Текст книги "Секретные поручения. Том 1"

Сергей сел рядом. Диван под ягодицами послушно прогнулся, а потом чуть подбросил его вверх, снова прогнулся и снова подбросил. Как будто приглашал поиграться.

– Сдал? – спросил Сергей, принимая наполовину наполненный стакан.

– Арийцы не сдаются, – широко улыбнулся Байдак.

– Кончал бы ты с этой херней…

– А чего? – продолжал улыбаться Родька. Но улыбка застыла и превратилась в оскал – так бывало всегда, когда кто-то ему возражал, не слушал или другим образом проявлял непочтение.

– Ничего… Лидия зуб на тебя точит.

– Ее сраная точилка… Она давно сломалась, Серый. Вот так. А теперь пьем. Чтоб всё – и у всех.

Выпили. Ашот достал из-за спинки дивана литровую банку со свежей вишней-скороспелкой. Прежде чем взять самому, он протянул банку Байдаку.

Ашоту тридцать лет, он помощник декана, трижды женат, у него двое детей. А Родику только двадцать два. Зато его папаша работает начальником квартирного бюро в горисполкоме; в условиях Тиходонска, как и любого крупного российского города, это все равно что работать на раздаче воды в пустыне. Дело даже не в самих квартирах – дело в великом множестве больших и малых людей, которые считают себя обязанными Байдаку-старшему. Они и в самом деле обязаны. Вот ректор университета Петренко, например, чья дочь недавно встала на расширение, имея семью в количестве трех человек и двухкомнатную квартиру площадью тридцать шесть метров. Тесновато, конечно. Но норма для постановки на квартучет – четыре метра на человека, как в могиле. И в каждом районе стоят в очереди десять-двенадцать тысяч таких бедолаг.

Но Байдак-папа пошел профессору Петренко навстречу, выделил дочурку из безликой серой массы, она торжественно сдала свои две комнаты в пользу города, а взамен получила три – пятьдесят «квадратов», в старом фонде. Хорош старый фонд – сталинский дом напротив памятника Ленину, где «Гастроном»! Самый центр, высоченные потолки, ни одной трещинки, еще сто лет простоит! А по бумагам выходит вроде бы все законно. В то же самое время Родька написал сочинение на «двойку», да и устные сдал на «тройки» и при конкурсе четыре абитуриента на место успешно поступил на первый курс. Так все и решается.

Потому Родион Байдак совершенно спокоен. Взять, к примеру, того же Петренко – и преподавателя зарубежной литературы доцента Лидию Николаевну Певзнер, чью кафедру в июне – июле ждет плановое сокращение. Лидии Николаевне пятьдесят шесть, у нее артрит, тахикардия и острый хронический идеализм. Если ее турнут с работы, вряд ли она сможет открыть кооператив или хотя бы устроиться на курсы бухгалтеров.

«Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой. Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!..» Весь этот древнегреческий пыл, весь этот темперамент – херня и говно, Лидия Николаевна только в теории знает, что это такое. Она загнется через год после увольнения, точно. Пойдет стеклотару собирать в Кировском сквере, будет предлагать выпивохам пластмассовые стаканчики. И презервативы… Нет-нет, конечно, Лидия не захочет увольняться. Нет. Она мысленно заставит злостного прогульщика Родика выпить чашу с ядовитой цикутой, после чего поставит ему жирный «зачт». Возможно, процитирует вслух что-нибудь саркастическое из Архилоха, сверкнет глазами, тонко улыбнется. Никто ничего, конечно, не поймет – и никто не обидится.

– …Что? – переспросил Сергей.

– Ашот говорит, у Цигулихи на большой губе кольцо золотое, – смеялся Родик. Он несколько раз значительно подмигнул Сергею.

– А чего смеешься? Чего мигаешь, глупый? – кипятился Ашот. – У меня лобок до сих пор в синяках, говорю тебе! Показать?

Он быстро спустил брюки и трусы, словно боясь, что скажут: да пошел ты, не надо.

– Смотри, глупый ты человек!

