». Не столько выполняя эти рекомендации, сколько по велению естества, Сергей ворвался в гражданскую жизнь, как сексуальный болид, и уже через год не помнил всех своих девушек по именам.

Сначала он высматривал в толпе высоких, большеглазых, прикинутых в безукоризненные мини и жакеты – вид у них такой, что начинаешь сомневаться: дают ли они вообще кому-то на этом свете?.. Давали. Не все, правда. И не сразу. Но те, что давали, оказались устроены именно так, как было нарисовано в учебнике по акушерству и гинекологии. Этим они сразу же отличались от богинь, мраморные изваяния которых Сергей многократно рассматривал в музеях.

Ничего возвышенного и неземного в них не было. Иногда удавалось обнаружить перхоть в гладких, пахнущих дорогими духами волосах. У одной очень красивой девушки Сергей заметил между пальцами ног что-то белое, похоже на след от мела, и спросил, что это. Девушка сказала, это салицилово-цинковая мазь, против шелушения. Потом он узнал, что так лечат грибковые заболевания. Каждое подобное открытие разочаровывало его все больше и больше.

Физиология. Голая физиология и ничего сверх того. Некоторые сами сдирали с Сергея одежду и были внутри как расплавленный воск, они хрипели и кричали; Сергей едва успевал сходить помочиться между двумя раундами. Некоторые были сухими, как прореха в войлочной обивке, и войти в них было возможно только прихлопнув себя пару раз по заднице толстой увесистой книжкой.

Однажды Сергей подумал: стоп, я, кажется, наелся.

Но он ошибался. Потом его тянуло к замужним женщинам, выдрессированным своими мужьями, для которых приключение с большим неутомимым мальчиком было что-то вроде полета на Луну. Они реагировали на любое, пусть даже самое затасканное ласковое слово; они научили его многим фокусам, вспоминая которые потом на лекции, Сергей с трудом удерживал рвущийся вверх шлагбаум. Аппетит приходил во время еды. Он спал с несколькими первокурсницами, которые в темноте, стягивая трусики, клялись, что делают это второй раз в жизни. От них чаще пахло потом и нечищеными зубами. Некоторые хотели попробовать «это» через задний проход. Иногда они просили включить свет, чтобы рассмотреть настоящий, живой мужской член; иногда просили, чтобы он разодрал их пополам. Обычно Сергей плевал на эти просьбы.

Портовые проститутки брали недорого, на ощупь они были как омлет. Сергей попробовал с ними раза два, больше не рискнул. А потом на открытии агропромбиржи встретил одну из своих длинноволосых большеглазых «жакетниц». Она оказалась референтом председателя биржевого правления, смотрелась просто сногсшибательно, и Сергей опять засомневался: дает ли?.. Она дала ему после коктейля в огромном пустом актовом зале, ключи от которого Сергей стащил на вахте. Дала прямо на кафедре, схватившись руками за микрофонную стойку и выставив к Сергею вздернутый и круглый, как мячик, зад с влажной розовой пипкой под ним. На кафедре стояли пустой графин и стакан, они все время дзынькали, а девушка, свесив голову вниз, смотрела, как трясется Серегина мошонка. Улыбалась. И ее длинные волосы елозили по полу.

Короче, все завертелось по второму кругу.

…Волжский немец по фамилии Шаббе был трижды прав. Вначале Сергей бросался на них, как бык на красную тряпку, он лил в них сперму галлонами, как испорченный автомат на бензозаправке. Девушки с правильными чертами лица и стройными сильными ногами – их в Тиходонске пруд пруди!.. Но после пятого или шестого галлона до Сергея стало доходить, что «правильное лицо» – это еще не значит «красивое лицо». Нет, вернее: «красивое лицо» еще не значит «хорошее лицо». Были фигуристые девушки с обложки, умницы, не гулящие там какие-нибудь – внутри которых сидели и давили на рычаги паскудные бородавчатые старухи, големы, монстры. Во влагалищах у них всегда сухо и чисто. Там стоят медвежьи капканы. Глаза у них пустые, пластмассовые, они почти незаметны на смазливой улыбающейся мордашке, и шлагбаум моментально вскидывается вверх: о-па, поехали!.. А капкан сработает, будь спок. Морально кастрированные мужики и парни – их в Тиходонске тоже пруд пруди.

Сергей вовремя научился вычислять по глазам. И сразу понял, что у него нет девушки. Своей девушки. С хорошим лицом, с глазами – пусть и не такими большими, как у «жакетниц»… Которой он мог бы сказать прямо сейчас: «Слушай, я никому не говорил об этом, даже Родику. Я попал в очень хреновую историю». И которая не намекнула бы в ответ, что он грузит сверх нормы.

