Текст книги "Ведется розыск"

Баклан действительно засиделся и явно радовался возможности развеяться. В машине он оживленно рассказывал про свою жизнь, философствовал, а когда мы уже подъезжали к цели нашего путешествия, спросил:

– Одного я понять не могу, чего это вы так землю роете за Татарина? Ну пришил один блатной другого – всего-то делов! Вам же лучше – хлопот меньше!

Ни я, ни водитель не отреагировали, и Баклан, выждав некоторое время, продолжил:

– Хотя, конечно, если с другой стороны посмотреть, то Рыжий теперь как волк, крови человечьей отведавший. Теперь от него всего ждать можно, на любую крайность решится. Так ведь?

Конечно, Баклан смотрел на мир со своей колокольни, но, как ни странно, суть он ухватил правильно: действительно, человек, воплотивший жизненный принцип «жизнь – копейка» в нож, которым можно при случае эту жизнь «разменять», опасен не менее, чем готовый на все волк. Но разговаривать на эту тему с Бакланом не хотелось, и я промолчал. Баклан обиженно умолк.

В приемнике-распределителе мы перелопатили толстенную кипу личных дел задержанных. Фотографии на них были маленькими, и я боялся, что Погорелов не узнает своего знакомого. Но опасения не оправдались: он уверенно указал на картонную папку с надписью «Маков Федор Васильевич».

– Ну все, уголовный розыск свою работу выполнил, – сказал я, передавая Зайцеву протокол опознания Макова по фотокарточке и его личное дело. – Теперь дело за следствием и судом.

Зайцев внимательно рассматривал фотографию человека, которого мы искали столько времени.

– А так вроде и не похож на убийцу, – сказал я.

– А ты уверен, что он и есть убийца? – Сейчас следователь был настроен скорее скептически, чем оптимистично.

– Ясное дело, он. Кто же еще? Знаком с Бакыровым – раз, был неподалеку от места убийства и в то же время – два, нож его – три, а убит Бакыров этим самым ножом – четыре! Цепочка косвенных доказательств – мало, что ли?

– Немало. Но и не очень много. Цепочка пока не замкнута, и не хватает весьма существенной детали – мотива убийства. Так что сейчас придется искать мотив!

Что ж, в конце концов, искать – это наша профессия. Пришлось ехать в командировку с обычной для таких случаев бытовой неустроенностью, питанием наспех и всухомятку, поездками в кузовах попутных машин по пыльным и тряским проселочным дорогам, долгими многокилометровыми концами из райцентра в колхоз, а оттуда – в отдаленную бригаду, ночлегами «где Бог послал»…

Дней двадцать я мотался по городам и весям, собирая сведения о Макове. Были установлены и допрошены его родные, друзья, знакомые, сожительницы, хозяева квартир, где он иногда останавливался на ночлег… Я узнал его вкусы, привязанности, наклонности, привычки. Бродяжничать Маков начал давно, и почти ничего хорошего я о нем не услышал. Предыстория его падения началась, как и сотни ей подобных, с пьянства и осуждения за хулиганство. С тех пор и пошло…

Когда я, вернувшись из командировки, принес Зайцеву пачку протоколов, впитавших все полученные сведения, он с загадочным видом достал свою схему, на которой прибавилась желтая линия. В одном небольшом городке красная и желтая линии пересекались. Совпадали и даты.

– Здесь Бакыров и Маков находились в одно время, – пояснил Зайцев. – Потом Бакыров уехал, а Макова осудили за кражу. В суде он признал, что совершил кражу один, но в колонии рассказывал дружкам, что с ним был соучастник, который в критическую минуту сбежал, бросив его. Он был сердит на подельника и собирался отомстить ему. Я потребовал дело о той краже. Был взломан магазин, и судьи удивлялись, как Маков один сумел с этим справиться. В одном месте, на стекле, Маков оставил отпечатки пальцев. Там же были еще чьи-то пальцы, но тогда этому значения не придали. Я провел дополнительную экспертизу, и оказалось, что они принадлежат… Бакырову! Вот тебе и мотив убийства!