Там было черно от шерсти. Если бы даже кожа у Ашота была ультрамариновой в желтую полоску – все равно не разглядеть за волосами. Родик взял банку с вишней и опрокинул ее в трусы Ашоту. Ашот инстинктивно захлопнул трусы, на ткани проступили пунцовые пятна, ягоды с мягким стуком посыпались из брючин на пол.

– Ты почему это делаешь, а?

Родик катался по дивану. Короткие, соломенного цвета волосы растрепались, бесцветные глаза выкатились из орбит и налились слезами.

У Ашота глаза как маслины, сейчас они потускнели, будто долго лежали на тарелке и рассол совершенно высох, он шумно задышал и собрал пальцы рук щепотью, покачивая ими при каждом слове.

– Разве я тебя обижал, Родион? Не-ет. Разве я тебе давал повод так поступать? Нет! Разве ты меня больше не уважаешь? – горестно причитал он.

Байдак перестал смеяться и протянул ему стакан.

– Пей. Я не хотел.

Ашот выпил, снял трусы, стал выковыривать оттуда ягоды. Несколько вишен он бросил в рот.

– Я чистый, – сказал он гордо. – От меня никогда плохо не пахнет.

И показал на свой член. Сергей подумал, что не будет пить из одного стакана с Ашотом.

А через минуту все-таки выпил – потому что ему позарез нужно поговорить с Родиком; а если с Родиком не пить, то и разговаривать не о чем. И сидеть с ним в одной комнате тоже необязательно. На свет из-за спинки дивана появилась еще одна бутылка.

– У меня проблемы, Родик, – повторил Сергей после третьей.

– Я понял, – сказал тот серьезно. И тут же налил четвертую. В дверь постучались. Ашот оделся и пошел спросить, кто там; споткнулся на вишне, чуть не упал. За дверью была Салманова, она сдавала зарубежку по высокой протекции Ашота, а Лидия Николаевна ее хладнокровно зарубила. Салманова плакала и возмущалась. Ей подали полный стакан.

– Ты дура, – сказал Ашот. – Тебе было ясно сказано: четвертый билет, уголок два раза проколот иголкой. Где были твои глаза, Салманова?

– Четвертый взяли до меня! – пискнула Салманова. – Какая-то зараза схватила!.. Я как идиотка всю ночь читала этого припыленного Зюскинда, его «Контрабас» – до сих пор во рту гадко, а кто-то – раз! И получил зачет за мой счет!

Сергей выпил еще стакан, взял сигарету, прикурил. Выходило, что это он зараза и он получил зачет за счет несчастной Салмановой. Значит, и перед ней он виноват. В пустом желудке заурчало, в голове разгонялась звонкая безудержная карусель. Ашот кормил Салманову с рук раздавленными вишнями, которые минуту назад достал из своих трусов.

– Вот, кушай, Салманова, – ворковал он, – и не бери в голову. Все будет нормально.

– Она меня обозвала при всех куриными мозгами – Лидия, представляешь?

– Послезавтра у нее вторая группа, пойдешь и сдашь вместе с ними. И все дела.

Они зашептались о чем-то. Родик Байдак поднялся, включил единственную рабочую камеру, навел ее на лицо Салмановой. Большой монитор ожил. Жующий рот крупным планом, маленькие прозрачные усики над верхней губой, пятно сока в уголке. Салманова высунула свернутый трубочкой красный язык; он был похож на собачий член, под ним виднелись синие прожилки и тонкая вертикальная перепонка.

– Родь, у меня проблемы, слышь? – повторил Сергей в двадцатый раз.

– Да, Серый, – спокойно ответил Байдак и кивнул на монитор. – На спор: догадаешься по губам, о чем они договариваются?

Догадаться было нетрудно. Сергей с Родиком выпили еще по полному стакану и вышли на улицу, оставив Ашота и Салманову готовиться к послезавтрашнему зачету по зарубежной литературе.