Нельзя сказать, чтобы этот вакуум все время как-то по-особому донимал его. В конце концов была ведь и Антонина, обычная красивая стерва, за которой Сергей ходил целых два месяца. И была – раньше еще – маленькая нескладная однокурсница по фамилии Балым, которая все на свете понимала. Но когда эта Балым сидела у него на коленях, голая, скрученная буквой «с», и судорожно двигала маленьким угловатым тазом – Сергей не чувствовал ничего, кроме стыда.

Зато вот: Светка Бернадская.

Вот она идет к машине, машет рукой: почему не купаешься? Вода – во!

Обычная мамина дочка (не девочка, правда). Зубрила. У нее трусы с какой-то цветной картинкой – мишки, попугаи, обезьянки – и пуленепробиваемый лифчик. Серегин шлагбаум она как-то в горячке назвала «писун». Умора. Зато когда Сергей с Родиком сидели пьяные в машине, она вдруг села к ним и поехала в общагу – хотя на дух не переносит ни саму общагу, ни компании, которые там собираются. Курила ли она «дурь» вместе со всеми? Сергей не помнил. В любом случае по возвращении мама наверняка зарядила ей касторки куда надо. Зачем все это Светке нужно?

– Вода как парное молоко, – сказала Светка Бернадская, стряхивая волосы. Капли тихо дзынькнули по автомобильному стеклу. – Иди искупайся, так здорово!..

У нее высокая тонкая талия, двумя пальцами обхватить можно. Пальцы на ногах тонкие, хрупкие, почти детские. На лодыжке длинный шрам от какой-то старой операции. Черные волосы на лобке торчат в разные стороны; и почему у всех блондинок такие чернющие волосы?.. Сергей взял ее за руку – рука была мокрая, холодная, – усадил на песок, сел рядом.

– Светка, – сказал он. – Ответь мне, только честно: зачем тебе все это нужно?

– Что? – уставилась на него Светка.

– Тогда, в общаге. Сейчас. Ты понимаешь меня.

Она хотела сделать вид, будто думает. Рассмеялась.

– Не знаю. Ты спрашиваешь так, будто я затащила тебя сюда и долго чего-то добивалась. А?..

– Родик мог запросто протаранить на своей «Ланче» первый же осветительный столб. Ты знаешь Родика. В «двойке» я вел себя по-идиотски, и все другие были не лучше. Все как всегда, в общем. Почему ты сунулась туда?

Светка больше не смеялась. Она в самом деле думала. Обхватила руками колени, маленькие груди съежились, скользнули вниз, стали почти незаметны. Сергей неожиданно для себя самого поцеловал косточку на ее лодыжке. Белая, совершенно гладкая косточка.

– Ты когда-нибудь слышал «Purgeans»? – вдруг спросила Светка.

– Пур… Кого? – не понял Сергей.

– Группа из Балтимора, – сказала она. – Они были у нас в прошлом году – фестиваль «Некс-Стоп», помнишь?.. Их клавишник за два часа выступления штук восемь «Коргов» покрошил. Цигулева сказала тогда: полный хрюк. Помнишь?

– Нет, – сказал Сергей, – не помню.

– Они прилетают завтра в Тиходонск. Я обещала заму в «Вечерке», что возьму у них интервью для четвертой полосы. Сто двадцать строк. Пойдешь со мной?

– При чем тут «Вечерка»?

– Меня туда на летнюю практику определили.

– А-а, – сказал Сергей.

– Пошли. Тебе понравится.

Он встал и пошел к воде. Песок был твердым и теплым. Пошире размахнувшись ногой, Сергей подфутболил высохший, почти невесомый кусок деревяшки. Пенис тяжело качнулся взад-вперед. Светка догнала его и побежала рядом.

– Какой большой!.. – сказала она.

– Кто?

Светка стрельнула глазами вниз, снова рассмеялась. Передразнивала.

– Пи… Этот. Писун.

– Елки зеленые, – сказал Сергей. – Еще раз назовешь его так, ноги вырву.

– Ну а как он называется?

Сергей сказал. Светкино лицо вспыхнуло, словно красная сигнальная лампочка в игре «Угадай мелодию» – но смеяться она не перестала.

– Как-как? – переспросила она.

Сергей крикнул громче. Бернадская прыгнула в воду, плотно сдвинув длинные ровные ноги.