Следствие подходило к концу. Где-то еще путешествовал Маков, не подозревая, что нам о нем известно очень многое и что цепь косвенных доказательств замкнулась в кольцо, выскочить из которого ему не удастся. Оставалось изловить его, а это вопрос только техники и времени.

Из постановления о производстве розыска:

«…объявить розыск Макова Федора Васильевича, 1939 года рождения, уроженца…

При обнаружении разыскиваемого избрать ему меру пресечения в виде содержания под стражей».

Из телефонограммы: «…взять под наблюдение места проживания родственников Макова по адресам: …а также следующие места возможного появления разыскиваемого: …организовать патрулирование на вокзалах, пристанях, аэропортах, снабдив патрульные группы фотографией разыскиваемого… Опрашивать лиц, задержанных за бродяжничество, на предмет получения информации о местонахождении Макова…»

Дальше все было просто. Эти документы включили огромный, сложный и четко отлаженный механизм розыска, действующий по всей стране. Деваться Макову было попросту некуда, как говорят опытные рецидивисты: дальше границы не убежишь.

Макова арестовали на глухом сибирском полустанке, и не помог ему купленный у случайного попутчика паспорт с переклеенной фотографией: направленная в Москву дактокарта вернулась с лиловым штемпелем «Всесоюзный розыск».

Чтобы ускорить дело, его не стали этапировать общим порядком, а командировали спецконвой, и сутки спустя не успевший опомниться от самолетного гула, смены событий, городов, климатических зон и впечатлений Маков уже сидел в нашей дежурной части.

Когда его привели к Зайцеву, Маков никакого беспокойства не проявил, и это свидетельствовало о хорошей выдержке: тешить себя мыслью, что всплыло какое-то давно забытое мелкое дело, он не мог – из-за пустяков не станут объявлять всесоюзный розыск и везти самолетом через всю страну. Это, как говорится, «и ежику понятно». Очень спокойно он выслушал постановление о привлечении в качестве обвиняемого и категорически не признал себя виновным.

Зайцев не спорил, не пытался переубедить и не склонял его к признанию. Он тщательно записывал ответы подследственного в протокол и тут же, диктуя вслух сам себе, включал в план расследования перечень следственных действий, результаты которых должны были опровергнуть все, что только что сказал обвиняемый.

И эта бесстрастная деловитость следователя, уверенность, с которой он планировал, как и когда изобличить допрашиваемого во лжи, заставили Макова задуматься. Он не был новичком и знал, что признание вины и раскаяние могут смягчить ответственность. И одновременно боялся признаться преждевременно, хотел вначале убедиться в осведомленности следователя.

И Зайцев предоставил ему такую возможность: в деталях описал всю предыдущую жизнь Макова, рассказал даже, как в одной станице тот вырыл одинокой старушке погреб, взяв за это 25 рублей и бутылку водки.

Такая осведомленность следователя произвела на обвиняемого ошеломляющее впечатление. А когда Зайцев рассказал и о мотивах убийства, подследственный заговорил…

– Все раскопали! – с горечью сказал он, подписывая протокол. – Это потому, что ножик у меня приметный. Зря выбросил его. Тогда не сидел бы сейчас здесь…

Мы могли бы сказать убийце, что нож – это только одно звено в системе доказательств, что не будь его, была бы другая улика, ибо преступник всегда оставляет следы и все его так называемые «ошибки» являются логическим следствием самого факта совершения преступления, который неизбежно обусловливает и встречу с правосудием, но он все равно бы этому не поверил. Да и убеждать его не было никакой необходимости.