* * *

В тенистом дворе университета, через высокую арку – парковка. По какой-то непонятной и совершенно логически непостижимой закономерности класс машин находился в обратно пропорциональной зависимости от социального положения их владельцев. У профессоров вообще не было личного транспорта, несколько потрепанных «единиц», «шестерок» и «троек» принадлежали доцентуре, хозяином разукрашенной двадцать четвертой «Волги» являлся Ашот. На «восьмерках», «девятках» и даже престижнейших «девяносто девятых» катались студенты. Имелись тут несколько видавших виды иномарок: два «Пассат-универсала», убитый «БМВ» – «тройка», «двухсотый» «мерс» с проржавевшим кузовом.

И ярким пятном настоящего заграничного великолепия выделялась красавица «Ланча-тема» цвета вишни-скороспелки. Родику пригнали ее из Италии, прямо с завода, весь капот и багажник были в беловатой консервирующей смазке – будто только-только с конвейера. Двадцать две тысячи долларов. Отец Родика, Дмитрий Павлович, чуть инфаркт не получил, неделю шипел: как смел так засвечиваться, сукин сын?! Потом еще неделю не разговаривал. Но времена уже наступали вольготные, безответные, и однажды утречком сам Байдак-старший уселся за руль иностранной красавицы и поехал на работу – рисануться перед сослуживцами.

Сергей тоже считался на курсе блатным: его отец раньше возглавлял одну из госснабовских оптовых баз и уверенно распределял дефицит. Конечно, меховые шапки, дубленки и авторезина – это не квартиры, но все же возможности у него имелись немалые. Правда, пару лет назад случились большие неприятности, и папахен чуть не загремел на скамью подсудимых, но обошлось: даже из номенклатурной обоймы не выпал и пересел в кресло начальника горкоммунхоза.

Связи у него остались, да и деньги еще водились. Хотя вишневой «Ланчи» у Сергея не было, он ездил на обычной «пятерке», но ведь далеко не каждый студяга имеет свои колеса. Правда, тачка старенькая, механик сказал, что ходовую до наступления зимы надо будет обязательно поменять.

Когда Родька пиликнул дистанционным пультом и замки «Ланчи» четко отщелкнулись, Серега испытал легкий укол зависти. Тут игрушка из каталога, сто шестьдесят лошадиных сил, кожаный салон, мощная стереосистема, кондиционер, а где-то там, во временном металлическом гараже – сраненький «ВАЗ-2105» с размудоханной ходовой частью. Несправедливо.

– Я не хотел никому рассказывать… – бормотал Сергей, глядя на мигающий цифрами дисплей бортового компьютера. – Это в самом деле… большая проблема. Я прямо… до сих пор не могу прочухаться, хожу и думаю как на автопилоте. Пойду поссать – и забываю, зачем шел. Понимаешь меня, Родь?

– Конечно, – доброжелательно ответил Родик.

Они сидели в его машине, пили пиво. За открытым окном – косые штрихи дождя. Откуда взялось пиво, Сергей не помнил, и как пошел дождь – не помнил тоже. Его развезло, карусель раскрутилась на всю катушку, вот-вот мозги пропеллером воспарят над черепной коробкой. Бессонная ночь дает о себе знать. Ночка…

– Папашка утром говорит: убил, что ли, кого? Нет, говорю. Он: значит, тебя убивали? Нет, говорю. Может, помочь надо, позвонить куда? Спасибо, говорю, не надо…

– У тебя папашка молоток, – сказал Родик.

– Да, да, – пьяно закивал Сергей. На отца ему грех было жаловаться. – Только я ему ни хрена не сказал… не смог…

– Стыдно? – вкрадчиво спросил Байдак. И высоким, не своим голосом торжественно произнес:

– Дети мои, я освобождаю вас от такой химеры, как совесть. Зиг хайль! – торжествующе рассмеялся и добавил уже обычным тоном: – Классно! «От такой химеры, как совесть…» Правда классно?

В мозгу Курлова кто-то перевел стрелки.

– Родь, ну зачем тебе это? – страстно зашептал он, уверенный, что сейчас убедит приятеля и одна проблема разрешится сама собой. – Зачем эти игры в фашистов? Мы же с ними воевали… Они моего деда убили и старшего брата отца искалечили…

– Плевать мне, кто с кем воевал, – равнодушно сказал тот и действительно плюнул в приоткрытое окно. – Зато эти спекулянты нас больше боятся. Петька пришел на «плешку» в черной форме, сапогах, так все сразу бабки отстегнули. Даже те, кто раньше хвостом крутил!