Вечер свалился как-то вдруг, без всякого предупреждения. Они долго ехали вдоль берега, дикие места сменились относительно ухоженным пляжем, потом пересекли мост; тела казались непривычно легкими, закон всемирного притяжения определенно барахлил. Сергей расслабился. Капитан Агеев и машинописный листок провалились в черную дыру памяти, как растворившийся в ночи детский кошмар.

– Цигулева сессию не сдавала, – вдруг сказала Светка Бернадская, будто разговаривая сама с собой. – Интересно, почему?

Сергей не ответил. Кошмар вернулся. Он отчетливо понял, что теперь никогда не избавится от него. Черт! Он с силой вдавил в пол педаль газа, «пятерка» напряглась, но поперла вперед, Сергей промчался по Южному шоссе, проехал мост и, не сбавляя скорости, ворвался в город. Перекатился через отполированные до блеска трамвайные рельсы, миновал раскинувшийся справа зеленый сквер, пересек Магистральный проспект и еще несколько улиц, свернул на Каменногорский. Через два квартала Светкин дом. Она предложила подняться наверх. Сергей отказался: там мама, ей надо смотреть в глаза прямо и честно. Когда Светка выходила из машины, ему показалось, что через платье просвечиваются мишки и попугаи.

– Слушай, Свет, – сказал Сергей. – Вопрос на засыпку. Ты ведь учебник Розенталя вдоль и поперек пропахала. Как правильно сказать о человеке, которого дважды отпидорасили? Дважды – отпидоращенный? отпидораженный?

У Светки Бернадской, у маминой дочки, отвисла челюсть.

– Не знаю, – сказала она. – А это имеет значение?

Сергей захлопнул дверцу, опустил стекло и сказал:

– Пожалуй, нет. Практического значения это не имеет.

* * *

Гестапо услышал, как в стекло входной двери тихонько постучали. Звук тонкий, отчетливый. Так стучать может или ключ, или монетка. Или железный коготь. На часах 00.18. Полуопустевшее по случаю окончания сессии общежитие уже не раскачивается туда-сюда от ночного дёра. Тихо. Гестапо как раз нацелился прилечь в подсобке, отдохнуть.

Стук повторился.

– Кто там? – крикнул Гестапо.

Твою мать. Он не собирается выбегать каждый раз, когда какому-нибудь бомжу взбредет в голову царапаться в дверь.

Прямо в лицо с улицы мигнули фары. Гестапо зажмурился. Машина стояла у самого крыльца, будто собираясь брать на таран здание общежития. И несколько фигур рядом – высокие, широкоплечие. Как они подобрались сюда, Гестапо не слышал. Возможно, машина стояла уже давно, только какого…

Стук-стук.

– Иду!

Он прилепил теплый комок резинки к дээспэшной перегородке на посту и пошел. Фары мигнули еще раз, ударили старика по глазам.

– Сейчас допрыгаетесь у меня, – пробормотал Гестапо.

С обратной стороны к стеклу прилепилась рука с развернутой книжкой удостоверения. Дальше, в темноте – строгое скуластое лицо, плотно сжатые губы. Стук-стук. Гестапо проворно полез за очками, дужки зацепились за что-то в кармане. Твою мать. Он влепился лицом в стекло, сплющив большой мясистый нос.

Прищурился.

Губы его зашевелились.

Стук-стук. На этот раз широкоскулый человек ударил по стеклу сильнее. Гестапо наконец разглядел, чем это он колотит. Пара стальных наручников. Господи Боже.

– Дак я… Открываю! – крикнул Гестапо как можно громче. – Открываю! Что вы сразу мне не сказали, товарищи?

* * *

– Подъем, Николай. Руки по швам. Вот так. Ну!.. Стоять!

– Этих троих на коридор, в читальню. Черных тоже. Воронюк, поговори с ними, пока труханец у них еще не прошел. Рульковский потом выйдет, осмотрит.

– Есть.

– Эй, Николай батькович!.. Стоять, я сказал!

– Подъем! Всем подъем!

Яркий свет слепил глаза. Коля Лукашко не мог сказать точно: спит он или не спит. Он знал только, что здорово устал, будто прожил целую жизнь грузчиком на товарной станции. Через сутки это обычно проходит, если, конечно, снова не закурить… А потом в блоке объявились эти мужики. Как они сюда попали – Коля не знал. Не помнил. Может, он сам им открыл, может, они взломали дверь. Откуда им известно его имя?

– Еще раз попробуешь упасть – я сделаю вот так, – сказал кто-то большой, наклонившись к самому его лицу. И наступил своим башмаком на голую ступню Коли Лукашко.