Сюжет второй
Письмо из Одессы

День первый

Не полагаясь на память, я заглянул в записную книжку. Все правильно, улица Окружная, 96. Я еще раз осмотрелся по сторонам и толкнул тугую калитку. В глубине двора, под навесом, укутавшись клетчатым пледом, горбилась на невысокой скамеечке старушка в коричневом платке. По ее насиженной позе и экипировке было видно, что здесь она проводит все свое время, с утра до вечера, если, разумеется, этому не препятствует погода. Развлечений ей явно не хватало, и она с выжидающим любопытством устремила взгляд на незнакомого человека.

– Где у вас уполномоченная проживает? – спросил я, подойдя поближе.

– А вы по какому вопросу? – оживилась старушка, приглашая к разговору.

– По делу, – и, чтобы столь краткий ответ не разочаровал ее, туманно добавил: – Насчет переписи.

– Поднимитесь по лестнице и направо – пятая квартира.

Дверь открыла дородная пожилая женщина с крупными чертами лица и властным голосом. Она так тщательно изучала мое удостоверение, что, наверное, запомнила даже его номер, после чего впустила меня в прихожую.

– Чем интересуетесь? – несколько покровительственно спросила она.

– Тунеядцами, пьяницами, скандалистами, хулиганами. Кто, так сказать, мешает нормально жить трудящемуся человеку.

– Есть и пьяницы, и скандалисты. Иногда и во двор вечером не выйдешь. Совсем милиция их распустила. Творят что хотят, вот давеча на пустыре женщину убили. Слыхали небось?

– Нет, не слыхал. Я больше мелкими делами занимаюсь. Давайте-ка списки жильцов посмотрим.

Уполномоченная, сразу же потеряв ко мне интерес, принесла списки. Несмотря на преамбулу, она не смогла назвать ни одного конкретного пьяницу и дебошира, но несколько фамилий я все же выписал в свой блокнот.

Вернувшись во двор, я поговорил со скучающей старушкой, обсудив волнующую ее проблему о влиянии запусков космических ракет на мировую погоду. Потом я еще провел много различных бесед с жильцами этого и соседних дворов. Темы разговоров были самыми различными: с пятнадцатилетним Колькой Макеевым мы поговорили о борьбе самбо, пограничной службе и способах запуска змея, с дворником дядей Ваней – о слухах по поводу повышения цен на водку, а между этими полярными темами поместились десятки других: о футболе, хоккее, семейной жизни, вреде пьянства, последнем фильме и множестве других житейских дел. И конечно, мои собеседники не догадывались, что, обсуждая различные обыденные вопросы, большие и маленькие, я получал и другую, нужную мне информацию или, по крайней мере, убеждался, что таковой они не располагают.

Закончив обход дворов, я вышел на узенькую кривую немощеную улицу, к развалинам сносимого дома, возле которого десять часов назад собака потеряла след. Почему это произошло, оставалось только догадываться, и даже проводник, или, как их теперь называют, инспектор-кинолог, в недоумении разводил руками. Земля была сухой, а канавы и груды строительного мусора обычно не могут обмануть чутье ищейки…

Но Буран беспомощно вертелся на месте, неуверенно обнюхивая камни и куски бетона с торчащими штырями арматуры. Н-да, запах – дело тонкое. Даже ученые до сих пор не пришли к единому мнению о его природе и характере происхождения, сторонники молекулярной и волновой теорий ломают копья на страницах многочисленных статей и монографий, на научных конференциях и симпозиумах. Так что упрекать пса в том, что он без видимых причин потерял след, было бы просто несправедливо.

Хотя если бы не эта осечка, все, что сейчас делал я и мои товарищи, возможно, было бы ненужным. Такое тоже бывает, однако это слишком хорошо для того, чтобы повторяться часто, собака, даже самая хорошая, редко выполняет человеческую часть работы.

Улица вилась между низенькими обветшалыми домами, доживающими свои последние годы: город разрастался, и новостройки подступали вплотную к окраине. Через несколько сотен метров, за поворотом, начинался пустырь, точнее, нечто среднее между пустырем и законсервированной несколько лет назад стройплощадкой. Сейчас, при солнечном освещении, он выглядел иначе, чем в рассветных сумерках: обычная, поросшая травой пустошь с наваленными кое-где грудами бетонных блоков и успевших заржаветь металлоконструкций.