Стрелка со щелчком перескочила обратно, Сергей потряс головой.

– Вон Бернадская пошла в белых штанах, – Родик показал на ветровое стекло и тронул кнопку сигнала. – Хорошая жопа. Ашот говорил, всю абитуру у него на коленях просидела, он до сих пор ее волосы у себя в трусах находит.

– Дурак твой Ашот, – Сергей сплюнул под ноги. – Бернадская знала программу лучше наших преподов, сто лет ей колени его не усрались.

«Стоп, – тут же подумал он. – При чем здесь Бернадская? При чем Ашот? О чем мы говорили только что?..» Мысли срывались с карусели, разлетались в стороны, будто дерьмо из разбрасывателя удобрений; на смену им прибывали другие, новые, еще чернее, еще поганей прежних. Снова разлетались. Снова прибывали.

– Да, – сказал Сергей, наклоняя голову и сбоку неуверенно поглядывая на собеседника. – У меня проблема… я тебе рассказывал уже, да?

– Ну, почти, – доброжелательно кивнул Родик. – Я просто в шоке, Серый. Так чем там у вас все закончилось? Зачем ты вообще влез в эту махаловку? Ты же не мент? Или мент?

– Да я не про то…

Сергей громко икнул. Вспомнил что-то, сжал зубы. И вдруг рассмеялся громким придурковатым смехом.

– Меня отпидорасили, Родь. А?.. От-пи-до-ра-си-ли. Да… можно сказать и так.

Он понял, что ни слова больше об этом деле не скажет. Никому.

* * *

На семинаре по уголовному праву Денис выручил всю группу. Из двадцати семи человек на третью пару остались пятнадцать, причем все клялись, что не открывали даже учебник. И зубрила Бородаевский клялся, хотя он, конечно, врал. От тотального разгрома группу могло спасти только одно: надо было «завести» Франка. И Денис взялся это сделать.

– Мало того что истинную направленность умысла практически невозможно установить, она толкуется ограничительно и тогда, когда результаты преступных действий налицо! – с жаром говорил он, не заглядывая в конспект. – Гражданин А. ударил гражданина Б. ножом в бедро, попал в артерию, и потерпевший умер от кровопотери. Что вменяется причинителю вреда? Неосторожное убийство?

– Конечно, – настороженно кивнул Франк, барабаня суставчатыми пальцами по столу. – Он же не предвидел возможность наступления смерти, хотя мог и должен был это предвидеть…

Франк – сокращение от Франкенштейн. Такую кличку профессор Реверсов получил за туго обтянутое кожей скуластое лицо с огромным ртом, лысый шишковатый череп и привычку вытаращивать и без того изрядно выкаченные глаза, когда ему хотелось подчеркнуть важность произносимого и привлечь внимание слушателей. На лекциях он частенько отвлекался, сбиваясь на «случаи из жизни» и забавные байки, но на семинарах свирепствовал, требовал конкретных и полных ответов, щедро рассыпая «неуды», которые впоследствии роковым образом сказывались на результатах сессии. По уголовному праву задолжников было больше всего.

– В этом и заключается ошибка традиционного подхода! – обличительным тоном проговорил Денис. – Когда человек тычет в другого ножом, он должен предвидеть вероятность наступления любых последствий и отвечать за конечный результат! В данном случае – за умышленное убийство!

Суставчатые пальцы быстрее забарабанили по дереву. Мышление у Франка отличалось парадоксальностью, а поступки – непредсказуемостью, он очень ценил оригинальность и самостоятельность ответов, хотя понимал эти качества весьма своеобразно. Рассказывали, что однажды на экзамене он загнал студента в угол вопросом: «Что такое проституция?» Тот безнадежно задумался и, предчувствуя неизбежность провала, брякнул:

– Не знаю… Но был случай…

Зависшая над ведомостью ручка остановилась.

– В ресторане женщина залезла на стол и стала кричать: «Да, я проститутка, но меня голыми руками не возьмешь!» Сам видел…

Франк рассмеялся и поставил долгожданный «уд».