Коля ударил головой в пахнущий свиной кожей живот. Живот оказался твердым, как скала. Колю подняли, щелкнули по ушам, поставили вертикально.

– Рульковский, осмотри его. Быстренько.

Из блока цепочкой выходили на коридор Чума, Соломон и Джо. К черной заднице Соломона прилипли розовые женские трусики, резинки глубоко врезались в ляжки; свои трусы он давно сгноил, теперь одалживает у проституток. Соломон и Джо громко возмущаются на своем родном суахили.

– Так, Николай. Я буду отдавать команды, ты будешь выполнять их быстро и без суеты. Это в твоих интересах. Договорились?.. Ну-ка открой рот и покажи язык.

Коля широко открыл рот и высунул язык как можно дальше. Мужчина в очках без оправы положил свою руку ему на подбородок и отвел вниз, будто собрался выломать челюсть напрочь. Рука сильно пахла хлоркой. «Врач», – подумал Коля.

– Посмотри на меня.

В зрачок уперся луч крохотного фонарика.

– Так… Теперь подними руки.

Мягкая желтая бумажка скользнула от подмышек к паху. Бумажка потемнела от пота или грязи, врач рассмотрел ее на свет, покачал головой и спрятал в карман.

– Вытяни руки вперед, разожми кулаки.

Руки дрожали.

– Разверни ко мне тыльной стороной.

Холодные пальцы пробежались по венам на локтевых сгибах, потом – по венам на ступнях ног. Сильно надавили несколько раз.

– Стяни трусы до колен.

Врач заставил Колю поднять член вверх и заглянул туда, словно грибник, который ищет подосиновик под веточкой. Надавил большим пальцем. Коля вскрикнул.

– Тихо.

Коле пришлось еще несколько раз повернуться вокруг оси, пока врач, задрав очки на высокий лоб, стучал пальцами по правому подреберью, щупал и растягивал кожу на спине, лопатках, животе, ягодицах. Наверное, искал какие-то таинственные письмена. Шифровки.

– Что это? – он показал на царапину под коленкой.

– Упал, – сказал Коля Лукашко.

– Брешешь.

Коля ничего не ответил и отвернулся. Все это время третий посетитель – высокий, скуластый, лицо как обитый угол дома – шарил по комнате, выдвигая из-под кроватей чемоданы, вытряхивая их содержимое на пол, сбрасывая книги с полок, переворачивая тумбочки, из которых сыпалась шелуха от семечек и хлебные крошки. Нашел на полу влажное полотенце, понюхал. Улыбнулся.

– Глянь, Владимир Иванович.

Он сунул полотенце под нос врачу. Тот потянул носом, серьезно посмотрел на Колю Лукашко.

– Ты – придурок чертов, понятно тебе? – сказал Рульковский.

– Я ничего не знаю, – сказал Коля. – А вы кто такие?

– Не валяй дурака. Ты прекрасно знаешь, кто может поднять тебя среди ночи. Вину-то чувствуешь, – утвердительно сказал скуластый. – Но я тебе поясню на всякий случай: уголовный розыск, отдел по борьбе с наркобизнесом.

Огромные руки скуластого, два мощных зажима-манипулятора, сдавили плечи Лукашко. Острый орлиный нос, а за ним широкие лемеха-скулы; если он саданет сейчас, Коля развалится, как комок глины под плугом.

– Где «дурь», Николай?

– Нет у меня никакой «дури»!..

– Не звезди. Ты курил сегодня с дружками, вся комната провонялась.

– Я ничего не знаю! Нет у меня ничего!

Плечи сдавило так, что, кажется, пальцы скуластого должны коснуться друг друга через кожу Лукашко. А потом Рульковский увидел что-то. Пустой полиэтиленовый пакет, в каких обычно продают сахар, – лежит себе на подоконнике, почти на самом виду. Рульковский все сразу понял, взял пакет, провел пальцем по внутренней поверхности. Попробовал на язык. Присел на корточки рядом со скуластым.

– Опоздали, – сказал он тихо. – Позвони Агеев вчера, мы бы этим щенкам полную жопу огурцов натолкали бы.

Скуластый велел Коле Лукашко встать на кровать коленями и повернуться к стене, а сам подошел к врачу.

– Дай-ка сюда.

Он взял пакет у Рульковского, встряхнул, постучал пальцами по стенкам. Внутри слабо колыхнулась коричневая пыль, будто оставленная когда-то ночной бабочкой.

– Сколько нужно по минимуму? – спросил Рульковский.