Скопление наших машин и белый фургон ненужной, вызванной впопыхах «скорой помощи», высвечиваемый фарами круг, в котором работали сотрудники оперативной группы, вспышки блицев, неизбежная суета первых минут следствия – все это ушло в прошлое, оставшись там – в десяти часах позади. Сейчас пустырь внешне снова был обычным пустырем, хотя в наших документах он теперь именуется местом происшествия, и дюжина скрепленных печатями фотографий сохранит на несколько десятков лет ту обстановку, что находилась в освещенном круге.

Чтобы спрямить дорогу, я пошел через пустырь наискосок и в нескольких метрах миновал место, где лежал труп. По предварительной оценке эксперта, смерть наступила от множественных переломов ребер и внутреннего кровоизлияния, причиненных ударами тупым твердым предметом. Попросту говоря, Коровину забили насмерть ногами – способ, характерный для такого механизма образования телесных повреждений.

Собственно, этот конец был закономерным завершением образа жизни, который вела потерпевшая. Она постоянно пьянствовала, занималась мелкой спекуляцией и поэтому была частой гостьей в райотделе, неоднократно получала предостережения об изменении образа жизни, но, «продержавшись» некоторое время, вновь принималась за старое. Как она оказалась на этом пустыре, довольно далеко от своего дома, кто, за что и почему жестоко избивал ее, мы пока не знали.

Пройдя пустырь, я вышел на улицу нового микрорайона и на трамвайной остановке встретил Вадима Гришанина, который тоже возвращался в отдел. Мы перекинулись несколькими словами – разговаривать не хотелось: оба устали, и к тому же обсуждать особенно нечего – сейчас был период сбора информации, время ее обработки и анализа еще не наступило. Я подумал, что все мы сейчас похожи на муравьев, возвращающихся из разных мест в муравейник с крупинками того, что удалось добыть. Потом эти крупинки сольются воедино и получится нечто довольно весомое. Как любит говорить наш шеф: «Курочка по зернышку клюет, а яичко вот какое получается», – здесь он показывает внушительного вида кулак.

Составление рапорта заняло около часа, после чего я отправился домой, не потому, что мой рабочий день продолжался уже больше двенадцати часов, просто на сегодня я выполнил все свои функции.

День второй

После селекторного совещания замнач райотдела Фролов, начальник уголовного розыска Есин, Ищенко, Гришанин и я отправились в прокуратуру: прокурор вызывал к себе руководство и оперсостав, работающий по делу об убийстве Коровиной. Обычно на такие доклады ходили Фролов с Есиным или даже один Есин, и то, что сегодня собирали почти все отделение, могло свидетельствовать только об одном: либо Петровский почему-то недоволен ходом работы, либо просто решил усилить надзор за розыском. Впрочем, причины эти могли переплетаться.

В просторный кабинет прокурора все мы входили с некоторой робостью: Петровский был крут характером, ревностно надзирал за соблюдением законности и был скор на возбуждение дисциплинарных преследований за малейшие промахи и упущения в работе. Массивный, с неподвижным лицом, почти всегда в форменном мундире с двумя большими звездами советника юстиции в петлицах, он даже одним внешним видом подавлял собеседника, и в районе было всего несколько человек, которые могли не соглашаться и спорить с ним. К тому же спорить бесполезно: он обладал способностью использовать в качестве аргумента общеизвестные истины, на которые просто невозможно возразить, и в результате этого всегда оказывался правым.

Сегодня прокурор был явно не в духе. Он коротко поздоровался и, молча указав на стулья, вызвал Зайцева. Когда следователь вошел, Петровский секунду помолчал, оглядывая собравшихся.

– Давайте по порядку, – пророкотал он. – Доложите дело с начала. Все, что у нас есть.