Другая легенда повествовала, как Реверсов безуспешно выпытывал у одного азербайджанца, что является объектом преступного посягательства при изнасиловании. Тот потел, краснел, затравленно оглядывался на товарищей, подбирал слова и наконец вместо нейтрального «половая свобода» сдавленно прохрипел:

– Ну эта… лохматая…

Аудитория взорвалась гомерическим смехом, Франк повалился на стол и чуть не умер от хохота, но когда успокоился, пришел в ярость и с криком: «Сам ты „лохматая“!» – выгнал опозорившегося ученика.

Слабым местом Франкенштейна было то, что он легко вовлекался в дискуссию, а «заведясь», превращал семинар в лекцию и мог проговорить все отведенное время, забыв про необходимость опроса. Но «завести» профессора мог только подготовленный и эрудированный студент.

Денису это удалось. Опираясь на несуразные примеры из судебной практики, он раскритиковал общепринятую теорию субъективного вменения и довольно убедительно высказался в пользу определения вины по объективным последствиям преступления. В любом учебнике можно прочесть, что такой подход распространен в неправильных капиталистических государствах и для социалистической законности совершенно неприемлем.

– Традиционная теория снимает с виновного ответственность за отклонения в цепочке причинно-следственных связей, – торжествующе заканчивал Денис свою речь. Он предчувствовал триумф, как матадор, правильно вогнавший шпагу в загривок еще стоящего как ни в чем не бывало, но уже убитого быка.

– Но тогда риск наступления неблагоприятных последствий полностью возлагается на жертву! Разве это отвечает принципу справедливости? Разве способствует борьбе с преступностью?

Франк вытаращил глаза.

– Хорошо. Да. Хорошо, что вы нестандартно мыслите. Но нестандартно – не всегда означает правильно. Да. Вы обосновываете очень опасную концепцию объективного вменения, которая может привести к необоснованным репрессиям! Ведь что есть ответственность без вины?

Бык тяжело рухнул на колени и медленно повалился на бок. Денис незаметно отсалютовал восторженно замершей аудитории. Он выполнил свою задачу. Франк «завелся» и проговорил оставшиеся семьдесят минут, как раз до завершающего учебный день звонка.

Вываливаясь в весело гомонящей толпе на улицу, Денис получил стандартный набор почестей победителя: его признательно хлопали по плечу, дружески жали руку, Ниночка Бобылева чмокнула в щеку, а Славка Ефимов вызвался даже немедленно угостить пивом. Но время поджимало.

На улице было пасмурно. К стоянке автомобилей, пошатываясь, подходили двое изрядно поддатых парней с журфака. Одного, с разбитым лицом, Денис хорошо знал – тот ухаживал за Антониной и всегда смотрел на него, как на классового врага. Звали его Сергей. Здоровый амбал, кто же это сумел так его разукрасить? Второй и с целой физиономией имел вид блатной босоты – дерганые движения, вызывающе-развязные манеры, хищный острый нос и презрительно прищуренные бесцветные глазки. Хорошие кадры получит через несколько лет отечественная журналистика! Оба наверняка неграмотные босяки, если и умеют писать, то только на заборах… Живописная парочка вплотную приблизилась к шикарной иномарке. Неужели средь бела дня начнут курочить? По пьянке чего не сделаешь! Но вместо звона стекла нежно пиликнул электронный замок, и будущие журналисты завалились в мягкий салон. О времена, о нравы!

– Так ты идешь пить пиво? – спросил Ефимов.

– Некогда. Давай в другой раз!

Денис быстро пошел к трамвайной остановке, за ним увязался Бородаевский. Странный и скользкий тип. Тетрадки и учебники он почему-то носил в газетном свертке, никогда не смотрел в глаза собеседнику и уклонялся от всех неофициальных мероприятий группы. Из-за этого в последнее время его уже и не приглашали.

– Значит, ты учил, – утвердительно, с долей обличительной интонации в голосе не то спросил, не то констатировал он. – А где ты все это прочитал? В учебнике такого нет…

– На учебнике далеко не уедешь. Думать надо. Анализ и синтез плюс собственные мысли… У тебя есть собственные мысли?

Денис втиснулся в отходящий трамвай и помахал рукой неуклюжему парню с бабьей фигурой и дурацким газетным пакетом под мышкой. Лицо у Бородаевского было унылым: собственных мыслей у него не было и он остро завидовал чужим успехам. А Денис уже забыл про свой триумф и думал о предстоящей работе.

Через пятнадцать минут он был на набережной, у восьмого причала. Громко играла бравурная музыка, белый прогулочный катер готовился к отплытию, а ожидающий у кассы длинный и сутулый Витька Осипов проявлял явные признаки беспокойства.

– Где ты ходишь, опоздаем! – ему нравилось изображать командира, но из-за излишней суетливости эта роль ему плохо удавалась.

– Я же не прогуливаю семинары, как некоторые, – гордо ответил Денис. – Билеты взял?

Они покупали билеты в кассе, как обычные граждане, правда, потом Мамонт возмещал расходы.

Осипов кивнул.

– Пошли быстрее!

– Подожди. Их привезли?

– Конечно! Что я, по-твоему, совсем идиот? Чего бы я спешил?

– Может, просто соскучился по водным прогулкам…

– Прям-таки! Наташка и так косо смотрит на мои отлучки. Один раз на кружок, другой – на дружину, сейчас – в райотдел на стажировку… А потом что придумать?

Витька полгода назад женился и сразу попал под каблук к молодой супруге. Характер у него был мягкий, и скорей всего страх перед женой окажется сильней требований Мамонта о строгой конспирации – рано или поздно он под большим секретом расскажет ей все.

– Надо будет – я тебе сто историй придумаю… Побежали!

Тарахтенье движка напоминало работающий на холостых оборотах трактор. Они последними поднялись на борт – это плохо: привлекает излишнее внимание, но «прокол» не слишком серьезен… Надо будет загладить его полной естественностью поведения. Денис испытывал тревожное возбуждение – как всегда в начале операции. Непривычно опрятные матросы сбросили сходни, отдали концы, тарахтенье усилилось, и гранит набережной ушел в сторону. Катер вмещает сто пятьдесят человек, но сейчас он заполнен едва на треть. Будний день, шесть часов вечера, народ после работы разбредается по домам. В основном здесь гости Тиходонска, которым нечего делать, кроме как осматривать живописные окрестности с середины реки. Да группа французов – двадцать пять человек, прибывших по программе культурного обмена.

Иностранцы. На профессиональном сленге – иноки. «Пойду к скуфье смиренным иноком»… Нет, это из другой оперы. Толкутся на корме, громко разговаривают, смеются… Двое рассматривают в бинокли проплывающие мимо берега, один расхаживает с фотоаппаратом, выбирая нужный кадр. Аппарат огромный, дорогой, с мощным телевиком. Впрочем, запрещенных к съемке объектов на маршруте нет…

– Пошли к ним, – шепчет Осипов. Суетится, как всегда.

– Не сразу, – стараясь не выдать раздражения и сохранить нейтральное выражение лица, отвечает Денис. Не торопясь, он извлекает трубку и медленно набивает ее дорогим «капитанским» табаком из замшевого кисета.

– Чего ждать? – шипит Витька. – Время-то идет!

– Прибежали как ошпаренные и сразу к ним? Ты хоть думай немного! – Денис делано улыбнулся и принялся раскуривать трубку. – Давай пока с нашими девочками познакомимся…

Девочек было трое, молодые, но не очень чтобы красивые. И знакомиться они не захотели.

– Валите отсюда, ребята, мы не по этому делу, – равнодушно сказала шатенка с короткой косичкой и расставленными, как у зайца, зубами.

– Какому такому делу? – вроде бы обиделся Денис. – Никаких дел у нас и нету… Переболтать да пива выпить…

– Мы не пьем пиво, – снова за всех ответила девушка. – Отваливайте.

– Ну и ладно! Пойдем, Витек… – Осипов как деревянный следует за ним. Он заторможен и напряжен, видно, размышляет, что будет, если его увидит кто-то из знакомых и расскажет Наташке.