– Вчера, около пяти утра, дворник Посмитный обнаружил на пустыре лежащую женщину и вызвал «скорую помощь». – Зайцев говорил как по писаному. – Врачи установили, что она мертва, и сообщили в райотдел. Потерпевшая – Коровина, пятидесяти шести лет, одинокая, без определенных занятий, вела антиобщественный образ жизни, поддерживала связи с сомнительными личностями: пьяницами, скупщиками краденого, спекулянтами. Перед смертью находилась в состоянии сильного опьянения. Скончалась от избиения около двух часов ночи. В карманах обнаружены ключи от квартиры, пробка, мелочь – тридцать шесть копеек. В пятидесяти метрах к северу найдена клеенчатая сумка убитой, в ней – три разбитые бутылки из-под коньяка «Энисели».

Следов на месте происшествия не было. Применялась собака, но через несколько кварталов потеряла след.

Из дома Коровина ушла вечером, часов в семь. Шла одна, была слегка выпившей.

Зайцев ненадолго задумался и добавил:

– У меня все.

– Версии и кто над ними работает? – почти без интонаций спросил Петровский.

– По коньяку похоже, что она как-то связана с делом Федорова. Я на всякий случай запросил эти материалы. Но наиболее реально все же другое: пьяная ссора со случайным собутыльником. Есть и еще предположения: ограбление, месть, сексуальный мотив. Но это больше для плана.

– Версии надо выдвигать не для плана и не для проверяющих, а для отработки, – назидательно сказал Петровский и был, как обычно, прав, хотя знал не хуже любого из нас, что при любой проверке по линии прокуратуры области или УВД отсутствие в плане работы иных версий, кроме самых вероятных, будет расценено как упущение, проявление узости мышления, безынициативность.

– Что у вас? – Петровский перевел неподвижный взгляд на Фролова.

– Потерпевшая как будто ни с кем не враждовала, так что мстить ей некому. Денег и ценностей она никогда при себе не имела, и все это знали, так что грабеж исключается.

– Кто же и почему ее убил? – Петровский задал этот вопрос нарочно, чтобы заставить всех присутствующих почувствовать угрызения совести за свое незнание, за недостаточную активность и вообще за то, что преступник еще не сидит за решеткой. Такой у него был метод активизировать работу.

– Очевидно, ее избил кто-то из собутыльников во время пьяной ссоры, – дипломатично ответил Фролов.

– Как будто, очевидно, кто-то… – Петровский задумчиво уставился в окно, постукивая линейкой по краю своего стола. – Негусто. А что уже сделано?

– Допрошены соседи Коровиной, проведен осмотр ее квартиры, назначены экспертизы: судебно-медицинская – трупа и криминалистическая – одежды убитой, – доложил Зайцев.

– Негусто, негусто, – как бы про себя проговорил Петровский, все так же глядя в окно, будто решал в уме задачу исключительной сложности.

– Не так уж и мало за один день, – возразил Зайцев, но прокурор, не обратив внимания на эту реплику, продолжил:

– Что сделано остальными?

Наступила очередь Есина.

– В настоящее время отрабатывается подучетный элемент, лица, склонные к совершению насильственных преступлений, ранее судимые. Проверяются связи Коровиной. Крылов делает повторный обход в районе, где собака потеряла след, Гришанин – в районе места происшествия. Ищенко и Багров проверяют версии мести и ограбления.

– Есть конкретные результаты? – Прокурор посмотрел на меня, подождал, пока я отвечу «нет», затем выслушал аналогичные ответы от Гришанина и Ищенко.

– А где же Багров?

– Он с внештатниками в засаде на квартире Коровиной, – ответил Есин и тут же пожалел об этом, потому что Петровский, саркастически улыбнувшись, спросил:

– Кого же он там поджидает? – И, не получив ответа, продолжил: – Или это тоже для плана? Дескать, в числе других оперативно-розыскных мероприятий организовывалась засада, но проделанная работа положительных результатов не дала?