Со стороны все выглядит естественно. Потерпев неудачу, два молодых плейбоя вальяжно движутся в кормовую часть, не подозревая, естественно, кто там находится. Но, услышав иностранную речь, они приятно удивлены.

– Смотри, Витек, иностранцы! – громко умиляется Денис. Умиляется, конечно, не для Витька, а для иноков. Практически все в группе говорят по-русски. И все знают, что хотя «железный занавес» пал, для периферийного городка живые иностранцы – немалая редкость.

– Здравствуйте! – с легким акцентом здоровается с ними симпатичная женщина лет тридцати и улыбается. На ней свободного покроя платье и красивые босоножки.

– О! Вы понимаете по-русски? – еще больше удивляется Денис. – Здорово!

Он разыгрывает роль не очень далекого, но добродушного парня – подходящей мишени для любых происков посланцев империализма. Женщина продолжает улыбаться.

– Конечно. Мы должны знать язык своих друзей.

У нее прическа «каре», милая улыбка, короткий узкий нос и ясные серые глаза. Сквозь ремешки босоножек выглядывают ухоженные нежные пальчики с неброским перламутровым педикюром. И густые черные волосы лежат один к одному, отблескивая, как воронье крыло, – видно, она моет голову по нескольку раз в день. От женщины исходит волна притягательности и обаяния. Если бы она просила показать шрам от аппендицита, Денис не стал бы упрямиться.

– Слышишь, Витек, это наши друзья! – окончательно заходится в восторге Денис.

– Мир, дружба! – почему-то с акцентом говорит Осипов и, тряся сцепленными ладонями перед грудью, ненатурально скалится.

Контакт состоялся. Женщину звали Мадлен, она из Лиона, работает в музее. Основная часть группы из Парижа. В Тиходонске им нравится, послезавтра они улетают в Москву, а оттуда возвращаются домой.

– Витек, сбегай за шампанским! – командует Денис и принимается раскуривать трубку. Закрепить контакт никогда не вредно, но сейчас не Холмсу, а ему лично хочется сделать Мадлен что-то приятное.

Осипов приносит бутылку «Тиходонского» и три картонных стаканчика. Стаканчиков надо было взять больше – группа иноков заинтересованно следит за развитием событий, и по законам гостеприимства пригласить к выпивке следует всех желающих. Хоть по три капли на нос, неважно, тут главное жест! Они-то уж попили у себя настоящего шампанского, «Тиходонским» их не удивишь, но совместное распитие сближает и способствует…

Денис вручает Мадлен стаканчик с таким видом, будто это хрустальный бокал. Они встречаются глазами, и Денис явственно читает в них интерес. Он ощущает всплеск настроения, будто получил инъекцию веселящего препарата.

– Господа, присоединяйтесь! – широким жестом Денис протягивает оставшиеся стаканчики в сторону группы, совершенно не представляя, как станет выкручиваться, если интерес к предложению проявят больше, чем двое.

Но французы вежливо улыбаются и делают отрицательные жесты. Худенькая женщина с короткой стрижкой хлопает ладонями по открытым плечам и что-то говорит по-французски.

– Холодно пить шампанское, – переводит Мадлен и лукаво улыбается. – А я не боюсь холода…

В ее тоне Денису слышатся многозначительные обещающие нотки. Его бросает в жар.

У него дрожат руки. Тиходонское шампанское пенится, выплескивается на дощатую палубу. Мадлен звонко смеется.

– За вас, наших гостей! – торжественно провозглашает Денис. В одной руке он держит стаканчик, в другой трубку. Это неудобно и кажется, будто выглядит он совершенно по-дурацки. – Нам очень приятно, что вы прибыли в наши замечательные края, надеемся, что это не последний раз. За вас, Мадлен!

Он залпом выпивает свою порцию. Шипучая сладкая жидкость попадает в пустой желудок, вызывая тошнотный спазм. Сейчас бы горячую отбивную с зеленым горошком! Витька только пригубляет – боится, что жена учует запах. Лучше бы вообще отказался, а так принужденность его поведения видна невооруженным глаз! Мадлен пьет медленно, маленькими глотками, губы мягко облегают картонную кромку, не оставляя следов помады.

– Вы удобно устроились? – галантно спрашивает Денис. – В какой гостинице?

В животе у него заурчало. Денис чуть не провалился сквозь палубу и до отказа втянул пресс, как будто старался достать до позвоночника.

– «Кавказ».

Другого ответа он и не ждал – интуристовская гостиница одна в городе. «В каком номере?» – рвался из захмелевшего нутра следующий вопрос, но гортань и губы никогда не пропустили бы его наружу.

– А вы работаете или учитесь? – в свою очередь интересуется Мадлен.

– Учимся. В университете, на юридическом, – честно отвечает Денис и рассказывает о себе и Осипове. Они действуют без легенды, под своими именами, поэтому им ничего не нужно придумывать.

– Занятия закончились, вот мы и решили прогуляться по реке…

– Подышать свежим воздухом, – добавляет Витька, довольный, что встрял в разговор.

– А вы женаты? – Мадлен показывает на Витькино обручальное кольцо.

– Да, – энергично кивает тот. – Совсем недавно.

– А почему жена не дышит свежим воздухом?

– Э-э… Она… Она заболела! – брякает Осипов.

Идиот!

– Странно! – удивляется Мадлен, и улыбка ее становится напряженной. – Молодая жена заболела, ей нужен уход, лекарства… А вы после занятий не спешите к ней, а едете дышать воздухом!

Витька не отличается сообразительностью. Он молчит и смотрит в сторону, как на семинаре у Франка. Дениса окатывает волна злости. Какой тупица!

– Витя живет в общежитии, а жена отдельно, у родителей, – объясняет Денис. – У них одна комната, и все не помещаются.

Конечно, этим признанием он подрывал престиж своей страны, но в конце концов сейчас гласность, скрывать недостатки перестали. А истинную причину их нахождения на прогулочном катере надо скрыть любой ценой…

– Вечером Витя зайдет ее проведать, понимаете? Навестить. И снова пойдет в общежитие.

– Муж и жена живут отдельно?!

– Да. Но скоро им дадут комнату в общаге. В смысле в общежитии.

– Скоро дадут! – воспрянул Витька. – Профком обещал!

– А шампанское… Не слишком ли оно дорогое для неимущих студентов?

– Мы это… Подрабатываем, – выпятил грудь Витька.

– Да? Интересно, где же?

– Грузчиками в магазине.

Мадлен окинула взглядом его фигуру и теплыми пальцами мягко взяла Дениса за руку. Когда-то он занимался боксом, и кулак с разбитыми костяшками выглядел внушительно. Но она разжала его и нежно провела по ладони.

– Вы не успели испортить руки, – серые глаза потускнели.

Дальше беседа протекала вяло. Мадлен не выпытывала государственных секретов, не высказывала никаких просьб и не давала поручений, не пыталась соблазнить и завербовать, не просила адреса для переписки, словом, не делала ничего запрещенного, да и разрешенного тоже не делала. И все остальные французы вели себя идеально: не вступали в контакт с местными, ничего не передавали, не разбредались, даже в бар не пошли.

Погода испортилась: полил мелкий, колючий дождь, волны приобрели свинцовую окраску и покрылись белыми барашками. Легко одетые иноки забились под тент, зябко поеживались. Только Мадлен с удовольствием подставляла лицо холодным брызгам. С мокрыми волосами и разрозовевшимися щеками она выглядела очень привлекательно.

Денис поймал себя на мысли, что никогда раньше не засматривался на женщин ее возраста. А сейчас… В груди расширялся теплый шар, наперекор погоде согревая все его существо. Уж не влюбился ли он? С первого взгляда, в иностранку, которая через пару дней навсегда уезжает из страны… Любовь способствует безумствам. Он знает, как надо держаться и что говорить, чтобы беспрепятственно пройти в «Кавказ», и он легко может установить номер, в котором она живет. Только что дальше? Нет, все бесполезно…

– Что вы делаете завтра? – не удержавшись, спрашивает он. – Или сегодня вечером? Я мог бы показать вам город. И окрестности…