– Результаты будут, Владимир Степанович, – сказал Фролов, и мы согласно закивали головами.

– Ну ладно, посмотрим. – Петровский секунду помолчал. – Надо установить, где была Коровина с момента ухода из дома и до убийства, где и с кем она выпивала, кто видел ее в последний раз. Работайте в контакте со следователем, чтобы у вас был постоянный обмен информацией. Каждый день докладывайте мне результаты. А сейчас – за дело.

После совещания я и Есин зашли в кабинет к Зайцеву. Он выдал нам письменное поручение производить в ходе розыскной работы следственные действия, таким образом эффективность нашей деятельности резко возрастала. Договорившись со следователем о порядке обмена поступающими сведениями, мы отправились в райотдел.

Здесь ожидала новость. Вопреки сарказму Петровского, засада принесла свои результаты, и Багров вернулся с задержанным. Им оказался тридцатилетний Пашка Веретенников, известный в кругах, где он вращался, под кличкой Веретено. Человек он был далеко не безгрешный и несколько раз уже бывал в местах, где перевоспитывают трудом, но перевоспитался лишь настолько, чтобы опять туда не попадать. Теперь все его похождения заканчивались у той границы, за которой начиналась деятельность, наказуемая в уголовном порядке. Поскольку взгляды и убеждения его не изменились, далеко от этой черты он не отходил и постоянно балансировал на грани между просто антиобщественным и преступным поведением.

Он пришел на рассвете, открыл дверь отмычкой и проник в комнату, где его и встретил Багров. Зачем он явился к Коровиной, Веретенников не рассказывал, он вообще отказывался давать какие-нибудь показания.

Есин позвонил Зайцеву, и через полчаса тот пришел в райотдел с санкцией на обыск квартиры задержанного.

Веретенников жил неподалеку, в низком покосившемся домике на тихой зеленой улице. В доме, как и следовало ожидать, было грязно и запущенно, обстановка состояла из старого колченогого стола, платяного шкафа с оторванной дверцей и кровати, застеленной грязным тряпьем.

Однако на подоконнике стояла недопитая бутылка дорогого марочного коньяка и валялась обертка от шоколала «Золотой якорь».

– Э, братец, да ты гурман, – проговорил Зайцев, осторожно беря бутылку. – Живешь не по средствам. Или наследство получил?

Веретенников не ответил. Он явно нервничал, хотя и старался этого не показывать.

Зайцев изъял весь его небогатый гардероб: две рубашки, брюки, куртку и ботинки. В шкафу, под грязными тряпками, оказалась целая связка ключей и отмычек.

– Интересно, – Зайцев подбросил на ладони хитро изогнутые крючочки. – Теперь посмотрим погреб, чердак, сарай. Может, там тоже что-нибудь любопытное отыщется.

Любопытное отыскалось в сарае, хотя это было и не совсем то, что мы искали. Под старой, вылинявшей и обтрепанной ковровой дорожкой скрывались два ящика коньяка «Отборный» и «Энисели» и неполный ящик шоколада.

– Вот что значит – меняется вкус у человека, – сказал я. – Сколько помню Пашу, всегда он пил вермут и «Солнцедар», а теперь пристрастился к коньяку. С чего бы это?

Веретенников молчал.

– И коньяк, конечно, из магазина номер сорок два, – продолжал Зайцев. – Ясно было, что Федоров брал его не один, но предпочел пройти по делу без соучастников, зачем ему отягчающие обстоятельства – «группа лиц», «предварительный сговор»… Но это несправедливо, как вы считаете, Веретенников? Теперь приговор придется отменять в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

– Ладно, ваша взяла, – наконец нарушил молчание Веретенников. – Одного понять не могу, зачем вы мои шмотки забрали? Конфискация, что ли? Так за них гроша ломаного не дадут!

– А это уже тема для другого разговора, – загадочно ответил Зайцев.